Пролог
Точно меня бы не было, если бы не блокада. До войны мама папе отказала, но в 42-ом они сошлись. Родился я в 44-ом, но зачат то был в декабре 43-го. Блокадником не значусь, но крошки со стола люблю собирать пальцем.
Тетушкина агитация
Волею случая мы за девять лет до смерти съехались с родной теткой, выменяв её комнату на комнату у нас. Прожили эти годы замечательно и ни разу не поссорились. Тетушка была простая, любила посмеяться, глотнуть шампанского, по ночам лопала овсяное печенье, а утром убежденно отнекивалась. Да и не жалко. Стоило оно тогда копеек 18 за 100 грамм. И мы все его любили.
Дело в том, что к этому времени и мама и папа уже умерли, а я только в 30 с лишним лет вдруг стал интересоваться блокадой и вообще семейной историей. В блокаду тетка жила с мамой и старшей сестрой и была единственным работником. Сначала работала в бухгалтерии завода «Большевик», а когда всех приперло, то перешла в охрану, получила винтовку и армейский паек. Этот паек был в два раза больше маминого, и у них было вроде как четыре пайка на троих. Но … я отвлекся.
Живя вместе, я потихоньку стал расспрашивать её о блокаде, тем более, что от мамы и папы практически никогда не слышал, как они жили. Пожалуй, один мамин случай, да два рассказа отца – вот и всё что знал. А тетка была в здравом уме, несмотря на свои 70 любила потрепаться и пообсуждать других. Но любой вопрос про блокаду начинался фразой: «Вот когда Марья Ивановна украла у меня карточки, вот это было да…». Она замолкала, взгляд её стекленел, и больше ничего от неё добиться было невозможно. Не помогали даже расспросы, как это произошло.
Примерно за год до смерти тетке партия вручила золотой значок «50 лет в КПСС». Все годы она исправно ходила в ЖЭК на политинформации и значок, считалось, заслужила. Как-то вечером пришли пионеры расспросить её про заслуги в жизни и партийной работе. Сели за стол, тетушка переоделась в лучшее, даже губы накрасила и с ходу: «Когда в блокаду Марья Ивановна украла у меня карточки…».
Я искренне пожалел, что про блокаду и её партийную деятельность ничего не знал. Только и смог показать отцовские с мамой медали «За Победу над фашистской Германией», да «За оборону Ленинграда». Ребят медали очень заинтересовали, гораздо больше, чем чай с вареньем. Вот и вся агитация.
С тех пор перед сном вместо сказок старался рассказывать своей дочке всякие случаи из моей жизни, из жизни жены и наших родителей. Пусть хоть что-то знает. Вот такой большой вывод.
Смешной рассказ
Про отца я знал, что он в блокаду был единственным фотографом на Кировском заводе. А может и не так. Снимал на пропуска, для партийных нужд и что прикажут. Фотография располагалась в деревянном домике рядом с единственным, тогда сохранившемся в войну доме, как раз напротив главной проходной завода.
Однажды в 42-ом послали папу на фронт сделать фотографии лучших бойцов-кировцев, оборонявших рубеж близ станции Лигово. Командировка небезопасная, но хлебная. Почему-то все хотели послать весточку своим родным с обязательным приложением фотографией – вот он я какой, не только живой, но еще и боевитый.
В общем – все люди. И расплачивались с папашой за обещанные фотки, естественно едой. Как пронес он этот котелок с кашей от Лигово через заставы и патрули до дома на Фонтанке отец не рассказывал. Но донес в целости и с единственным желанием растянуть кашу на три, нет, на два дня.
Через пару часов котелок был пуст, а отец забылся в благостном сне, едва не проспав на работу. Строго тогда было с этим делом. За 15 минут опоздания можно было «загреметь». Проснулся он от робкого стука в дверь. В квартире он был один. Дверь с черной лестницы была заколочена, входная дверь - точно заперта на крюк толщиной в палец. Никого не должно было быть.
А в дверь с коридора снова постучали. «Кто там?» - решился спросить отец. За дверью – молчанье. Потом опять - тук-тук. «Господи, - подумал отец, галлюцинаций-то быть не может. Хуже было и ничего». А на работу уже выходить пора. В коридоре опять что-то зашебуршело - тук-тук.
Отец при всей своей худобе взял топор и пригрозил: «Если не уйдешь – зарублю». Прошептал как можно грознее. И открыл дверь ….
Как он мне рассказывал, никогда еще приятели и знакомые так не смеялись. Каждому встречному и поперечному он рассказывал, как выскочил с топором, споткнулся о котелок и набил большой синяк об вешалку. Видно крысы, которые все-таки водились в городе, явились на сильнейший запах каши и, несмотря на тщательность отца, нашли-таки свою пайку. А котелок катался по полу от отчаянных попыток серых наскрести что-то по сусекам и стучал в дверь.
Вот вам и жуткая смешная блокадная история.
Благими намерениями
Шел 1948 год. После денежной реформы и голода, который проявился в Ленинграда годом раньше, у папы, видимо, не было сомнений, как нам лучше отдохнуть летом. Послать нас с мамой в деревню к родной сестре тете Лене. И ей будет веселее, да и нам после несытных времен можно будет поправить здоровье. Ведь у тети Лены были пчелы, да и в деревне летом всегда можно чем-то поживиться. Казалось, всё разумно.
Подробностей моего пребывания в деревне я практически не помню - мне-то не было и четырех лет. Осталось только самое важное - моя рыбалка.
Конечно не помню, кто из взрослых мне сказал, что в дерене столько рыбы, что даже в луже клюет, но на речку я не ходил, а удочку закидывал в ближайшей луже. Мама, родившая меня после блокады, всё время чувствовала себя плохо, и такая рыбалка под окнами дома устраивала все заинтересованные стороны.
Колхозники, хмурые и небритые теплели, встречая меня поутру с палкой и спичкой на нитке, плавающей в луже. «Ну, как, клюет?» - спрашивали они меня. «Клюет» - радостно улыбался я, тронутый вниманием взрослых мужчин. Так продолжалось до обеда, пока меня не звали кушать.
Один раз тетя Лена, которая по определению души не чаяла в своем племяннике, сильно меня обидела. После наваристых щей, которые я так любил, она искрясь и сияя, поставила передо мной деревянную миску, полную янтарного, искристого мёда и два маленьких, еще не полностью выросших огурца. И сказала: «Макай в мед огурчики, очень вкусно».
Я ничего не понимал. Как можно есть огурцы без соли? Я попросил соль и здесь настал черед удивляться тете. Тогда я заплакал горючими слезами. Насилу мама меня успокоила. Ну как можно есть огурцы без соли!
После обеда я снова заступал на пост, поскольку слышал по вечерний клёв. То что у меня в луже не клевало, меня особенно не смущало. Ведь должны же рыбы когда-то проголодаться и клевать мою наживку. А уж терпенья и резкости у меня хватит. Тем более, что для профилактики и тренировки я временами «подсекал» и резко выдергивал спичку из воды. Как оно клюет, я даже не знал.
Помню, однажды над моей головой настойчиво закружились пчелы. Скорее всего, одна, но у страха глаза велики. Не выдержав «психического» давления, я бросился бежать к лесу. Ведь в лесу пространства меньше, а значит, и пчелы отстанут. Бежал я изо всех сил.
Остановился и прислушался. Кругом царила знойная благодать. Никакого пчелиного жужжания. Одни птицы, мухи и комары. «Чудесно» - подумал я, и тут же вновь зазвучало пчелиное жужжание.
Как долго и как быстро я бежал домой – не помню. Осталось только чувство полной усталости и удивления. Дом не запирался, но дома никого я не застал. Мама никогда еще меня одного не оставляла. Но я не стал над этом задумываться, а скорее налил молока из кувшина, выпил и стал чего-то ждать.
Тетя Лена появилась когда стемнело и сказала, что маму увезли в Кимры в больницу.
Тогда я не придал большого значения её словам. Хотя с этих пор моя жизнь резко изменилась. Как приезжал за мной отец, как маму переводили в Ленинград - абсолютно ничего не помню. Только с тех пор я маму видел практически все время лежащей в постели, или её не было дома. Значит мама была в больнице и мы с папой часто её навещали. Умерла она через 19 лет, когда я заканчивал институт. Умирала очень тяжело и только беспокоилась, как мы с отцом будем жить вдвоем. Стойкая женщина и добрейшей души человек.
А еще, много лет спустя, двоюродная сестра рассказала мне, что тетя Лена, памятуя пожелание брата, усиленно откармливала нас свининой, несмотря на протесты мамы. Свинина на деревне в то время была роскошью. но тетя денег, или мёда не жалела. А мамино здоровье от жирной пищи попросту сломалось – её тогда увезли с печеночными коликами, потом случился инфаркт, потом еще.
А ведь если бы не папаина просьба – может, и не было бы такого. И я бы спокойно доловил свою рыбку в луже. Правильно говорят: «Никогда не знаешь, как слово твоё отзовется».
Сосед Николай Семенович
Наша квартира была коммунальной, на две семьи. Наша семья и соседа Николая Васильевича. Помню его я смутно. Был он большой, круглолицый, с усами и все время был дома. Папа сказал, что они вместе пережили блокаду. Он до войны был закройщиком, и после, при мне, все время кого-то обшивал. Можно сказать – был частником. Даже тогда я знал, что он добрый, Я спокойно мог заехать на трехколесном велике на половину соседей, и мне ничего не было. Его жена и взрослый сын Гена слушались дядю Колю беспрекословно, и потому я знал, что именно он добрый, а никто другой.
Потом Николай Семенович как-то тихо умер. И тогда Генка немедленно в командировке женился и привез деревенскую, но худую тетю Валю. Она быстро навела свои порядоки. И я уже не только не катался по квартире на велике, но даже и по кухне в туалет старался скорее проскользнуть. Не буду описывать коммунальные ссоры и дележку мест на кухне, плевки в суп и т.д. Это и неинтересно и гадко.
И всё время, и тогда и сейчас, вспоминая чудного папиного соседа Николая Васильевича, думаю, что в семье всегда лучше, когда главенствует мужчина. Спокойный и рассудительный, способный взглядом остудить женские эмоции и видеть главное, беспокоиться обо всех сразу и поодиночке. Пусть меня обвинят в домострое, в недемократичности, в чем угодно, но я знаю точно – когда во главе семьи мужчина, она живет долго и счастливо. В первую очередь, по природе, это нужно женщине.