Воскресенье называется выходной, день отдыха. Но именно по воскресеньям я занят как никогда. Так и папа говорит, и мама, и бабушка.
Только пришёл с Немана, отругали и загнали за стол обедать. Только пообедал – «Учи уроки!» А уроки не лезут в голову, лезет пластилин. Нет у меня столько, сколько говорил дядя Левон.
За те пять рублей никто меня больше не ругал. Мама с папой только переглянулись и вздохнули. «Хороший нам урок!» – сказал папа и спрятался в кабинет-спальню.
Была у Марины начатая коробка. Выпросил, сказал, что взамен куплю две или всё, что захочет. Когда вырасту, конечно… Был у меня и свой пластилин, для уроков труда. Добавил и его. Маринина, да моя, да новая пачка – три! Это уже не пустые руки.
– А в шкафчике смотрел? – сказала мама. – Там ещё прошлогоднего целый склад.
Про шкафчик-то я и забыл!
Это скорее был не шкафчик, а какой-то бабушкин комод. Вынесли его за ненадобностью из кухни в ванную, и в нём сейчас хранится всякая всячина. Наверху комода стоят два бака для белья. Внутри шкафчика на нижней полке – склад материалов для стирки: мыло, пасты, порошки. Стоят банки с краской, валяются тюбики гуталина. На верхнюю полку кладётся то, что надо стирать. В левом ящике банка с гвоздями, всякие инструменты, нужные и ненужные железки. В правом ящике тоже свалка: мотки проволоки и шпагата, куски наждачной бумаги, смола, мел. Здесь я нашёл и разноцветные комки пластилина – запылённые, с налипшим мусором. Весь пластилин побросал в целлофановый мешочек. Пусть! Пригодится!
Где, интересно, дневник? Как бы его не забыть…
Дверь квартиры Левона Ивановича нам открыл… Вася!
Увидели его и сразу фыркнули: голова повязана набекрень не то чалмой, не то пиратской косынкой, ноги путаются в длинном фартуке.
– Эх, вы! Я уже два часа работаю с дядей Левоном, – объявил он с гордостью. – Сколько мы здесь переделали всего! Я Жучка буду играть! – и Вася исчез в ванной.
Вася – Жучок? Ну и пусть, подумаешь… Только почему дядя нам ещё не сказал, кто кого будет играть? И почему сегодня так невкусно пахнет в его квартире?
– Салют, «артековцы!» – вышел в коридор Левон Иванович. – Э-э, а руки, руки! Подержать надо, мы же договорились!
Каждый из нас быстренько поднял правую руку. И когда он нам откроет тайну: зачем задирать вверх руки?
– Пластилин – на кухню, дневники – мне. Лишнюю одежду снять, рукава подвернуть, если не хотите до майки раздеваться! – командовал дядя Левон. Он и сегодня был в пижамных шароварах и в майке. – Та-ак… Та-ак… Павлуша у нас молодец! – посмотрел он первый дневник. – У Серёжи дневника ещё нет… А у вас двоих даже смотреть неинтересно… Ставлю на голосование: допускать их к работе или нет?
– Левон Иванович! Дядя Левон!.. – загорячились мы с Жорой. – Провалиться на этом месте! Честное октябрятское! Исправим!
– Мне хочется вам верить и не хочется… Ну, хорошо, будем считать, что эти двойки-тройки у вас случайные.
– Случайные! Честное слово! – клялся с нами и Серёжа.
Послышались шаги-грохот.
– Вот что мы с дядей Левоном смастерили! – вышел к нам на каких-то деревяшках Вася. – Это чтоб ровным с вами быть…
Ходули – не ходули, обувь – не обувь: на ногах скамеечки сантиметров по десять высотой. И ремешок дужкой прибит – ступню держит.
– Дай и мне! И мне дай походить! – подскочили мы к нему.
– Отставить! – по-военному скомандовал дядя Левон. – Забавляться нам некогда. Вася, чаще помешивай клей… И прибей полоски войлока под котурны, чтоб не так грохали.
– Котурны называются, во как! – сказал Вася и исчез в ванной. Вскоре оттуда послышалось: бух! бух! бух!
А ещё мы увидели готовую ширму для театра кукол. Стояла она в уголке за диваном. Из тех реек-планок, что принёс Левон Иванович из комбината, сколочены длинные четырёхугольные рамки, выше нашего роста. Рамки обтянуты серой тканью и соединены между собой петлями.
– Идите сюда! – позвал дядя Левон из кухни. – Я придумал, как сделать, чтоб меньше пластилина пошло.
Пол на кухне, стол в углу, две табуретки – всё было прикрыто газетами.
Левон Иванович показал нам две большие продолговатые картофелины, они были насажены на палки и утыканы обломанными коротенькими спичками, как ёжик иголками.
– Вот… Покроете сверху пластилином, а потом уже формуйте носы, уши, губы, брови. Таньку и Ваньку будут лепить Павлуша и Женя, вот по этим рисункам. Потом по вашим скульптурам будем отливать гипсовую форму.
– А нам что делать? – спросил плачущим голосом Серёжа, Жора тоже обиженно прижмурил глаза.
– Работы хватит всем. Вот, бери газеты, рви на мелкие кусочки и бросай в ящик. Будем делать папье-маше.
«Папье-маше? Что это ещё такое?»
Серёжа неохотно взялся за газету.
– А ты, Георгий, покрой пластилином вот эти чурбачки – по ним вылепим Эрпидам головы и туловища. Гипсовых форм не будем отливать.
Жора с каким-то презрением взял деревянный кубик и сбитую из куска доски и обрезков «шестиугольную призму» – туловище Эрпида, повертел в руках.
– Веселее, «артековцы», веселее! – торопил дядя Левон.
Умница Левон Иванович… Быстро разобрался, кто на что способен. Вася – клеевар и сапожник… Во, стучит в ванной, подбивает войлоком котурны… Пошёл к нему дядя Левон: не расколотил бы там чего. А с Серёжиной работой и Генка справился бы… Нет, Серёже можно было бы и поважнее что-нибудь поручить. Жора – обыкновенный штукатур: разве трудно облепить пластилином какие-то чурбаки? А вот мы с Павлушей – скульпторы. Это не клей варить! Здесь нужно смотреть да смотреть! Здесь талант нужен!
Я, Павлуша и Жора – у стола, в углу кухни. Лепим стоя. «Все скульпторы стоя работают», – сказал Левон Иванович. Серёжа забрался в уголок между плитой и раковиной умывальника, уселся на пол. Ноги бедного не держат! Чуть повернётся или подымется – трах головой об умывальник!
– Берегись! – послышался голос Левона Ивановича.
Вася вышагивал перед нами на котурнах, открывал двери. Он нёс пучок коротких лучинок. А дядя держал перед собой кастрюльку. Вошли – и сразу стало тесно на кухне. Кастрюлю дядя поставил на плиту, открыл пошире форточку.
– Ну, комбинат «Мы сами с усами», клей готов. Вася, помоги Серёже рвать газеты… А что у вас? – Дядя взял мою картофельно-пластилиновую булаву. – Не приглаживай раньше времени, старайся схватить общие черты. У Ваньки какая приметная особенность, что бросается в глаза?
– Х-ха, уши!
– Правильно, уши торчат. Их отдельно лепи, потом приставишь… А у Таньки пухлые щёчки и губы, уши маленькие… Вместо глаз пока просто углубления делайте. Смачивайте немножко пальцы водой, чтоб пластилин не прилипал.
Дядя взял у Жоры кубик, обмазанный пластилином. Подравнял бока, заострил кромки.
– Ну, вот… Серёже поручим вылепить из папье-маше голову Эрпида-один.
– Мне! Я хочу! – побросали мы свою работу.
– Отставить! – скомандовал опять Левон Иванович. – Если так будете суетиться, бросаться от одного к другому, ничего в жизни не достигнете. Над вами будут смеяться, как над неудачниками. А попробовать – все попробуем, не беспокойтесь. А теперь пусть Серёжа, у него получится лучше, – говорил дядя Левон, и Серёжа надувался от важности. – Сначала в воду макай кусочки газеты, один слой на воде сделаем. А потом уже на клее. Слоев десять… – Левон Иванович плеснул в тарелку воды, макнул кусочек газеты – хлоп на кубик! Второй рядышком – хлоп! Третий… Четвёртый…
Нам не хотелось уже лепить Таньку и Ваньку. Мы смотрели, как покрывается кубик панцирем из серой мокрой газеты. Вздохнули и только опять принялись за Ваньку и Таньку, Вася как захохочет! Смотрим: трясёт Серёжа растопыренными пальцами, а за них с сотню бумажек нацепилось! Стал ртом ловить их, срывать – к носу, губам, щекам приклеились. «Ха-ха-ха!» – покатываемся мы со смеху. «Хо-хо-хо» – помогает нам басом дядя Левон. А Серёжа – ф-фу! ф-ф-фу-у! – не может сдуть бумажки. Они щекочут ему нос, шевелятся. Как чихнёт на всю кухню!
– Это тебе не вода, – вытирает дядя уголки глаз. – Бери кусочек вот так… Весь не намазывай… Подцепи спичкой капельку клея, клади его на середину бумажки и лепи, клади и лепи… – Левон Иванович показывал, как надо делать. – Действуй двумя руками, не держи кубик левой… Каждый кусочек придави, разгладь хорошенько, клей и расплывётся под бумажками… Запачкал руки – вот влажная тряпка… Умывайся и начинай сначала!
Пока Серёжа пропадал в ванной – хотя можно было руки и на кухне вымыть, – дядя исправлял нашу работу.
– Смелее с пластилином, энергичнее! Своя рука – владыка: хотим – прибавим, хотим – убавим, соскребём, – говорил он и закруглял моему Ваньке нос, очерчивал резче брови. – Павлуша, любым пластилином лепи, не подбирай цвета. Выльем форму, тогда можешь свою красавицу расцвечивать.
А я не смотрел, какой пластилин попадался. Голова у моего Васьки была пёстрая, как у леопарда: нос зелёный, одна щека красная, другая жёлтая, лоб серо-буро-малиновый, одно ухо белое…
– Павел, соскреби у Таньки «волосы». Голова должна быть гладкой.
«Х-хо, Танька с плешивой головой!»
– Волосы куклам потом приклеим. Нарежем макаронин из поролона.
«Поролоновые волосы?! Ещё ни у одной модницы таких не было. И придумает же Левон Иванович!»
Пришёл из ванной Серёжа, снял кастрюлю, поставил на пол. Сел под раковину умывальника.
Дядя Левон сделал таинственное выражение лица.
– Эники, беники, ф-фу, ф-фу! – словно сыпанул щепотками чего-то на Васину голову. – Превращаю тебя в Великого Химика. Хватит рвать газету, пошли со мной…
И повёл Васю в ванную.
Мы заработали проворнее, быстрее. А то самое интересное сделают без нас.
Вася принёс из ванной большую консервную банку. В центре банки возвышалась горка сероватого порошка.
– И только по моему сигналу, понял? Выльешь и сразу же размешаешь.
Дядя Левон ополоснул серые от порошка руки, забрал у меня Ваньку, потискал его кое-где, пригладил, резче очертил губы.
– Можно сказать, хорошо… А если и нет, зато всё своими руками. Так я говорю?
Поправил он и Танькину голову.
– Лей, сколько я сказал, и меси! Энергично! – скомандовал Васе, а сам схватил коротенькую пластинку-лучину – р-раз! Вдавил её ребром поперёк головы Ваньки.
– Ах! – перепугался я.
Вася выдавил ложкой в порошке ямку и плеснул воды, начал мешать. А мы смотрели, как дядя Левон одну за другой втыкал ребрами пластинки вокруг головы Ваньки – около ушей, по шее, до самой палки… И голова не разваливалась! Так он и Танькину голову окольцевал, как будто хотел её разрезать пополам, как арбуз…
– Та-ак! – весело потёр он руки, положил куклы носами вверх. – Помогите Жоре долепить туловище Эрпида.
Жора не дал нам помогать, и мы ничего не делали, а только глазели.
Левон Иванович плеснул в банку воды ещё больше и быстро разболтал. Тесто получилось жидким. Казалось, вот-вот зашипит сковородка, запахнет блинами.
– А гипсовые оладьи вкусные? – спросил Вася.
– Попробуй! – протянул дядя ложку гипса. Вася отдёрнул голову. Левон Иванович продолжал: – Знаешь, что будет, если гипс попадёт в желудок? Он там затвердеет. Я слышал, так с крысами расправляются. Перемешают муку с гипсовым порошком, поставят возле норы: «Угощайтесь на здоровье!» А они жаднющие: хвать-хвать! А потом лапы кверху: «Караул!»
Дядя Левон кончил мешать.
– Берите кукол, – сказал он, – поворачивайте их за палки над тазиком.
Схватили Вася и Павлуша. А дядя начал быстро-быстро набирать ложкой раствор, брызгать на Таньку и Ваньку. Где уши, рот или нос – хорошенько брызгал, со всех сторон. А когда побелели куклы, дядя уже спокойно налепил на них остатки загустевшего раствора. Не узнать было, где носы, где что.
– Вот… И стойте как статуи минут десять. Потом на стол положите. Да сними ты котурны! Чем это он, думаю, всё время грохает…
Вася взмахивал ногами, сбрасывая котурны, и вздыхал на всю кухню.
Словно от сердца их отрывал.
Туловище Эрпиду облепливали бумажками все вместе – и Левон Иванович, и я, и Жора. Управились как раз тогда, когда Серёжа кончил возиться с головой. Дядя зажёг две конфорки на плите. На одну поставил чайник, а возле другой положил голову и туловище Эрпида.
На кухне стало не продохнуть от жары и разных запахов. Зачем ещё дядя Левон греет воду? Что мы будем с ней делать?
– Так-с… Положим куклы на окно. А теперь уберём здесь немного, и на сегодня – всё…
Но мы Левону Ивановичу ничего не дали делать. Сами убрали газеты, мусор, помыли пол на кухне и в ванной. Пока умывались сами, на кухне произошло чудо: стол словно застелили скатертью-самобранкой. На нём появились ваза с печеньем, сахарница, чайник и чашки с золотыми полосками. Посередине стола нежно розовел малиновый конфитюр в стеклянной банке.
– Молодцы, поработали на славу, – говорил Левон Иванович, заваривая свежий чай. – Но работы у нас теперь будет всё больше и больше. Придётся собираться чаще – через день, а то и каждый день…
Всего две табуретки на кухне, и потому кто стоял, кто сидел, но все пили вкусный чай с душистым конфитюром и болтали о чём угодно. И никто нас не одёргивал, никто не утихомиривал. И сам Левон Иванович много рассказывал о работе в театре, вспоминал всякие смешные случаи и первым хохотал над своими шутками.
А кончили пить, дядя подошёл к окну – шах! шарах! Разломил пополам гипсовые болванки. Получились как бы скорлупки гигантских грецких орехов – с такими же фигурными выемочками и бугорками внутри.
– Та-а-ак… – осмотрел формы Левон Иванович. – Всё в норме. Можете брать свои скульптуры на память… – И он подал Таньку Павлуше, а мне – Ваньку. – По внутренней стороне этих форм будем выклеивать куклам головы. Половинками…
Неохотно распрощались мы с дядей Левоном.
– Можно, я у вас буду ночевать? – спросил Вася.
Левон Иванович улыбнулся.
– Нет, дорогой мой, там уже тебя родители ищут… Ты лучше почаще ко мне заходи. Хлопец ты понятливый, будем работать вместе.
Счастливчик Вася… Если б нам не ходить в школу, мы бы тоже пропадали у него целыми днями.
Но ничего не поделаешь. Надо и в школу ходить, и учиться хорошо. Иначе Левон Иванович может махнуть на нас рукой. Разве мало детей в соседних домах? Полслова скажи – вмиг набегут…
…Я уже засыпал, как вдруг пришло в голову: Эрпида ведь мы заклеили бумажками со всех сторон! А как достать изнутри те колодочки с пластилином? Они же будут мешать! О-ё-ёй, как же дядя Левон об этом не подумал?!
«А МОЖЕТ, ЭТО СМОРЧОК?»
У дяди Коли – Николая Николаевича – отпуск. Я сам об этом догадался: разве может человек в будний день, если он не пенсионер, с утра ковыряться в машине? И Женя ему помогает. А может, не так помогает, как мешает? Николай Николаевич то посмотрит на мотор, то распрямится – на Женю. И что-то говорит ему, говорит, даже пальцем грозит. Может, он лазил в машину сам и что-нибудь испортил? А может, отправляет Женю, чтоб быстрее садился за уроки?
Нет, наверно, собираются куда-то ехать… Выбегу, вдруг и меня возьмут с собой, как тот раз на рынок!
Перепрыгивая через ступеньки, пулей лечу вниз.
И только подбежал – замолчали. Ни один ничего не говорит, ни другой.
Лицо у Жени красное, нахмуренное, у дяди Коли – суровое и бледное, только шрамы горят, полыхают.
– Ну хорошо, я – «без клёпки в голове»… Я – «мог сам взлететь и детей подорвать», как ты говоришь… – первый не выдержал Женя. – Но ты ведь тоже рисковал, когда горящий самолёт сажал! И ты мог взорваться в любую секунду!
– Сравнил! У меня другого выхода не было. И штурман, и стрелок-радист ранены… Бросить их вместе с самолётом, свою шкуру спасать? – Дядя Коля грохнул капотом, начал вытирать тряпицей руки.
– И у меня выхода не было! – почти кричал Женя. – На кого я мог оставить снаряд! Ты бы доверил вот ему? – ткнул Женя мне в грудь пальцем.
– Не выкручивайся… Ты говорил, что Галка там была…
– Галка… Галка… – не захотел почему-то о ней говорить Женя.
– Надо всегда иметь мужество признать свою ошибку. Ты же не на войне был! Это на войне иногда всё решают доли секунды… И у тебя не пылал самолёт, не лопалась от жары кожа на лице! Мог бы утопить тот снаряд где-нибудь на мелком месте, а сам бегом в военкомат!..
– А-а, легко тебе говорить! Я тогда чувствовал себя не лучше, чем ты в самолёте… – Женя повернулся, чтоб идти домой.
– Стой! Вернись сейчас же… Садись в машину! – приказал Николай Николаевич. – Хоть ещё раз покраснеешь, в военкомате.
– А чего мне краснеть? Я делал всё честно. – Женя медленно возвратился к машине.
– «Честно»!.. – повторил с издёвкой Женин отец. – «Честно»! Лишних хлопот ты испугался, вот что! Хотел поскорее избавиться от этого снаряда. А на него может и теплоход напороться…
– Не напорется, там глубоко!
– …и землечерпалка, которая дно углубляет. Видишь, насколько ты сразу усложнил задачу: теперь не просто сапёр нужен, а сапёр-водолаз. Легко, думаешь, такого найти?
– Я так не думаю…
– Вот-вот, не думаешь. Садись! А если б подумал, что Неман не ручеёк, не так легко отыскать тот снаряд, то не делал бы глупости.
– Я помню где. Покажу…
Ни Женя, ни Николай Николаевич даже не смотрели в мою сторону, я был лишним при разговоре…
Стукнула дверка – сначала правая, с Жениной стороны, потом левая. «Москвич» газанул с места, поехал не на нашу улицу, а круто развернулся и мимо гаражей, через чужой двор двинулся на Партизанскую.
Я забыл даже, зачем к ним выбегал. Я сразу помчался домой, рассказать бабушке об услышанном. У меня ещё гудело в ушах от голосов дяди Коли и Жени, стояли перед глазами их взволнованные лица.
Это же такой герой Женькин отец, такой герой! Ничего, что нет на груди Золотой Звезды…
И всем ребятам расскажу. Как летел Николай Николаевич бомбить фашистов. Как подбили его самолёт, ранили двух дяди Колиных товарищей… Пылает самолёт, выбрасываться с парашютом надо, а Николай Николаевич летит, «тянет» на свою территорию. Чтоб сесть и успеть товарищей вытащить, пока самолёт не взорвался: они не могли сами выпрыгнуть с парашютом… Горел уже заживо дядя Коля, кожа на лице трещала, а штурвала из рук не выпускал, вёл самолёт! И посадил машину, спас людей…
Потому на лице у него такие страшные шрамы…
Я застал бабушку уже у порога: собралась идти в магазин. Выпалил всё одним духом.
Бабушка выслушала, вздохнула и сказала:
– Говорят, его лечили целый год. Десятки операций врачи делали, кожу пересаживали на лицо. – И вдруг спохватилась, погрозила мне пальцем: – Ты смотри у меня, не вздумай лезть к Николаю Николаевичу с расспросами!
– Не! – круто повернул я назад. Бабушка ещё звенела ключами, а я уже был на первом этаже.
Расскажу своим дружкам про Николая Николаевича и тоже помахаю перед носом, чтоб ни-ни…
Рассказал, и всем сразу захотелось увидеть дядю Колю. Но мы так и не дождались его, надо было идти в школу. Зато после уроков долго околачивались возле «Москвича». Может, какая помощь нужна? Может, подать что? Или куда сбегать?
Ай-яй-яй, месяц почти прожили в одном доме, а только сейчас узнали такое!.. Просто удивительно: если не очень хороший человек, он сразу бросается в глаза. А такой…
И назавтра с утра мы торчали возле «Москвича» дяди Коли. Одного Васи с нами не было, пропадал, наверно, у Левона Ивановича.
Кончил осматривать машину Николай Николаевич, и из дому вышла его жена. С корзинкой в руке и спиннингом. Я ни разу ещё не видел Жениной мамы. Она болезненная, бледная и почти не выходит из квартиры.
Уселись Гаркавые и уехали куда-то на лесное озеро. На разведку: как там грибы, как рыба?
Они уехали, а мы почувствовали, что нам стало скучно, стало чего-то не хватать. Все разошлись искать Васю, а меня позвала бабушка учить уроки.
Бабушка стояла надо мной, как привязанная, пока я не сделал все уроки. Это, наверно, Мария Сергеевна просила так мне помогать.
Выбежал я опять во двор: нигде никого. Пусто!
У Ивана Ивановича открыт гараж. Видно, как ходит Дервоед вокруг своей машины, стёкла протирает. И студент с ним – тот, что сидел на крыше гаража в пляжной шапочке и джинсах, достраивал гараж. Сегодня парень сверкает всеми цветами радуги: голубая тенниска, розовые и блестящие расклешенные штаны, на голове жёлтая шляпа. Ковбойская, надо думать: поля огромные и свёрнуты над ушами в трубочки, верх приплюснутый.
Я обежал вокруг дома. Может, хлопцы опять в овраге ковыряются? Но там было пусто, не было и оврага. Склон выровняли, заложили квадратиками дёрна. Каждый квадрат прибит колышком.
Куда они подевались?
Возвратился я во двор, и тут вышел из подъезда Павлуша. Никто его никогда не гонит садиться за уроки, сам делает.
– Наверно, у дяди Левона они, – подошёл я к нему.
– Нету! И самого его нету. Я стучал, – сказал Павлуша.
Вот так новость! Что они – сквозь землю провалились?
Мы шли вдоль стены и ломали голову: где искать компанию? И вдруг услыхали глухие голоса. Как из-под земли! Прислушались – из подвала!
Ткнулись в окошко, а там уже рама со стеклом, голову не просунешь. Побежали к подъезду.
В подвале светло, горят лампочки. К тому окошку, через которое я летел кувырком, три раза направо свернуть и раз налево. Тогда, когда я выбирался, мне надо было не вправо повернуть, а влево, потом раз вправо и три раза влево.
Проще простого.
Что мы здесь увидели!
Сидит на глиняной трубе Серёжа. На коленях у него лежит обсыпанная крошками булки Мурка, мурлычет песенку. Возле кошки трое котят: толкают лапками в Муркин живот – правой-левой, правой-левой… Сосут! Малюсенькие, как мыши. И слепые! Один котёнок жёлто-белый и два серых.
Мы сразу присели на корточки возле Мурки, начали гладить её и котят. Мы не смотрели, чего это там дальше топчутся возле труб Вася, Жора и Левон Иванович.
– А ну не трожь! – подошёл Вася с перемазанным лицом, начал забирать у Серёжи грязными, в глине, руками Мурку и котят.
– Сам не трожь! – не давал Серёжа. Я помогал ему защищать кошку с котятами.
– Ты прогнал морскую кошку? Прогнал! Она стала ничья, и теперь моя. Я заберу её домой.
– А ты потом у него котёнка возьмёшь, – подошёл к нам и Жора. У него руки были не чище.
– Никого я не прогонял! – На мои глаза навернулись слезы. Сколько пережил-перенёс из-за этой Мурки, а меня же и обвиняют! – Сама удрала… А она моя, а не твоя, я за неё деньги платил.
– Была твоя, а теперь всехная, – поправился Вася. – У меня поживёт, пока котята подрастут. Им с людьми надо жить, а то будут дикими…
Нет, не свои слова говорил Вася. Не иначе, Левон Иванович так сказал.
Только я это подумал, а дядя Левон и говорит:
– Да, да, друзья мои! Даже человек без людей может одичать…
Мы молчали и морщили лбы – думали над этими словами.
– Василий! Георгий! – позвал дядя Левон Васю и Жору, как взрослых. – Давайте кончать работу!
Мы с Павлушей подошли посмотреть, что они делают.
О-ле-ле, так вот откуда тогда Вася и Жора надёргали лучин на «шпаги»! Метра на три обкололи глиняный панцирь с трубы, выдернули из-под проволоки. Раздели ту трубу, по которой горячая вода в дом подаётся. Даже войлок в одном месте продрали, интересовались, есть ли в серёдке железная труба. Вот дурачьё! Да так всё тепло растеряется по дороге, вода остынет, пока к батареям придёт.
И как узнал Левон Иванович об этой трубе, у кого выспросил? Как он уговорил этих вредителей самим всё починить-исправить?
Дядя Левон откалывает от полена короткие, неуклюжие лучинки, пробует засунуть под проволоку в тех местах, где были «шпаги». Выбитую плешь замазывают, штукатурят Вася и Жора.
– И вы, кажется, в мушкетёров играли? – спросил у нас Левон Иванович. – А теперь бросили товарищей в беде. Нехорошо! Вон в углу глина, как нарочно оставили строители. Павлуша наковыряет, разомнёт помельче, а Женя принесёт воды. Сделайте ещё один замес, а то не хватит…
И мы выполнили всё в точности, как говорил дядя Левон, намесили им свежей глины. Не в ведре: прямо на том месте, где она лежала. Охотно месили: просто удивительно, как нам всегда хорошо с Левоном Ивановичем!
Выходили из подвала, задрав кверху перепачканные руки. Не салютовали, нет… Серёжа нёс в подоле Мурку и котят. Вася шёл за Жорой, задрав не только руки, но и гордо выпятив живот. Он распевал что-то своё:
– Э-ге-ге, нас пятеро всех! А с дядей Левоном шестеро! Мы «артековцы», у нас есть тайна!
Вдруг он споткнулся – бух Жоре в спину головой!
– Ну! Ты! – Жора на ногах устоял, но вскипел, повернулся к Васе.
А Вася на его гнев – ноль внимания. Присел и рассматривает, обо что это он споткнулся? Подергал за какую-то палку – торчала из-под двери кладовки.
– Не трогай, это чье-то имущество, – сказал Левон Иванович. Он замыкал шествие.
Вася дернул палку изо всех сил – ж-жих. Из-под двери выдернулась не просто палка, а палка с фанерным щитком. На щитке под кнопкой даже остался клочок размалёванной бумажки.
– О-о-о! – вырвалось у всех. Потому что все узнали – тот щиток, что когда-то вбивал дядя Левон возле камня-валуна! С рисунком нашего сквера!
– Это кладовка Дервоеда! – закричал я. – Одиннадцатый номер – его квартира!
Левон Иванович взял у Васи палку со щитком, повертел в руках, задумчиво постучал пальцами по фанере.
– Да-а… Задвинь назад. Мы просто будем знать об этом – и все… – Он вздохнул и пакачал головой.
Серёжа нёс Мурку, нёс – и унёс прямиком в свою квартиру! Вася даже не вспомнил про кошку, забыл, что грозился забрать её к себе.
Когда все умылись, привели себя в порядок, вышли опять во двор, Павлуша, правда, побыл с нами совсем немного и пошёл в магазин за хлебом.
Шли из школы улыбающиеся Женька с Галкой, остановились возле нас поболтать. Шла из магазина тётя Клава, несла в сетке чёрную редьку и красные стручки перца – остановилась. Вышла наша бабушка с Мариной погулять – и задержалась возле тёти Клавы. Возвращалась с работы Галкина мама – и та присоединилась к толпе.
На асфальтированной дорожке, что шла через все дворы квартала вдоль домов, появился чёрный «Зил» Ивана Ивановича. Медленно ехал, важно, чтоб все люди обратили на него внимание. И мы начали наблюдать за машиной ещё издали. Не доехав до нас метров сорок, разноцветный студент-шофёр посигналил, хотя на дороге никого и не было. Машина свернула влево, перед сквером. Объехала деревья удачно… И в гараж заехала без приключений!
Только перестали смотреть на гараж Дервоеда, как из-за другой стороны дома, с улицы вырулила ещё одна легковушка – серенький «Москвич» Гаркавых. Остановился он напротив крыльца, мы дали ему дорогу. К машине бросился Женя, открыл заднюю дверку. Достал корзинку с грибами и большущую щуку. Мы сразу окружили Женю.
– Ой, сколько белых, боровичков! – присела на корточки возле корзинки Галя. – Какие они все хорошенькие – как точёные!
– Штук пятнадцать… – выбралась из машины с пучком какой-то травки в руках Женина мама. Она начала говорить с женщинами о том, как хорошо осенью в лесу, какая красота, сколько разных грибов!
– Есть грибы, есть! – подтвердил бодрым голосом дядя Коля. – И рыба есть. Хорошая грибалка.
Женя дал Марине подержать щуку. Марина подняла ее за свернутый обручем прутик, пропущенный через пасть и жабры. Ну и страшилище! Голова возле носа Марины, а хвост до земли достаёт.
– Ух! Ух! – восхищалась Марина.
– Кило три, наверно, – сказал Николай Николаевич.
– Дай и мне подержать! – пристал я к Марине. И все дети запрыгали: «И мне! И мне!»
Дервоед уже отпустил «личного» шофёра, подошёл к нам. Раньше он всё время сторонился людей, а сейчас сам подошёл и первым заговорил:
– Это что – грибы? И вы не боитесь их брать?
Гаркавые растерялись от такого вопроса.
– А чего их бояться? – сказала Женина мама. – Я же бледных поганок не беру и мухоморов не беру.
– И вы убеждены, что это не поганка? – Иван Иванович взял из корзины самый красивый белый гриб.
– Ну, знаете!.. – возмутилась Женина мама.
– Это боровик! – сказала Марина, отдала щуку мне и начала рассматривать грибы.
Все засмеялись: ребёнок знает, а Дервоед – нет!
Иван Иванович не сдавался:
– Напрасно смеётесь… Я слышал, есть такой гриб – сморчок. Вроде хороший с виду, а – отрава!
– Сморчки растут весной, а не сейчас. – Дядя Коля начал нервничать. – Хорошие, между прочим, грибы. Строчки и сморчки заграница у нас на золото покупает.
– А может, и это сморчок? – Иван Иванович показал всем красавец гриб. – Осенний сморчок! Как будто боровик с виду, а в самом деле – сморчок.
И опять все захохотали. Дервоед даже по сторонам посмотрел: что это так развеселило людей?
Николай Николаевич молча подошёл к нему, забрал гриб, забрал у меня щуку. Бросил гриб в корзинку, сунул её и щуку в руки Жене и кивнул на дом: «Отнеси!»
Женя тут же исчез за дверью.
Иван Иванович обиженно и гордо отошёл к соседнему дому – погулять.
Он уже дошёл до той половины дома, где на первом этаже будет пионерская комната. И тогда из нашего подъезда выглянула, словно подкарауливала, тётя Клима. Николай Николаевич как раз садился в машину – отогнать в гараж.
– Соседушка, дорогой… – протянула к нему руки жена Дервоеда. – Выручите, пожалуйста… Подбросьте меня к московскому поезду. Очень уж трудно вечером с двумя чемоданами в автобусе.
Дядя Коля недоуменно посмотрел на гараж Дервоеда, потом на тётю Климу.
– А разве…
– Куда это вы вдруг собрались? – удивилась и тётя Клава.
Все подошли поближе к жене Ивана Ивановича.
– Какое же это вдруг, голубушка? – вопросом на вопрос ответила она и провела взглядом по толпе. – Какое же вдруг? Лучше бы ты спросила: как ты до сих пор жила с ним, терпела?.. Раньше дети связывали нас, а теперь у детей свои семьи в Москве.
– А внуков у вас много? – не вовремя поинтересовалась моя бабушка.
– Двое… Буду помогать растить их, воспитывать. Пенсия у меня хорошая, проживу. А здесь и он на мои деньги живёт, свои все прячет.
– А-а-а…
И никто больше ничего не спросил. Не спрашивали даже, почему сам Иван Иванович не отвезёт тётю Климу на вокзал, хоть в гараже стоят сто «лошадиных сил».
– Так что, Николай Николаевич, миленький?.. Может, выручите меня?
Дядя Коля словно проснулся.
– Ага… Ну да! Коль такое дело, то…
Тётя Клима быстренько протопала в подъезд, за ней Васина мама и Галка.
– Мы вам поможем!
Женина мама сразу начала выговаривать дяде Коле:
– Ты-то зачем вмешиваешься? Они помирятся, а ты враг будешь на всю жизнь.
– Не помирятся. Не тот возраст… Да и люди они разные.
– Он тебе жизни не даст после этого!
– Волков бояться – в лес не ходить.
– Волка спереди бойся, коня – сзади, а плохого человека со всех сторон.
– Перестань, слышишь? Неужели ты не понимаешь: ей нужна помощь!
– Мало ли кто… – хотела ещё что-то сказать Женина мать и замолчала: приближался Дервоед.
– Что сейчас будет! – радостно пискнул Вася.
Что будет? «Концерт» будет, «спектакль». Это даже мы понимали, не только взрослые.
Эх, если бы ещё минут десять не было Ивана Ивановича! Или хоть немножечко… Мы бы помогли тёте Климе спокойно убежать от него.
Бух! – открылась дверь подъезда, показались один за другим два большущих чемодана. За ними – Женя.
– Хоть ты не лезь в эту кашу! Ты ещё зелёный для таких дел! – подбежала к нему мать, хотела отнять чемоданы.
А Женя верть от неё в сторону! Затолкал чемоданы на заднее сиденье «Москвича», стукнул дверкой.
Иван Иванович ещё ничего не понимал. Смотрел на всё это, медленно приближался к нам, постукивая палкой о тротуар.
Вышла тётя Клима в зимнем пальто, и Васина мама с редькой и перцем в руках, и Галка без ничего.
– Ну, мои дорогие, не поминайте лихом! – вздохнула тётя Клима и поцеловалась с тётей Клавой. Остальным взрослым просто руку подала, на Ивана Ивановича и не посмотрела.
Женя открыл перед ней переднюю дверку. Николай Николаевич обходил машину спереди – занять шофёрское место.
– Что такое? Что это значит, Клима?! – поднял свою палку Дервоед.
– Не Клима я вам больше, а Климентия Даниловна, и не Дервоед, а Ковалевская!
Климентия Даниловна спряталась в машине, хлопнула дверкой.
– Куда ты? Куда… вы?! – забежал перед машиной Иван Иванович, поднял обе руки. Как будто мяч хотел поймать.
Дверка приоткрылась.
– На кудыкину гору!
Грох! «Москвич» загудел – и назад, а не вперед. Отскочил метров пятнадцать – и за дом!
– Стойте! Стойте! – бросился вслед за ними Дервоед. – Ограбили-и-и! – и палкой вдогонку – трах!
Палка скользнула под заднее колесо и хрупнула. «Москвич» исчез…
– Задержите! Милиция-я! – побежал через сквер к гаражам Дервоед.
Никто не смеялся. У всех были хмурые лица.
Не к гаражам бежал Иван Иванович, а на соседнюю, Партизанскую улицу. Там, около гастронома, стояла телефонная будка. Наверное, звонить в милицию.
– Ну и ну… – тихо сказала Васина мама. – Она почти всё ему оставила, в чём стоит поехала, а он: «Ограбили!»
– Хоть бы не испортил ей отъезд, – вздохнула Галина мама. – Милиция может снять с поезда до выяснения дела.
Но пока что Иван Иванович испортил вечер нам. Люди начали расходиться.
Бабушка вдруг вспомнила что-то, схватила меня и Марину за руки:
– Стоят уши развесив, слушают… Там кино детское по телевизору начинается!
Марина уперлась ногой в первую ступеньку крыльца, запрокинула кверху лицо:
– Ой, смотрите! Небо бежит! Небо бежит!
И все, кто успел услышать её, не отошёл ещё далеко, посмотрели вверх, оторвав взгляд от земли.
Не небо бежало, а облака. Белые, раззолоченные комки с огненными и розовыми краями.
Красивые, как в сказке…
Где-то за городом полыхал закат.
«РАЗ, ДВА, ТРИ – ЧЕЛОВЕЧЕК, ОЖИВИ!»
Люди добрые, спасите!
Сентябрь кончается, а у нас ещё конца-края нет работе и репетициям. Не жизнь настала, а карусель.
Прибегаешь из школы, пообедаешь – и за стол, уроки делать. Темп – как на сто метров бегут с барьерами. Но хорошо готовили уроки, честное слово! Никто не придирался ни в школе, ни дома. И Левон Иванович не упрекал.
К дяде Левону забегаем и до уроков, и вечером. Он каждому уже дал листки с теми словами, которые куклы должны говорить.
Гулять времени совсем не осталось. Даже почитать что интересное не выберешь ни минутки. Кричат: «Иди спать!», а я за книжку и в туалет. Сидишь себе – удобно, тихо. Если б ещё столик откидной приделать к стене, вот было бы здорово!
Когда первый раз я надолго исчез в туалете, все наши переполошились. Стучат потихоньку в дверь:
– Женя, что с тобой? Ты не заболел?
Во второй раз папа раскусил мои хитрости. Услышал, как шелестят страницы, как я фыркаю от смеха. Подошёл потихоньку – щёлк! Запер дверь снаружи на засов и свет в туалете выключил.
– Вот теперь можешь сидеть хоть до утра.
А кому охота сидеть в темнице? Попел немножко – не поётся. Подекламировал те слова, что Эрпид-один должен говорить, когда первый раз с Ванькой встречается: «Парлэ ву франсэ? Ду ю спик инглиш? Говорите ли вы по-русски? Приветствую вас, представителя землян!»
Наконец папа смилостивился, выпустил меня.
Забыл сказать: Эрпида-один буду играть я. То есть – водить. Павлуша – Ваньку, Серёжа – Эрпида-два. Эрпиды твёрдые и на палочках, крутишь за палочку – Эрпид вертит головой. Никуда мне руку не надо засовывать. Легче с Эрпидами, чем с перчаточными Ванькой, Танькой, Жучком и медведем.
Хвастался Вася, что будет Жучком! Но Левон Иванович поручил ему роль Таньки, и Жучком стал Жора. А медведь самому Левону Ивановичу достался. Мы ведь не можем зареветь так, как Мишка. Пищать, как мышь или котёнок, – пожалуйста.
Вася и Жора два дня ходили надутые, недовольные. Но потом смирились с новыми ролями. Одно плохо – Вася не умел читать, роль запоминал только с чужих слов. А Жора теперь везде лает на разные лады – упражняется. Затявкал раз и на уроке, и все начали смотреть под его парту. Неужели собачонку в класс притащил? Но Мария Сергеевна не спускала с него глаз, и он больше ни разу не тявкнул.
А те деревянно-пластилиновые сердцевины, знаете, как из Эрпида вынули? Разрезали панцирь ножом, и половинки снялись. Бумага с клеем так усохла, что сделалась как фанера. И голову так разрез