Газна показалась Якубу даже чрезмерно богатой. Он долго рассматривал устланный мрамором двор главной мечети при дворце султана, восхищаясь красотой камня. Вокруг повсюду копошились рабы. Их было так много, что Абдулла подивился:
– Больше, чем у самого халифа в Багдаде!
– Конечно, больше, – заметил невозмутимо Якуб. – Хусейн говорил мне, что во время одного из походов в северную Индию султан угнал пятьдесят семь тысяч рабов и триста пятьдесят слонов.
Длинной вереницей шли изможденные люди, таская на себе мраморные плиты, бревна и корзины глины для сооружения нового дворца. Худые, изможденные люди едва плелись по пыльной дороге. И оттого, что их было больше, чем других людей – ремесленников, воинов, землепашцев, – становилось даже страшно.
– Их так много, – заметил Якуб, – они могут подняться против своего господина и разнести его дворцы.
– Нет, Якуб. Повсюду есть рабы, и никто их не боится. Аллах отказал им в своем покровительстве.
Абдулла говорил это с такой убежденностью, что Якуб не стал ему возражать. Когда он слышал прежде от Хусейна о несметном числе рабов, он смутно себе представлял это, а вот теперь он удивлен. И почему бы им в самом деле не разнести дворцы правителя?
Привратник у дворца сказал Якубу, на какой улице следует искать дом ученого‑хорезмийца. Якуб и Абдулла пошли по маленькой улочке, скрывшейся в тени акаций.
С волнением Якуб переступил порог нового дома. Наконец‑то он увидел Абу‑Райхана на такой же глиняной суфе, как и в Гургандже, склонившимся над пергаментом. Сердце у него забилось от радостного волнения. Якуб вошел тихо, так, что Абу‑Райхан не услышал и, когда до него донеслось знакомое слово «устод», вздрогнул и оглянулся, видимо не питая никакой надежды на то, что здесь вдруг окажется его любимый ученик. Но тут Якуб уже не сдержался, кинулся к устоду и стал сжимать его в своих объятиях. Якубу еще ни разу не пришлось видеть учителя таким взволнованным и радостным. Ал‑Бируни просто сиял от счастья. Он всегда работал уединенно, но он знал, что где‑то близко есть добрые друзья, которые всегда рады его видеть. В Хорезме их было много и среди знати и среди ремесленников. А вот здесь он был настоящим отшельником. Здесь не было людей, близких ему, которые бы оценили его труды. Якуб стал для него лучом солнца, прорвавшимся сквозь черные тучи.
– Хорошо, что ты здесь, друг мой, – сказал Бируни, подарив Якубу ясную улыбку, какой давно уже не было на его лице. – Я рад тебя видеть, Якуб. Буря, пронесшаяся над нами, принесла много разрушений и несчастий. А ты напомнил мне о добрых днях, проведенных в Хорезме, о добрых друзьях… Могли ли мы думать, что на наших глазах свершится крушение великого Хорезма, а мудрый правитель хорезмшах Мамун бесславно погибнет?.. Кого же ты увидел в Гургандже? Не удалось ли тебе повидать ал‑Хасана и дочь его, прекрасную Рейхан?
– Никого не увидел, устод!
– Как прискорбно это! Живы ли они? Смогли укрыться или… А ты не удивился, Якуб, узнав, что я в Газне?
– Я подумал, что ты прав, мой устод, согласившись отправиться ко двору султана Махмуда, завоевателя Индии. Насколько мне известно, твое сердце давно уже предано этой прекрасной и удивительной стране. Я подумал, что нет худа без добра. Может быть, сейчас, устод, осуществится твоя давняя мечта и ты побываешь в Индии. Не для того ли ты изучал санскрит – язык индусов? Я помню, ты отрывал от занятий и от сна многие часы, чтобы постичь язык индусов и прочесть их книги.
– То, что увидит глаз, того не услышит ухо, – ответил с усмешкой Абу‑Райхан. – В какой‑то мере ты прав, Якуб. Мне приятно, что ты так тонко все понимаешь. Увидеть Индию – давняя моя мечта. Но я бы предпочел побывать в Индии, не будучи на службе у султана Махмуда. Случилось так, что я не смог бежать, как это сделал ибн Сина, и мне пришлось выполнить волю победителя. И вот я здесь, при его дворе. Надо набраться терпения. Оно всегда нужно ученому. Без него не преодолеешь тех преград, которые стоят на твоем пути. Ты прав, Якуб. Мысль о том, что я, быть может, увижу Индию, согревает меня, вселяет надежду на лучшие дни. Ты знаешь, я давно уже стремлюсь вникнуть в мудрость этого древнего народа. Эта мудрость увековечена людьми большого ума и большой души. Я хотел бы лучше узнать вероисповедание индусов и философские размышления брахманов. Эта страна манит своей загадочностью…
Слушая устода, Якуб вспоминал все то, что он знал о далекой Индии. На багдадских базарах он встречал купцов из Кашмира и Пенджаба. Там много говорили об Индии. Рассказывали удивительные истории о гордых и мужественных людях. Ему запомнилась одна из них. Какой‑то дервиш рассказывал ее, собрав вокруг себя целую толпу. Он говорил:
«В одном из городов Индии я видел молодого индуса, с которого царь приказал содрать кожу за воровство или за какой‑то другой проступок. Юноша при этом пел и разговаривал и не испустил ни единого стона, пока не дошли до его пупа, а когда перерезали пуп, он тут же умер».
Тот же дервиш рассказывал о том, что иные индусы терпят голод по многу дней. Есть отважные, которые проходят через пламя, а иные позволяют себя закопать в землю и умудряются как‑то там не дышать и сохранить себе жизнь. Конечно, все это говорит о людях бесстрашных и мужественных.
– Ты скоро поедешь, устод? – спросил Якуб.
– Не знаю. Жизнь так устроена, что человек не принадлежит сам себе. При первой же возможности поеду. На то воля аллаха, а еще больше воля султана Махмуда. Я стремлюсь туда, хотя и знаю, что индусы называют иноверцев «млиг» – «грязный». Мне известно, что они не позволяют сближаться с ними, не любят чужеземцев. С такими трудно общаться. Иные не позволяют даже сидеть рядом. Но, если они посчитают меня даже потомком сатаны, я все равно поеду туда… А теперь к делу, Якуб. Надо подумать, где ты будешь жить. И почему ты не позаботился о старом погонщике верблюдов? Его лицо мне понравилось.
– Это мой добрый друг Абдулла. Он был мне и нянькой и наставником. Он много сделал мне добра.
* * *
И снова пошли дни за днями, заполненные трудом. Абу‑Райхан с еще большим рвением занялся изучением трудов индийских философов, астрономов и математиков, а Якуб, выполняя его поручения, долгие дни проводил у тигля, где устод делал опыты с драгоценными камнями. В эти дни ал‑Бируни сделал запись:
«Все минералы (камни) плавают на поверхности ртути, исключая золото; оно же тонет благодаря большему его (удельному) весу, но не оттого, что оно с нею (ртутью) соединяется и та притягивает его к себе, как думают некоторые. Мы проделали опыты в этом отношении при (разных) условиях, и они ясно показали, что это происходит из‑за свойств (удельного) веса».
Как‑то во время занятий Якуб рассказал учителю о таинственных свойствах бирюзы, которые стали ему известны из старинной книги. Ал‑Бируни нахмурился и сурово заметил, что не придает никакого значения суевериям и предрассудкам, которыми иные люди объясняют свойства драгоценных камней. Он возмущался тем, что люди, не лишенные знаний, награждают камни некоей магической силой. Он вспомнил разговор с одним человеком, который утверждал, что есть камни, обладающие силой привлекать дождевую тучу.
– Хамза Исфаханский, – вспомнил ал‑Бируни, – писал о том, что такой камень был в свое время в одной деревне вблизи Исфахана. При приближении градовой тучи жители прикрепляли камень к одной из башен крепостной стены, и туча рассеивалась.
Негодуя по этому поводу, ал‑Бируни с усмешкой сообщил, что в какой‑то книге по земледелию было написано об отвращении градовых туч при помощи белого петуха. А еще закапывали черепах в куче отбросов.
– Иные делают это из корысти, – заметил учитель.
И он рассказал о том, как корыстные брахманы стараются нажиться на суеверии бедных индусов: внушают им, что градовая туча обошла их поля благодаря стараниям брахманов.
– Такой обман трудно проверить на опыте, – говорил ал‑Бируни. – Как отличить истину от лжи? Иной раз бедствие поражает поля, а бывает – минует их, и когда градовая туча проходит мимо, то жители бедной деревни готовы поверить, что этим они обязаны брахману.
– А помнишь тюрка, который принес камень, будто бы вызывающий дождь? – спросил Якуб.
– Как же не помнить? Я сказал ему тогда: «Вызови им дождь в любое время по моему желанию, и я дам тебе денег сколько хочешь да еще прибавлю». Тебя тогда не было, – смеялся ал‑Бируни. – Ты не видел, как этот тюрк погружал камень в воду, бросал его в небо и что‑то бормотал и кричал при этом. Но камень не вызвал дождя, и ни одна капля не упала с неба.
И, отвечая на вопрос Якуба, как узнать истину, учитель объяснил, что правильное представление об этом можно получить лишь тогда, когда изучишь положение гор, узнаешь, как движутся ветры и тучи.
Якуб весело смеялся вместе с устодом. Пожалуй, сейчас он совсем перестал верить в волшебную силу камней. Он еще раз убедился в том, что реальным являются свойства камней, присущие им в силу их происхождения.
– Однако суеверных людей так много повсюду! Особенно много я видел их в хорезмийских селениях. Помнишь, устод, как я проверял стоянки пастухов, где жгли сигнальные костры?
– Как же не помнить…
Абу‑Райхану было приятно вспомнить свою работу мираба… Он делал ее с радостью и уверенностью в том, что она принесет пользу. Он прослыл тогда волшебником среди земледельцев, оттого что всегда правильно предсказывал большую воду! Однако Якуб отлично знал, на чем основаны предсказания ученого. Прежде чем сделать свои предсказания, ученый много дней провел у берегов Джейхуна, изучая нрав реки. Абу‑Райхан умел также предсказывать время дождей и этим, должно быть, заслужил всеобщее уважение.
– Мне приятно вспомнить о Хорезме, – признался ученый. – В Гургандже было много хороших людей. Занятия и наблюдения за звездами позволили мне кое‑что узнать, и это принесло мне радость.
– А знаешь, учитель, когда я побывал тогда в селениях хорезмийцев, я вспомнил твою книгу о летосчислении древних народов. Я встретил много хорезмийцев, которые почитают обряды и праздники, какие были у них до ислама. Ты писал, учитель, про месяц чири. Пятый день этого месяца называется «аджгар», что означает «дрова» и «пылание». При мне праздновали этот день и грелись у огня, как сотни лет назад, до ислама. И мне говорили, что, отсчитав семьдесят дней с того дня, начнут сеять осеннюю пшеницу. Я помню одно селение, где праздновали пятнадцатый день месяца и выставляли горячие кушанья за дверь, чтобы отразить бедствия, приносимые злыми духами.
– Бедные люди! – сокрушался ученый. – Суеверия сопутствуют им повсюду. Иным это помогает – они верят в добрую силу, а иные выдумывают глупости. Ведь говорят же, что достаточно раскрошить чеснок в горах Табаристана, и вслед за этим немедленно пойдет дождь. Но в земле Египта дождь не пойдет ни при помощи чеснока, ни с помощью других средств. Только диву даешься, как падки люди на выдумки и как верят в самые нелепые суеверия! Представь себе, мне говорят, что все существующие сейчас алмазы – это те, которые в давние времена извлек Зуль Карнайн.[48]Он добыл их в Таинственной долине, а там были змеи, от взгляда которых люди умирали. И говорят, будто он велел доставить зеркало. Принесший спрятался и показал зеркало змее. Когда она увидела себя, тут же на месте и подохла. Но как поверить в это, – смеялся Абу‑Райхан, – ведь до этого одна змея видела другую и не подыхала!.. А само тело должно превзойти своим смертоносным влиянием его отражение в зеркале. Если же то, что они говорят, специально относится к людям, то почему же она должна сама умереть, увидев себя в зеркале. И, наконец, если люди узнали то, что понял Зуль Карнайн, то что мешает повторению сделанного им?
Этот разговор с учителем надолго запомнился Якубу. В Гургандже он не раз был свидетелем споров и бесед учителя с другими учеными, с мудрыми улемами. Никто из них никогда не высказывал таких смелых суждений, разве только уважаемый ибн Сина. Да и вряд ли эти ученые понимали ал‑Бируни, думал Якуб. Заносчивость мешала им. Якуб вспомнил мудрую поговорку:
«Откуда взять туману голос тучи, а ворону – взлет орла!»
В Газне Якуб стал ближе к своему устоду. Он был одним из немногих, с кем ученый говорил искренне. Никогда прежде Якуб не слышал столь откровенных рассуждений о великих мира сего. Якуб видел, как трудно было благородному устоду бывать во дворце султана Махмуда. Он не верил ни единому слову султана и с трудом скрывал свое презрение к нему. Как‑то, вернувшись из дворца после встречи с правителем Газны, учитель одной фразой выдал свое настроение. Он сказал: «Всякая скорбь до ее ухода, а всякий великий – лишь до падения».
Значит, он не верит в долговечность этого правителя? Да и как верить? Сколько раз ал‑Бируни был свидетелем крушения трона! Он своими глазами видел, как рушилось могущество, воздвигнутое, казалось бы, на века. Но все же этот «высокий» будет долго возвышаться, хотя и не любят его приближенные. Всем видно, что он внушает лишь страх.
«Но что я знаю о нем?» – думал Якуб. Здесь нет веселого, болтливого, всезнающего Хусейна из дивана переписки. От него всегда можно было узнать о том, что происходит при дворе. Как сложилась его судьба?.. А как печально, что ничего не известно про ал‑Хасана и его дочь Рейхан… Бедный устод молчит, ничего не говорит о ней. То ли потому, что пребывает в скорби о погибших? А может быть, получил от них письмо и, узнав о том, что они живы, успокоился? Так и не пришлось ему узнать о нежных чувствах красавицы Рейхан. Если бы он знал, что каждое его слово принималось девушкой как дар, он бы не был спокоен. Сейчас уже не скажешь ему об этом. Может быть, прежде и следовало раскрыть тайну, которую доверила ему девушка. А сейчас это бесполезно. Хотелось бы только знать, что она жива и что жив ее благородный отец.
А устоду он ничего не скажет. Пусть лучше пребывает в неведении.
* * *
Прошло полгода, с тех пор как Якуб прибыл в Газну и снова стал верным помощником своего устода. Как и прежде, в Хорезме, Абу‑Райхан был скуп на слова и почти никогда не посвящал Якуба в свои дела, связанные с придворной жизнью. Почти все это время Якуб с увлечением выполнял всякую работу, которую поручал ему ученый, и, как прежде, время от времени посылал отцу подробные письма о своей жизни в чужой стране.
Когда Якуб бывал свободен, он нередко прогуливался по красивой площади, где высились дворцы, воздвигнутые рабами султана Махмуда.
Как‑то раз Якуб встретил вблизи дворца человека, который показался ему удивительно знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел. Облик этого молодого человека в одежде богатого чиновника кого‑то напоминал, но шрам, пересекший лоб, говорил о том, что такого человека он не знает. У него не было знакомого с такой отметиной.
Якуб сделал несколько шагов, мучительно думая о том, где же он видел этого человека, и вдруг услышал, как тот его окликнул.
Это был голос Хусейна! Якуб вздрогнул, остановился, но побоялся оглянуться. Это не мог быть Хусейн: у Хусейна не было шрама! Но почему ему показался таким знакомым голос? Якуб оглянулся, и молодой человек с отметиной на лбу, с голосом и глазами Хусейна бросился обнимать Якуба.
– Как я рад, Хусейн! Я верил, что увижу тебя.
– Воистину бывают чудеса! Перед тобой живой Хусейн. Только шрам на лбу напомнит тебе о яме смертников. Я здесь всего несколько дней, – говорил Хусейн, – и все время ищу тебя. Я знал, что ты должен быть в Газне. Мне помогло богатство моего отца. Пойдем, друг, – предложил Хусейн. – Я думаю, ты не прочь узнать о том, как живут грешники в аду. Я был в аду и точно знаю о нем.
– Пойдем ко мне, мой друг Хусейн, – предложил Якуб. – Ты и представить себе не можешь, как радостна мне эта встреча! Я много думал о тебе. Твое горе стало моим горем. Поистине ты был в аду. Я увидел это, когда подошел к яме и услышал вопли несчастных.
– Какое счастье, что ты смог мне помочь, Якуб! В тот день, когда ты бросил мне мешок с едой, я был так голоден, что, казалось, мог бы съесть крысу или собаку. Меня бросили в яму, когда родители мои были в отъезде. Они поехали в гости к деду. Им и в голову не могло прийти, что за несколько дней произойдет такое несчастье. Когда меня бросили в эту страшную зловонную яму, откуда мало кто выходит живым, жизнь моя зависела от случайности: бросит ли прохожий огрызок лепешки и смогу ли я его поймать. Я признаюсь тебе, Якуб, мужество покинуло меня. Я понял, что настал мой смертный час, а спасти меня может только чудо. В первые два дня я почти ничего не ел. Я не сразу наловчился, я не мог поймать то, что бросали в яму прохожие. Потом со мной поделился один старый человек. И только спустя много дней, когда голод мучил меня нещадно и я со слезами обратился к милости всемогущего, вдруг ухо мое уловило: «Хусейн…» Ты звал меня. Я протянул руки, и тяжелый мешок с едой, как дар богов, оказался у меня в руках. Если бы ты видел, как набросились на меня несчастные, которые разделяли мою участь! Я поделился с ними и заслужил их благословение. Насытившись, я с благодарностью думал о тебе, Якуб. Потом я ждал спасения. Я знал, что ты не покинешь меня и сделаешь все возможное.
Хусейн крепко пожал руку друга и затем продолжал:
– Отец мой тотчас же отправился ко двору Алтунташа и стал узнавать, каким способом можно спасти меня от гибели. Он узнал, что бывший хаджиб султана Махмуда нуждается в деньгах. То, что давали ему сборы в городах и селениях Хорезма, составляло лишь половину необходимой ему суммы. Остальное ему предстояло просить у султана Махмуда. Об этом знали в диване переписки. И, когда отец мой нащупал уязвимое место, он решил, что несколько тысяч динаров могут спасти ему сына.
Выбрав счастливый день, когда гороскоп показал, что звезды расположены в мою пользу, он написал письмо Алтунташу. Отец мой писал только о том, что я показал себя весьма смышленым в диване переписки и что только по молодости лет и неопытности я позволил себе сказать неразумное слово. Но он готов купить прощение, сделав правителю дар в несколько тысяч динаров. Надо тебе сказать, Якуб, что отец мой много лет связан со старым, опытным звездочетом и не было случая, чтобы предсказания этого почтенного старца не сбылись…
– Я вижу тому верное доказательство! – сказал Якуб, готовый сейчас верить во что угодно.
Возвращение Хусейна показалось ему столь чудесным и столь радостным, что ему трудно было найти слова, которые полностью выразили бы его восторг. Он любовался Хусейном, внимательно вслушивался в каждое его слово. Его только огорчал красный шрам на высоком красивом лбу Хусейна. Он делал неузнаваемым молодого друга.
– Это чья печать? – спросил робко Якуб.
– Когда меня вели к яме, я хотел вырваться и бежать от стражи Алтунташа. Меня настигла плеть охранника. Я мог лишиться глаза, и это было бы куда хуже! Теперь остался только шрам, и он не причиняет мне неприятностей. Только лоб испорчен. Чтобы не повторилось подобное, мой отец списался с диваном переписки султана Махмуда, и вот я здесь. Одно скажу тебе: теперь от меня не услышишь лишнего слова. Беда сделала меня осторожным!
– Мы будем часто видеться, – предложил Якуб. – Как я рад видеть тебя здесь, Хусейн! В Газне мне все казалось неприветливым и чужим. Одна отрада – занятия науками. Но бывает ведь, что устанешь и хочется просто поговорить. И вот ты здесь, благодарение аллаху!..
Вернувшись в дом устода, Якуб, позабыв установленные порядки, что не следует прерывать ученого, когда он занят своими формулами, поспешил рассказать ему о радостной встрече с Хусейном, о счастливой судьбе юноши, который чуть было не погиб из‑за неосторожного слова.
– Поверь, друг мой, – заметил учитель, – и здесь возможно такое. Одно скажу: будь осторожен! В золотой клетке Махмуда нелегко. Твой друг Хусейн должен знать об этом. Я не стану рассказывать тебе о правителе Газны. Ты немало слышал о его великих походах и завоеваниях. А его человеческие достоинства нам неведомы. Один мудрец сказал мне хорошую поговорку: «Для образованного человека достаточная свита – его образованность, а неуч со свитой в тысячу человек одинок». Я не смею утверждать, но мне кажется, что правитель Газны очень одинок.
НЕ В БОГАТСТВЕ СЧАСТЬЕ!
Великий хан Кадыр, правитель Кашгара, внимательно следил за событиями, происходящими в стане его врагов – в Бухаре и Самарканде. Ненавистный ему иллек‑хан Али‑Тегин[49]слишком долго властвует. Уже скоро тридцать лет, как он правит этим цветущим краем. Хану Кадыру давно уже хочется избавиться от этого ненавистного соседа. Но как избавиться?
Когда хан Кадыр уяснил себе, что ему не удастся свергнуть иллек‑хана, он призадумался над тем, как бы ослабить его могущество. Кадыр думал о том, что в этом деле ему поможет всесильный султан Махмуд Газневидский, которого, как он знал, раздражали чванство и самонадеянность Али‑Тегина. «Конечно, султан Махмуд не прочь посбавить спесь иллек‑хана».
Правитель Газны также имел основания стремиться к встрече с правителем Кашгара. И настал день, когда султан Махмуд пригласил хана Кадыра в свой золотой шатер, поставленный вблизи Самарканда.
Абу‑Райхан ал‑Бируни, которому было предложено сопровождать султана Махмуда в этой поездке, был в недоумении. Он понять не мог, почему так готовятся к приему Кадыр‑хана царедворцы Махмуда. «К чему эта роскошь?»
Громадный золотой шатер, затканный причудливыми узорами, имел помещения для еды, для отдыха, для веселья. Расшитые золотыми нитями узоры были украшены драгоценными камнями, полы устланы мягкими коврами, а утварь была только из золота и серебра.
В подарок Кадыр‑хану Махмуд велел приготовить коней с золотыми уздечками. На богато убранных слонах высились пестро расшитые палатки, где можно было спрятаться от зноя.
Кадыр‑хан был поражен этим богатством и щедростью хозяина. Дорогие подарки и разнообразное угощение очень понравились правителю Кашгара. И, хотя Кадыр‑хан был очень богат, он в жизни не видывал ничего подобного и был очень польщен таким пышным приемом, оказанным ему султаном Махмудом.
Иллек‑хан не был искушен в дипломатических тонкостях, он не понял хитрости Махмуда, который как раз и стремился поразить воображение доверчивого и бесхитростного Кадыра.
Правитель Кашгара, сидя в золотом шатре султана Махмуда, испытывал неизъяснимое блаженство. В порыве благодарных чувств он приказал своему вазиру собрать все лучшее, что у него есть, – горячих коней в золотой сбруе, меха соболей и горностаев, пушистых черных лисиц, а также прислать в дар султану Махмуду, столь щедрому и великодушному, самых рослых и красивых тюркских воинов в золотых поясах. Хану Кадыру очень хотелось достойно отблагодарить султана Махмуда.
Никогда еще Кадыр‑хан не был столь покладистым и сговорчивым. Наивный и неуклюжий, он с покорностью выслушивал хитрые и льстивые речи могущественного султана Махмуда и легко во всем соглашался с ним. Впрочем, это произошло не только потому, что щедрость султана сделала хана сговорчивым и покладистым. Тут совпали желания правителя Газны и правителя Кашгара.
Много дней длилось нескончаемое пиршество в золотом шатре султана Махмуда. Одни слуги не успевали подносить драгоценные блюда с разнообразной едой, а другие вереницей шли к шатрам с золотыми подносами на головах, доставляя жареную дичь, молоденьких барашков, только что извлеченных из котла, и печеных рыб. Долго и обстоятельно вели беседу о том, как отобрать у иллек‑хана Али‑Тегина лакомый кусок – земли Мавераннахра. И наконец правители великих держав сговорились. Они условились отобрать эти земли и передать их во владение сыну Кадыр‑хана. Наконец‑то настала возможность избавиться от ненавистного Али‑Тегина, место которого должен был занять сын Кадыра. И, хотя султану Махмуду не очень хотелось иметь по соседству этого нового правителя, он не выдал себя и расстался с правителем Кашгара дружелюбно и приветливо, как с добрым соседом.
Вскоре стало известно, что Али‑Тегин должен уйти к своим союзникам – туркменам, кочевавшим на правом берегу Зеравшана. Если же он этого не сделает, то жизнь его будет в опасности.
После отъезда Кадыр‑хана султан Махмуд вызвал к себе Абу‑Райхана и стал похваляться перед ним тем, что дал разрешение кочевникам‑туркменам поставить четыре тысячи шатров вблизи Несы, Феравы и Абиверда. Султан много говорил о своем благородстве, о верности аллаху, о своей добродетели. Он непрестанно упоминал о том, что мог бы и не сделать этого, поскольку земли завоеванного им Хорезма принадлежат ему и кочевники‑туркмены не имеют к ним никакого отношения. Султан утаил одно важное обстоятельство. Воспользовавшись разрешением султана, газневидские чиновники и гулямы с первых же дней нещадно грабили кочевников‑туркменов. Любой из царедворцев мог потребовать, чтобы ему доставили баранов и разной живности безвозмездно. Это был самый настоящий грабеж, и, обозлившись, свободолюбивые туркмены стали нападать на мирное население соседних городов. Начались смуты.
Рассказывая о своем благородном поступке, султан Махмуд не знал о том, что Абу‑Райхану давно уже известно о смутах в Несе и Фераве. Благородный ученый давно уже знал, что виновниками этих смут были люди Махмуда. Он понимал, что, если бы туркмен не грабили и не отбирали у них стада, единственное их достояние, они бы, в свою очередь, не посягали на добро горожан и жили бы мирно. Но что можно сказать самонадеянному и жестокому султану? Ученый хорошо понимал, что нужно очень хитро преподнести эту мысль султану. Нужно было так сказать, чтобы Махмуду показалось, будто он сам до этого додумался. Абу‑Райхан отлично знал, что для правителя Газны не существует в мире авторитетов и давать ему советы бессмысленно и даже рискованно. И ал‑Бируни решил подумать над этим, чтобы не допустить оплошности. Он не сказал султану о том, что было ему известно, и сделал вид, будто сказанное Махмудом превосходно и заслуживает только похвалы.
* * *
Якуб прибыл в Самарканд вместе со своим устодом. Прошло несколько лет с тех пор, как были увезены в Ведар Джафар и Гюльсора, которых он купил на невольничьем рынке в Багдаде. Все эти годы Якуб делился с сиротами последним своим достоянием. Все, что ему присылал отец, он делил поровну и через Абдуллу передавал доброму Ибрагиму, который заменил несчастным отца. Благородный ткач Ибрагим назвал брата с сестрой своими племянниками, а в сущности, он стал им отцом и воспитателем. Когда Абдулле представлялся случай свидеться с Якубом, он обстоятельно рассказывал ему о том, как живут Джафар и Гюльсора. Старик говорил ему о том, что дети растут очень смышлеными и трудолюбивыми, ни в чем не знают нужды, а денег, посылаемых им, хватает… Ибрагим даже нашел возможным уделить небольшую сумму единственному писцу в Ведаре, который два раза в неделю учил детей грамоте. Добрый Ибрагим хотел лишь того, чтобы дети смогли прочесть священные строки корана и сделать верный счет, покупая что‑либо на базаре.
Восемь лет Якуб довольствовался небольшими деньгами, которые оставались у него. За все эти годы он ни разу не решился рассказать отцу свою тайну. Был как‑то случай, когда он хотел рассказать обо всем своему устоду, но эта мысль появилась у него только на одну минуту. Всегда сдержанный и молчаливый, Абу‑Райхан не располагал к такому разговору, и все оставалось по‑прежнему.
Сейчас, когда Якуб оказался совсем близко от Ведара, он с волнением думал о предстоящем свидании с детьми. Впрочем, это уже не дети! Гюльсора уже почти невеста. А Джафару было всего лишь на год меньше. Было любопытно увидеть их. Уж очень много Абдулла рассказывал о красоте Гюльсоры и о смышлености Джафара.
Якубу не сразу удалось отправиться в Ведар. Вместе с учителем он прежде всего последовал к золотому шатру султана Махмуда. Придворные так много говорили о таинственной встрече великих государей, что каждому хотелось стать свидетелем этой встречи. К тому же Якубу было известно, какой богатый караван, груженный сокровищами Махмуда, был отправлен из Газны сюда, под Самарканд, где должна была состояться встреча. Как не посмотреть на все это?
С тех пор как Якуб попал в Газну, он не переставал удивляться безумной роскоши царского двора. Живя рядом с удивительно скромным и неприхотливым Абу‑Райханом, Якуб научился видеть все окружающее совсем другими глазами. Теперь он не мог просто восхищаться красотой дворца или богатым украшением царедворца, – он нередко задумывался над тем, откуда это взялось. И, помня о кровавых походах султана Махмуда, Якуб отлично знал, что все эти сокровища добыты ценой нищеты и рабства многих тысяч людей.
Сейчас, стоя рядом с золотым шатром султана и слушая рассказ недима о том, что происходит в Несе и Фераве, Якуб невольно вспомнил о печальной судьбе кочевников, которые были разорены несколько лет назад, а затем проданы работорговцам Багдада. Тогда была угнана мать Джафара и Гюльсоры. Якуб подумал о том, какой тяжкой была судьба этих обездоленных людей. И сейчас в Несе и Фераве происходит то же. А здесь виночерпии и слуги разносят на серебряных подносах горы фруктов и сластей. Мимо Якуба прошел слуга. Он тащил большой поднос с виноградом, а по краю подноса вилась причудливая арабская вязь: «Постоянное величие». И Якуб подумал: в чем же величие? Все отлично видят, что жизнь султана Махмуда заполнена войнами и грабежами, благородных дел не видно, где же величие?.. Этот государь не будет прославлен своим благородством. Он, причинивший столько горя людям, не оставит доброй памяти! А ведь хочет казаться умным и просвещенным, иначе зачем бы он стал вместе с драгоценностями увозить из Хорезма ученого‑хорезмийца! И если бы он был благородным, то не сказал бы ученому тех слов, которые навсегда отдалили Абу‑Райхана от правителя Газны. И как это он мог сказать такие слова уважаемому устоду:
«Если хочешь, чтобы при мне счастье было с тобой, то говори не по своей науке, а говори, что соответствует моему желанию».
Так мог сказать только невежда, не прочитавший ни одной строки из книг ал‑Бируни. А если бы султан Махмуд прочел хоть одну страницу из многочисленных трудов ученого, он бы понял, что такому человеку нельзя говорить такие пустые и глупые слова. Разве Абу‑Райхан ал‑Бируни может говорить то, что соответствует желанию грабителя и человекоубийцы? Ал‑Бируни тогда ничего не ответил султану.
Однако надо воспользоваться разрешением устода и посетить Ведар. Хочется скорее посмотреть на Джафара и Гюльсору. Трудно сказать, когда еще доведется побывать в этих краях. Слишком много дел задумал устод, надо ему помогать.
До Ведара было недалеко. Вскоре Якуб очутился у дома ткача. Но каково было его разочарование, когда он узнал, что семья Ибрагима покинула свой дом и переехала в небольшое горное селение, расположенное по другую сторону Самарканда! Соседи не знали причин, побудивших ткача покинуть свой дом. Знали только, что вместе с Ибрагимом и его семьей уехали и племянники. Якуб переночевал в Ведаре, рано утром выехал и на закате следующего дня уже подъезжал к маленькому селению, раскинувшемуся на берегу быстрой горной реки.
Бедное селение. По узкой, совсем серой улочке снуют грязные, в пестрых лохмотьях дети. Цепляясь за стены дома, тащит громадную связку хвороста маленький ослик. Его ведет древний старик с белой бородой. У него Якуб и узнал об Ибрагиме. Дом ткача был совсем рядом.
Якуб спешился у покривившейся калитки, вошел во двор. Все серо вокруг, слилось с темнотой. Лишь в распахнутых дверях кухни яркое пламя очага, и на пороге, склонившись над блюдом с чечевицей, стройная молодая девушка. У котла возилась пожилая женщина. Увидев Якуба, женщины торопливо вскочили и растерянно стали приглашать его в дом. Якуб вошел в глиняную хижину, единственным украшением которой были красивые глиняные сосуды с пестрой поливой и причудливым узором, который трудно было рассмотреть при скудном огоньке светильника.
– Гюльсора, принеси еще светильник, – предложила пожилая женщина, жена Ибрагима, Рудоба.
– Не уходи, Гюльсора! – воскликнул Якуб. Он взял за руки Рудобу и Гюльсору. – Что же вы не узнаете меня! Может быть, в полутьме не видно, что перед вами Якуб, сын Мухаммада? Да и я не сразу рассмотрел вас во тьме.
– Прошло много лет, – промолвила в смущении Гюльсора. – Все мы очень изменились. Позволь, я принесу светильник, и тогда мы лучше увидим друг друга.
Пока Гюльсора ходила за светильником, Рудоба подала угощение. Ей вспомнился богатый дом в Ведаре и тот день, когда по вине стяжателей – охранников самаркандского хана – Якуб чуть не попал в заточенье.
– Ты очень изменился, Якуб, – говорила Рудоба. – Тебя трудно узнать… Если бы Ибрагим и Джафар знали о твоем приезде, они бы не уехали в Самарканд. Они завтра вернутся. Ты подождешь их? А мы с Гюльсорой окажем тебе гостеприимство. Не взыщи, Якуб: сейчас мы стали беднее. У нас беда была большая. Пришлось бежать из Ведара. Ибрагим имел слабость – он помогал людям в белых халатах – карматам.[50]А когда правитель Самарканда приказал изловить всех карматов, на нас кто‑то донес. Спасибо доброму человеку – он предупредил Ибрагима, и мы бежали сюда. После того как многих истребили и завладели их имуществом, в Ведаре все пошло по‑старому, но из страха люди не говорят об этом. Ни один ведаринец не скажет незнакомцу о том бедствии, которое постигло селение ткачей. Здесь хоть и бедно, зато безопасно. Абдулла еще не был здесь. Он не знает о том, что нам пришлось покинуть свой дом. А прежде, когда он приезжал в Ведар, дети очень любили его и всегда встречали, как родного. Аллах милостив, послав сиротам таких добрых людей. Что бы они делали, если бы ты, Якуб, не выкупил их из рабства? Мы полюбили детей. И наши дети были с ними дружны. Теперь мои дочки замужем и покинули родной кров. Сын женился. Он живет в Самарканде.
– Я причинил вам много хлопот, прислав сюда Джафара и Гюльсору. Вы уж простите меня.
– Помилуй бог! – прервала Якуба Рудоба. – Мы благодарны тебе за этих детей! Они остались у нас единственной отрадой – Джафар и Гюльсора. Мы любим их, как родных… А вот и Гюльсора.
В дверях показалась девушка. В одной руке она держала горящий светильник, в другой – поднос с виноградом и лепешками. Они долго сидели, коротая вечер в задушевной беседе. Гюльсора и Рудоба рассказали о Ведаре, о том, как они устраивались здесь на новом месте и как они теперь уже привыкли, словно живут здесь давно. Якуб спал на мягких одеялах, постланных на циновке, и, проснувшись рано, вместе с горлинками, увидел, как суетятся у очага женщины, стараясь приготовить ему угощение. До него донеслись запахи свежеиспеченных лепешек и жареного мяса. На сердце у него было празднично. В этом доме он почувствовал себя так, словно прожил здесь много лет и сейчас вернулся после долгой разлуки.
Якуб видел, с какой любовью и заботой женщины оказывали ему гостеприимство. Он был искренне тронут. Угощая гостя, Гюльсора сообщила ему, что Ибрагим и Джафар скоро вернутся, и тогда Якуб предложил девушке пойти к ним навстречу, чтобы скорее увидеть их.
Узкая тропинка вилась в гору вдоль бегущей с высоты веселой горной реки. Вокруг все было в цветущем весеннем наряде. И на Гюльсоре было праздничное платье из желтой ведарийской ткани, а на руках серебряные браслеты. Якуб сказал девушке, что ему очень нравятся ее браслеты, и Гюльсора в смущении сообщила ему, что это подарок Ибрагима ко дню ее шестнадцатилетия.
«Невеста», – подумал Якуб. Он остановился и, улыбаясь, посмотрел на веселую зардевшуюся Гюльсору. Они стояли под цветущей яблоней, и девушка показалась Якубу такой же прекрасной, какой пр