Не было бы счастья – да несчастье помогло.
Ч.1. Как удержаться.
Лань Сичэнь уже давно не был в Башне Цилиня, и пусть после недавнего Собрания кланов и состязания на горе Феникс прошло совсем немного времени, сердце было не на месте. Его – вздох - А-Яо оказался в … неловкой ситуации… и расстались они в результате слишком поспешно. Он и так весь взметался внутри, не зная, как ему все сгладить помочь… и остаться … он не смог остаться после того, как увидел буквально молящий взгляд Третьего брата – Прости, прости, прости, но, ради Неба, уйди, позволь мне… хотя бы перед тобой… сохранить лицо. И его Ванцзи… что-то явно случилось… в нем бушевал такой тайфун чувств, что смятение в его души показалось лишь рябью волн, и Лань Сичэнь тогда, помнится, привычно улыбнулся внутри сам себе – для него оставалось загадкой, как другие этого не видят. Его Ванцзи все расскажет, если знать, как спросить, но расспрашивать брата на территории чужого Ордена – куда ни кинь, тысяча глаз и ушей наготове – усмехнулся.
Так что пришлось откланяться, хотя изначально Лань Сичэнь планировал задержаться и отметить – кривая улыбка – успех его младшего побратима.
Насчет младшего брата он волновался не зря… Его Ванцзи срывающимся и каким-то даже задыхающимся голосом рассказал все, что сделал, и потребовал наказание. Лань Сичэнь тогда просто ответил ему:
- В наших Правилах нет наказания за любовь.
А про себя с горечью подумал, что, похоже, лишь потому, что любовь сама по себе наказание.
Вот только Второго Нефрита это не устроило, и он сам себя наказывал, снова и снова, выдавая за тренировку, так что его старшему брату оставалось только вздыхать… быть рядом… и придумывать, чем отвлечь. И невзначай упустить, сколько времени прошло с той поры… как он в последний раз навещал другого младшего брата.
Он давно внутри метался между ними, но как выбрать, какого брата оставить! Пусть ненадолго… но все же… Если бы он только мог… он бы хотел… всегда хотел… не выбирать… Еще с той самой кампании «Выстрел в солнце»… когда он только узнал… он все проклял… и всех… и особенно себя… так некстати толкнувшего … его прямо в самое пекло… И поэтому он не понимал… ни окружающих, ни самого старшего брата – Дагэ – как можно его хоть за что-то винить?! Как будто их руки чисты, как будто они не убивали в бою, не казнили, не пытали … пусть и говорили, что это правое дело, что они, их враги… эти псы-Вэни… сами все заслужили… Вот только – Лань Сичэнь в который раз подумал, что ему хватило и одного спора, чтобы понять бессмысленность попыток доказать что-то иное… и что не им винить сумевшего не просто выжить, постоянно балансируя на краю пропасти, но и обеспечить им победу Мэн Яо.
Дагэ, как-то напившись, рассказал, как было дело… И даже если учесть его раны, все равно их сильнейший воин перед Вэнь Жоханем оказался ничем ни примечательнее самого слабого ученика. И это Глава Вэнь так, развлекался, что было бы, если б он вышел на поле боя и сражался б там в полную силу… Мэн Яо по сути, убив Вэнь Жоханя, спас всех… рискнув всем… и за это они все должны ему даже больше, чем жизни… И, если быть совсем честным с собой, Лань Сичэню казалось, что настоящая причина неприязни их самого старшего побратима к самому младшему вовсе не в какой-то там справедливости или моральных законах – а что он оказался слабее… и Вэнь Жоханя, и самого Мэн Яо… и что Мэн Яо видел этот миг слабости… Но разве способен признать кто, что должен свою жизнь и близких – его лицо исказилось – «сыну шлюхи», что он оказался умнее, сильнее, отважнее… и в чем-то даже благороднее их всех - пожертвовав место у трона возможного – а разве нет – Верховного Правителя Вэнь … ради чего?..
Лань Сичэнь всегда хотел это знать… но как спросишь… Долг Жизни – разве могли все эти напыщенные Главы признать его, склонить головы в уважительном поклоне перед их спасителем, который кто?.. Лань Сичэнь горько рассмеялся. Неудивительно, что они себя так ведут… всеми силами стараясь забыть, кому и чем обязаны… Куда как проще … принизить того человека и его деяние … обвинив его … призвав в свидетели мораль и заветы предков…
И от этого ему постоянно было противно и горько… как и от своего бессилия…
Он предпочел бы получить сотню ударов дисциплинарным кнутом, чем раз за разом слышать это - «сын шлюхи» - с намеком, мол, яблочко от яблоньки. Как будто он не понимал, как мог красивый безродный, пусть и талантливый, юноша так быстро попасть в ближний круг Вэнь Жоханя… и это понимание жгло его, словно невидимое клеймо.
Но если он кого и винил, то только себя… И тогда, и сейчас… постоянно и бесконечно.
Но правда – что он мог сделать?!! Он каждый день спрашивал себя, и не знал, что ответить, не знал, у кого спросить совета, и не знал, получит ли нужный совет, даже если найдется, кого спросить.
Он ведь еще с самого начала хотел забрать его с собой, но как привести гостя в дом, если тот разрушен, и в нем хозяйничают враги. И после, встретив его у Минцзюэ-сюна, сам не понял, больше обрадовался или расстроился. А с тех самых пор, как узнал, кто поставляет им сведения, леденящий ужас не отпускал его почти до самого конца этой кампании «Выстрел в солнце».
На что он надеялся - что после победы сможет все изменить?! И что вышло в итоге.
Это чужой Орден, чужой клан, чужая семья… чужая территория и правила. Он и так уже выломал себе лазейку с этим побратимством… и навсегда закрыл себе другой ход… но… как он мог … с этими грешными чувствами и желаниями … подойти к нему … после всего, что он уже пережил… - судорожный вздох, кулаки сжались сами собой – пусть он не знает всего, но может догадаться… о чем умолчали… о чем умалчивал он … И… кто сказал, что его чувства… найдут отклик… Что выбрать – быть рядом как старший брат и получать привычное тепло, даря заботу в ответ, или открыть свои чувства и оказаться словно летящим вниз в пропасть… быть готовым лишиться всего…
Тут даже Ванцзи с его твердолобостью и упорством … не знает… Они оба нарушили Правила Гусу Лань… но не те, которые думают… Они оба раз за разом лгут их любимым… притворяясь… умалчивая… и не знают, как разорвать этот круг… Может и не плохо, что он уже так давно не навещал … Третьего младшего брата… Может так будет лучше для него… и для него … он уже не раз слышал, как младший побратим рассказывал об удивительной девушке, что буквально стала для него спасением, о том, как он любит ее и как счастлив… и это каждый раз рвало ему сердце и заставляло стыдиться… бесконечно стыдиться своей трусости – не решился, когда был еще шанс, – и своей теперешней ревности – разве есть у него хоть какое-то право на это - а еще того, что не может искренне порадоваться вместе с ним … его счастью…
Может и правда… так будет лучше для них … и Ванцзи не останется без присмотра…
Но душа была не на месте…
Недаром…
В Башне Цилиня его приняли как всегда – как подобает, его А-Яо улыбался и суетился, вот только… он сразу заметил, что тот хромает. Почти незаметно при людях, и позволяя себе опереться о стену, когда думает, что его никто не видит. Лань Сичэнь спросил прямо, но получил целую кучу заверений, что все в порядке, Второму брату – Эргэ – не нужно беспокоиться. Кто бы другой поверил, но не он. В конце концов, он неплохо знает его – стоило лишь сказать, что либо А-Яо дает ему осмотреть ногу и успокоиться, либо, в случае отказа, он начинает считать, что от него что-то скрывают, и, на правах старшего брата, немедленно забирает его в Орден Лань в целебный источник и показать дяде – как младший побратим тут же повел его в свои покои. Лань Сичэнь теперь забеспокоился по-настоящему - похоже, от него в самом деле немало скрывают, ведь А-Яо даже отшучиваться не попытался, сразу согласился ногу показать… лишь бы не оказаться вместе в источнике, где видно все тело разом… Но он может делать лишь один шаг за раз, а там посмотрим.
Еще Лань Сичэня смущало то беспокойство, что сквозило в его голосе, когда он отдавал приказ принести таз, горячую воду и полотенца, а после оставить их.
Лань Сичэнь решительно отбросил все сомнения, сейчас он просто узнает, что да как, а если что – лекарственные снадобья Ордена Гусу Лань самые эффективные и чудодейственные. И всегда с собой. Их Путь – воинов, так что мало ли…
Задумавшись, он не заметил, как его А-Яо снял с себя почти всю одежду, оставшись в одном лишь нижнем белье, закатал штанины до колена:
– Надеюсь, Второму брату так будет удобно?– и сел на кушетку.
И лишь усилием воли заставил себя не задохнуться, и вспомнить, зачем он здесь.
Цзинь Гуанъяо откровенно не нравилась вся эта ситуация, в которой они оказались. Он безмерно скучал и был рад, когда Второй брат прибыл его навестить… и думал опять всю ночь напролет провести в беседе… любуясь поистине совершенством первого из Нефритов, всем телом впитывая ласку глаз и улыбку … и изо всех сил стараться не понимать то смятение, которое вызывал малейший взгляд на него.
И уж тем более не желал испытывать этот жгучий стыд, когда – подбородок задрался сам по себе, когда мышцы шеи буквально окаменели – Второй брат может заметить … - сглотнул – «особое» отношение к младшему из побратимов… со стороны всех… Это такой позор, такой позор… что… лучше бы он не… Прикосновение пальцев к лодыжке заставили прервать поток мыслей и задохнуться. Легкие, где нужно, давящие ровно столько, сколько нужно, только исследование в лечебных целях, не более, но все равно… он думал, что стыд, что охватил его раньше, это предельно возможный… он ошибался.
Лань Сичэнь был зол. То ли вправленный вывих, то ли растяжение… и эти синяки, уже поблекшие, но местами до сих пор слишком явно просвечивающиеся сквозь тонкий шелк нижних одежд. Конечно, его А-Яо скажет, что это неудачный результат тренировок, и он ему даже возразить не сумеет… но как же отчаянно хочется просто забрать его в Облачные Глубины… хотя бы в целебный источник… на пару дней. Но даже здесь он сможет помочь ему: лечебный отвар, целебная мазь и – прикрыть глаза на мгновение, сдерживая эмоции, – массаж.
Лань Сичэнь просто сходил с ума от ног его А-Яо – длинных, гибких, словно лоза, ровных и сильных, и словно то ли выточенных из лучшего сорта нефрита, то ли вылепленных из фарфора, как и весь он сам. Иногда, когда его А-Яо смотрел на него, он напоминал изысканную фарфоровую куколку – донельзя хрупкий и нежный, Лань Сичэню часто казалось, что внутри он словно звенит на пределе, готовый в любой миг разлететься на куски, и это пугало, и безмерно хотелось его защитить… но миг проходил, и А-Яо словно менялся, становясь статуей воина, вырезанной из нефрита, что знаменит своей твердостью, - скорее уж инструмент мастера сломается, чем удастся его поцарапать…
Некогда в прошлом, Мэн Яо часто закатывал штанины, стирая белье или дурачась с ним в речке, или задирая их в общей постели, смешно шевеля пальцами… и позволяя любоваться – ему казалось, он мог бы всю жизнь заниматься этим - этими бесконечно плавными и изящными линиями, которые до смерти хотелось проследить пальцами, попробовать сыграть на них нежные ноты… Теперь, скрытые слоями одежд, их редко можно было увидеть… только чересчур разгорячившись на тренировке жарким днем, когда вся лишняя одежда летит прочь, или в краткий миг входа в источник и выхода из него… или случайно ворвавшись не вовремя в личные покои… жарко и стыдно… и по пальцам пересчитать…
Или вот так, когда нужна его помощь… а он – Лань Сичэнь неприязненно усмехнулся – о чем он только думает!
Цзинь Гуанъяо всегда считал, что прекрасно владеет лицом, но рядом со Вторым братом все навыки куда-то разом пропадали. Он то краснел, то бледнел, то переставал дышать, пока он мыл его ноги, а затем аккуратно вытер каждую полотенцем, заварил травы и поставил настаиваться, а после бережно помог ему сесть поудобнее, чтобы ноги оказались в тазу с отваром, и все со своей доброй улыбкой и теплом в глазах. О чем говорил Лань Сичэнь и что он ему отвечал, Цзинь Гуанъяо не смог бы вспомнить, даже если бы ему грозили пытки и казнь. Он просто в какой-то момент себя наконец отпустил, позволив поверить – он в безопасности здесь и сейчас… он может доверить себя этим рукам, и от этого он чувствовал себя пьяным, сильнее, чем от кувшина вина.
В какой-то момент он задремал, прислонившись к плечу сидящего рядом человека, вдыхая аромат его тела… Ему давно не было так спокойно, в последнее время обстановка была все напряженнее, отец требовал и требовал, местами почти невозможного - и для него в том числе - не принимая отказа и отговорок… не слушая голоса разума… а об отношении в Ордене Цзинь и говорить не стоит – Цзинь Гуанъяо усмехнулся про себя – даже в Ордене Вэнь к нему не относились вот так – как к помеси приблудной помойной собаки и самого низшего из прислуги. Но сейчас его сознание уплывало, словно облака, уносимые ветром по небу, и тепло то ли снадобья, то ли человека, что был рядом с ним, бережно окутывало его, заставляя тело постепенно расслабляться. Он даже не заметил, когда Лань Сичэнь попеременно одну за другой вытащил его ноги из отвара, вновь вытер их и нанес тонким слоем целебную мазь.
И только когда Лань Сичэнь стал разминать напряженные стопы, пуская по телу попеременно волны боли и удовольствия, в какой-то момент он не удержался, выгнулся и застонал. И замер, жалея, что не может позволить себе застонать уже от досады, и выдохнул облегченно, когда увидел, что Лань Сичэнь … не заметил?.. и просто продолжает и дальше… Массировать эти совершенные ноги было изысканной пыткой… держа обеими руками, прослеживать большими пальцами свод стопы, проводя то с силой, то совсем легко вверх и вниз, оглаживая остальными шелк кожи верха, доходя до пальцев, круглых и крошечных, словно жемчужины. И невыносимо хотелось поднять так удобно лежащую в его ладонях стопу еще выше, и еще… и… прижаться ртом, проследить языком весь путь движения пальцев, взять в рот эти совершенные пальчики – дыши, дыши, дыши… просто дыши… помни про сдержанность – и когда его А-Яо застонал, первым отреагировал член – и накрыла волна стыда, а затем испуга – больно? И облегчение – все хорошо, просто реакция на акупунктурную точку.
Цзинь Гуанъяо теперь просто не мог отвести взгляд от немыслимо совершенных изящных пальцев, что скользили по его стопам. Даже массаж Лань Сичэнь делал, словно играл на гуцине. Легкие и плавные движения завораживали, а сами пальцы… всегда будоражили и вызывали желания… слишком ненужные для него… Лань Сичэнь для него всегда был божеством, по немыслимой шутке Небес вдруг оказавшийся рядом… и даже думать о чем-то … плотском… о нем казалось немыслимо грязным… и немыслимо возбуждающим… Цзинь Гуанъяо поймал себя на том, что облизывает губы, и снова пожалел, что не может застонать – уже от стыда. У него же есть А-Су, он ее так любит, а это его Второй брат, он и так снизошел и сейчас тратит время и силы, чтобы его исцелить… о чем он только думает… и как он даже смеет думать об этом… прав отец, все правы – он непоправимо испорчен… испачкан… Но эти руки, касаясь его, словно играют на нем, и он просто не может сдержать стоны… себя… и – пробило испугом – на нем всего лишь одно тонкое нижнее белье… которое ничего не скрывает… и не скроет… Его затрясло, и он тихо сказал:
- Второй брат, позволь мне одеться, в комнате холодно.
Лань Сичэнь теперь был зол на себя - только сейчас заметил, что он дрожит! Ночь вступила в свои права, в комнате и правда похолодало, А-Яо практически раздет, а из обогрева – одна лишь небольшая жаровня, не дающая чаю остыть. Он осторожно опустил его ноги, так увлекшие его, на кушетку, встал, выбрал одно из верхних одеяний, помог младшему побратиму накинуть его на плечи и закутаться в него – как он похудел… и эта одежда… она как с чужого плеча, ему велика… - затем дал выпить чашку горячего чая, и только потом снова сел, продолжая хмуриться, отбросил все лишние мысли и занялся другой ногой.
Прикрыв себя одеждой, Цзинь Гуанъяо вздохнул с облегчением, и снова расслабился, позволяя рукам Второго брата вновь унести себя. Закончив со второй стопой, Лань Сичэнь стал разминать вначале лодыжки, потом икры, то нажимая, то оглаживая, его движения становились все более мягкими, а прикосновения все более горячими… и, если бы это был кто другой, а не Второй брат, Цзинь Гуанъяо решил бы… что это уже не массаж, а нескромные ласки… на которые его тело отвечало весьма недвусмысленно твердо и горячо. Он уже не особо сдерживался, постанывая и изгибаясь, весь его позор был надежно прикрыт плотной тканью верхней одежды. И он просто сейчас запретил себе думать… Нежные пальцы скользнули вверх, обрисовав колени, и двинулись дальше, и ноги сами разъехались в стороны, чтобы… только не думай… достигли края штанов… только коснувшись подвернутой материи, Лань Сичэнь понял, что он делает… он давно забыл, зачем он здесь, и потерялся в своем желании ласкать и трогать эту гладкую кожу, обводить косточки, перебирать пальчики, гладить все дальше и дальше эти прекрасные ноги, в паху все горело, и так и тянуло сжать ладонью, а лучше чтобы его А-Яо провел самым кончиком пальцев по твердости вверх и вниз, а затем прижал всей стопой – только бы не сорваться – что чуть было… что… что чуть было он не натворил… с тем, кто настолько доверился ему…
Нужно лишь продержаться, еще немного… Взять ту ногу, где травма, и еще немного размять… Лань Сичэнь сам не понял, как его стопа оказалась так близко к его лицу, как так вышло, что его А-Яо уже практически лежал на спине, то резко выдыхая, то постанывая от каждого его прикосновения, что в конец его сорвало, когда он, сам себя не помня, поднес ее, зажатую в обеих ладонях, еще ближе к своему лицу и поцеловал.
Цзинь Гуанъяо показалось, что его прошило разрядом. Он почти сорвался на крик от удовольствия, и только после понял, что произошло. Но, изогнувшись, он распахнул верхнее одеяние, и его постыдное состояние стало известно. Прятать что-либо теперь было поздно. Он приподнялся на локтях и почти с яростью посмотрел в глаза своего Второго брата.
Лань Сичэнь впервые за долгое время оторвался от ног и взглянул на младшего побратима – губы искусаны и распухли, мокрые от слюны, рот приоткрыт, глаза горят и кожа вся раскраснелась, а тонкая ткань в паху уже влажно облепила поднявшийся член.
Он, словно не веря, поцеловал стопу снова. И снова. И лизнул. Не отрывая глаз от своего А-Яо. И каждый раз тот стонал, изгибался, цепляясь за край кушетки руками. И выглядел так, что было не остановиться.
Это было какое-то безумие, он точно сошел с ума, или это один из тех грязных снов, что хоть иногда, но каждому снятся. Но каждое прикосновение пальцев, каждое касание губ, горячее дыхание вели все дальше и дальше в бездну греховного наслаждения. Цзинь Гуанъяо до боли вцепился в края кушетки, лишь бы удержаться, лишь бы не дать себе коснуться себя там, где жарче всего бушевало пламя. Одно лишь касание, и он окончательно сорвется в бездну. Но как сдержаться, как тут сдержаться, когда эти руки держат его, эти губы ласкают его, когда эти глаза вот так смотрят на него…
- Только не останавливайся! – он что, сказал это вслух!
Лань Сичэнь каким-то непередаваемым взглядом посмотрел на него, аккуратным движение опустил его ноги на кушетку, встал и направился к дверям.
А после, проверив, что снаружи нет никого, и плотно закрыв их, и запечатав еще заклинанием, быстро пошел обратно, попутно сдирая с себя одежду.
Лань Сичэнь знал, что поступает сейчас абсолютно неправильно, но, увидев каким счастьем зажглись глаза его А-Яо, он как никогда понимал, что поступает сейчас абсолютно правильно.
Подойти, встать на колени, взять в ладони лицо и просто выдохнуть в эти губы что-то невнятное, что долгие годы жгло сердце, а затем подскочить, подхватить на руки и прижать, и не отпускать, ощущая всю тяжесть, жар и биение тела в ладонях, такого настоящего… желанного… долгожданного… все сомнения прочь… вдребезги… как не бывало… и такая ясность, что не достигнешь и сотнями лет медитаций… пометаться немного, еще раз взглянуть и поверить… достаточно поверить, чтобы твердым шагом отправиться в спальню…
Серебряный блеск по пути привлек взор, Лань Сичэнь, не останавливаясь, пальцем ноги подцепил валяющуюся на полу налобную ленту и подбросил, так что та упала прямо в руки Цзинь Гуанъяо. Серебряные облака в любимых ладонях, белый шелк стекает с обеих сторон, ничего нет прекраснее, только лишь ты … Лань Сичэнь наклонился и мягко поцеловал удивленно дрогнувшие губы:
- Я сделал свой выбор.
- А-Су, - тихий шепот, казалось, должен был разбить все волшебство, но Лань Сичэнь продолжил идти, тепло улыбаясь:
- Если решишь жениться на ней, и все же примешь меня, я просто стану твоей второй женой – смешно, ведь был вторым братом – а исполнять свой долг Главы Лань мне это не помешает... только... если позволишь… я заберу вас обоих в Облачные Глубины...
Посмотрел в растерянные глаза и усмехнулся, прежде чем продолжить:
- Наш Орден и клан придерживаются строгого совершенствования... но в наших Правилах есть один большой плюс - никто и никогда не смеет указывать мне, как устраивать мою личную жизнь.
Цзинь Гуанъяо лишь на мгновение опустил голову, чтоб бросить взгляд на ленту в ладонях, прежде чем процитировать первый стих одной из главных буддистских сутр:
- «Когда Колесо Любви приходит в движение, никаких правил и ограничений больше не существует»...
- Никаких Правил больше не существует, - повторил за ним Лань Сичэнь. - И даже если я стану чьей-то второй или третьей женой, наложником или еще как - даже дядя... даже предки Лань не смогут ничего мне сказать.
И вновь наклонился, чтобы поцеловать его, но Цзинь Гуанъяо закрыл ему рот ладонью:
- Отец.
Лань Сичэню уже едва мог сдерживать смех, счастье так и рвалось наружу – все эти нелепые отговорки, они ерунда, если бы его А-Яо был не согласен, он бы уже… но он… значит, у него нет причин волноваться:
- Неужели Орден Цзинь так обеднел, что их третий молодой господин не сможет двух жен прокормить? Неужели в Ордене Цзинь для меня не найдется пары палочек и чаши риса?
Цзинь Гуанъяо фыркнул, пряча лицо у него на груди, - ах, какие у всех будут лица, когда он представит всем Главу Лань своей второй женой.
- Что ж, раз так, то тогда, - Лань Сичэнь прервался на миг, чтобы поцеловать его в макушку, - как богатая жена, я так и быть возьму мужа и его семью себе в дом на попечение!
Это стоит того, ведь его А-Яо, уже не сдерживаясь, в полный голос смеется.
Не разжимая объятий, вместе опуститься на мягкость кровати, не отрывая глаз, близко-близко.
Лань Сичэня вдруг охватило волнение. Казалось, что чувства, которые он привык всегда держать в себе, сейчас обрушились на него волной, и он так хотел про них рассказать, все объяснить, но горло словно сжало вдруг что-то… и он несколько раз безмолвно открывал рот, облизывал губы, и каждый раз вновь сжимал обратно. Цзинь Гуанъяо, не выпуская ленту из рук, мягко извернулся и вдруг оказался лицом абсолютно напротив, губами к губам, и вопросительно посмотрел. Лань Сичэнь вдруг решился:
- Ты для меня – как дышать. Без тебя невозможно. Вернее возможно, сделаю вздох, и живу какое-то время, но потом… грудь просто рвется от боли.
Прикосновение к губам было почти невесомым, Лань Сичэнь потянулся, чтобы продлить поцелуй, но Цзинь Гуанъяо вдруг отодвинулся, насколько позволяли объятия, поднял руки и поцеловал серебряное навершие налобной ленты, смотря Лань Сичэню прямо в глаза. Лань Сичэнь почувствовал, что задыхается:
- А-Яо!
И снова любимые губы коснулись серебряных облаков.
К демонам все!
Что было дальше, Лань Сичэнь практически не помнил, только звенящее наслаждение, желанное тело в руках, желанный вкус на губах. Воспоминания словно осколки – откуда-то в руках целебная мазь, неужели сбегал-принес из соседней комнаты, а его А-Яо жарко стонет, насаживаясь на его пальцы все сильней и сильней; он сверху, длинные ноги обнимают его, пока он все быстрее вбивается внутрь, запрокинутая голова открывает беззащитное горло в следах поцелуев; он сзади, мокрый и почти обессиливший от желания смотрит, как его А-Яо яростно сосет его пальцы и также яростно двигает бедрами, слишком хорошо, все тело дрожит, и он не выдерживает, кусает выступающий позвонок, рычит, прижимает всем телом к постели и движется жестко и глубоко, подсунув руку под тело, обхватывает влажными от слюны пальцами твердость, и двигает рукой почти грубо, заставляя обоих кричать; его А-Яо сверху, это он помнит уже достаточно хорошо, он думал, что пришла его очередь быть снизу, раздвинул было ноги, как его А-Яо оседлал его и стал словно безумный двигаться вверх и вниз, не давая коснуться, а сам сжимал и гладил себя, не отрывая взгляда, и лишь белая лента, что вдруг оказалась повязанной вокруг его головы, нежным шелком ласкала тела…
Цзинь Гуанъяо, при всем своем опыте, никогда не думал, что может настолько потерять себя. Он почти ничего не помнил, кроме искрящегося наслаждения, пронизывающего все его тело, кроме жарких губ, повсюду целующих его, кроме горячих пальцев, ласкающих его, открывающих его до предела, невозможно прекрасных… Он хоть как-то пришел в себя только на их последний – знать бы какой уже – раз, и то не сразу. Он снова был снизу, только на этот раз Лань Сичэнь, удерживая его руки над головой, закинул его ноги себе на плечи и двигался не спеша, в такт движениям внутри целуя и вылизывая его стопу, покусывая и посасывая пальцы, и каждый раз от этого его желание яркими искрами вспыхивало внутри, расходясь волнами по всему телу, заставляя умолять дать ему кончить. И когда он уже было подумал, что Лань Сичэнь решил дать ему передышку, наконец отпустив эту ногу, он лишь повернул голову и занялся другой, продолжая эту с ума сводящую пытку. И только полностью насладившись, он, буквально согнув его пополам, впился губами в рот и несколькими рваными и резкими движениями руки и тела довел их обоих до конца, после которого они ни двинуться не могли, ни говорить, только пытались отдышаться, с каким-то немыслимым изумлением смотря друг на друга.
И как еще у них сил после хватило пойти и помыться, благо что бочку с водой для него подготовили. И там их снова накрыло. Вернее, его. Да кто смог бы сдержаться, глядя на полностью обнаженного Лань Сичэня, прекрасного, как божество, по телу которого каплями и струйками стекала вода. Он просто опустился перед ним на колени, словно молясь, и благоговейно взял его в рот, долго нежил, сам от себя не ожидая, а после позволил себе двигать головой так, как хотелось, пуская глубоко внутрь, насаживаясь глоткой и с цепким звуком выпуская наружу, ловя тяжелое дыхание и стоны, а после и терпкое семя, не выронив наружу ни капли. Ему самому не нужно было кончать, он не то чтобы не хотел, просто не собирался, он не за этим, перед глазами и так все плыло от восторга, но сильные руки приподняли его, чуткие пальцы обвели его распухшие губы, а затем обхватили член и словно сыграли мелодию на флейте с взрывным финалом. Он лишь постарался не слишком снова испачкать его. Но, похоже, его это не волновало. Подарив ему Небеса, он держал его лицо в обеих ладонях и шептал снова и снова:
- А-Яо, А-Яо, А-Яо, А-Яо, А-Яо, А-Яо, А-Яо, А-Яо…
Счастья было слишком много, чтобы не закрыть глаза. А после найти в себе силы помыть его, взять за руку и отвести обратно, перестелить вместе белье - совсем как супруги – и быть подхваченным на руки, уложенным сверху на грудь, в нежнейших объятиях, сердцем к сердцу – не думать, только не думать – и так и заснуть.
ч.2. Нам надо поговорить.
Неважно, от чего опьянел накануне – вина или страсти – утро всегда встретит похмельем. И голос разума снова займет свое первое место. Лань Сичэню до сузившихся глаз не понравилось, как его А-Яо ускользнул из его объятий, не дождавшись его поцелуя, какой напряженной была его спина, пока он приводил себя в порядок, и как резко вскинул он подбородок, когда полностью одетый Лань Сичэнь наконец вошел в гостиную.
- Нам надо поговорить.
Губы Лань Сичэня сжались в полоску. Он уже все сказал, и это и впрямь было падением в пропасть, вот только, похоже, вчера был момент восторга, когда думаешь, что летишь, а сейчас настал страшный миг, когда понимаешь, что дно уже близко.
Цзинь Гуанъяо зажмурился, сжал кулаки и вдруг зачастил, и Лань Сичэнь почувствовал боль, так он всегда разговаривал с Не Минцзюэ, Дагэ, но не с ним, никогда не с ним. Ему пришлось взять себя в руки, чтобы понять, что ему говорят:
- Нам надо поговорить… точнее, не поговорить… я… так не могу… не с тобой… это … разве так честно… я совсем не такой, как ты придумал себе… как нарисовал чистыми яркими красками… я совсем не такой… и никогда и не был таким… просто рядом с тобой… как могу я пачкать тебя… только самое лучшее… чистое… выше и дальше… больше…. так что я расскажу тебе все о себе... то, о чем ты, может, догадывался... и то, о чем ты точно не знаешь... только ты дашь клятву, что не раскроешь потом ничего… никому… прости… и не станешь мне вредить... – прости-прости-прости - и тогда... тогда... – его голос прервался в коротком то ли всхлипе, то ли вздохе, но после продолжил уже уверенно: - Тогда ты и решишь, повторить мне то, что ты сказал, или нет, потому что страсть... это страсть... когда желание… вырывается наружу… просто потому что долго его держали под гнетом… не давали – шепотом - удовлетворить…. на всплеске чувств многое можно сказать… подумать… принять за любовь…
Лань Сичэнь понял, что он больше не слушает. А просто смотрит на то, как лоб прорезала морщина от резко сдвинувшихся бровей и хочет поцеловать его туда, чтобы ее разгладить.
- Хорошо.
- Хорошо?
- Хорошо. Только не здесь. У нас же есть место для любых разговоров, туда и пойдем, - и прежде чем он успел придти в себя, резко подойти вплотную, положив одну ладонь на щеку, притянуть к себе и поцеловать. Выдохнуть на повлажневшие губы и вновь отступить. Подойти к дверям, снять заклинание, открыть и выйти, не оглядываясь, только на слух зная, что он идет прямо за ним, отправиться в нужное место – чайную беседку в саду. Никто незаметно не подойдет, все как на ладони, и не подслушает, подкравшись, знаменитый слух Ордена Лань уловит малейший шорох от присутствия шпиона, по губам прочитать тоже не выйдет, резные стены, занавеси, да и веера с рукавами при случае, чашка чая все скроют, а сам чай - согреет и настроит на неспешную беседу… вот только и они как на ладони, так что полное соблюдение этикета – и сидеть придется не так уж и далеко, но и не близко, и ни коснуться, ни взять за руку, ни поцеловать… даже пряди волос не получится. Зато поговорить выйдет точно. И побеспокоить их могут, только если что-то из ряда вон выходящее вдруг случится, иначе – все тот же этикет защищает их.
У его А-Яо чай всегда просто изумительным выходит, он сто раз пробовал делать все также, но вот именно так не выходит. Только в этот раз руки дрожали – и не накрыть даже, не согреть своими – и он явно лишь заставлял себя не торопиться, выдерживая нужный срок. Он не хотел этой паузы, это отсрочки, так иногда бывает, когда, уже стоя перед своим палачом, человека охватывает не смирение или страх, а кураж. И он просто не хочет ждать, лишь бы быстрее покончить со всем.
Лань Сичэнь не спеша принял чашку, отпил глоток, всем своим видом показывая, что готов слушать. Его А-Яо облизал губы – …кажется, он теперь понимает, почему это так… неприлично… непринято… - и начал рассказ. Он говорил и говорил, не торопясь, не скрывая, иногда срываясь на грубость, стараясь выскрести как можно больше грязи и боли… изо всех углов своей жизни – и про сожженный бордель, где жил и работал, и про то, почему, и про маму – как больно было видеть текущие слезы – про нее очень много, про детство, про школы, учителей, учеников, и вновь про бордель, про Орден Не и Минцзюэ-дагэ… тогда в прошлом, – не время для ревности – про Орден Цзинь, в самом начале, про убийство одного из командиров и обман Главы Не – вновь слезы, совсем неожиданно, но … Минцзюэ-сюн тоже рассказывал, и тогда тоже слезы текли, от обиды и злости… как же сложно теперь слушать все с другой стороны… - про Орден Вэнь… очень много про Орден Вэнь, чуть ли не больше, чем про всю прошлую жизнь – и ни разу не плачет… почему он не плачет… он, что… считает себя подлым, мерзким и грязным… и поэтому с ним так можно… или… он просто принял это как цену… но… все равно… как так можно… как они все могли с ним так поступить… - и дальше вновь про «новую» жизнь в Ордене Цзинь – вот что поистине мерзко и подло... – и все продолжал и продолжал, иногда добавлял что-то к уже сказанному, считая, что раньше забыл, выворачиваясь наизнанку.
А затем… затем мир словно померк. Его А-Яо рассказал о планах отца… занять место Верховного Заклинателя, расчистив себе дорогу среди молодых талантов, что «уже покорили многих сердца». И то, как он этим занимался еще во времена кампании «Выстрел в солнце», используя Орден Вэнь как предлог и законный способ:
– Глава Не недаром попался тогда… хорошо что он… если бы это был ты… я бы не смог… ничего бы не смог… и выдал себя… мы бы оба там умерли вместе…
И то, как его наказали, за то, что убил Главу Вэнь слишком рано, не дав убить Главу Не. И о планах если не убить, то опорочить Глав и Ордена Лань и Цзян, рассорив братьев между собой, а походу прибрать к рукам и невероятно сильного, пусть и идущего Темным путем Вэй Усяня с Тигриной печатью:
- «…Если купить не получится, то надавить, а если прогнуться не додумаются, то просто убрать мусор из дома долой, чтоб не вонял…»
И про заготовленные ловушки на обоих Нефритов и Талантов, и то, как уже не первый месяц манипулируют ими, не оставляя ни малейшего шанса избежать краха. И про то, что Глава Не слишком опасен… и что именно он, Цзинь Гуанъяо, должен его убить… губительной песней Ордена Гусу Лань… и что именно он и рассказал отцу об этой запретной технике. И что, если правда не раскроется, Орден Не навсегда потеряет свои позиции, так некстати резко взлетевшие после войны, ведь их Главы по сути монстры, а если раскроется – то это секретная техника Ордена Лань, так что где искать виноватых… и, прерываясь, добавил, что похожее уже было использовано, когда он шпионил в Ордене Вэнь, а сведения передавал – нервно сглотнул и затрясся – Главе Лань:
- Прости-прости-прости, Второй брат, я не знал, я не знал, я не знал…
А после вдруг выпрямился и застыл, словно отлитый из стали, и сказал, что хочет убить отца. И что сделает это, как только сможет. Вернее, как только сможет сделать это и не попасться.
И совсем переменившись, жестоко усмехнулся и бросил, что Темный путь плох лишь на словах, и только когда его плоды другим принадлежат, и что не просто так пригрели в Ордене Цзинь талантливого Сюэ Яна, который уж чем-чем, а излишними совестью и моралью не обделен, и про опыты над мертвецами в подвалах и тайных залах, и про опыты над людьми, война дала немалый урожай, и про украденные… то есть присвоенные записи… не только Ордена
|
| Поделиться: |
Поиск по сайту
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-11-01 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных