И нам не страшен ни вал девятый,
Ни холод вечной мерзлоты.
Ведь мы ребята, ведь мы ребята
Семидесятой широты.
В 1961 году мы на два года поехали работать на север. Мы полетели на самолете ТУ-153 из Ленинграда через Москву в поселок Диксон Таймырского Долгано-Ненецкого района Красноярского края России.
В Диксоне мы жили два месяца и любовались упряжками оленей и сибирских лаек. Ненцы приезжали сюда на нартах в магазин за спиртом, бутылка спирта стоила 6 рублей. Штук пятнадцать местных собак окружали оленей плотным кольцом и беспрерывно лаяли. Но эти грациозные животные с роскошными рогами не обращали на них внимания.
Это был январь и уже через месяц, 2 февраля кончится полярная ночь и на одну минуту покажется солнце. Начнется полярный день. А в мае солнце уже светит круглые сутки и так будет три месяца. Затем наступает переходный период, и небо в это время переливается удивительными красками, с южной стороны – радугой теплых красок, с северной – радугой холодных. Это время миражей, на горизонте можно увидеть все, что захочется, я увидела Адмиралтейство. Настоящее полярное сияние бывает только в полярную ночь – это три месяца, когда день не отличается от ночи, три месяца кромешной тьмы. И только звезды и луна светят очень ярко, когда нет облачности.
Пережить это время во тьме без солнца человеку очень трудно. Могут начаться психические расстройства. Были случаи, когда человек не выдерживал второй год и его отправляли домой санитарным самолетом.
Потом мы полетели на остров Вилькицкого, расположенный на востоке Карского моря на местном самолете Ан-2 («Аннушка» или «Кукурузник») – это 200 км от Диксона.
Было темно. Самолет сел на расчищенную полосу между двумя рядами горящих факелов – это на железных бочках горела солярка. Самолеты редко садятся на остров. Почту сбрасывают раз в два месяца с воздуха в любую погоду. Иногда посылки врезаются в снег и их можно найти только летом.
|
|
Нас встречали люди и собаки. Начальник полярной станции заслуженный полярник Мудров Петр Пафнутьевич иронически глядя на нас, сказал: «Ну, туфельки, капрон, беретик – это мы вас в одну секунду переоденем, а вы вообще знаете куда вы приехали? У нас двое суток человека с собакой мотало на льдине вокруг острова». На льдине унесло кочегара Сашу 45-ти лет, он пошел проверять капканы на песца в двух километрах от берега, лед заторосился, то есть образовались глыбы льда и он оказался на льдине, которую понесло в открытый океан. Вокруг острова летал поисковый самолет, льдину прибило к южному берегу в 15 км от станции, и кочегар пошел на свет маяка. Но мы не испугались, у нас загорелись глаза – мы романтики, в 20 лет ничего не страшно.
Тут же у самолета произошел потрясающий случай. Собака, помесь овчарки и сибирской лайки, стояла рядом с хозяином и вдруг, поджав хвост и виновато поскуливая, подошла к нам и прижалась к ногам моего мужа Генри (Лапшин Геннадий Павлович), а хозяин ей говорит: «Джек, я тебя понимаю и не сержусь, ведь ты чувствуешь, что я через месяц уезжаю, ты выбрал нового хозяина». На острове было 12 собак и каждые два года им приходилось менять хозяина. Одна из них, черная громадная ездовая собака смотрела на мои красные варежки и тихо ворчала.
Сначала нас поместили в комнату смежную с кочегаркой, так как меня временно оформили на должность кочегара, и эта черная собака Цыган решила меня охранять – она ложилась на порог и ворчала даже на мужа, когда тот подходил ко мне.
|
|
Полярная станция находилась в 300 м от северного берега.
Три финских деревянных дома были связаны коробом высотой 1 м 20 см от земли, в нем были утепленные трубы парового отопления, мы по нему ходили как по мостику.
Была баня, которую топили два раза в месяц. Двое дежурных целый день топили в бочках брикеты плотного снега, который пилили пилой. На кухне тоже топили снег, заливая его кипятком из ковшика.
Мы быстро включились в полярную жизнь. Муж мне в кочегарку приносил по 8 ведер каменного угля (когда уголь кончался, топили соляркой), а я сидела у котла, следила за приборами и изучала метеорологию и азбуку Морзе. Полгода напряженной тренировки – и я сдаю экзамен.
Так как техническое образование у меня было, начальник приказом назначает меня на должность радиотехника-гидрометеоролога.
Начальник полярной станции Мудров Петр Пафнутьевич был очень крупным человеком, ростом около двух метров и весом 150 кг. Все ребята звали его Пафнут и только мы с мужем звали его по имени-отчеству. К великому сожалению, из-за большого живота он не видел щенков и часто их давил. Он был решительный и строгий, мы должны были принимать его волевые решения как закон. Однажды на острове разыгралась настоящая трагедия. Обычно лес и уголь с берега возили на собаках, но вдруг на остров привезли трактор и паек на собак перестали давать. Начальник предложил каждому взять по собаке, а остальных собак распорядился застрелить. У нас было практически полувоенное положение, мы носили оружие, подчинялись начальнику станции и все, что происходило на острове, должны были держать в тайне.
|
|
У нас был двойной оклад, который перечислялся на сберкнижку, кормили нас бесплатно. Со склада, который находился в вечной мерзлоте, можно было брать любые продукты в любом количестве за свой счет. Запас продуктов на складе был на 10 лет, на случай войны. Каждый год в навигацию дополнительно привозили продукты морским путем из Архангельска. Мы сразу каждый брали себе по головке сыра весом 8 кг. Мы были молодые, ели все и так наелись консервами, что уже в Ленинграде не могли лет двадцать их есть. Собаки любили сгущенку, охотничьи колбаски, рыбные и мясные консервы. На них было забавно смотреть, когда каждая носилась со своей банкой в зубах. А вот во время пурги собаки ничего не ели и ложились клубком, их засыпало снегом и только по дырочке в сугробе можно было определить, что там собака. Мне своего щенка был жалко и я ему в дырочку бросала кусочки мяса, но он не ел. Так длилось 2–3 дня, температура менялась с -420 до -150. На лыжах было трудно кататься, так как воздух разряженный и если чуть ветерок – сразу обморожение. Я всем полярникам, нас было 10 человек на станции, сшила для лица маски из верблюжьих свитеров.
Капканы на песца мы ставили в километре от берега, проверять капканы ходили на лыжах в белых халатах, чтобы не видел медведь, брали с собой собак.
Мне в новой должности нужно было носить восьмикилограммовый карабин с разрывными пулями, стрелять я умела еще со времен школы.
Каждые три часа нужно было ходить на футшток – это надстройка над прорубью в океане, где мы измеряли температуру и уровень воды. Однажды в проруби завелся морской заяц, мы его подкармливали рыбой, и нам не надо было пробивать ломом лед целый год. В полярную ночь или в метель путь в 300 м освещал мощный прожектор. Со мной ходили все собаки, так как чувствовали женскую беззащитность, ведь на острове я была единственной женщиной.
Когда в летнее время океан был свободен ото льда, мы сетями ловили рыбу омуль – это очень вкусная белая рыба длиной 50 см. Однажды у ребят ветром вырвало лодку, и они бросились вплавь за ней. Хотя в воздухе было +15, температура океана была +2 – это почти лед. Им удалось вернуть лодку, и они очень долго бегали по берегу – разогревались.
Однажды у нашего берега была кровавая схватка морских животных, волной на берег выбросило раненую белугу весом больше тонны. Эта гора высотой больше метра долго лежала на берегу. Ее ели собаки, мясо мы брали на приманку на песца и для морского зайца. Кожу приходилось рубить топором, чтобы добраться до мяса, так как она была 3 см толщиной и крепкая как кость.
В летнее время мы с корзинами шли 15 км на южный берег за яйцами чаек-альбатросов. Чайки имели размах крыльев 1,5 м, они откладывали в гнездо по 2–3 яйца салатного цвета в коричневую крапинку, которые были с двумя желтками и в 4 раза больше куриных яиц. Мы брали по одному яйцу из гнезда, а чайки в это время, набрав в клюв камешки, бросали их нам на головы, а собак клевали в темечко до крови, собаки при этом пытались их поймать. Удивительные птенцы у этих чаек – это очаровательный пуховый шар дымчатого цвета, в котором утопают руки на 3–5 см, когда берешь его. Однажды такой птенец оказался у нас на северном берегу, хотя гнездятся чайки на южном, где растет трава и есть зеленые кочки.
В солнечный морозный день, когда кочегар Саша ушел проверить капканы на песца, и его метало на льдине вокруг острова целые сутки, он не кормил свою собаку Пальму. Охотники считают, что если покормить собаку перед охотой, то она не побежит за дичью. Он взял с собой Пальму на случай встречи с медведем. Она была медвежатница и знала слабое место медведя, она хватала его за хвост и тот садился. Если медведь идет на человека, что бывает очень редко, значит, он уже пробовал человечину. Только в этом случае в целях обороны в медведя можно стрелять, а просто так в белых медведей стрелять запрещено – они занесены в Красную книгу.
А еще у кочегара Саши было хобби – он стрелял в серых уток (ньерков). Из перьев делал подушки, а мясо утки готовил сам. Я есть это мясо не могла – оно очень пахло рыбой. Мохнатая черная Пальма, которой было уже15 лет, была так умна и послушна, что она и сытая носила бы ему уток. Но нас он не слушал, только криво улыбался – характер у него был такой. От моей верблюжьей маски он отказался, щеки и нос у него были обморожены и посинели. Был момент, что и очки забыл, и еле добрался до дома, прижав руки к глазам. На острове знали, что делать в таких случаях – помещали человека в темную комнату на сутки, он кричал от боли. Саша относился
к такому типу людей, которых называют «невезучие», он был не ординарный и все время попадал в какие-нибудь «истории». Однажды он хотел поймать много песцов, чтобы потом продать по 25 рублей за шкурку, поэтому ставил много капканов. Попались ему два не выхоженных песца. Обычно ребята таких песцов с серым хвостом отпускали с пораненной лапой, но Саша поместил их в загон под домом выхаживаться. Но песцы прогрызли в вечной мерзлоте ход и выбежали. И началась паника, так как песцы часто бывают чумные. Они носились по метеоплощадке и набрасывались на людей, одному радисту песец разорвал брезентовый верх шубы. Всех спас бесстрашный Вилька – это щенок Пальмы, которого, радист взял на воспитание и назвал Вили в честь нашего острова Вилькицкого.
Вилька унаследовал от матери способность «держать медведя», он также умел приносить уток не раня их зубами. Каждого песца он схватил аккуратно за горло и принес хозяину.
А наш «невезучий» Саша на самом деле был счастливым человеком. Он каждый день давал телеграмму на 50 слов своей любимой жене, которая жила в Диксоне (это было дорого). Слог телеграммы был оригинальный и все про любовь. Ребят, которые передавали телеграмму, это раздражало, а мне, напротив, было очень приятно.
Однажды приехал из Диксона вездеход, нам привезли две грамоты коммунистического труда, – одну мне, вторую Саше, он был отличный работник. В тот день вручить ему грамоту не удалось, потому что он был зверски пьян. После охоты он устроил себе и собаке угощение. Он взял на складе консервы и открыл бутылку спирта, жена ему прислала с очередным рейсом ящик со спиртом. Саша с 18-ти лет работает на севере и много таких интересных историй рассказал, что мог бы написать книгу.
Однажды ребята решили надо мной подшутить. Тогда было мое дежурство в радиорубке. На полтора метра вокруг дома была полоса земли, а дальше намело сугроб до 2-х метров высотой. Дом был в снежном котловане, видна была только одна крыша. В сугробе мы прорубали ступени вверх. И вот я выхожу из дома и при свете фонаря вижу наверху медведя, но я не испугалась и сразу поняла, что он не живой. Я знала, что ребята ездили на берег за дровами. В медведей стрелять запрещено, исключением может быть только нападение. Ребята уверяли, что медведь за ними гнался. Этот неутолимый скиталец в поисках пищи, эта громадина из «железных» мышц весом тонну может спокойно перевернуть трактор. Медведь был 3 м длиной и 1,5 высотой. Ребята сняли шкуру и положили в прихожую, она с трудом уместилась на площади 10 м2. Мясо медведя мягкое и вкусное, запах рыбы мы отбили маринадом из уксуса и лаврового листа. Цвет у мяса алый. И когда мы делали котлеты по всем правилам с перцем, сухим чесноком и луком, то ребята по 2–3 штуки съедали сразу, а Петр Пафнутьевич съедал по 5 штук. В то время у нас в гостях был капитан из воинской части, друг начальника, и мы его угостили котлетами. Он съел с удовольствием, а когда узнал, что они из медвежатины, плевался и обиделся.
К праздникам я делала торты и пироги, у нас было сухое молоко, сухие дрожжи и, яичный порошок. Повар по выходным нам устраивал сухой паек, и когда я по просьбе ребят заменяла его, а ребята за меня работали в радиорубке, то каждый раз мне приходилось печь хлеб. Ребята мне помогали. Они замешивали тесто в алюминиевых котлах (ведра 3–4) большой деревянной лопатой. Мы выпекали по 30 буханок хлеба весом по 2 кг на неделю.
Иногда ребята меня просили делать мороженое. Каждый заказывал по полведра, все были молодые и аппетит у них был зверский! В большой кастрюле я варила горячий лезьон из молока, яичного порошка и сахара, потом надо было на морозе (-420) беспрерывно помешивать и получалось пышное мороженое. Все я делала по книге «Кулинария», которую мне мама прислала из Ленинграда. До тех пор я вообще не умела готовить.
Ребята, подобно рыбакам, сидели на снегу со своими ведрами мороженого. Они также походили на своих собак, которые бегали, каждый со своей банкой из под консервов! Наши собаки ели абсолютно все. Особенно прожорлив был маленький Вилька, так как он больше всех бегал. Когда нам в навигацию привезли болгарские маринованные огурчики в 5 литровых банках, каждый взял себе по банке. Хозяин Вильки поспорил с ребятами, что он съест такую банку за один присест, а что под столом сидел Вилька и заглатывал огурчики вместе с хозяином, никто не видел. Хотя их разоблачили, они все равно считались победителями и получили приз – еще одну банку огурцов. Слава богу, они отказались спорить на головку всеми любимого российского сыра. Также у всех обожаемой едой были охотничьи колбаски. Все это мы могли себе позволить дополнительно в счет зарплаты.
Однажды привезли нам их Архангельска сушеные яблоки в бумажных мешках. Я взяла себе мешок и ходила с набитыми карманами, собакам яблоки тоже пришлись по вкусу. Мне один раз прислали яблоки из Ленинграда, они в дороге замерзли, а при сбросе с самолета разбились всмятку. С самолета сбрасывали и письма и посылки, а начальнику – канистры со спиртом. Связь с большой землей была плохая. Каждый год нам заказывали голоса родственников по радио, в Диксоне их переписывали и передавали нам по приемнику. Но мы их не слышали, на связи была только Япония и помехи. До нас доходила только азбука Морзе и то через кустовую станцию «Лескин».
Деньги нам на руки не давали, поэтому мы их не считали и не жалели. Каждый месяц по заявке мы посылали деньги обеим мамам и друзьям на лечение, на мебель, на разные покупки. В общем, считали себя богачами, слова «миллионер» в 60-х годах не было. Раз в год нам привозили спиртные напитки (годовой запас), на каждого 1 бутылка шампанского, 3 бутылки вина, 3 бутылки водки и 2 бутылки спирта. Я на правах комсомольского секретаря предложила ребятам сдать мне по 6 бутылок на праздники. Ребята с трудом соглашались. Я все сложила в чемодан и закрыла на ключ. Оставшихся бутылок им хватало, чтобы неделю не работать, они еще варили брагу, невзирая на запрет начальника. А не работать нельзя, так как мы каждые 3 часа должны передавать метеорологические показания на Большую землю. В такие моменты старший радист, которым был мой муж и я отдувались за всех, не входя их радиорубки. Я, как начинающий радист, давала и принимала только по 100 знаков в минуту, а надо было по 150–200 знаков. На кустовой станции шли мне навстречу, женщин радистов на Севере не было. Каждое слово имело свой код. Я их просила: «псе щрл», что означало – «пожалуйста, помедленнее». Разговаривать в эфире
запрещено. Они только у меня спросили: «У вас запой?». Затем ребята постоянно ходили за мной и требовали отдать их долю спиртного, отложенного на праздники, но я была непреклонна.
Как-то раз я на метеоплощадке меняла ленту барографа и ее вырвало ветром из рук. Проворный Вилька побежал за лентой, прижал ее лапой и ждал меня, но ленту снова вырвало ветром. Пришлось нам ее восстанавливать, ведь мы знали закономерность изменения погоды. Белый от природы Вилька на фоне снега казался серым, он часто тайком забегал к своей матери Пальме в кочегарку погреться. Когда мы в очередной раз топили баню, я после стирки решила помыть Вильку. Чтобы он не сопротивлялся, я принесла ему большой кусок сырого мяса. Он тут же заглотил кусок и отнес его в тайник в угол бани и там его срыгнул. После чего я его вымола мочалкой с мылом, он ворчал, но не кусался. Когда он немного подсох в полотенце, он выбежал на улицу совершенно белый, собаки бросились на него с лаем, как на чужака, не сразу признали.
Мы с мужем тоже сдавали государству шкурки песца по 25 рублей, иногда прилетал самолет и забирал шкурки. Начальник научил меня их выделывать. Надо было намазывать шкурки изнутри ржаным тестом, а после подсыхания осторожно отдирать тесто и так 3 раза.
Мы выбрали три лучших песца, выделали их и взяли домой. Начальник предупредил, что при выезде из Диксона могут проверить чемоданы и конфисковать шкурки, так как белый песец в 60-е годы шел только за границу. Но мы рискнули, и я и моя дочь, которая родилась сразу после двухгодичной зимовки на острове, долго, на зависть всем, ходили в песцовых шапках.
Однажды в навигацию пришло судно Хозе-Диаз из Архангельска, и две недели мы жили без начальника – он гостил на судне у своего друга капитана. Иногда начальник уезжал на курсы повышения квалификации в Ленинград, а вместо себя оставлял за начальника моего мужа.
Осенью нам привезли на судне из Архангельска живой скот вместе с кормом. Одна корова заболела морской болезнью и сдохла. До морозов мы кормили коров и свиней комбикормом. Потом встала проблема убить скот. Повар отказался, кочегар Саша тоже, а радисты в свои двадцать лет ни убить, ни резать не могли, их этому никто не обучал. За одной свиньей ребята бегали с ружьем и даже ранили ее, но ничего не вышло, кроме ранних родов – с испугу свинья родила раньше времени 6 поросят, повар их запек в духовке 7 ноября к главному государственному празднику в СССР – Дню Великой Октябрьской социалистической революции. Нас спасло то, что в это время на остров приехала якутская экспедиция. Они согласились убить скот, но за это взяли себе кровь животных и сделали кровяную колбасу, которая по вкусу напоминала кровяной зельц.
Мороженое мясо мы целый год хранили в маяке. Деревянный маяк диаметром 6 м и высотой 36 м был выкрашен белыми и черными полосами. Запах мяса всю зиму привлекал диких животных. Вокруг маяка все время были следы песцов и медведей. Однажды ночью мимо острова вдоль берега прошла стая полярных волоков. Они разорили все наши капканы и съели песцов, хорошо, что не завернули к нам
на станцию, а то разнесли бы все в пух и прах. Эти волки побаиваются сибирских лаек, у которых, особенно аляскинских, клыки острее, чем у волков.
В капканы ребята использовали мясо белухи, но для этого больше подходило мясо нерпы. Сама нерпа, как тюлень, темная с громадными глазами-локаторами, а нерпята у нее белые – обладатели самого ценного меха. Как-то мы с мужем тоже решили поохотиться на нерпу. Одели белые халаты, взяли карабины и своих собак. У мужа была опытная собака, это тот самый 10-ти летний Джек, который выбрал его хозяином в первые минуты нашего пребывания на острове. А у меня щенок Волчок – помесь овчарки и лайки. За свои полгода он совершил много хулиганских поступков, и в отличие от Вильки, который четко знал, что можно, а что нет, был плохо воспитан в моей женской ласке. Стоило мне повесить белье на мороз, как Волчок тут же отгрызал рукава у мужских рубашек. Особенно он любил тюфяки, которые ребята выносили на солнышко, на крыльцо. Он находил маленькую дырочку и зубами вытаскивал вату. Однажды из тюфяка начальника он вытащил целую гору ваты. За что мне был выговор: «Привяжи его на цепь, иначе я за себя ручаюсь!»
И вот мы пошли на охоту в белых халатах. Я клялась, что Волчок будет меня слушаться. Мы залегли в торосах недалеко от проруби, где периодически появлялась нерпа погреться на солнышке. Момент опасный. Ведь в это время с другой стороны в торосах мог притаиться медведь – он обожал жирную нерпу и мог часами ее выслеживать и лежать, закрыв лапой свой черный нос. Вдруг раздается какой-то шорох, и мой Волчок в самый ответственный момент вскочил перед дулом карабина. Больше нас на охоту не брали. Ну и хорошо, ни я, ни Волчок не пережили бы выстрелов в нерпу. А вот проверить капканы нас взяли. И закончилось это трагически. Была полярная ночь, небо звездное, ярко светила громадная оранжевая луна, северное сияние наложило на луну яркий крест желтых лучей. До капканов надо было идти 1,5–2 км. Собаки шли рядом и, поскуливая, рвались побегать. Мы совершили страшную ошибку – мы отпустили их, надеясь, что они вернутся на наш зов. А они со страшной скоростью бросились на капканы. Песец в капкане оказался бешеный. Они сцепились клубком и покусали друг друга. Спустя время, Джек, как собака старая и мудрая, когда понял, что начал набрасываться на людей, ушел умирать в море в торосы. А Волчок, еще глупый, умирал у меня на руках. Две недели ничего не ел, клал голову мне на колени и раскачиваясь на своих длинных ногах, тихо поскуливая беспрерывно смотрел мне в глаза. Это трагедия. Я винила себя в его смерти, он был обласканный, откормленный и очень большой в свои полгода, он не смог увернуться от песца.
А вот Вилька, которого я мыла в бане, не дал бы себя укусить. Это была настоящая полярная собака, он был сухопар, небольшого роста, гладкой шерсти, хитер и бесстрашен. Хозяин его сурово дрессировал. Каждый самолет Вилька встречал и провожал своим способом. Он делал вместе с самолетом три приветственных круга и три – прощальных. Другие собаки сидели в стороне, признавая его первенство – никто из них не выдерживал третий круг бега за самолетом. А если самолет совершал посадку, Вилька садился перед ним на задние лапы – так он выпрашивал у летчиков шоколад, при этом одно ухо у него висело, как у его матери Пальмы, а другое стояло и мы звали его «симафорчик». Как-то Вильку заманили в самолет и хотели увезти, но он успел выскочить.
Однажды в ясный морозный день к нам прибежали два очаровательных двухгодовалых белоснежных медвежонка килограмм по 100 каждый. Собак мы успели закрыть в доме, и власть насладились зрелищем, жаль фотоаппараты были в другом доме. Медведи прибежали на запах рыбы – повар выставил на улицу две больших бочки из-под рыбы. Мы наблюдали за ними через приоткрытую дверь, и они на нас не обращали никакого внимания. Медвежата устроили нам настоящий цирк! Две бочки из-под рыбы – вот счастье! Они подкидывали их вверх, одевали себе на голову и ходили на задних лапах, ложились на спину и четырьмя лапами крутили бочку. Потом один из них пошел на запах пищи вокруг дома и заглянул в форточку на камбуз. Повар закричал, а Вилька в одну секунду выскочил в форточку и погнал медведей к морю. Остальных собак мы тоже выпустили, но они быстро вернулись назад, для них своя территории – остров, а для Вильки – вся вселенная. Вилька вернулся часов через шесть, наверное, он «держал» медведя, он же медвежатник.
Нам не разрешалось ходить на футшток без карабина, который был с разрывными пулями на случай встречи с медведем. Карабин весил 8 кг, я его носила до боли в животе. Однажды произошел такой случай. В морозный ясный день со мной на футшток пошли все собаки, кроме старой Пальмы. Торосы в океане (ледяные глыбы) достигли тогда 3–5 м в высоту. Я измерила температуру и уровень воды. Морской заяц, который тогда жил в проруби, спрятался от нас. Вдруг в торосах раздался треск. У нас был уговор с ребятами стрелять в воздух в таких случаях. На мой выстрел ребята прибежали мне на помощь. А собаки вели себя по-разному, две прижались к моим ногам, две другие стали бегать вокруг футштока и лаять, остальные поджали хвосты и побежали к дому. Единственный Вилька к своей чести, не раздумывая, бросился на звук в торосы, и опять его не было до позднего вечера, наверное, и в этот раз «посадил» медведя. Честно говоря, я тоже очень испугалась – у меня дрожали пальцы.
Как-то раз произошло знаменательное событие. В лютый мороз мимо острова, проходил легендарный ледоход «Ленин». Мы должны были давать ему пеленг, то есть периодически давить на ключ, чтобы он не нарвался на остров. Смена, правда, была не моя, но ребята уступили мне место и для истории сфотографировали.
Я любила делать зарисовки на серой бумаге цветными мелками, письма домой тоже были с рисунками. Поздно вечером меня привлекло радужное небо после захода солнца. На улице в этот момент никого не было, собаки были где-то со своими банками. И вдруг на береге рядом с футштоком выползли два прожектора, два мощных ослепительных глаза, как будто всплыла подводная лодка. Мы знали, что в наши воды заходят и японские, и американские лодки. Но наша граница не дремлет, часто наши подводные лодки совместно с надводными военными кораблями атаковали иностранные. Рассказывали, как встречаясь случайно на земле, капитаны узнают друг друга по голосу и бросаются друг другу в объятия, ведь жизнь их команд полностью зависела от совместных взаимодействий.
Чтобы сфотографировать наши три домика, достаточно секунды, но их, конечно, больше интересовала воинская часть, которая была сзади нас в 15 км, где находился мощный локатор, который был виден с северного берега. В мой рассказ никто не поверил. Начальник сказал, что это опять мираж – то я вижу на горизонте Адмиралтейство, то световую волну в полярную ночь, то, видите ли, подводную лодку. И все ушли спать. И собаки хороши, залегли где-то на отдых. В действительности получается, что никто кроме меня этого и не видел. А я еще долго смотрела на берег, пока совсем не стемнело.
Как-то осенью был неприятный случай. Грузовой пароход Хозе Диаз во время навигации привез нам 100 тонн угля (годовой запас) и выгрузил на берег. Мы не успели перевезти угль – разразился шторм и у нас на глазах океан слизал 100 тонн угля с берега. Пришлось всю зиму, кочегару топить соляркой, а она сильно коптит, и повар печку в камбузе топил только дровами. На берегу дров хватало, так что трактор был при деле. А мы были заняты в основном заготовкой воды – снег пилили ножовкой и растапливали его в бочках, для камбуза – по 2 бочки в день, а для бани надо было натопить 5 бочек. Топили баню два раза в месяц и дежурные два дня ее растапливали, ведь на улице бывало до -450. Дежурным по кухне также доставалось – пилить и колоть дрова, топить снег и чистить мороженую картошку (руки от картошки заходились страшно). Картошка была сладкая, но это лучше, чем сушеная. Сухую приходилось замачивать и долго варить.
Досуг заполнялся кинофильмами, смотрели по несколько фильмов за вечер, нам каждый год привозили по 100 фильмов.
Почти все охотились на песцов. Песцы прибегали к нам с Новой земли. Снимать шкурки нужно было в медицинских перчатках. Во-первых, можно порезаться – часто песцы были чумные, а во вторых, песцы были заражены радиацией, так как на Новой земле в те года проходили первые испытания атомной бомбы. Однажды попался больной песец – вместо жировой прослойки между шкуркой и мясом была сыпучая зеленая труха. Мы с самолета видели белых медведей с облезлой шкурой с зелеными пятнами на спине. Взрывная и световая волны доходила и до нас. Нам дано было указание в три часа каждый день открывать форточки и покидать дома на полчаса. На вахте оставался только радист, в случае аварии он должен сообщить SOS. Взрывная волна проходила мимо нас по морю как по коридору – приходил в движение морозный воздух со свистом. Повар сразу после этого написал заявление об увольнении, сказал, что таким образом он умирать не хочет. А мы ничего не боялись в свои 20 лет, нам было интересно, мы чувствовали себя героями, да и надеялись, что Советская власть нас не оставит в беде. Потом прилетал санитарный самолет для измерения радиации, сказали, что все в норме, не выше чем в Ленинграде на Васильевском острове, там, на Наличной улице был радиозавод. Однажды в темную полярную ночь в пасмурное время до нас дошла световая волна, вдруг стало светло как в ясный день. Собаки начали лаять на небо, они уже привыкли к кромешной тьме. Я была беременна, на третьем месяце. И, слава богу, родился крепкий нормальный ребенок. Я обо всем писала домой, письма были как дневник, я описывала каждый день и сопровождала все рисунками – к сожалению письма исчезли. Начальник меня предупреждал, что все, что происходило вокруг, в письмах писать нельзя, ведь находились мы на полувоенном положении, но мы были очень беспечны в силу молодости, и, слава богу, с нами ничего не случилось.
Но вот произошел случай, который нас все-таки заставил содрогнуться и в тот момент романтика наша испарилась. Однажды мы просыпаемся от равномерного шума, думали, что гудит самолет. Выглянув в окно, мы пришли в ужас. Наш остров был затоплен. Зеленая тяжелая вода Северного ледовитого океана дышала у наших ног. Мы стояли на крыльце, это всего полтора метра от земли, до воды оставалось две ступеньки. Вокруг летали самолеты-спасатели. По прогнозу, слава богу, через два часа вода должна пойти на убыль. Собаки, которые лаяли на световую волну в полярную ночь, сейчас притихли и в ужасе смотрели на живую ледяную воду, которая, разразись шторм, снесла бы наши домики в одну секунду, как тогда – 100 тонн угля. Интересно, что эта ледяная вода снилась мне потом лет 15–20. Это был самый страшный сон в моей жизни. С тех пор вода для меня – живая мощная непредсказуемая стихия и, не смотря на то, что я хорошо плаваю, я боюсь далеко заплывать.
Нас согревали на Севере стихи Евтушенко. В это время он был сослан на Север Хрущевым, за свои смелые стихи. До нас доходили рукописи его стихов:
«Где жизнь заколдована льдами
Где инеем камни цветут
Следы, что остались за нами
Ни годы, ни льды не сотрут!»
Уехали мы с острова на несколько месяцев раньше. У меня тогда была беременность 7 месяцев, я сильно поправилась, и мне было тяжело ходить с карабином и в полярной одежде и, к тому же я еще ни разу не была у врача. Хватит романтики, пора домой! Начальник отпускал только меня одну, но куда я одна на перекладных самолетах. И муж сказал, что одну меня не отпустит и решил ехать со мной. Начальник без замены отпускать никого не имеет права. В это время на нашу полосу садился санитарный самолет, вызванный для военчасти. И на нем мы покинули остров самовольно, за что нас в Диксоне исключили из комсомола. С ребятами мы договорились, что они будут за нас работать до приезда замены. Я и так последнее время могла работать только днем, а муж работал ночью и за себя и за меня. С ребятами у нас были хорошие отношения, мы с ними долго переписывались и встречались уже в Ленинграде, ведь пуд соли мы с ними точно съели.
Из Диксона в Архангельск мы летели на легендарном самолете «Аннушка». Ан-2 был старый военный самолет, но полярные летчики были настоящими асами. Подлетая к Амдерме, мы увидели, что горит хвост самолета. Без паники сели, загасили огонь и полетели дальше. Кстати, дома в Амдерме были без стекол, их выбило взрывной волной, так как она была ближе к Новой земле. Вот как тут беременной женщине лететь одной. В Архангельске мы были целый день. Несмотря на то, что мы не держали в руках денег два года, да еще Хрущев поменял деньги в 1961 г., навык тратить деньги не пропал, и мы накупили много северных подарков и сувениров для родных и друзей. А какая вкуснятина эти архангельские пирожки с картошкой, ватрушки с морошкой, брусникой и клюквой! Мы купили роскошную болгарскую детскую шубку из ягненка за 40 рублей. Из Архангельска мы летели тоже на старом самолете, он летел низко и все время падал в воздушные ямы, меня при этом сильно тошнило, особенно при взлетах и посадках (4 взлета, 4 посадки). Короче, при выходе из самолета в Ленинграде, я уже ничего не слышала и никого не видела. И не помню, как приехала домой и кто встречал. А ведь об этой встрече мы так мечтали – два года на севере нам показались вечностью.
Денег мы заработали много, можно было купить квартиру или хорошую машину. На квартиру мы стояли на очереди, как семья погибшего на фронте, а машина была не в моде.
Мы купили телевизор «Неман», приемник с проигрывателем «Латвия» (магнитофонов тогда еще не было), немного мебели, правда ставить мебель было некуда – мы жили вчетвером в комнате 9 м2 и кухня была 6 м2, в бревенчатом доме, построенном временно пленными немцами в Стрельне. Полгода у нас был оплачиваемый отпуск, так как мы на Севере работали без выходных и мне семь месяцев декретных оплачивались по среднему 170 рублей – два оклада в месяц. Мне купили самую дорогую шубу «под котик», тогда дороже шуб не было. Я ее носила 15 лет, а шапку из песца – 20 лет. Петр Пафнутьевич был прав – ни одна мастерская не взялась шить шапку из песца, пошив из песца был запрещен, так как песец шел только за границу. Удалось найти скорняка-частника, так что в песцовой шапке я была единственная в городе. Дочка была тоже вся в песцах. Жили мы несколько лет, ни в чем себе не отказывая. Муж продолжал ездить на Север в экспедиции.
Когда я после приезда с Севера пришла в управление Главсевморпути, которое находилось на Московском проспекте, где два года назад меня не пускали на Север и говорили, что это медвежья берлога и, женщинам там делать нечего, все люди сбежались на меня посмотреть. Начальник говорит: «Дайте взглянуть на легендарную женщину, про которую Мудров Петр Пафнутьевич «басни» рассказывал. И на охоту на песца и на нерпу, и за чаечными яйцами за 15 км она ходила, освоила специальность радиотехника-гидрометеоролога, заменяла повара в выходные дни, пекла хлеб, делала торты, лепила котлеты из медвежатины, ведрами делала мороженое, выделывала шкурки песцов, работала с мужем дни и ночи, когда на острове после привоза спиртного был двухнедельный запой! А вот что у вас с комсомолом произошло, это дело поправимое». И они нам предложили вступить в партию, но мы отказались. А на учет в комсомол мы больше не вставали, так было богу угодно.
Работа на Севере дала нам мощный жизненный потенциал. Мы совершенно спокойно спустя 8 лет после школы поступили в любимые вузы, и закончили их на «отлично». Я закончила архитектурный факультет ЛИСИ, муж – государственную морскую академию имени адмирала С. О. Макарова в Стрельне.
Север – это путеводная звезда, которая светит мне всю жизнь!
Лапшина Любовь Сергеевна
в девичестве – Евгеньева
родилась 17 мая 1937 года
ушла из жизни 19 января 2017 года