Материалистическое понимание истории зиждется на том положении, что производство, а
вслед за производством и обмен продуктов, служат основанием всякого общественного
строя: что в каждом историческом обществе распределение продуктов, а с ним и
расчленение общества на классы или сословия, зависят от того, как и что производится
этим обществом и каким способом обмениваются произведенные продукты. Отсюда
следует, что коренных причин социальных переворотов нужно искать не в головах людей,
не в растущем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменении способа
производства и обмена; другими словами — не в философии, а в экономии данной эпохи.
Пробудившееся сознание неразумности и несправедливости существующих
общественных отношений, убеждение в том, что «Vernunft Unsinn, Wohltat Plage geworden
ist» (безумством мудрость стала, злом—благо), служит лишь указанием того, что в
способах производства и в формах обмена постепенно совершались изменения, настолько
значительные, что им уже не соответствует общественный порядок, выкроенный по мерке
старых экономических условий. Из сказанного ясно, что и средства для устранения
сознанного зла должны заключаться — в более или менее развитом виде — в самих
изменившихся условиях производства. Ум человеческий не может изобрести эти средства;
он должен открыть их в данных материальных явлениях производства.
Что ж сказать, на основании этого, о современном социализме?
Всеми признано, что существующий общественный строй создан господствующим теперь
классом — буржуазией. Свойственный буржуазии способ производства, обозначаемый со
времени Маркса именем капиталистического, не мирился с местными и сословными
привилегиями, равно как и с теми взаимными связями между личностями, которые
существовали в феодальном обществе; буржуазия разрушила феодальный порядок и
воздвигла на его развалинах буржуазный общественный строй, царство свободной
конкуренции, свободы передвижения, равноправности товаровладельцев, словом, всех
буржуазных прелестей. Капиталистический способ производства мог развернуться теперь
на полном просторе. С тех пор как пар и машины превратили старую мануфактуру в
крупную промышленность, выработавшиеся под управлением буржуазии
производительные силы стали развиваться с неслыханной прежде быстротой и в
небывалых размерах. Но точно так же, как мануфактура и усовершенствовавшиеся под ее
влиянием ремесла пришли некогда в столкновение с феодальными узами цехов, крупная
промышленность,, на более высокой ступени своего развития, приходит в столкновение с
узкими пределами, которыми ограничивает ее капиталистический способ производства.
Новые производительные силы переросли буржуазные формы их эксплоатации. Это
противоречие между производительными силами и способом производства не выдумано
людьми, — подобно противоречию между первородным грехом и божественной
справедливостью, — а существует в действительности, объективно, вне нас, независимо
от воли и поведения даже тех людей, деятельностью которых оно создано. Современный
социализм есть не что иное, как умственное отражение этого фактического противоречия,
идеальное отражение его в головах, прежде всего класса, страдающего от него
непосредственно, т. е. класса рабочих.
В чем же состоит это противоречие?
До появления капитализма, т. е. в средние века, всюду существовало мелкое
производство, основанное на частной собственности производителей по отношению к
средствам производства; в деревне господствовало земледелие мелких, свободных или
крепостных, крестьян, в городах — ремесло. Орудия труда — земля, земледельческие
орудия, мастерские и инструменты ремесленников—были орудиями труда отдельных лиц,
рассчитанными лишь на единоличное употребление, и, следовательно, по необходимости
оставались мелкими, несовершенными, ограниченными. Но потому-то они и
принадлежали самим производителям. Историческая роль капитализма и его
носительницы — буржуазии — заключалась именно в концентрировании этих рассеянных
мелких средств производства, в придании им более широких размеров, в превращении их
в современные могучие рычаги производства. Как выполняла она эту роль, начиная с XV
столетия, на трех различных исторических ступенях производства: простой кооперации,
мануфактуры и крупной промышленности, — подробно изображено в IV отделе
«Капитала» Маркса. Но там же показано, что, превращая ограниченные средства
производ-ства в громадные современные производительные силы, буржуазия не могла не
превратить их вместе с тем из частных в общественные, приводимые в действие лишь
усилиями многих людей. Вместо самопрялки, ручного ткацкого станка, кузнечного
молота появились прядильные машины, механический ткацкий станок, паровой молот;
вместо маленьких мастерских — громадные фабрики, требующие соединенного труда
сотен и тысяч рабочих. Подобно средствам производства, и само производство
превратилось из ряда разрозненных усилий единиц в ряд общественных действий, а
продукты из произведения отдельного лица — в произведения всего общества. Пряжи,
ткани, металлические товары, выходящие теперь из фабрик и заводов, представляют
собою продукт труда множества рабочих, которые поочередно прилагали к ним свои
усилия, прежде чем придали им окончательную форму. Никто в отдельности не может
сказать о них: «это сделал я, это мой продукт».
Но в обществе, производство которого основано на естественно выросшем, постепенно
развившемся без всякого плана разделении труда, продукты неизбежно принимают форму
товаров, обмен которых, купля и продажа, дает отдельным производителям возможность
удовлетворять свои разнообразные потребности. Так и было в средние века. Крестьянин,
например, продавал ремесленнику земледельческие продукты и покупал у него
ремесленные произведения. В это-то общество разъединенных товаропроизводителей
вклинился новый способ производства. Среди естественно выросшего, без всякого плана
сложившегося разделения труда между членами всего общества возникло разделение
труда на фабриках, организованное по обдуманному плану; рядом с индивидуальным
производством появилось общественное производство.
Продукты того и другого продавались на одних и тех же рынках, а следовательно, по
ценам, по крайней мере, приблизительно равным. Но организация, созданная по
обдуманному плану, была могущественнее естественно выросшего разделения труда;
продукты общественного фабричного труда стоили дешевле продуктов мелких,
разъединенных производителей. Индивидуальное производство терпело одно поражение
за другим, общественное производство революционизировало, наконец, весь старый
способ производства. Революционный характер его, однако, так мало сознавался, что оно
вводилось именно ради усиления и поощрения товарного производства. Оно возникло в
непосредственной связи с известными, уже раньше его существовавшими двигателями
товарного производства: торговым капиталом, ремеслами и наемным трудом. Выступая
лишь в виде новой формы товарного производства, оно оставляло в полной силе
свойственные этому производству формы присвоения.
При средневековом производстве товаров вопрос о том, кому должны принадлежать
продукты труда, не мог даже и возникнуть. Они выделывались каждым отдельным
производителем из собственного материала, часто им же самим произведенного,
собственными орудиями и собственными руками или руками семьи. Такому
производителю незачем было присваивать себе свои продукты, они принадлежали ему по
самому существу дела. Следовательно, право собственности на продукты основывалось на
личном труде. Даже там, где посторонняя помощь имела место в производстве, она в
большинстве случаев играла лишь второстепенную роль и вознаграждалась не одною
лишь заработною платой: цеховой ученик и подмастерье работали не столько ради платы
или содержания, сколько ради собственного обучения и подготовки к званию
самостоятельного мастера. Но вот началась концентрация средств производства в
больших мастерских и мануфактурах, превращение их на деле в общественные средства
производства. И с этими общественными средствами и продуктами продолжали поступать
так, как будто они попрежнему оставались средствами производства и продуктами труда
отдельных лиц. Если до сих пор производитель, бывший одновременно и собственником
орудий труда, присваивал себе свой продукт, в котором чужой труд участвовал лишь в
виде исключения, то теперь собственник орудий труда продолжал присваивать себе
продукты, хотя они производились уже не его, а исключительно чужим трудом. Таким
образом, продукты общественного труда стали присваиваться не теми, кто работал с
помощью его орудий и был настоящим производителем его продуктов, а капиталистами.
Средства производства и само производство по существу своему стали общественными;
но они были подчинены форме присвоения, основанной на частном единичном
производстве, свойственном тому времени, когда каждый владел своим собственным
продуктом и сам выносил его на рынок. Новая форма производства подчинилась старой
форме при-своения, несмотря на то, что она совершенно разрушила ее основы.
Это противоречие, сообщившее новому способу производства его капиталистический
характер, заключало в себе зародыши всех современных противоречий. И чем полнее
становилось господство нового способа производства во всех наиболее значительных
отраслях труда, во всех наиболее влиятельных в экономическом отношении странах, чем
дальше оттеснял он незначительные остатки единичного производства, тем резче должна
была выступать несовместимость общественного производства с капиталистическим
присвоением.
Первые капиталисты застали, как мы видели, форму наемного труда уже готовою. Но
наемный труд существовал лишь в виде исключения, побочного занятия, переходного
положения для рабочего. Земледелец, нанимавшийся по временам на поденную работу,
имел свой собственный клочок земли, продуктами которого он мог жить в случае
крайности. Цеховые уставы заботились о том, чтобы сегодняшний подмастерье завтра
становился мастером. Но все изменилось, лишь только средства производства приобрели
общественный характер и сконцентрировались в руках капиталистов. Средства
производства и продукты единичных производителей все более и более обесценивались, и
их владельцам не оставалось ничего иного, как наниматься к капиталистам. Наемный
труд, существовавший раньше в виде исключения и подсобного промысла, стал общим
правилом, основою всего производства; из побочного он превратился в единственное
занятие рабочих. Временный наемный рабочий превратился в пожизненного. Масса
наемных рабочих чрезвычайно увеличилась благодаря одновременному разрушению
феодального порядка, роспуску свит феодалов, изгнанию крестьян из их усадеб и пр.
Совершился полный разрыв между средствами производства, сконцентрированными в
руках капиталистов, и производителями, лишенными всего, кроме рабочей силы.
Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением
проявилось в антагонизме между пролетариатом и буржуазией.
Мы видели, что капиталистическое производство вклинилось в общество, состоявшее из
отдельных товаропроизводителей, связанных между собою лишь посредством обмена
своих продуктов. Но особенность каждого общества, основанного на производстве
товаров, заключается в том, что в нем производители теряют власть над своими
собственными общественными сношениями. Каждый производит сам по себе, сколько
позволяют случайно имеющиеся в его распоряжении средства производства, для
удовлетворения своих потребностей при посредстве обмена. Никто не знает, сколько
появится на рынке того продукта, который он производит, и в каком количестве он может
найти потребителей; никто не знает, найдет ли потребителя его товар, окупит ли он
издержки производства да и, вообще, будет ли он продан. В общественном производстве
господствует анархия. Но товарное производство, как и всякая другая форма
производства, имеет свои, присущие ему и неотделимые от чего законы, которые
проявляются, несмотря на анархию, в анархии и посредством анархии. Эти законы
проявляются в единственно сохранившейся форме общественной связи — в обмене, и
подчиняют себе производителей как принудительные законы конкуренции. Они не
известны вначале самим производителям и открываются ими лишь постепенно, путем
долгого опыта. Следовательно, они действуют без участия производителей и против них
столь же неотразимо и слепо, как законы природы. Продукт господствует над
производителем.
В первые столетия средних веков производство было рассчитано главным образом на
собственное потребление. Оно удовлетворяло прежде всего потребности самого
производителя и его семьи. Там же, где, как в земледелии, существовала личная
зависимость, производство удовлетворяло также потребности феодального господина.
Следовательно, здесь не существовало обмена, и продукты не принимали характера
товара. Крестьянская семья сама производила все, для нее нужное: орудия и одежду, так
же как и пищу. Производить на продажу она начинала только тогда, когда у нее оставался
излишек от собственного потребления, и после уплаты натуральных повинностей
господину; этот пущенный в обмен излишек становился товаром. Городские
ремесленники должны были,. конечно, с самого начала производить для обмена. Но и они
производили большую часть нужных им предметов; они имели сады и небольшие поля,
пасли свой скот в общинном лесу, который, кроме того, доставлял им строительный
материал и топливо; женщины пряли лен и шерсть и т. д. Производство с целью обмена,—
производство товаров,—еще только возникало. Отсюда — ограниченность обмена,
ограниченность рынков, устойчивость форм производства, местная замкнутость от
внешнего мира, местная связь производителей,—марка, т. е. поземельная община, в
деревнях, цехи в городах.
Но с расширением производства для сбыта и именно с выступлением на историческую
сцену капитализма, законы товарного производства, до тех пор как бы погруженные в
дремоту, стали действовать с большей силой и ясностью. Старые связи были разру- шены,
старые рамки разбиты, и производители все более и более обращались в разъединенных и
независимых товаропроизводителей. Анархия общественного производства выступила
наружу и принимала все бОльшие и бОльшие размеры. А между тем главнейшее орудие, с
помощью которого капитализм усиливал анархию в общественном производстве,
представляло собою прямую противоположность анархии: оно состояло в усилении
общественной организации производства в каждом отдельном промышленном
предприятии. С помощью этого рычага капиталистический способ производства покончил
со старым мирным застоем. Проникая в данную отрасль промышленности, он изгонял из
нее старые методы производства. Становясь господствующим в данной сфере ремесла, он
уничтожал старый характер этого ремесла. Поле труда стало полем сражения. Великие
географические открытия и последовавшая за ними колонизация умножили места сбыта и
ускорили превращение ремесла в мануфактуру. Борьба не ограничивалась уже местными,
единичными производителями; соперничество отдельных местностей разрослось, в свою
очередь, до размеров национальной борьбы, до торговых войн XVII и XVIII столетий.
Наконец, крупная промышленность и всемирный рынок сделали эту борьбу всемирной и в
то же время придали ей неслыханную напряженность. От обладания естественными или
искусственно созданными выгодными условиями производства зависит теперь
существование не только отдельных капиталистов, но и целых отраслей промышленности
и даже целых стран. Побежденные безжалостно устраняются. Это — дарвиновская борьба
за существование отдельных особей, возведенная в степень и перенесенная из царства
природы в человеческое общество. Естественное состояние животных представляется
венцом человеческого развития. Противоречие между общественным производством и
капиталистическим присвоением выступает наружу как противоположность между
организацией производства на отдельных фабриках и анархией производства во всем
обществе.
В этих двух формах проявления того противоречия, которое имманентно ему в силу его
происхождения, безвыходно движется капиталистическое производство, описывая
«заколдованный круг», указанный еще Фурье. Но во времена Фурье, во всяком случае,
невозможно было еще видеть, что этот круг постоянно суживается, что движение
производства идет по спирали и, подобно движению планет, должно закончиться
столкновением с центром. Неумолимая сила общественной анархии производства
превращает постоянно возрастающее большинство человечества в пролетариев, а
пролетариат, в свою очередь, положит конец анархии производства. Та же неумолимая
сила социальной анархии производства превращает возможность бесконечного
усовершенствования машин, служащих крупной промышленности, в безусловную
обязанность для каждого отдельного капиталиста беспрерывно совершенствовать свои
машины под страхом разорения. Но совершенствовать машины значит делать излишним
человеческий труд. Если введение и распространение машин означало вытеснение
миллионов работников ручного труда немногими рабочими при машинах, то
усовершенствование машин означает все более и более сильное вытеснение самих
рабочих при машинах и образование усиленного предложения рабочих рук,
превышающее средний спрос на них со стороны капитала. Масса незанятых рабочих
образует промышленную резервную армию, как я назвал ее еще в 1845 г., являющуюся к
услугам производства, когда оно работает на всех парах, и выбрасываемую на мостовую
крахом, неизбежно следующим за каждым оживлением. Эта армия, постоянно висящая
свинцовой гирей на ногах рабочего класса в борьбе за существование между ним и
капиталом, служит регулятором рабочей платы, постоянно удерживая ее на низком
уровне, соответственно потребностям капиталистов. Таким образом выходит, что машина,
говоря словами Маркса, является сильнейшим оружием капитала против рабочего класса,
что орудие труда постоянно вырывает хлеб из рук трудящегося и собственный продукт
рабочих превращается в средство для их порабощения. Оказывается, что сбережение в
издержках производства является в то же время самой беззастенчивой растратой рабочей
силы и хищничеством по отношению к нормальным условиям труда; что машина, это
сильнейшее средство сокращения рабочего времени, превращается в самое верное
средство обращения всей жизни рабочего и его семьи в рабочее время, всегда готовое к
услугам капитала. Оказывается, что чрезмерный труд одной части рабочего класса
обусловливает полную безработицу другой его части, что крупная промышленность, по
всему свету гоняющаяся за потребителями, доводит у себя дома потребление рабочих
масс до ничтожного минимума и таким образом подрывает свой собственный рынок.
«Закон, по которому относительное перенаселение или резервная промышленная армия
постоянно находится в равновесии с размером и силою накопления,—этот закон
приковывает рабочего к капиталу крепче, чем молот Гефеста приковал Прометен к скале.
Он обусловливает соответствующее накоплению богатства на одном полюсе накопление
нищеты, изнурения, рабства, невежества, огрубения и нравственного вырождения на
противоположном полюсе, т. е. в среде того класса, продукт труда которого становится
капиталом» (Marx, Kapital, p. 671). Требовать от капиталистического способа
производства другого распределения продуктов было бы столь же основательно, как
требовать, чтобы электроды батареи, оставаясь в соединении с нею, перестали разлагать
воду и собирать на положительном полюсе кислород, а на отрицательном — водород.
Мы видели, как способность к усовершенствованию, доведенная современными
машинами до высочайшей степени, превратилась, вследствие анархии общественного
производства, в неумолимый закон, принуждающий отдельных капиталистовпромышленников постоянно улучшать свои машины и увеличивать их производительную
силу. В такой же принудительный закон превращается для них и простая фактическая
возможность расширять размеры своего производства. Громадная способность крупной
промышленности к расширению, перед которой расширяемость газов оказывается детской
игрушкой, проявляется теперь в виде потребности расширять ее и качественно и
количественно, несмотря на все препятствия. Эти препятствия создаются условиями
потребления, сбыта, рынков для продуктов крупной промышленности. Способность
рынков как к экстенсивному, так и к интенсивному расширению определяется совсем
иными законами, действующими с гораздо меньшей энергией. Расширение рынков не
может итти в уровень с расширением производства. Отсюда столкновение, неизбежное,
пока существует капиталистическое производство, а потому повторяющееся
периодически. Капиталистическое производство попадает в новый «заколдованный круг».
И действительно, начиная с 1825 г., когда разразился первый общий кризис, весь
промышленный и торговый мир, производство и обмен всех цивилизованных народов,
равно как и их более или менее варварских соседей, приблизительно раз в десять лет
сходят с рельсов. Торговля останавливается, рынки переполняются массой не находящих
сбыта продуктов, наличные деньги исчезают из обращения, кредит уничтожается,
фабрики останавливаются, рабочие лишаются всяких средств к существованию именно по
той причине, что они произвели эти средства в слишком большом количестве;
банкротства следуют за банкротствами, аукцион сменяется аукцноном. Застой длится
целые годы, массы производительных сил и продуктов уничтожаются и расточаются, пока
накопившиеся товары не разойдутся, наконец, по более или менее пониженной цене и не
возобновится движение производства и обмена. Мало-по-малу движение это ускоряется,
шаг сменяется рысью, промышленная рысь пе-реходит в галоп, уступающий свое место
безумному карьеру, настоящей скачке с препятствиями промышленности, торговли,
кредита и спекуляции, чтобы, после отчаянных скачков, снова свалиться в ров краха. И
так каждый раз сначала. С 1825 г. мы уже пять раз пережили этот круговорот и теперь (в
1877 г.) переживаем его в шестой. Характер этих кризисов до такой степени очевиден, что
Фурье определил их все разом, назвавши первый из них кризисом от излишка, crise
plethorique.
Во время кризисов противоречие между общественным произ- водством и
капиталистическим присвоением переходит в жесточай- шее столкновение двух
враждебных сил. Обращение товаров на время прекращается: деньги из орудия обращения
становятся его пре-пятствием; все законы производства и обращения товаров действуют
навыворот. Экономические противоречия доходят до своего апогея, — способ
производства восстает против способа обмена.
Тот несомненный факт, что общественная организация производства внутри фабрик
достигла такой степени развития, на которой она становится несовместимой с
существующей рядом с нею и над нею анархией производства в обществе, — этот факт
становится осязательным для самих капиталистов благодаря совершающейся во время
кризисов насильственной концентрации капиталов путем разорения многих крупных и
несравненно большего числа мелких капиталистов. Весь механизм капиталистического
производства над- ламывается под тяжестью им же созданных производительных сил. Он
может уже превращать в капитал всю массу производительных средств: они остаются без
употребления, а потому должна бездействовать и резервная армия рабочих. Средства
производства, жизненные припасы, рабочие руки, все элементы производства и общего
благосостояния находятся в избытке. Но, как говорит Фурье, этот «избыток становится
источником нужды и лишений», потому что именно он-то и препятствует превращению в
капитал средств производства и потребления, ибо в капиталистическом обществе средства
производства не могут функционировать иначе, как превратившись в капитал, т. е. в
орудие эксплоатации человеческой рабочей силы. Как привидение, стоит между рабочими
и средствами производства и потребления необходимость превращения этих средств
производства в капитал. Она одна препятствует соединению вещественных и личных
двигателей производства; она одна мешает средствам производства превращаться в
продукты, а рабочим жить и трудиться. Следовательно, с одной стороны,
капиталистический способ производства сам обнаруживает свою неспособность к
дальнейшему управлению производительными силами, с другой стороны — сами
производительные силы с возрастающей силой стремятся к уничтожению этого
противоречия, к освобождению себя от своих капиталистических свойств, к фактическому
признанию их характера — характера общественных производительных сил.
Эта-то борьба могущественно возрастающих производительных сил против своих
собственных свойств как капитала, эта-то возрастающая необходимость признания их
общественной природы и принуждает самих капиталистов все чаще и чаще употреблять
их в качестве общественных производительных сил, насколько это возможно при
капиталистических отношениях. Как периоды промышленной горячки с их безгранично
широким кредитом, так и самые крахи, разрушающие крупные капиталистические
предприятия, побуждают капиталистов к усвоению тех форм обобществления больших
масс производительных средств, которые мы встречаем в различного рода акционерных
компаниях. Некоторые из этих средств производства и сообщения, как, например,
железные дороги, по самому существу своему до того колоссальны, что не допускают
никаких других форм капиталистической эксплоатации. На, известной ступени развития
становится недостаточной и эта форма [: все крупные производители одной и той же
отрасли промышленности данной страны объединяются в один трест, союз, с целью
регулирования производства. Они определяют общую сумму производства, распределяют
ее между собою и навязывают наперед установленную продажную цену. А так как эти
тресты при первой заминке в торговле распадаются, то они тем самым вызывают еще
большую концентрацию производства. Соответствующая отрасль промышленности
превращается в одно единственное колоссальное акционерное общество, внутренняя
конкуренция уступает место внутренней монополии этого общества. Так это случилось в
1890 г. с английским производством щелочей, которое после слияния всех 48 крупных
фирм перешло в руки единственного, руководимого единым центром, общества с
капиталом в 120 миллионов марок.
В трестах конкуренция превращается в монополию, а бесплановое производство
капиталистического общества капитулирует перед плановым производством
вторгающегося социалистического общества. Правда, сначала только в пользу и к выгоде
капиталистов. Но в новой своей форме эксплоатация настолько бросается в глаза, что она
должна рухнуть. Ни один народ не согласился бы долго мириться с производством,
регулируемым трестами, с неприкрытой эксплоата-цией всего общества маленькой бандой
купоновладельцев.
Так или иначе, с трестами или без трестов, и тогда государство, как официальный
представитель капиталистического общества, оказывается вынужденным 1 взять на себя
ведение производства. Эта необходимость превращения в государственную собственность
наступает прежде всего для крупных средств сообщения: почты, телеграфа и железных
дорог.
Если кризисы показали неспособность буржуазии к дальнейшему управлению
современными производительными силами, то переход крупных производительных
предприятий и средств сообщения в руки акционерных компаний, трестов и государства
доказывает ее ненужность. Наемные агенты исполняют теперь все общественные функции
капиталистов. Для самих капиталистов не осталось другой общественной деятельности,
кроме загребания доходов, обрезывания купонов и игры на бирже, где различные
капиталисты отнимают друг у друга капиталы. Капиталистический способ производства,
вытеснявший сперва рабочих, вытесняет теперь и самих капиталистов, правда, пока еще
не в резервную армию промышленности, а только в разряд излишнего населения.
Но ни переход в руки акционерных компаний, ни превращение в государственную
собственность не отнимают, однако, у производительных сил их капиталистических
свойств.
Относительно акционерных компаний и трестов это очевидно. Что же касается
современного государства, то оно есть не что иное, как организация, которую создает
буржуазное общество для охранения общих, внешних условий капиталистического
производства от посягательства как рабочих, так и отдельных капиталистов. Какие бы
формы ни принимало современное государство, оно остается механизмом чисто
капиталистическим, государством капиталистов, идеальным совокупным капиталистом.
Чем больше производительных сил захватит оно в свою собственность, тем полнее будет
его превращение в совокупного капиталиста и тем большее число граждан будет оно
эксплоатировать. Рабочие останутся наемными рабочими, пролетариями.
Капиталистические отношения не устранятся, а еще более обострятся. Но это обострение
будет последним шагом их раз- вития. Превращение производительных сил в
государственную соб- ственность не разрешает противоречий капитализма, но оно заключает в себе формальное средство, возможность их разрешения.
Это разрешение может состоять лишь в фактическом признании общественной природы
современных производительных сил, следовательно, в приведении способов
производства, присвоения и обмена в соответствие с общественным характером средств
производства. А этого можно достигнуть только прямым и открытым переходом в
общественную собственность производительных сил, переросших всякий другой способ
применения их к делу. Общественный характер средств производства и его продуктов,
проявляющийся теперь с разрушительной силой слепого закона природы,
обрушивающийся против самих производителей, периодически нарушающий ход
производства и обмена, будет тогда сознательно проведен в жизнь производителями и
превратится из причины неурядицы и периодических катастроф в сильнейший рычаг
производства.
Общественные силы, подобно силам природы, действуют слепо, насильственно и
разрушительно, пока мы не понимаем их и не считаемся с ними. Но раз мы узнали их,
изучили их действие, направление и влияние, от нас самих зависит все более и более
подчинять их нашей воле и через них достигать наших целей. Это в особенности
относится к современным могучим производительным силам. Пока мы упорно
отказываемся понять их природу и характер, — а этому пониманию противятся
капиталистический способ производства и его защитники, — до тех пор
производительные силы действуют помимо нас и против нас, до тех пор они властвуют
над нами, как это подробно показано выше. Но раз их природа будет понята, они могут
превратиться в руках соединившихся производителей из демонических повелителей в
покорных слуг. Здесь та же разница, что между разрушительной силой, производящей
молнию, и электричеством, покорно действующим в телеграфном аппарате или лампе,
между пожаром и огнем, служащим на пользу человека. Когда с современными
производительными силами станут обращаться сообразно с их узнанной, наконец,
природой, общественная анархия в производстве заменится общественным
производством, организованным по плану, рассчитанному на удовлетворение
потребностей как целого общества, так и каждого его члена. Тогда капиталистический
способ присвоения, при котором продукт порабощает сперва производителя, а затем и
самого присвоителя, уступит место новому способу присвоения, основанному на самой
природе современных средств производства: с одной стороны, прямому общественному
присвоению продуктов, в качестве средств для поддержания и расширения производства,
а с другой — прямому индивидуальному присвоению их, в качестве средств
существования и наслаждения.
Превращая постоянно возрастающее большинство населения в пролетариев,
капиталистический способ производства создает силу, которая, под страхом собственной
гибели, должна совершить этот переворот. Все более и более толкая крупные
обобществленные средства производства на путь перехода в государственную
собственность, капитализм сам указывает путь к совершению этого переворота.
Пролетариат овладевает государственною властью и превращает средства производства
сперва в государственную собственность. Но тем самым он прекращает свое
существование как пролетариата, уничтожает различие классов и их антагонизм, а также
само государство как государство. Классовый антагонизм, лежащий в основании до сих
пор существовавших обществ, вызывал необходи- мость государства, т. е. организации
данного класса эксплоататоров, для охранения oбщих условий производства,
следовательно и для насильственного удержания эксплоатируемого класса на той ступени
подчинения, которая требовалась данным способом производства (в рабстве, крепостном
состоянии или в положении наемных рабочих). Государство было официальным
представителем всего общества, оно объединяло его в одной видимой организации, но оно
исполняло эту роль лишь постольку, поскольку было государством того класса, который
сам являлся представителем всего современного ему общества: в древности—
государством граждан-рабовладельцев; в средние века—феодального дворянства; в наше
время— буржуазии. Сделавшись, наконец, действительным представителем всего
общества, оно станет излишним.
Когда не будет общественных классов, которые нужно держать в подчинении, когда не
будет господства одного класса над другим и борьбы за существование, коренящейся в
современной анархии производства, когда будут устранены вытекающие отсюда
столкновения и насилия, тогда уже некого будет подавлять и сдерживать, тогда исчезнет
надобность в государственной власти, исполняющей ныне эту функцию. Первый акт, в
котором государство выступит действительным представителем всего общества, —
обращение средств производства в общественную собственность, — будет его последним
самостоятельным действием в качестве государства. Вмешательство государственной
власти в общественные отношения станет мало-по-малу излишним и прекратится само
собою. На место управления лицами становится управление вещами и руководство
производственными процессами. Государство не «отменяется», оно отмирает. Отсюда
можно видеть, какой смысл имеет фраза: «свободное народное государство», пригодная
для временных агитационных целей, но неудовлетворительная в научном отношении;
отсюда же можно судить о требованиях так называемых анархистов относительно
уничтожения государства чуть ли не в 24 часа.
С тех пор как на сцену истории выступило капиталистическое производство, переход всех
производительных средств в собственность всего общества часто являлся в виде более или
менее неясного идеала будущего как отдельным личностям, так и целым сектам. Но
возможным и исторически необходимым он стал лишь тогда, когда явились материальные
условия его осуществления. Как и всякий другой общественный прогресс, такой переход
становится возможным не потому, что понято противоречие между существованием
классов и идеей справедливости, равенства и т. п., не вследствие простого желания
уничтожить классы, а лишь при наличности известных новых эк<