Александр Васильевич Новиков
Уличная красотка
Текст предоставлен правообладателем https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3940385
«Уличная красотка»: ACT: Астрель; М.:; 2012
ISBN 978‑5‑17‑074272‑1, 978‑5‑271‑35794‑7
Аннотация
Для русского человека из современных поэтов и исполнителей Александр Новиков, пожалуй, ближе всех. Его лирика насквозь пронизана тем необъяснимым, нежным, несказанным, что так напоминает нашу Родину. Александр Новиков написал более трехсот стихов и песен, является лауреатом общенациональной премии «Овация», неоднократным лауреатом премии «Шансон года», награждён высшей церковной наградой – Орденом святого благоверного князя Даниила Московского.
Александр Новиков
Уличная красотка
Городской роман
А в Париже
Может быть, когда проеду мимо я,
Грубым словом вас и помяну –
Вы ведь, моя прежняя любимая,
Поменяли имя и страну.
Может быть, когда я вас увижу,
Заново родившуюся тут,
Вспыхнет и во мне любовь к Парижу,
Как и к вам, на несколько минут.
На холодной глади белой лилией
Вы не принимали свет дневной.
Может быть, когда‑то и любили вы,
Может, были счастливы со мной?
А теперь вам, как фонарь во мраке,
Светит тускло мой стиховный бред,
И уже нерусские собаки
По‑нерусски вам пролают вслед.
Но и в этом бесполезном свете,
Босиком ютясь среди зимы,
Вы, конечно, вспомните о лете,
Где когда‑то распускались мы.
Где хотели в небе разминуться
Облаками, белого белей,
И упасть на землю, как на блюдце,
Белою пушинкой с тополей.
А в Париже, а в Париже
Фонари тусклей, и жиже
Их холодный, их печальный,
|
|
бесполезный свет.
А в Париже, а в Париже
Голуби летают ниже
Тех, что были в синем небе
Наших с вами лет.
2006 год
А музыка одна
Как эти звуки хрупки,
Что теребят мозги
И превращают звезды в гитарный трень!
И у короткой юбки
Есть что‑то от музыки –
Плыть над землей и удивлять не лень.
Как эти тени серы,
Что не сплетаются
И расстаются к дому на полпути!
И у Надежды с Верой
Не получается
Третью сестрицу – Любовь – найти.
И музыка одна,
Вся про нее она,
По клавишам из дней
Вся музыка о ней.
Как эти окна тусклы –
В них и не пахнет сном,
И на подушках юбка рыдает – ниц.
По переулкам узким,
Пьяное, как вино,
Эхо гуляет окриком двух сестриц.
В них музыка одна,
Вся про нее она,
По клавишам из дней
Вся музыка о ней.
Белым крылом голубки
Пух тополей мела
Давняя ночь в клумбы и во дворы.
Помню, в короткой юбке
Рядом со мною шла
Девочка милая с именем третьей сестры.
И музыка была
Вся про нее светла,
По клавишам из дней
Вся музыка о ней.
1998 год
А она младше вдвое
А она младше вдвое,
У нее на ветрах
Белый парусник в море
Ждет на полных парах.
Белый парусник хлипкий,
Неприступен и горд,
Покидает с улыбкой
Ослепительный порт.
С Ним она уплывает,
В берег топнув ногой.
Ей вдогонку кивает
Вдвое младше Другой.
Ветер космы полощет,
Бьет хлыстом по волне…
С этим было бы проще
И в другом – наравне.
А она по привычке,
Как всегда не со зла,
Вдвое больше обычного
В порт свезет барахла:
Самых горьких историй
|
|
По три в каждой руке.
Он возьмет ее в море,
Только сам – налегке.
Полупьян и всклокочен,
Будет в каждом порту
Видеть в каждой – «не очень».
В каждой видеть «не ту».
А ее укачает –
Море так не право!
Всех она повстречает…
Но уже без Него.
1994 год
Аисты
Танцуют аисты на поле
В звенящей утренней тиши,
И смотрим мы со сладкой болью
Из проезжающих машин.
И тишина спадает в день такой хороший,
Чтоб не спугнуть слетевших с неба птиц,
И крылья хлопают, как хлопают ладоши
Любви, танцующей на бис.
Танцуют аисты так нервно
И тишину на клочья рвут –
Как будто день на свете первый
Они слетели и живут.
Не потому, что нынче в этом мире старом
Для их любви настала череда,
А потому, что в этом танце станут парой
Отныне раз и навсегда.
Как им легко купаться в утре,
И небо крыльями рубить,
И гладить нежно перья‑кудри,
И друг для друга парой быть,
И эту жизнь считать земной удачей редкой,
И понимать – не долог в ней полет,
И знать, что голубь, не видавший клетки,
Цены свободе в небе не поймет.
Танцуют аисты на поле
В звенящей утренней тиши,
И смотрят все со сладкой болью
Из проезжающих машин
Как два, впервые улетевшие от стаи,
Забыв на время неба высоту…
Вот так и мы с тобой когда‑то парой стали
У всех прохожих на виду.
2008 год
Айседора
Написал на зеркале в гримерной
Золотоголовый парень в черном,
Непомерно влюбчив, в меру пьян,
Первый на Руси, как первый в Риме,
В час признанья прима‑балерине:
«Люблю Айседору Дункан».
|
|
Всех на свете баб подмять готовый,
Золотоголовый и бедовый,
Сплетней уподоблен кобелю…
Сердцу не найдя до сих отрады,
По стеклу алмазом скреб‑карябал:
«Айседора, я тебя люблю…»
Русских кабаков без драк не сыщешь.
Серебро стихов – в пропойных тыщах.
Золото волос летит в стакан.
Хор цыганский весел безучастно,
И рыдает поутру участок:
«Люблю Айседору Дункан…»
Выплеснулась синь из глаз, как возглас –
Юношеский пыл – на женский возраст.
Плавает, не топится в хмелю.
Не роман – спанье при всех и в свете
Как стекло алмазом – сердце сплетни.
«Айседора, я тебя люблю…»
Что ж ты, жеребенок, бледно‑розов,
Долго ли протянешь под извозом,
Непривычен к окрикам‑пинкам?
Мил тебе галоп иль кнут мил злобный –
В имени ее твои оглобли:
«Люблю Айседору Дункан…»
Целый мир готовый взять на глотку,
Волоком тащимый к околотку,
Миром загоняемый в петлю…
Зеркалу свою оставил тайну
Тихо и светло, и так скандально:
«Айседора, я тебя люблю»
1988 год
Апрельская капель
Я люблю глядеть на капель –
С крыш спадают, как в плечи волосы,
И хрустальный синий апрель
Шепчет мне твоим нежным голосом.
Я ловлю в каждой капле всхлип
Этой девичьей тайной радости,
Что не грустен и не тосклив
Я в апрельской своей парадности.
Я люблю глядеть на дворы,
Где влюбляются снова голуби,
Где, еще не прознав поры,
Все деревья бесстыже голые.
Все красивы, и все без сна,
В лужах плещется ночь глубокая.
Мостовая. А вдоль она
Каблучками так мило цокает.
Я люблю глядеть на тебя
И держать твои пальцы‑веточки.
Ты, конечно, – из голубят,
И, конечно, нет лучше девочки.
Пусть вопят, голосят, трубят,
Мол, за ней – хулиган по паспорту.
А еще не люблю себя,
Что я этим так много хвастаю.
2000 год
«Ax, как плакала она…»
Ax, как плакала она,
вся скривясь у алтаря,
Не молитву сотворя,
в пол холодный говоря.
В мини‑юбке и в манто,
В окруженье, и – одна.
Убиенного – за что?! –
«новорусская» жена.
А как с кадилом вокруг ходить –
Как по‑бабьи не завыть?
И на локоны платок…
Что удумал ты, браток?..
А я в спину ей крестясь –
Я случайный. Я не с ней.
Купола. Эх, купола.
Я здесь был. Я был не с ней.
Мне за завтрее – свеча.
И за прошлое – свеча.
Уповаю, лопоча.
А она молчит, крича.
Огласят вот‑вот раба,
Да по ком прошла пальба.
Из руки к ногам – цветок.
Что удумал ты, браток?..
И стоим мы под причит,
И внимает купол пуст.
А у церкви ждет – торчит
тот, который жал на спуск.
Да не ведает она.
И под святые слова
Мир присваивает ей
Званье черное – вдова.
Ладан сладкий подыша,
В купол бросится душа.
Кабы в церкви мы одни…
Ну, да бог тебя храни.
2003 год
«Ax ты, жизнь – заплаты‑клочья…»
Ax ты, жизнь – заплаты‑клочья,
Перешита на сто раз
Так красиво, да не очень
Что‑то радуется глаз.
Пролетает на три счета
Под ударами хлыста,
Но считается чего‑то
Все же длинною она.
Раз!..
И вот он – я родился.
Два!..
Любовь прошла и стать.
Три!..
С чем бился, чем разжился,
Побросал, да и явился
Перед богом щеголять.
Глянул бог и подивился:
Что ж в рубашечке к нему
В той, в которой ты родился?
Не сносилась почему?
– Никакого в ней секрета,
Нет в ней блеска да тепла.
Но меня рубашка эта
Для тебя уберегла.
2010 год
Безработный музыкант
Ор вокзала украшая (или в переходе),
На рубли меняя ноты бесшабашно так,
Где кипит толпа большая, по слогам выводит,
Отбивая нос ботинку, безработный музыкант:
Женщина‑конфетка,
Фантик золотой,
Жгучая брюнетка –
Не хочу другой!
А курсистка с кавалером под наркозом лета
Улыбнется и простится с денежкой смешной.
Бросит под ноги – примером – мятую монету
И к цветочнице умчится, отбивая такт спиной.
Женщина‑картинка,
Фантик золотой,
Жгучая блондинка –
Не хочу другой!
А когда толпа растает, тертая без счета,
Без улыбки и без маски тихо, как всегда,
Точку звонкую поставит (волей звездочета)
В шапку брошенная наспех сердобольная
звезда.
1995 год
Белая горячка
Твой мир – большая клетка.
Мой – небо без конца.
Мы видимся так редко,
Мы – тени без лица.
То снимся, то садимся
Как голуби в чердак,
Но не уединимся,
Чтоб – допьяну! – никак.
Ты оплетаешь руку –
Как будто не моя.
Я каблуки по стуку
Сверяю, путая.
Но сладки‑сладки дрожжи
Вдруг схватывают дых,
И мы с тобой похожи
На ласково‑больных.
Белая горячка – белый локон
На руках горит моих –
У любви запой – не так уж плохо
На троих.
Белая горячка – ангел снежный
С факелом в руке
Наши души палит нежно, нежно
В костерке.
2009 год
Белый голубь
Ах, как на балконе белый голубь
ворковал,
Белый, будто снег, выпал на окно.
Если бы он вправду письма раздавал,
Перепало б мне тоже хоть одно.
Мелочи, пустяк, пару легких строчек,
Он принес мне, если бы хотел.
Просто забирать письма он не хочет,
Просто от кого‑то улетел.
Как я верю этой птице, что в чужом
дворе
Пары не найти, хоть светлым‑светло.
И придется воротиться с грустью на
крыле,
И в сердцах потом биться о стекло.
А телефон молчит, говорить не хочет –
Все слова он знает наперед.
Ах, лучше не звонок, лучше пару
строчек –
Голубь полетает и найдет.
Не уколет грудь бумаге острие пера,
Мысли, будто птиц, ветром унесло.
И уснет – тобою брошен тоже
до утра –
На столе листок, белый, как крыло.
Адрес выводить – с памятью возиться.
Ждать неделю, если повезет…
Ах, лучше не в конверт, лучше – в ноги
птице.
Голубь не обманет, принесет.
1996 год
Белый пароход
Завтра будет все не так.
Завтра в землю грянет дождь.
Завтра ты уедешь, улетишь, уйдешь.
А сегодня мы с тобой,
Птицу‑Лето ухватив,
Жарко обнимаясь, попадем под объектив.
Белый пароход и синее море –
Пляжный фотограф, снимай скорей! –
Вот она в смешном головном уборе,
Ветреная чайка души моей.
Завтра будет свет не мил.
Выбросит на берег грусть.
Завтра я в тебя в который раз влюблюсь.
А сегодня бьюсь об мол
И шепчу тебе листвой,
И считаю чаек у тебя над головой.
Белый пароход и синее море –
Пляжный фотограф, снимай скорей! –
Вот она в смешном головном уборе,
Ветреная чайка души моей.
Завтра потеряет блеск
Самый белый пароход.
Завтра летний глянец с мира упадет.
А сегодня жмет на спуск,
Не обременен ничем,
Суетный фотограф с обезьянкой на плече.
Белый пароход…
Пляжный фотограф…
Вот она в смешном…
Ветреная чайка…
2000 год
Бог, нам встретиться не дай
Мы с тобой давно простились,
Кто куда запропастились,
С кем – не ведай, не гадай.
Память нас на фотках сирых
Пропечатала красивых.
Бог, нам встретиться не дай.
Ситчик манкий, хрупкий, тонкий
На фигуристой девчонке,
Время, тленью не предай!
Коль по шейке по лебяжьей
Складка ляжет – не промажет,
Бог, нам встретиться не дай.
В белом омуте простынном
На остылом, под постылым
Клятву молча оправдай.
Облилась слезами свечка,
Носит правая колечко.
Бог, нам встретиться не дай.
На кудряшливость височков
Время целит белой строчкой.
Стой, прошу, не увядай!
Ты ли замужем, за мужем?
А глаза – две мокрых лужи.
Бог, нам встретиться не дай.
В душной камере спросонок
Ключ мерещится в засовах –
Выходи иль выбредай!
Не венчались, так на кой нам
Пастор с лязгом колокольным?
Бог, нам встретиться не дай.
В коридорном стылом гуле
Нежных слов разбитый улей
По куплетам раскидай.
И на первом стыке рельсов
Хрусталем об пол разбейся…
Бог, нам встретиться не дай.
Под сургучный глупый оттиск
Наши контуры и опись,
Память, в бездну не кидай.
Пусть мы так, в давнишней паре:
Ты, и мальчик – на гитаре.
Бог, нам встретиться не дай.
Я опять полночный пленник
Вязну в щупальцах сирени –
Шестиструнная, страдай!
Далеки, как солнца пятна,
Вдруг слова твои понятны:
«Бог, нам встретиться не дай…»
1988 год
Бурлак
Куда ни бреду я – всё против шерсти,
Движения супротив.
И в каждом звуке, и в каждом жесте –
Кому‑нибудь на пути.
И купол небес, запрокинув донце,
Мне спину дождями бьет
За то, что под ним волоку я солнце
С заката на восход.
Я – бурлак.
Я на лямке у баржи расхристанной –
Как на поводу.
Я – бурлак.
Где под крик, где под кнут, где под
выстрелы –
Так и бреду.
Лямка моя, ты мне невеста,
И епитимья, и флаг!
Горько мне в ней, одиноко и тесно.
Но я – бурлак.
И шепчет мне лямка: «Держи меня, милый,
Не гневайся и прости
За то, что твои отнимаю силы
И плечи тру до кости».
И там, где земле расступиться впору,
Мне ноги камнями рвет
За то, что свой крест волоку я в гору,
А не наоборот.
Я – бурлак.
Я на лямке у баржи расхристанной –
Как на поводу.
Я – бурлак.
Где под крик, где под кнут, где под
выстрелы –
Так и бреду.
Лямка моя, ты мне невеста,
И епитимья, и флаг!
Горько мне в ней, одиноко и тесно.
Но я – бурлак.
1998 год
«Был вечер тот не по‑земному ласков…»
Был вечер тот не по‑земному ласков,
А имя состояло из трех букв.
Она была красивой синеглазкой,
И я ее не выпускал из рук.
Был я куражной славой избалован,
Влюбиться мог и сгинуть на бегу,
И кувыркался чувствами, как клоун,
В азарте на курортном берегу.
Где волны с гребешком белее мела
Кидались в ноги и хлестались в мол.
Она мне тихо из‑под мышки пела,
И целый мир улегся и умолк.
И был счастливый я и полупьяный,
И в лен волос ее заныривал рукой,
И ночь окуривали сладкие кальяны
Красивой синеглазенькой такой.
2005 год
В Екатеринбурге
Вечер грустен и без песен вышел как обряд:
Светел, нем и свят – как крест на рясе.
Я бельмом в глазу ночного фонаря
Поторчу и двинусь восвояси.
По памяти, повдоль неонных знаков –
Под пестрой их водой мой путь так
одинаков –
На те же улицы гребу, на те же переулки.
Я в Екатеринбу…
В Екатеринбу…
В Екатеринбурге.
Увязался, не отгонишь, пес‑мотив простой,
Громыхает цепь стихотворений.
Первая же встречная мне девочка, постой,
Грех не наломать тебе сирени!
Года мои – в горсти изломанные ветки.
Сирень, меня прости, я только что из клетки.
Кричи, закусывай губу, ведь я приписан
в урки!
Ах, в Екатеринбу…
В Екатеринбу…
В Екатеринбурге.
И погост, и дом казенный, и церковный
звон –
Вот они, бок о бок неизменно.
Вечный Плен с Трезвоном Вечным сменит
Вечный Сон –
Прав Есенин: все мы в мире тленны.
Пока же мы не тлен, и наша жизнь не ретро,
Мы – ветры перемен, пусть корчатся от ветра
У пьедесталов на горбу державные придурки.
Ах, в Екатеринбу…
В Екатеринбу…
В Екатеринбурге.
1988 год
В солнечном порту
В солнечном порту, где все глаза раскосы,
Где седлает солнце мачты словно кол,
Где, дурной травой шпигуя папиросы,
Подмигнет тельняшечник мне, пропит и гол.
В солнечном порту изогнута лекалом
Год назад, и два, и нынче точно так,
Дама на углу стоит, как и стояла, –
Вспыхивает‑гаснет «Мальборо» – маяк.
Весел я, но мне не ощупать порт,
Здесь не я один хочу ее обнять.
Выберусь и – прочь. Закачаюсь, горд –
На сто пальм березу мне не променять.
Хриплы голоса. Гудки из моря хриплы.
Льет на плечи бронзу солнечный черпак.
Небо хочет птиц, но к глазам прилипли
Бронзовые чайки, севшие в кабак.
Якорь тяжко спит. Меня не ждут на трапе.
Поднял паруса я бы всей душой.
Белый и смешной в азиатской шляпе,
Брошусь на песок теплый, но чужой.
1994 год
Весы
Мир – весы. Мы все на них положены.
Нет покоя чашам ни на миг.
Каждому есть противоположное,
Если равновесие на них.
Кренятся весы, и умолкают бравые,
С левой чаши – глянь – прыгают
на правую.
Кренятся весы, и иссякают смелые,
С правой чаши – глянь – прыгают
на левую.
Скачет мир – вселенская экспрессия,
Под весами – Вечный Океан.
Входят континенты в равновесие –
Разновес больших и малых стран.
Кренятся весы. Поштучно и оравами
С левой чаши – глянь – прыгают
на правую.
Кренятся весы, сам черт с Пречистой
Девою
С правой чаши – глянь – прыгают
на левую.
Вверх и вниз кидает, дурью мает их,
Дарит то падение, то взлет.
Что – весы? Такой же в сути маятник –
Если остановится – умрет.
Кренятся весы. Гонимые потравами,
С левой чаши – глянь – прыгают
на правую.
Кренятся весы. А я‑то что же делаю?
Правой чашей сыт. И сыт по горло левою.
1986 год