В том же ключе Будда рассказывал о неком монахе, который хотел узнать ответ на метафизический вопрос: «Где четыре великих элемента – земля, вода, огонь и воздух – уничтожаются без остатка?» После неудачных попыток получить ответ у незначительных богов, монах добрался до самого Брахмы, самого великого из богов. Брахма ответил на его вопрос: «Монах, я – Брахма, Великий Брахма, Завоеватель, Непобедимый, Всеведущий, Всесильный, Бог, Создатель и Творец, Правитель, Глава и Законодатель, Отец Всего, что Было и что Будет». Монах сказал: «Но я спрашивал не об этом». Брахма взял монаха под руку и отвел его в сторону. «Смотри, – сказал он, – мои божественные слуги считают, что нет ничего, чего бы я не знал. Именно поэтому я не говорил перед ними. Монах, я не знаю, где четыре великих элемента уничтожаются без остатка».
В тех немногих случаях, засвидетельствованных в каноне, когда его прямо спрашивают о Боге, Готама предстает перед нами ироничным атеистом. Атеизм не был основой его учения, и Готама не работал над этой проблемой. Возникает ощущение, что эта тема давала ему возможность развлечься, беззлобно высмеять и отвергнуть иррациональные человеческие мнения. Этот подход разительно отличается от нападок агрессивного атеизма, периодически разражающихся на современном Западе. Сторонники этого атеизма возмущаются, что образованные и умные люди все еще упорно придерживаются того, что им представляется ложными и страшно опасными идеями. Их позиция основывается на столь же пылком отрицании существования Бога, что и утверждения их оппонентов. Этот тип мировоззрения можно более точно назвать «антитеизмом». Тогда «атеизму» было бы возвращено изначальное значение всего лишь «нетеизма». Готама не был теистом, но при этом он не был и антитеистом. Слово «Бог» просто не входило в его словарь. Он был «атеистом» в прямом смысле слова.
|
|
...
В тех немногих случаях, засвидетельствованных в Каноне, когда его прямо спрашивают о Боге, Готама предстает перед нами ироничным атеистом
Сиддхаттха Готама систематически стремился обратить внимание человека на «эту основу: обусловленность, взаимозависимое происхождение». Конечно, для кого-то это может означать прекращение поисков Бога, но для таких людей, как я сам, у кого никогда не было позывов к богоискательству, единственным важным заданием является поиск методов твердого сосредоточения на мире страдания, как он предстает передо мной во всем своем беспорядке, двусмысленности и конкретности здесь и сейчас. Готама подчеркивал важность открытой внимательности к сложности и многообразию опыта, а не ее узкой направленности на единственный привилегированный религиозный объект, такой, например, как «Сознание». Когда вы практикуете внимательность, как только вы стабилизировали внимание, сконцентрировав его на своих вдохах и выдохах, вы затем распространяете его и на телесные ощущения, чувства, психические состояния и, наконец, на все, что ни попадет в поле вашего внимания в то или иное мгновение. Это полностью противоположно учению Упанишад, согласно которому йога – это «твердое сдерживание чувств», необходимое для достижения состояния «безмыслия», которое готовит человека к единению с Абсолютом.
Практика внимательности нацелена на спокойную и ясную включенность в многообразие случайных событий, из которых строится жизнь. Все явления онтологически равноценны: разум не более «реален», чем материя, материя не более «реальна», чем разум. Когда Готама узнал, что Сати, один из его монахов, утверждает, что сознание переживает смерть и продолжается в другой жизни, он попросил, чтобы Сати пришел навестить его, и сказал: «О, заблуждающийся человек, когда ты слышал, чтобы я учил этому? Разве я не говорил всегда, что сознание возникает обусловленно?»
|
|
Сознание – это то, что возникает, когда организм встречается с окружающей средой. Когда свет, отраженный от цветного объекта, попадает на сетчатку глаза, то возникает визуальное сознание. Но, как только объект покидает поле зрения или человек закрывает глаза, то сознание прекращается. Это верно для каждого вида сознания. «Так же, как огонь, – объяснил Готама Сати, – определяется тем, что он сжигает – огонь [от сжигания] бревна, огонь [от сжигания] травы, огонь [от сжигания] навоза и так далее, – так и сознание определяется особыми условиями, благодаря которым оно возникает». Сознание есть производный, обусловленный и непостоянный феномен. Оно не обладает волшебной способностью вырываться из области явлений, результатом которых оно само является.
В этом сложном и постоянно меняющемся поле нет червоточин, по которым можно пробраться до единения с Богом или до новой жизни после смерти. В этом поле мы должны действовать; одни лишь наши действия определяют, кто мы есть. Нет никакого смысла молиться о божественном руководстве или помощи. Как Готама сказал Васеттхе, это похоже на то, как если бы кто-то, кто хочет пересечь реку Ачиравати, обратился бы к противоположному берегу: «Иди сюда, другой берег, иди сюда!» Сколько ни «зови, ни молись, ни надейся», это нисколько не поможет.
|
|
Буддизм стал для меня философией действия и ответственности. Он предлагает базовые ценности, идеи и практики, которые развивают мои внутренние способности и позволяют найти свой путь в жизни, определиться как личности, действовать, рисковать, смотреть на вещи иначе, творить. Чем больше я отрываю учение Готамы от почвы индийской религиозной мысли, в которой они зародились, и чем глубже я понимаю обусловленность его собственной жизни условиями его времени, тем четче я представляю себе тот образ жизни, который я могу вести в современном секулярном и глобализированном мире.
...
Буддизм стал для меня философией действия и ответственности
Я полностью отдаю себе отчет в том, что отобранные мной отрывки из Канона лучше всего подходят моим собственным взглядам и убеждениям светского западного человека. Критики часто обвиняли меня в предвзятости, в том, что я привлекаю только те цитаты, которые поддерживают мою позицию, игнорируя или поверхностно объясняя все остальные. На это я могу только ответить, что так было всегда. Каждая новая буддийская школа поступала точно так же. Китайские буддисты выбирали тексты, лучше всего отвечавшие их потребностям; тибетские буддисты выбрали те, которые лучше всего подходили для них. Если для вас буддизм – это живая традиция, к которой вы обращаетесь за подсказками, как вам жить здесь и сейчас, а не за холодными безличными фактами, то – как может быть иначе? В этом отношении я признаю, что я не объективный исследователь буддизма, я занимаюсь тем, что можно назвать богословием – только богословием без бога.
...
Буддизм – это живая традиция, к которой вы обращаетесь за подсказками, как вам жить здесь и сейчас, а не за холодными безличными фактами
Начиная с того времени, как я стал монахом в Швейцарии, меня вдохновляли работы либеральных протестантских богословов. Впервые прочитав какую-то книгу Пауля Тиллиха – думаю, это была Мужество быть, – я сразу же почувствовал, как мне были близки
интонации и стиль его прозы. Я понял, что хочу писать книги так же, как он. Это был человек, который изо всех сил пытался решить те же самые вопросы в контексте христианства, с которыми я столкнулся в своей собственной попытке достичь примирения с буддизмом. Я обратился к Тиллиху, не руководствуясь каким-то особым интересом к христианским идеям. Меня интересовал его теологический метод, особенно то, как он использовал современную философию и психологию, чтобы четко донести до читателей свое свежее и провокационное прочтение библейских текстов. Его работа не была абстрактной и спекулятивной, но была пропитана личным участием. Он писал о том, что имело значение для него самого. Только в книге Ньянавиры Тхеры я услышал голос буддиста, в котором так же убедительно сочетались критический пыл и экзистенциальная страсть.
В середине 1990-х мне попалась книга англиканского богослова Дон Капитта под названием Время быть. Меня сразу же покорил остроумный и глубоко личный стиль его письма. Я также с удивлением обнаружил, что в своей аргументации Капитт свободно пользовался буддийскими источниками, в частности текстами Нагарджуны и Догена. Вскоре я узнал, что Капитт был одиозной, если не еретической, фигурой в христианском мире. В 1980 году он опубликовал книгу под названием Прощание с Богом, в которой он открыто отвергал представления о Боге как о высшей метафизической реальности, существующей вне области человеческого разума и языка. С тех пор его взгляды становились все более радикальными, поскольку он безжалостно расправлялся с последними оплотами традиционной религиозной веры. Я стал преданным поклонником его творчества. Я чувствую большую близость с Доном Капиттом, чем с любым из живущих буддийских мыслителей.
«Наши старые религиозные и моральные традиции, – пишет Капитт в Главных вопросах жизни (2005), – исчезли, и ничто не может реанимировать их. Именно поэтому мы, крошечная горстка людей, не либеральные, но радикальные теологи. Мы считаем, что новая культура настолько отличается от всего, что существовало в прошлом, что религия должна быть изобретена заново. К сожалению, тот стиль религиозной мысли, который мы пытаемся провести в жизнь, настолько странен и нов, что большинство людей с трудом вообще могут признать его религией».
Большая часть из того, чему учил Сиддхаттха Готама, должна была казаться его современникам и «странным» и «новым». В возрасте восьмидесяти лет, на исходе своей жизни, он был обвинен перед собранием Ваджжи в Весали бывшим монахом по имени Сунаккхатта, который когда-то был его служителем. Сунаккхатта заявил: «Отшельник Готама не обладает ни сверхчеловеческими способностями, ни выдающимся познанием или видением, достойными Благородных. Отшельник Готама преподает Дхамму, опираясь на логику, исследуя ее согласно собственным представлениям. И, когда он преподает эту Дхамму другим, она ведет их, если они практикуют ее, только к полному прекращению страдания, [а не к трансцендентальным состояниям сознания. – Прим. пер.]». Когда он узнал, за что его критикуют, Готама заметил: «Сунаккхатта зол, и его слова вызваны гневом. Думая, что он порочит меня, на самом деле он меня хвалит».
Почти все, что говорил Готама, настолько расходилось с религиозными обычаями того времени, что даже близкие ему люди могли его не понимать. Подобно тому, как идея религии без бога кажется противоречивой и неприятной многим сегодняшним теистам, так и аргументированное изложение идеи взаимозависимого происхождения и Четырех Благородных Истин могло казаться многим современникам Готамы странным и даже недостойным имени «религия».
...
Почти все, что говорил Готама, настолько расходилось с религиозными обычаями того времени, что даже близкие ему люди могли его не понимать
Месть Видудабхи
ПРЕДСТАВЬТЕ, что вы продираетесь сквозь джунгли. Внезапно вы наталкиваетесь на руины давно оставленного храма. Единственные части строения, которые все еще продолжают стоять, покрыты лианами и другой растительностью. Камни, статуи, колонны и балки разбросаны по лесной подстилке, некоторые из них все еще в хорошем состоянии, но главным образом вы видите только обломки и фрагменты, покрытые мхом. Затем вы замечаете резной фриз с изображениями, бегущими вдоль останков внешней стены. Некоторые фигуры прекрасно сохранились, и еще можно разобрать какие-то сценки. Вы продолжаете поиски среди опавшей каменной кладки. Там вы тоже находите камни с дополнительными сценами с фриза, хотя многие повреждены и изношены, и потому трудно понять, что на них изображено. И все путается. Хуже всего то, что вы понятия не имеете, какую историю пытались поведать создатели резного фриза.
Чтение палийского канона с целью узнать человека Сиддхаттху Готаму походит на это. Вы продираетесь сквозь страницы наставлений и постоянные нудные повторы. Только изредка вам попадается развернутый биографический материал. Чаще вы сталкиваетесь с изолированным предложением или абзацем, как с резной сценкой на камне, в котором с трудом проглядывают его мир и его эпоха. Редко такие сцены помещаются в понятный контекст. Почти никогда не объясняется, в какой период жизни Готамы происходят описываемые события, что за персонажи участвуют в рассказе. Если вы, как и большинство читателей, для кого были предназначены эти тексты, вы в большей степени интересуетесь Дхаммой, то эти биографические отрывки кажутся вам, в худшем случае, совершенно неважными или, в лучшем случае, просто декоративными элементами.
Я же полагаю, что эти разрозненные пассажи сохраняют фрагменты истории, которая не была полностью рассказана. Ее сюжет был долгое время не виден в тени мифа о принце, жившем во дворце, но отказавшемся от своего царства, который обретает пробуждение, создает собственное учение и общину, а затем умирает. В мифе рассказывается, как глубокое пробуждение разрешает экзистенциальные проблемы одного человека. В нем изящно излагается буддийское учение о спасении, выраженное в таких словах, которые может понять каждый. До такой степени, что вы можете отождествить свое положение с экзистенциальной дилеммой Будды, с которой он столкнулся, будучи молодым человеком, и которая подвигла его оставить свою семью. Вы можете принять возможность разрешения своих внутренних конфликтов путем духовного пробуждения. Однако здесь и заканчивается вдохновляющая сила этого буддийского мифа.
Нерассказанная история, однако, начинается с пробуждения. Она повествует о человеке, обладавшем радикальным пониманием, какой должна быть жизнь человека и общества, который провел оставшиеся сорок пять лет своей жизни, четко излагая свое учение и создавая сообщество, которое должно было сохранять его идеи после его смерти. Чтобы достигнуть своей цели, он должен был вступить в спор с брахманами и представителями других неортодоксальных религиозно-философских традиций. Он должен был убедить таких взбалмошных царей, как Пасенади, что его учение заслуживает поддержки. И ему нужно было предугадывать последствия действий его честолюбивых родичей, таких как Девадатта и Маханама. В отличие от мифа, этот сюжет не может быть изложен в нескольких запоминающихся фразах. Эта история складывается из многих переплетенных сюжетных линий, содержит множество персонажей и разворачивается в отдаленных странах и городах, большинство из которых сегодня больше не существует.
...
Правдивая, непредвзятая история о жизни Готамы рассказывает о человеке, обладавшем радикальным пониманием, какой должна быть жизнь человека и общества в целом; который провел оставшиеся сорок пять лет своей жизни, четко излагая свое учение и создавая сообщество, которое должно было сохранять его идеи после его смерти
В течение почти четырехсот лет, прежде чем он был впервые записан на Шри-Ланке, палийский канон существовал в памяти тех монахов, которым было доверено ответственное задание сохранять учение Будды для потомков. В первую очередь, эти ранние компиляторы Канона стремились сохранить Дхамму, учение Будды. Их, по-видимому, не интересовали ни порядок, в котором Готама произносил свои проповеди, ни описания политических и социальных обстоятельств его времени. Они классифицировали его беседы согласно тому, были ли они длинными или средними по продолжительности, объединялись одной темой или излагались в виде пронумерованного списка. Поэтому ни хронология, ни исторический контекст не учитывались. Фрагменты сохранившихся биографических подробностей были рассыпаны по тексту, как иголки в стоге сена. К счастью, монахи продолжали сохранять эти обрывки исторического материала наряду со всем остальным, что они усердно запомнили, независимо от их ценности. Несомненно, за долгое время определенные детали событий забывались, сознательно опускались или путались, а богословские пассажи, напротив, тщательно разрабатывались и уточнялись.
Все же, когда вы собираете эти рассыпанные осколки истории по всему Канону и пытаетесь соединить их снова в порядке их появления, вы обнаруживаете необыкновенную последовательность и связность рассказа. Еще нужно постараться отыскать фрагмент, который не проясняет целое или совершенно не согласуется с любым из других отрывков. Как каждый обитый и потрепанный погодой камень становится на свое место в скульптурном фризе, опоясывающем стены храма, так высокая трагедия о жизни Сиддхаттхи Готамы начинает разворачиваться перед пораженными зрителями.
...
Готама не может быть совершенным, потому что он не Бог. Он не исключал самого себя, когда говорил, что все вещи непостоянны, ненадежны и обусловлены
Тем не менее, привычка – вторая натура. В моих поисках исторического Будды я все еще ищу совершенную личность: того, кто не может ошибаться, чьи мысли, слова и действия рождаются из безошибочного понимания. Но Готама не может быть совершенным, потому что он не Бог. Он не исключал самого себя, когда говорил, что все вещи непостоянны, ненадежны и обусловлены. Он попытался ответить на стоявшую перед ним проблему наилучшим из возможных способов. Когда я пытаюсь представить себя на его месте, я должен забыть все, что знаю о том, что произошло за века, которые нас разделяют. Он совершенно не подозревал, что после его смерти буддизм распространится по всему свету. В беспокойной обстановке своего времени он не мог знать, доживет ли он, его община или его учение до следующего дня.
Принцу Видудабхе, сыну царя Пасенади и «госпожи» Васабхи, было шестнадцать, когда он впервые посетил родину своей матери. Как приличествовало его высокому положению, преемник косальского трона должен был ехать в Капилаваттху на слоне во главе процессии сановников, солдат и слуг. Еще когда он был маленьким мальчиком, он настойчиво просил Васабху позволить ему навестить своего дедушку, Маханаму, в Сакья. Он не понимал, почему, в отличие от других мальчиков при дворе Пасенади в Саваттхи, он никогда не получал в подарок игрушечных лошадок или слоников от отца своей матери. Васабха объясняла это тем, что до Сакья было слишком далеко, хотя на самом деле до владений его дедушки по Северному пути было всего сто тридцать километров. В конце концов после многочисленных просьб она смягчилась и позволила ему поехать на свою родину. Кузен Будды Маханама сердечно приветствовал прибывших в Капилаваттху Видудабху со свитой и поселил их в доме для гостей. Молодой принц не мог понять, почему кроме его дедушки только дядя приветствовал его. Ему сказали, что все младшие члены правящего рода выехали за город. Тем не менее, во все время пребывания Видудабхи его щедро развлекали и всячески оказывали ему гостеприимство. Сразу после отбытия принца один из его солдат обнаружил, что он забыл свой меч, и вернулся, чтобы забрать его. Войдя в покои, он увидел, что женщина моет молоком скамью, где сидел принц Видудабха, и услышал ее надменное бормотание: «Здесь сидел сын рабыни Васабхи!» Когда он сообщил то, что он услышал, генералу Караяне, командующему армией, разразился скандал. Юный принц, который был глубоко оскорблен и скомпрометирован этими словами, тут же поклялся: «Эти сакьи моют молоком скамью, на которой я сидел; когда я взойду на трон, я перережу им глотки и вымою ее их кровью!»
Когда царю Пасенади рассказали о том, что произошло, он пришел в ярость, лишил Васабху и Видудабху их царских привилегий, обрил их, одел в рубище и вновь сделал рабами. Узнав, как Пасенади поступил с женой и сыном, Г отама отправился во дворец, чтобы ходатайствовать за них. Он признал, что сакьи поступили неправильно, обманув царя, но утверждал, что происхождение матерей царицы и принца не имеет значения. «Главное – каков отцовский род, – сказал он. Так как Васабха была дочерью правителя провинции Сакья Маханамы, а Видудабха был рожден от самого Пасенади, то, кем были их матери, – совершенно неважно. Царь, который был эмоционально привязан и к жене и к сыну, внял его рассуждениям и восстановил своих близких в их прежнем статусе.
Готама и Пасенади в это время разменяли уже восьмой десяток. Хотя царь все еще мог считать принца Видудабху преемником трона, вряд ли другие придворные– особенно верные традициям брахманизма– могли допустить, что будущим царем Косалы станет юноша, в чьих венах течет кровь рабыни. Пасенади понимал, что положение его рода на престоле было шатким. Положение Готамы в Саваттхи точно так же было поставлено под угрозу раскрывшимся обманом его родича Маханамы. Его враги могли считать, что он вместе с братьями Маханамы, Анандой и Ануруддхой, участвовал в предательстве сакьев. Кажется, что с этого момента идиллическая жизнь Готамы в роще Джеты закончилась.
Хотя сегодня сложно установить точную последовательность событий, кажется весьма вероятным, что Готама оставил Саваттхи в атмосфере подозрений и вернулся в Раджагаху. Здесь ему тоже пришлось пережить нелегкие времена. Когда Готаме было семьдесят два года, его первого мецената, царя Бимбисару, сместил с престола его сын Аджатасатту. Чтобы старый царь не смог вернуть себе власть, Аджатасатту заключил своего отца в тюрьму и заморил его голодом до смерти. Мать Аджатасатту, царица Дэви, сестра царя Пасенади, узнав о случившемся, не смогла оправиться от шока. В то же время двоюродный брат Сиддхаттхи Девадатта, став наставником Аджатасатту, попытался захватить власть в монашеской общине. После безуспешных попыток убедить Будду, в силу преклонного возраста, удалиться на покой и передать руководство общиной ему, Девадатте, последний пытался навязать своему двоюродному брату пять дополнительных правил для монахов. Согласно им, монахи должны были (1) жить в лесах, (2) укрываться только под ветвями деревьев; (3) не входить в дома мирян, чтобы получить еду или (4) принять в дар одежду; (5) употреблять только вегетарианскую пищу. Готама отказался ввести эти правила. Мало того, что они строго ограничивали социальную мобильность монахов, они превращали общину в аскетическое движение, наподобие джайнского. Тем не менее, Девадатта заявил, что сам он примет эти правила, и призвал других последовать его примеру. Значительное число более молодых монахов присоединялось к нему, тем самым внеся раскол в общину. Девадатта и его последователи удалились на покрытый лесом холм, лежащий вне границ города Гая, чтобы блюсти свой строгий устав. Также возможно, что Девадатта или его мирские сторонники покушались на жизнь Готамы во время этой борьбы за власть.
В конечном счете раскол был «излечен» учениками Готамы Сарипуттой и Моггалльяной, которые убедили раскольников вернуться на путь истинный. Что произошло с Девадаттой после того, как его попытка организовать собственную общину не увенчалась успехом, не совсем ясно. Похоже на то, что он раскаялся и стремился примириться с Готамой, но умер прежде, чем добрался до рощи Джеты. Этот эпизод показывает, что в ближнем кругу последователей Готамы были разногласия и внутренняя борьба. Девадатта, возможно, был не единственным из старейших монахов, кому казалось, что устав монашеской общины не был достаточно строгим. Готама был уже стариком, и его авторитет открыто ставился под сомнение.
Готама вернулся в Раджагаху после разоблачения обмана в Саваттхи. Возможно, это был его первый визит в столицу Магадхи со времен раскола. Здесь он со своей свитой монахов пребывал не в Бамбуковой роще, а в круглом павильоне в манговой роще, принадлежавшей Дживаке, придворному врачу, который получил образование в Таккасиле. Вероятно, это свидетельствует о том, что Готама был болен и нуждался во врачебном уходе. Однажды ночью, когда светила полная луна, Готаму, по предложению Дживаки, пришел навестить бывший покровитель Девадатты, царь Аджатасатту. Доктор советовал царю поговорить с Буддой, чтобы «он успокоил» сердце владыки». Похоже, Аджатасатту терзало чувство вины и раскаяния в смерти своих родителей.
Царь Аджатасатту вошел в павильон и увидел Готаму, сидящего у центральной колонны в окружении монахов. «У меня есть вопрос, – сказал царь. – На меня работают люди разных профессий: объездчики слонов, повара, солдаты, парикмахеры, пекари, гончары, счетоводы, а также многие другие. Все они здесь и сейчас пользуются плодами своих трудов, содержат и себя, и жен с детьми, и друзей. Но может ли кто-нибудь указать на зримый здесь и сейчас плод отшельничества?»
«Предположим, у тебя есть раб, – ответил Готама, – который работает на тебя усердно с рассвета и до захода солнца. Но однажды он задумался: “Как странно. Царь Аджатасатту – человек, и я – человек. Но он живет, как бог, а я живу, как раб. Что если бы я сбрил волосы и бороду, надел желтые одеяния и странствовал бездомным?” И со временем он может сбрить волосы и бороду, надеть желтые одеяния и, оставив дом, странствовать бездомным. Так, будучи странником, он станет жить, обуздывая тело, речь, ум; довольствуясь малым, радуясь уединению. И если бы кто-то поведал тебе об этом, сказал бы ты так: “Этот раб должен немедленно вернуться ко мне и работать на меня, как прежде”?»
«Нет, – сказал царь. – Я не стал бы так говорить. Наоборот, я почитал бы и защищал этого человека. Я предоставил бы ему одежду, еду, жилье и все, что ему необходимо».
«Тогда, великий царь, не является ли это зримым здесь и сейчас плодом отшельничества?»
Сиддхаттха Готама не считал, что его учение может принести только невидимые духовные плоды в этой или будущей жизни. Следуя его философии, люди могли освободиться от позорного рабского положения, завоевать уважение и поддержку тех, кому они ранее служили. Его учение имело очевидные социальные последствия. Готама рассматривал свою общину как новый вид общества в миниатюре, в котором социальное положение, каста и пол больше не определяют вашу личность. Он сравнивал свои учение и практику с океаном, в котором все реки сливаются воедино и теряют свою идентичность. Поскольку, принимая учение и практику, вы больше не принадлежите никакому определенному социальному классу. Ибо, «как великий океан имеет один вкус – вкус соли, точно так же и учение Будды имеет один вкус – вкус освобождения».
...
Сиддхаттха Готама не считал, что его учение может принести только невидимые духовные плоды в этой или будущей жизни. Его учение имело очевидные социальные последствия
В конце их разговора Аджатасатту решился открыть то, что мучило его. «Ради трона, – признался он, – я лишил жизни своего отца, хорошего человека и доброго царя». Готама принял его исповедь. «Кто осознает свое преступление, – ответил он, – и признается в нем, чтобы исправиться в будущем, тот совершенствуется в нравственности [8] ». Возникает тема прощения, которая объединяет эти трагические события: Пасенади простил Васабху и Видудабху; Аджатасатту простил гипотетического беглого раба; Готама простил царю отцеубийство. Затем Аджатасатту, почувствовав облегчение и возрадовавшись словам Готамы, поднялся со своего места, поклонился и покинул его. Насколько мы знаем, это был последний раз, когда они виделись лицом к лицу.
Последняя встреча Сиддхаттхи Готамы с царем Пасенади произошла, вероятно, через год или немного позже, в городе под названием Медалумпа в провинции Сакья. Царь Пасенади и его главнокомандующий, генерал Караяна, пребывали в соседнем городе Нагарака, откуда они на царской колеснице приехали навестить Готаму. Они сошли в конце дороги на землю и по тропе прошли в рощу, где медленно прогуливалось множество монахов. Когда они спросили, где они могут найти Готаму, один монах ответил: «Вот там его обитель, о владыка. Та, которая с закрытой дверью. Подойдите к ней осторожно, пройдите по террасе, откашляйтесь и постучите. Он откроет вам дверь». Пасенади оставил свой меч, тюрбан, веер, зонтик и сандалии генералу Караяне и с непокрытой головой и разоруженный один направился к хижине.
Войдя, Пасенади распростерся в ногах Готамы и, покрывая их поцелуями и нежно гладя их, повторял: «Я – царь Косалы Пасенади, достопочтенный, я – царь Косалы Пасенади». Готама сказал: «Но, великий царь, почему ты почитаешь меня таким образом? Зачем выказываешь такую любовь?»
Пасенади начал бессвязно восхвалять Будду, его учение и его монахов. Он говорил как оскорбленный и сломленный человек, который упустил власть из рук и больше не внушает никому уважения. Пасенади жаловался, что как царь он должен распоряжаться жизнями своих подданных, но в настоящее время, сидя во главе совета, он не может даже запретить людям прерывать его, когда он говорит. Но, когда он слышал, как Готама обращается к большому собранию монахов, он заметил, что никто даже не осмеливается кашлянуть, чтобы не прервать его беседу. «Удивительно, – отметил он с завистью, – как такое большое собрание может быть настолько дисциплинированным без наказаний или оружия». В конце встречи он сказал: «И ты еще спрашиваешь меня, почему я оказываю тебе такие почести и ласки? Потому что ты дворянин, и я – дворянин; потому что ты косалец, и я – косалец; потому что тебе восемьдесят лет, и мне восемьдесят лет. А теперь я должен идти. Я очень занят, и мне нужно многое сделать».
Когда царь выходил из хижины, поблизости не было Караяны; только служанка и лошадь одиноко стояли перед ним. Женщина поведала Пасенади, что Караяна взял меч, тюрбан и другие оставленные ему вещи – символы царской власти – и отправился к наследному принцу Видудабхе, чтобы короновать его на царство. Учитывая все то, что он только что сказал Готаме, старик, возможно, был не очень удивлен этим заговором между своим генералом и сыном. После терпеливого многолетнего ожидания Караяна воспользовался случаем, чтобы отомстить за своего дядю Бандхулу, бывшего командующего армией и председательствующего судью, которого Пасенади убил из страха, что он хочет свергнуть его. Старый царь понял, что ему остается только одно – проехать более трехсот километров к югу и просить политического убежища и, возможно, военной поддержки у своего племянника, царя Аджатасатту.