Стефан Каста
Зеленый круг
Стефан Каста
Зеленый круг
Дорогой читатель!
Меня зовут Ганс Энглунд. В детстве меня называли Щеглом. Вряд ли ты когда‑нибудь обо мне слышал, и, прежде чем я появлюсь в этой книге, пройдет немало времени. Собственно говоря, я – персонаж второстепенный. В детстве я продавал бумажные цветы к Первому мая. Да, тогда были приняты подобные вещи. Подозреваю, что именно так меня и втянуло в эту историю.
Теперь я человек пожилой. Живу в доме престарелых в пригороде, который когда‑то назывался Фогельбу. Раньше поблизости располагалась частная школа‑интернат. Полагаю, изначально это была спецшкола, но в духе того времени она приобрела эстетический уклон.
Историю, о которой ты собираешься прочитать, можно смело назвать самой странной из всего, что случилось со мной за всю мою жизнь. Как ты вскоре заметишь, она основана на реальных событиях и по большей части документальна. Однако это не делает ее менее странной. Скорее наоборот!
О том, что произошло, я размышляю до сих пор почти каждый день. Жизнь – сама по себе штука весьма странная. По‑моему, люди решаются рассказать о ней, лишь став такими же старыми, как я. Жизнь чудесна, но при этом совершенно непонятна. Я имею в виду сам факт того, что мы существуем. Что мы дышим, засыпаем, просыпаемся. Что там, в вышине, все еще дует ветер. Всё вместе – это словно сон.
Но что касается этой истории… Она меня не отпускает. Мысленно я постоянно нахожусь где‑то там, в потоке минувшего. И несмотря на то что все случилось давным‑давно, мне до сих пор кажется, что это было вчера. Или происходит сейчас.
Словно время ходит по кругу, возвращаясь вновь и вновь.
Поэтому я прошу тебя, прочти эту историю!
С уважением, Ганс «Щегол» Энглунд, старейший житель Фогельбу
Однажды во вторник, в начале ноября, в пригороде Фогельбу из школы бесследно пропали четверо подростков. Эта книга – попытка реконструировать произошедшие с ними события. В основу легли дневник и видеосъемка, оставленные подростками.
Предыстория
Есть круглый объект
Под названием мир.
Но нет самого круга.
Единственное,
Что могло заставить нас поверить в начало и конец, –
Это эллиптическое изменение курса.
Но сколько адов и взрывов ты бы ни выдумал –
Нет ни начала, ни конца!
И тебя с глумливой и просящей улыбкой –
Нет никакого «я»!
Гуннар Экелёф [1] (Перевод со шведского М. Конобеевой)
Воскресенье – день Солнца
Сегодня воскресенье.
Этот день недели такой тихий, каким может быть только воскресенье. Не знаю, как объяснить, но я это чувствую. Часы тикают медленнее. Пыль парит, но не падает. Ничего не происходит. Отчетливо слышно, как дует ветер. В ревущие будни его не замечаешь. Этот звук либо нравится, либо нет. Мне он никогда не нравился. Но сейчас к делу это не относится.
Итак, сегодня воскресенье.
Тихо. Мама смотрит по телевизору футбол, а папа сидит и шьет. Ха‑ха. Раньше я была бы не прочь пошутить. Но никто не шьет, никто не смотрит телевизор. Не те времена. Накануне снова шел дождь, и улицы затоплены. Все ходят в высоких резиновых сапогах или плавают на надувных лодках, если они есть. Кто‑то забаррикадировался в своем доме. По воде туда‑сюда шелестят вереницы грузовиков, в кузовах стоят добровольцы и бросают мешки с песком людям, которые взваливают их на плечи и уносят прочь. Некоторые еще не потеряли надежду. Остальные уже на все плюнули. Они поняли, что несколько мешков с песком ничего не изменят.
Да, такое вот воскресенье.
Мой папа лежит на крыше с подзорной трубой и наблюдает за птицами, а мама загорает топлесс на балконе. Вот так мы тогда жили. Рядом со мной были те, кто считал меня бриллиантом. Это слово мне очень нравится. Приятно, когда тебя называют бриллиантом, ведь это – драгоценный камень, алмаз с огранкой.
Итак, меня отпустили домой на выходные. Я должна вернуться в школу в воскресенье после обеда или в понедельник утром, в зависимости от погоды. Хотя похоже, что раньше вторника я не вернусь.
Я сижу и смотрю на грузовики, пытаюсь их сосчитать. Они похожи на пчел, то подлетающих к улью со своим грузом, то вылетающих из него. Не на муравьев, а именно на пчел. А вот добровольцы больше напоминают муравьев: тащат на плечах мешки с песком, пошатываясь под тяжестью своей ноши.
Никто не может сказать, как долго все это продлится. Чем закончится – тоже. Все мысли, приходившие в голову раньше, остались в прошлом. Настало время безмолвия.
Я лежу на кровати и вторые сутки без устали играю на компьютере, потому что меня достал этот покой, это тяжкое бездействие. Но я уже чувствую, что не могу погрузиться в виртуальный мир, выскальзываю из своего аватара, как змея, сбрасывающая кожу, и меня опять засасывает реальность.
Я думаю о Дэвиде Бекмане (или Бекхэме, как мы его называем). Я в него влюблена. Надеюсь, что он вернется в школу.
У Дэвида длинные темные волосы и карие глаза. Он загорелый, почти шоколадный, и в меру волосатый – в общем, настоящий мачо. Если представить себе обезьяну, но саму обезьяну убрать, то получится Дэвид. В него влюблены многие девчонки, но ему нравлюсь только я. Собственно говоря, это долгая история. Мы вместе с самого детства. Мы ходили в один детский сад. Когда я была маленькой, взрослые говорили, что я разговариваю со всеми на собственном языке. И я говорю на нем до сих пор, но теперь гораздо реже. Похоже, от моего языка все устали. Но мне кажется, это круто и смешно.
Слышу, как Пуфф, мой кот, почти бесшумно подкрадывается и запрыгивает ко мне на кровать. Я устала лежать в одиночестве, наедине со своей воскресной тревогой. После Дэвида я сильнее всего люблю Пуффа. Конечно, помимо мамы с папой, но они – другое. Ну ладно, я одинаково сильно люблю всех четверых. Это те существа, которые для меня что‑то значат, – они словно скрепляют и удерживают мой мир.
Я почесываю коту переносицу, так ему нравится больше всего. Он мурлычет и укладывается мне на грудь. Черно‑белый Пуфф с детства носит красную ленточку с бубенцом, чтобы распугивать воробьев. Но Пуфф этого не понимает и упорно на них охотится. Даже у кошек бывают свои странности. Смешно наблюдать, как толстяк Пуфф бежит, звеня бубенцом, словно грузовичок с мороженым, а воробьи уже давным‑давно разлетелись. Сейчас птиц почти не осталось. Кроме лебедей. Но их Пуфф боится. Да и я тоже, честно говоря.
Пуффу тринадцать с половиной лет. Это я придумала ему имя. Оно как нельзя лучше ему подходит.
Понедельник – день Луны
Я чувствую приход понедельника каждой клеточкой своего тела. Этот день начинается землетрясением и заканчивается похоронами, как я говорю. В тот момент, когда позабыты все дела и под утро спится особенно сладко, приходит этот день и орет прямо в ухо: «Подъем!» А я ему в ответ: «Зад с постели подними! Чисти руки! Вымой зубы! В воду ляжки! Причеши кудряшки!» Эти рифмовки я придумала, чтобы запутать и обмануть понедельник. Он подкрадывается, поверив, что я расслабилась так, что забыла собственное имя, – а я вскакиваю с кровати и кричу ему эти рифмовки. «Дрыхнешь как свинья», – говорит мне тогда понедельник. «Му‑у‑у», – отвечаю я ему. Понедельник смеется. Хотя иногда я говорю: «И‑и‑го‑го!», – совсем как лошадь, но у меня получается не очень‑то похоже.
Самый лучший понедельник из всех, что я помню, был, когда в школу‑интернат Фогельбу пришла Дина. Она приехала на такси. Ее мама была так занята, что не смогла ее привезти. Мама Дины – хирург, оперирует раковых больных, и в тот день у нее было несколько операций. Дина в черных джинсах и шикарной черной кожаной куртке. Я почти сразу же спросила, где она ее купила, но Дина рявкнула:
– А тебе не все равно, соплячка?
Я даже забыла, что это – понедельник. У Дины черные волосы, коротко подстриженные по бокам, и длинная челка, как штора, спадающая на глаза. У нее такая грудь, что, по словам Дэвида, хватило бы на всю школу. У него вообще пунктик на груди. Но у Дины не сиськи, как в желтой прессе, а скорее баклажаны, если вы знаете, что это такое. Это мои любимые овощи.
– Тебе придется дрессировать их, чтобы стояли торчком, – сказал Дэвид, уставившись на баклажаны.
– Ты, мелочь, лучше похвались тем, что у тебя в штанах, – ответила Дина.
Дэвид долго молчал, пока остальные рыдали от смеха. Возможно, тогда он уже понял, что за птица наша новенькая. Хотя на мгновение я поверила, что сейчас он это сделает – достанет и покажет, потому что Дэвид всегда отличался непредсказуемостью. Уж я‑то знаю, ведь мы встречаемся. Вскоре пришла Гун‑Хелен, наша энергичная директриса, обняла Дину, и они обе исчезли в приемной. Я сразу поняла, что Дина немного особенная. Хотя здесь почти все, кроме Дэвида, ну о‑о‑чень особенные.
Дэвид остался у дверей приемной. Я знала, что он будет стоять до тех пор, пока Дина не выйдет. Потому что упрям как осел.
– Пошли, Дэвид, – сказала я и потащила его в класс. – Урок вот‑вот начнется.
Но я никак не ожидала, что так начнется какой‑нибудь понедельник. Этот больше напоминал среду или пятницу. И я поняла, что это из‑за Дины. Поживем – увидим, что она такое.
Когда она вошла в класс, Бендибол посадил ее рядом со мной. Нам с Дэвидом больше не разрешают сидеть вместе, потому что мы не отлипаем друг от друга. По этой причине место рядом со мной свободно. Обычно Дэвид все равно садится со мной, но Бендибол сразу же подходит и стоит перед нами, скрестив на груди руки. Если он чертовски зол, его лицо становится пунцовым. Он стоит до тех пор, пока Дэвид не сдается, встает и ковыляет обратно за парту.
Это я придумала прозвище Бендиболу. Вы когда‑нибудь видели мячик для бенди, хоккея с мячом? Тогда вы должны знать, что он ярко‑красный. Таким же становится лицо нашего учителя, когда он злится. Собственно говоря, его зовут Эгон, он наш завуч и преподает шведский язык. Это один из моих самых любимых предметов.
Когда Дина села рядом со мной, я почувствовала, что от нее пахнет дымом. Я сказала, как меня зовут, поскольку считаю, что если люди не знакомы, то обязательно нужно представиться.
– Меня зовут Юдит Касперсон, – сказала я и протянула ей руку.
– Дина, – ответила она, но руки не подала. – Зови меня просто Дина. Мне так нравится. Так что, Юдит, ты встречаешься с этим малолеткой?
Не понимаю, как она нас так быстро вычислила, но Дина не такая, как все. Она очень умная. Я это знаю, ведь мы сидим вместе.
– Он красавчик, правда? – сказала я, но Дина так и прыснула. К ней сразу же подошел Бендибол.
– Если хочешь сидеть с Юдит, веди себя как следует, – прорычал он.
– Я хочу сидеть здесь, – сказала Дина. – Мне нравится Юдит.
Услышав это, я жутко обрадовалась. Так с этого дня мы стали подругами.
Дома у Дины жила собака, золотистый ретривер Плуто.
– А у меня кот по имени Пуфф, – сообщила я. – И я без него очень скучаю.
Но Дина сказала, что для нее это не проблема, потому что за Плуто есть кому присмотреть.
– Твой папа, да?
Но Дина покачала головой, и я на секунду увидела ее глаза за длинной челкой.
– Он работает в Жирапе, – сказала она.
Как вы можете догадаться, я ничего не поняла. Взглянув на мое вытянувшееся лицо, она рассмеялась и объяснила, что Жирап – это Париж наоборот. Тогда я тоже рассмеялась, а Бендибол вернулся и долго сверлил нас взглядом. Какая же она молодец, эта Дина!
* * *
После того как мы с Диной подружились, Дэвид снова стал проводить больше времени с Габриэлем, чему тот очень обрадовался. Мне было жаль Габриэля. Он ходил в одиночестве и просил всех оставить его в покое. Но мне‑то известно, что все дело в его стеснительности. На нем почти всегда коричневый берет и коричневая вельветовая куртка, придающие ему несколько старомодный вид. Порой кажется, что он из другой эпохи, века из девятнадцатого. Габриэль и Дэвид такие разные, но, видимо, поэтому они и подружились. Когда они вместе, все вдруг становится на свои места: Габриэль меньше стесняется, а Дэвид успокаивается.
– Вам стоит пожениться, – сказала Дина однажды, когда Дэвид и Габриэль шли, болтая о чем‑то своем. Они вечно заняты обсуждением каких‑то жутко важных, по их мнению, дел.
– Мы собираемся спасти мир, – обычно заявляет Дэвид, а Габриэль краснеет и кивает, подтверждая его слова.
Габриэль учится в Фогельбу так же давно, как и мы с Дэвидом. Животных у него дома нет. Мне его жаль. Он наверняка хотел бы завести какую‑нибудь зверюшку. Ему бы подошли рыбки или черепаха. Я говорила ему об этом. Но, как выяснилось, проблема была в родителях.
– Мы не можем держать животное в квартире, сказал Габриэль.
Его мама с папой вместе ездят на грузовике и работают дни напролет, а иногда и ночи. Но я считаю, что черепаха или рыбки не требуют особого ухода, ведь с ними не нужно гулять. У Габриэля есть младшая сестра Тора, она учится в городской школе. Тора помогала бы ему ухаживать за рыбками.
Габриэль мечтает стать режиссером. Его кумир – Ингмар Бергман. Слыхали такое имя? Габриэль смотрел все его фильмы по многу раз. В комнате у Габриэля стоит целая коробка с интервью Бергмана, в которых анализируются его фильмы. Иногда Габриэль вдруг останавливается и показывает пальцем на что‑то, чего никто из нас не видит. Затем подносит к лицу сложенные в кулак пальцы и смотрит сквозь них, словно снимает на видеокамеру. Через некоторое время он вскрикивает, пытаясь подражать голосу Бергмана и его манере говорить:
– Это было чертовски здорово, сорри.
Сначала мне было как‑то неловко. Но теперь меня это не смущает. Пусть делает что хочет.
В этом семестре мы должны подготовить видеопроект, и Габриэль нам помогает. Он изучил сотни сайтов, выбрал профессиональную видеокамеру, и школа заказала ее для нашей работы.
Комнаты Габриэля и Дэвида расположены в Синем крыле, но из‑за ремонта Гун‑Хелен предложила им пожить вместе. После ремонта у нас появится совершенно новое жилое крыло с бассейном, спортзалом и огромной террасой снаружи, где мы сможем отдыхать вечерами.
Нам показали проект пристройки и разрешили выбрать цвета комнат. Моя комната будет зеленой. Это мой любимый цвет. Но только не темно‑зеленый, а светлее. Мне не приходилось ни с кем делить комнату, хотя я бы с удовольствием пожила с Диной. Ей и еще двум девочкам‑художницам поручили расписать центральную стену в новом холле; эскизы почти готовы.
Сначала Дэвид с Габриэлем все свободное время проводили со строителями, пытаясь им помочь. Оба были уверены, что приносят пользу, хотя всем остальным было ясно, что они лишь путаются под ногами. Им позволяли носить зеленые доски для просторной террасы. Но когда Дэвид задел доской автомобиль Гун‑Хелен, их выгнали со стройки. Теперь им остается лишь сидеть неподалеку, делая вид, что они разбираются в вещах, о которых мы понятия не имеем. Мне кажется, они заранее выдумывают шутки, связанные с сексом.
Мы с Диной обе живем в Красном крыле, но довольно далеко друг от друга. По вечерам мне нравится сидеть у Дины в комнате, слушать музыку и наблюдать, как она работает над эскизами. Я не понимаю, как ей удается так здорово рисовать, и часто говорю, что ей точно суждено стать великой художницей. Дина поднимает на меня глаза и пожимает плечами. На уроках рисования она нередко сидит, скрестив на груди руки, жуя жвачку и уставившись прямо перед собой. Словно все, что происходит в классе, ее не касается. Словно она где‑то далеко. Когда я впервые увидела Дину в таком оцепенении, то порядком испугалась. Но теперь я знаю, что со временем это проходит. Просто ее нужно оставить в покое, наедине с самой собой. Именно так поступает наш учитель, Гусь. Но мне кажется, он просто понятия не имеет, что делать с Диной.
По‑моему, Габриэль влюблен в Дину. Завидев нас, он столбенеет и глазеет на нее. Как только он не понимает, что это заметно? Или воображает себя невидимкой?
– Кончай пялиться, ты, сорри! – шикнула я на него однажды, но до него не дошло. Парни вообще туго соображают. Габриэль хороший парень, но он должен понять, что Дина не желает с ним встречаться. Дина вообще не хочет общаться ни с кем, кроме меня.
Пятница – день Венеры
Самый мощный день недели – это пятница. «П» – это «полет», «приволье», «праздник». Дэвид знает кучу слов на букву «п».
– Проклятая пятница! – кричит он в коридоре. Пятница, воскресенье и понедельник – это яркие дни. О других можно и не упоминать. Обычно в пятницу я езжу домой. Домой к Пуффу! Он встречает меня у двери, трется о ноги, а я едва не роняю на него сумку. Дорогой мой Пуфф, не знаю, как бы я жила без тебя! Я бы обошлась без Дэвида, но не без Пуффа. Однажды я сказала об этом Дэвиду, и он сильно расстроился. Для него Пуфф – просто кот. Но это умный кот, поскольку иногда впивается когтями в руку Дэвида, когда тот пытается его погладить. Дэвид орет во все горло, прибегают мама с папой и начинают читать мне нотации. Дэвид часто гостит у меня по выходным. Но, бывает, он не может остаться. Говорит, что должен репетировать.
У Дэвида замечательный голос, он поет в хоре. Обычно этот хор выступает в церкви, а летом участвует в фестивалях. Но Дэвид нос не задирает. Своему таланту он почти не придает значения и воспринимает собственный голос как естественную часть себя. Мне кажется, он вообще петь не любит. Во всяком случае, не так сильно, как играть в футбол. Мы с родителями Дэвида с трудом уговорили его подать документы в интернат Фогельбу. Но в музыкальный класс он поступать отказался и просто репетирует с хором по пятницам после обеда.
Наши учителя тоже любят пятницу. Наверное, в учительской они едят торт или принимают наркотики, потому что выглядят веселее и спокойнее, чем обычно. Заметнее всех радуется Гусь. Я придумала ему это прозвище, потому что его зовут Мартин![2]Он самый популярный учитель в школе, потому что работает недавно и постоянно придумывает что‑нибудь интересное и веселое. Он общительный, спортивный, коротко стриженный, с загорелым лицом. У него есть девушка. Она иногда ждет Гуся у школы. Обычно они уезжают вместе на его джипе. Девушку зовут Анн‑Катрин, но я зову ее Ан‑Ка, Анка[3]. Гусь Мартин и Бабушка Утка! Ну и парочка!
Из учителей Гусь нравится мне больше всего после Бендибола. Но это другой случай. Бендибол – образцовый учитель, а Гусь – скорее хороший товарищ. Он ведет у нас рисование и искусство кино. Иногда он обнимает меня и говорит, что я его лучший друг. Я отвечаю, что у него ведь есть Бабушка Утка, и Гусь громко смеется – почти так же громко, как в первый раз, когда услышал мою шутку. А теперь у него есть еще и Дина. Но он ее словно не замечает. Изобразительное искусство не его конек. А еще мне кажется, что он слегка старомоден. Из‑за того, что любит фильмы. К тому же, по‑моему, он Дину побаивается.
Эта пятница выдалась дождливой. Вода в реке, текущей невдалеке от школы Фогельбу, все прибывала, и Гун‑Хелен все утро провела внизу, наблюдала за уровнем воды и беседовала с пожарной командой. По ее словам, школе ничего не угрожало, но одна из галерей, расположенная ниже по течению, подверглась нашествию крыс и поэтому была закрыта на санитарную обработку.
Строители, заливавшие фундамент для террасы, были вынуждены прекратить работу. Дэвид и Габриэль, глазевшие на бетономешалку, вернулись в здание. Они промокли до нитки.
Узнав, что я пригласила Дину к себе на выходные, Дэвид не на шутку встревожился.
– Ты можешь побыть с Габриэлем, – предложила ему я. – Вдруг вы придумаете, как остановить дождь?
Дэвид просиял и оживился. Когда умеешь обращаться с парнями, понимаешь, что с ними еще проще, чем с животными, поскольку они соглашаются на все что угодно. Дина предложила им придумать зонтик, но Дэвид, поразмыслив минутку, сказал, что зонтики уже изобрели.
– Я имела в виду большой зонтик, – сказала Дина, – такой, чтобы укрыть им всю землю.
Глаза Дэвида заблестели.
– Проклятая пятница! – завопил он и помчался искать Габриэля.
В эту пятницу Гусь хотел провести урок рисования на улице и сделать наброски деревьев, но увидев, как льет за окном, пожал плечами и сказал, что мы лучше останемся в школе и посмотрим хороший фильм. Габриэль просиял.
– Вау! – взвыл Дэвид и посмотрел на меня.
Мне тоже захотелось крикнуть «вау!», хотя, в отличие от Дэвида с Габриэлем, я не очень люблю кино. Мне вполне хватает реальной жизни. Но делать что‑нибудь не по расписанию – это такое удовольствие!
Фильм, который мы смотрели в этот день, был особенным – одна из самых ранних картин Бергмана, «Седьмая печать». Действие происходит в Средневековье. Главные герои – рыцарь и его оруженосец – возвращаются домой из крестового похода и видят, что их страна поражена чумой – ужасной болезнью, которую переносят крысы. От нее умер каждый третий житель. В поисках воды оруженосец отправляется в заброшенную усадьбу. Единственная выжившая там – служанка. Рыцарь позволяет ей отправиться вместе с ними в путь по опустошенной стране. Пытаясь отсрочить свой конец, рыцарь бросает вызов самой Смерти. Они сидят напротив друг друга и разыгрывают жуткую партию в шахматы.
Я не уверена, что поняла это кино. Скорее, он наполнил меня тяжелыми размышлениями. Голова у меня совсем закружилась. Я заметила, что Дина и Габриэль сидят словно в каком‑то пузыре, – обсуждают фильм, естественно. Габриэль, активно жестикулируя что‑то объясняет. Дина склонила голову набок и время от времени кивает.
– Другой фильм, Габриэль, – говорю я громким голосом.
Габриэль вздрагивает и растерянно озирается вокруг.
– Дина, какая же ты классная! – шепчу я ей.
– Это Габриэль классный, – отвечает она.
– Но он не настолько хорош собой, как Дэвид.
Дина смеется и смотрит на Габриэля – тот тоже смеется, я думаю, что уже давно не было такой замечательной пятницы.
Мы с Диной едем ко мне домой на такси, потому что мамы нет времени приехать и забрать нас. Дина впервые меня в гостях, и я жутко боюсь, что наш дом ей не понравится. Дом, в котором живет сама Дина, гораздо просторнее.
Но по этому поводу она ничего не говорит. Здороваясь с папой, Дина не подает ему руки. Теперь‑то я знаю, что она никогда не пожимает руку, но тогда это казалось странным. Затем она берет Пуффа – тот мурлычет и устраивается у нее на руках.
– Ты ему нравишься, – говорю я. – Иначе он бы не позволил взять себя на руки.
Дина уткнулась лицом в шерсть Пуффа.
– Я ненавижу людей, – говорит она.
– Что ты имеешь в виду? – удивленно спрашиваю я.
– То, что сказала, – отвечает она. – Я просто ненавижу людей.
Суббота – день Сатурна
Суббота – день классный. Ласкающий, дружелюбный, красивый. В теле еще чувствуется присутствие пятницы, но ее звон становится все тише, и вот наступает долгожданная суббота. Именно суббота – день отдыха, не воскресенье. В субботу жизнь просыпается, в воздухе витают мысли, пробуждаются идеи, люди чем‑то заняты, строят планы, ходят по улицам, сидят дома, и все это происходит в более спокойном темпе. Суббота – мягкий день.
Мы с Диной сидим в саду. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Дина читает книгу, а я снимаю с Пуффа клещей. По ночам он гуляет, а утром возвращается весь в клещах. В это утро я уже сняла с его шеи и головы четырех, а сейчас нашла еще одного в складке под левой передней лапой. Этот клещ довольно крупный – наверное, мы пропустили его вчера. Мама с папой ищут клещей хуже меня. А еще я лучше всех умею их удалять. Важно, чтобы клещ вышел весь, целиком, вместе с головкой. Я не пользуюсь никакими инструментами. Просто подцепляю насекомое ногтями и осторожно, но решительно его выкручиваю. У меня всегда получается. Мама говорит, что я лучший в мире снимальщик клещей! Вполне возможно, что это так.
Я чувствую, что Дина больше не читает, а сидит и наблюдает за мной. Я подцепляю клеща и выкручиваю его. Раз – и он у меня в руке! Это легко, когда они такие крупные. Я показываю клеща Дине. Она вздрагивает от отвращения и вскакивает.
– Выброси его! – кричит она.
Я смеюсь.
– Ты боишься клещей?! – я с трудом могу поверить, что Дина испугалась такой мелочи, как клещ.
Я подношу насекомое к ее лицу. Пуфф демонстративно спрыгивает с моих коленей и с раздраженным видом нас покидает.
– Поцелуй его! – говорю я. – Его никто никогда не целовал.
Дина громко взвизгивает и отбегает от меня подальше. Я бегу за ней, и мы с воплями носимся вокруг садовой мебели.
– Что случилось? – кричит папа.
Я слышу в его голосе тревожные нотки.
Мы с Диной останавливаемся и смотрим вверх на крышу. Я поднимаю клеща.
– Он хочет, чтобы его поцеловали, – говорю я, – а Дина трусит.
Я подношу клеща к губам и крепко его чмокаю.
– Ням‑ням, – говорю я.
Дина снова вопит.
– Фу, какая гадость! – подвывает она.
С крыши доносится папин смех.
– Где мама? – кричит он.
– Развлекается с соседом! – кричу я ему в ответ.
Больше папа ни о чем не спрашивает. Я вижу, как он снова ложится на черепицу. Дина прикуривает сигарету вишнево‑красной зажигалкой.
– Дядя Хассе, – говорю я ей и киваю в сторону соседнего дома.
На балкон выходит мама с телефоном в руке.
– Что вы делаете? – спрашивает она.
– Ничего, – отвечаю я. – Просто Дина боится клещей.
Мама смеется.
– Дина, я тоже их боюсь! – говорит она. Потом задирает голову и кричит: – Аксель, ты проголодался?
– Сначала разберусь с черепицей.
– Обед будет готов через пять минут.
Мы обедаем в саду. Мама накрыла на веранде. На столе – рулон бумажных полотенец, кончик вяло колышется на легком ветерке. Мама приготовила омлет с нарезанной кружочками картошкой, маслинами и вяленой свининой. Даже нашла где‑то помидоры и выложила их по краю блюда. Вкусно, но лучше бы вместо картошки были баклажаны.
– Омлет по‑крестьянски, – сказала мама Дине, вынося блюдо. – Надеюсь, тебе понравится.
По‑моему, странное название, ведь никаких крестьян у нас за столом нет. Дина кивает. Через некоторое время с крыши спускается папа и отряхивает джинсы. Вокруг него поднимается облако красноватой пыли.
– Аксель, – вздыхает мама, – неужели так сложно отойти в сторону?
– Будет чертовски здорово! – говорит Дина.
– Ты так считаешь? – спрашивает папа и, прищурившись, смотрит на крышу. – Надеюсь, теперь они лежат достаточно плотно.
Папа отматывает длинную полосу полотенец и вытирает с лица пот.
– Что ты читаешь?
Дина протягивает ему книгу.
– Интересно?
Дина кивает и улыбается. Они с папой нашли друг друга.
– Можете взять ее почитать. Я почти закончила. Она быстро читается.
– С удовольствием, – говорит папа. – Очень мило с твоей стороны.
Мама встает из‑за стола.
– Подождите, – говорит она, – я схожу за фотоаппаратом.
Через некоторое время она выходит, неся в руке фотоаппарат с серебристым корпусом.
– Мы купили его на днях, но еще ни разу не пользовались.
Мама наводит на нас объектив, прищуривается и улыбается. «Щелк!» – раздается в ту же секунду.
– Как здорово! – восторженно кричит она и передает фотоаппарат нам с Диной. – Первый снимок!
Я смотрю на маленький экран. Вижу Дину, папу и себя, омлет по‑крестьянски, развевающийся конец бумажных полотенец, книгу Дины, папину газету с кроссвордом, аккуратно сложенную пополам, голубые кисти сирени у нас за спиной, а за ними – фрагмент сада с красными и желтыми искусственными цветами на металлических стеблях. Я впервые вижу картину, от которой словно пахнет сиренью. Сегодня необычайно хороший день. Настоящий предвестник лета! Разве что‑нибудь может пахнуть лучше сирени? Это один из последних цветков, оставшихся у людей. Поэтому неудивительно, что я забыла о запахах и вспомнила о них лишь сейчас, держа в руке фотоаппарат. Наверное, Дина почувствовала то же самое. Ведь она впервые у нас в гостях.
Вечером мы лежим и болтаем. В доме тихо. Папа разгадывает кроссворд. Мама смотрит телевизор. Субботнее спокойствие. Пуфф растянулся на кровати Дины и мурлычет. Предатель! Почему всем нравится Дина? Но тут я вспоминаю, что это просто потому, что она моя подруга.
– Ты мне нравишься, Юдит, – говорит Дина.
– Несмотря на то что веду себя как малолетка?
Дина мотает головой.
– Ты не такая, как все.
– А разве не все «не такие»? – спрашиваю я. – Ведь все не похожи друг на друга.
Дина снова качает головой. Она медленно гладит брюшко Пуффа. Он очень доволен.
– Нет, – говорит она. – Многие не такие. Я ненавижу это время. Наш мир катится к чертям, Юдит.
Я долго молчу, потому что не совсем понимаю, что она имеет в виду.
– Ты говоришь прямо как Бендибол, – наконец произношу я. Это единственное, что мне приходит в голову.
Вторник – день Марса
Пожалуй, я перескочу через несколько дней. Думаю, вы понимаете почему. Какой смысл их все перечислять? Они и так вам знакомы, ведь правда? Бендибол утверждает, что это лучшие дни. Больше всего на свете он любит будни, которые просто приходят и уходят, не принося с собой никаких событий. «В них заключена вся поэзия жизни», – сказал он однажды. Я ничего не поняла, но, по‑моему, звучало это как‑то вымученно. Когда я поделилась с ним своим мнением, он посмотрел мне в глаза и вздохнул: «Жизнь – это сон, Юдит. Сон с твоим участием. Разве это не чудо?»
Теперь я смотрю на это иначе. Если бы я тогда знала то, что знаю сейчас, я бы крепко его обняла и сказала: «Бендибол, ты гений! Ты разгадал тайну жизни!» Подумать только – ответом стал обычный вторник. Всего семь букв. В чем смысл жизни? Никогда бы не догадалась, что это – вторник!
Бендибол выглядит не как обычный преподаватель шведского языка. Он высокий и крупный, очень мужественный. Осанка как у швейцара. Но у него добрые и немного грустные глаза и прямой лоб. Одет он всегда старомодно: мешковатые бежевые брюки и желтая или зеленая клетчатая рубашка навыпуск. Он мил как медведь Балу, но когда сердится, его лицо становится красным как стоп‑сигнал.
Бендибол без ума от Гуннара Экелёфа – если, конечно, вам известно, кто это такой, – и сыплет цитатами из его стихов. «Я живу в другом мире, но ведь и ты живешь в том же самом», – может сказать он, увидев меня в коридоре ранним утром. «Заберите меня отсюда!» – подумала я, встретив его впервые. Сейчас все наоборот. Когда слышишь эту фразу достаточно часто, она уже не кажется странной и непонятной, тебе словно открывается нечто новое, этакая дверь в другое измерение. Это до того здорово, что волоски на руках встают дыбом!
Мне бы тоже хотелось стать писателем. Написать что‑нибудь новое, ни на что не похожее. Я размышляла: не к этому ли пытался подвести меня Бендибол? Иногда он говорит, что у меня есть дар: «Ты можешь писать, Юдит». Но я не знаю. Не чувствую, что моих слов хватит, чтобы описать все, о чем хочу рассказать.
Этот день, этот унылый вторник, начался действительно скверно. Всю ночь накануне Дэвид Бекхэм слал мне эсэмэски, но я ни на одну не ответила, потому что иногда просто не в силах выносить его треп. Утром Дэвид встречает нас с Диной и устраивает скандал.
– Чертова шлюха! – вопит он так, что эхо разносит его крик по всему коридору.
Он твердит, что я шлюха, снова и снова. Его глаза пылают ревностью. В коридоре, кроме нас, никого. Я просто стою и слушаю. Бывало и хуже. Но вдруг терпение лопается у Дины – она подходит к нему и с размаху бьет прямо в лицо. Не знаю, что произошло, – ее словно молнией ударило. Она рассвирепела. Дэвид Бекхэм пошатывается и замолкает. Он изумленно смотрит сначала на меня, затем на Дину. Тут она бьет его снова. Звук удара эхом разносится по коридору. Я вижу, как у него из носа течет кровь. Еще удар, и еще один. Дэвид Бекхэм падает на колени и хватается руками за лицо. Его пальцы краснеют от крови. Дина пинает его, и он валится на бок.
– Проваливай ко всем чертям, Дэвид Бекхэм! – кричит она.
По коридору бегут ученики.
Дина просто обезумела. Она уже собирается снова наброситься на Дэвида с кулаками, как внезапно чьи‑то сильные руки крепко хватают ее и оттаскивают в сторону.
– Дина, успокойся сейчас же!
Я слышу голос Бендибола. Вижу, как к нам на всех парах несется Гун‑Хелен. Пронзает нас с Диной острым, как осиное жало, взглядом, присаживается около Дэвида и обнимает его.
– Он первый начал! – кричу я.
– Успокойся! – говорит Бендибол.
– Как ты, Дэвид? – спрашивает Гун‑Хелен.
Дэвид медленно отнимает руки от лица. Пристально смотрит на кровь. Потом на меня.
– Чертова шлюха! – кричит он, но уже не так уверенно, и заходится истерическим плачем…
Четверг – день Юпитера
Какой сегодня день? Кажется, четверг… Разве это важно? В любом случае это совершенно другой день, поэтому он вполне может быть четвергом. Ведь четверг ненамного лучше, чем унылый вторник. Габриэль с Диной сидят в кафетерии и болтают. Я возвращаюсь из кабинета Гун‑Хелен. Мы «побеседовали», как она это называет. Хорошо, что Гун‑Хелен понимает, как обстояли дела на самом деле, что Дэвид начал первым. Хуже всего, что теперь я считаю Дэвида полным дерьмом – не собираюсь даже смотреть в его сторону. Я знаю, что он раскаивается. Знаю, что он не так уж виноват. Дэвид просто такой взбалмошный. Похоже, я уже об этом упоминала. Но сейчас и это не помогает. Я вижу Дину и Габриэля вместе и понимаю, что так и должно быть. Они сидят голова к голове и, кажется, совершенно растворились друг в друге, в своей беседе. Скорее всего, обсуждают какой‑нибудь фильм или лежащую на столе книгу. Габриэль любит обсуждать фильмы и сцены из них, а книга для него – лишь прелюдия к любимой теме. Теперь я понимаю, что у них с Диной немало общего.
– Привет, – говорю я.
Они неохотно отвлекаются от своего «семейного» счастья.
– Как все прошло? – спрашивает Дина.
– Всё о'кей, – отвечаю я. – Гун‑Хелен знает, что это виноват Дэвид.
– Его оставят?
– Само собой.
Становится тихо. Мне кажется, что следующий вопрос кружит над нами в воздухе, прежде чем Дина задает его.
– А меня?
Я пожимаю плечами.
– Не дергайся. Я же рассказала, как все было на самом деле.
Дина вопросительно на меня смотрит.
Я догадываюсь, о чем она сейчас думает. После ссоры с Дэвидом она рассказала мне о себе. О том, что подвержена перепадам настроения, которые не в силах контролировать. Когда она начинает злиться, любая мелочь может довести ее до такого бешенства, что ей хочется лишь бить, бить и бить… пока что‑нибудь не разобьется. Но иногда агрессия Дины направляется против нее самой. Тогда в ней словно рвется невидимая струна. Звуки замолкают. Жизнь теряет смысл. Однажды она чуть не покончила с собой. Скальпелем своей мамы. Я не стала рассказывать об этом Гун‑Хелен. Хотя наверняка она в курсе.
Я встречаюсь взглядом с Диной и медленно качаю головой.
– Жаль, что все так глупо получилось, – говорит Габриэль.
– Ты поговоришь с Дэвидом? – прошу я его.
– О'кей, – отвечает Габриэль, а сам смотрит на Дину. Внезапно до меня доходит, что они хотят поговорить совершенно о другом. Какое‑то время они сидят молча.
– Мы организовали тайное общество, – наконец говорит Дина.
Сперва мне кажется, что я ослышалась, – даже для меня, с моей богатой фантазией, это прозвучало как‑то странно.
– Тайное общество? – повторяю я с сомнением.
Габриэль кивает.
– «Зеленый круг», – объявляет он торжественно.
– Если хочешь, можешь к нам присоединиться, – говорит Дина.
– Вот как? Ну спасибо. И чем же занимаются в этом обществе?
– Мы читаем.
– Книги?
Дина и Габриэль кивают:
– В том числе.
Я на секунду задумываюсь, а затем говорю:
– Сейчас у меня нет времени много читать.
– Не страшно, – отвечает Дина. – Это скорее дискуссионный кл