Отиа Иоселиани
Шесть старых дев и один мужчина
Комедия в двух частях
Действующие лица
Н и н е л ь. Э к а. Марго. Ма р ех. Жозе.
И я. Миту а.
Часть первая
Картина первая
За окнами просторной комнаты деревенского дома — заснеженные деревья. В комнате четыре железные кровати, стол, старомодный платяной шкаф с большим зеркалом. В углу жестяная печь, возле которой аккуратная поленница. В дверях, пятясь задом, появляется Митуа. За ним, нагруженные дорожными сумками, чемоданами, лыжами, гитарой, портативными японскими радиоприемниками, входят шесть подруг — Э к а, Марех, Нинель, Ия, Жозе и Марго.
М и т у а (потирая руки, старается не продешевить). Вот она вся, какая есть... ни больше ни меньше... Какая ни есть — вся тут... (Двигает к стене кровать, старательно охорашивает ее.) Чем богаты, тем и рады!
Девушки разглядывают комнату. Ия тотчас подбегает к зеркалу, Жозе не отстает от подруги, бросая горделивый взгляд на свое отражение.
М арго (грустно глядя на небо, как бы самой себе). «Смотрите, что за небо, Как высоко, как немо!..»
Нинель (падает на кровать, которую только что оправлял Миту а). Ну, девочки, я без ног. Отсюда вы меня уже никуда не сдвинете... Не могу больше, выдохлась.
Митуа осклабился, слова Нинель вселили в него надежду.
Э к а (громко и бесцеременно). Нинель понравилась комната? Или ее очаровал хозяин?
И я. Думаю, что и то и другое.
Ж о_з_е. Комната тут ни при чем, все дело в хозяине.
Нинель. Ой ради бога, перестаньте, девочки! И я (напевает). «Хозяину веселому...».
М а р е х. Он, между прочим, не заставляет нас. Дело добровольное: если, говорит, хотите...
Э к а (оглядывая Митуа). Ого! Если такой захочет применить силу, нам и вшестером с ним не справиться...
Нинель (поднялась, села на кровать). Перестань, пожалуйста, не то еще приснится ночью...
Митуа (волнуется, хочет сдать комнату). Вот и все... Чем богаты, тем и рады...
Эк а. Язык-то каков, а? Язык... С таким красноречием речную гальку можно выдать за самоцветы.
Нинель Волнуется, бедняжка, комнату сдать хочет.
Эк а. Одну такую, как ты, этот бедняжка уже переварил. Поглядеть на него — еще двух запросто переварит.
Жозе. Не завидую той, которая отдаст себя ему ~ на съедение.
Нинель (наивно). Ну почему же... Кому что нравится...
И я. Девочки, кажется, здесь назревает серьезный роман!
Ж_о_з_е (высокомерно взглянув на Митуа). Да поможет им бог!
Марго. Любовь слепа, «лишает она разума мудрейших».
Нинель. Как же вам не совестно! Что скажет о нас этот человек!
Марех. Что скажет?.. (К Митуа.) Что скажете, хозяин?
Митуа. Чего говорить-то? Сперва вы скажите, а потом уж я.
Э к а. Нам очень нравится.
Жозе. Мы в восторге!
И я. Лучше и быть не может!
Митуа. Ну, коли так нравится...
Нинель. Он ведь о комнате спрашивает. Зачем же человеку голову морочить.
Жозе. Вшестером, пожалуй, мы здесь задохнемся.
И я. Вот если бы еще одна комната...
Нинель. Да нет же, комната совсем не маленькая...
Жозе. Но одна.
И я. А нам лучше бы две.
Нинель. Ну, не знаю. Только тащиться еще куда-то я не в силах, честное слово; ноги не несут. (К Митуа.) Простите, пожалуйста! (Снова ложится на кровать.)
Марго. И то правда. Мы ведь не на век здесь поселяемся. Не все ли равно, где переночевать ночь-другую?
Нинель (приподнимает голову). Вот спасибо, Марго! Дай бог тебе счастья!
Марго. Положим, о счастье говорить поздновато, Нинель!
Митуа (обиженно). Чудные какие-то. Та говорит «в восторге», эта — «задохнемся», та говорит — «не маленькая», эта — «лучше бы две». Не пойму я вас. Подходит — под-
ходит, не подходит — не подходит. Я свое сказал: все, что есть, — вот оно. Буду я теперь посреди зимы дом ради вас разбирать да заново перекладывать, чтобы пошире да повыше! Делать мне больше нечего... Я тут жизнь собираюсь прожить, а вы две недельки не переночуете?
М а р е х. Вот вам и молчун! Слыхали, как отчитал!
И я. Как градом обсыпал...
Н и н е л ь. По-моему, он прав.
Ми ту а. А то как... Крыша не протекает, с полу не поддувает, от дождя и снега защищены. Вот еще две лежанки соображу, ложитесь себе и... Кхм, ну да, ложитесь, говорю, и спите. (К Жозе.) Задохнешься, говоришь? А ты койку к окну подвинь; душно покажется — отвори: такой воздух к тебе войдет, что хотела бы лучше, да не бывает, за каждый вдох заплатить не грех.
Марех. Нинель самая женственная из нас и, судя по всему, чутье не подвело ее.
Нинель. Ладно, Марех, будет тебе!..
Митуа. Ишь, неженки!.. Если вы такие недотроги, хотел бы я знать, как с вами мужья-то... Я говорю, как вы замуж повыходили?
И я. Вот вам, получайте!
Эк а. А мы мужей как перчатки меняем. Каждая уже по три, по четыре сменила.
Митуа. Вот и эту комнату скоро смените.
Нинель (Эке). Ну зачем ты так. Он же все за правду принимает.
Митуа. Не пойму я вас никак...
Марех. Если начистоту... Хотя тебе-то, я думаю, все равно?
Митуа. Почему же это мне все равно? Чудная какая, по-твоему, мне не интересно знать, кого под свой кров впустил?
Марех. А если интересно, так знай, что мы все незамужние.
Эка. И обзаводиться мужьями не собираемся.
Митуа (пораженный). И никогда не были?
Жозе, Представь себе — нет.
М и т у а (все более удивляясь). За всю жизнь?!
Эка (передразнивая его). За всю жизнь.
Митуа (оглядывает всех). Ни одна из шести?
Ия смеется, Марех и Марго улыбаются.
Ни одна?! И я. Ни одна.
М и т у а. Из всех шести ни одна?! Нинель (сокрушенно). Ни одна. Ни одна.
М и ту а. Не верю.
Эка. Уж как-нибудь поверь, сделай нам такое одолжение.
Жозе. Вот еще! Не хватало отчитываться перед **ним.
И я. Действительно!
Жозе. Что за замашки! Пошли отсюда! Нинель. Ой, куда еще идти? Я больше не могу! Марго. В самом деле, чего нам еще надо?
Митуа. Постойте, люди... То-то я смотрю.. Не-ужто ни одна из вас, а?!
Жозе. Вот и толкуй тут с ним!
Митуа. Так-таки ни одна? (Вглядываясь в лицо каждой из них.) Люди добрые, что же это делается на белом свете, а?! Какие цветы увядают?! Без радости, люди добрые, без души, без веселья! Куда ты смотришь, господи!
Марго. Ну и ну...
Нинель. Такими уж непутевыми мы уродились.
Марех. В общем-то он прав, только сейчас не время об этом.
Митуа. Господи, какие райские розы отцветают, господи!
Эка. Эй, эй, хватит!.. С какой стати он тут распинается!
И я. Нашелся тоже — учитель жизни!
Эка. Насколько мне известно, мы пришли сюда не за сомнительными наставлениями.
Жозе. Только этого нам не хватало!
Миту а. Вот смотрю я на вас, да? Смотрю я на вас, и такое со мной творится!.. Ей-богу! Что же это делается, люди добрые, а? Слыханное ли дело, ниву спелую не жать, не обмолачивать; гроздья наливные без давиль-НР! вялить; яблоки румяные на компот высушивать. Слыханное ли это дело!.. На кишмиш и компот, господи!!!
Жозе. Такое мне родные братья не смеют ска-зать... (Хватает чемодан.) Посади свинью за стол, она и ноги на стол.
И я. Надо же, до чего мы дожили! Какой-то мужлан о нас разглагольствует! (Тоже хватается за чемодан.)
Марго. Стойте, пусть говорит! Он — как сама земля. Не знаю, чем вы возмущаетесь. Мне в его словах слышится голос земли.
Нинель. Он же о нашей невеселой доле говорит.
Марех. Никто другой так открыто нам этого не скажет. Хотя для меня ничего нового в его словах нет.
Нинель. Люблю тебя, Марех, за прямоту.
Эка. Ему только вашей поддержки недоставало, и без того брякает что на ум взбредет.
Митуа. Какие гроздья — на кишмиш, краснощекие яблоки — на сушку! Куда ты смотришь, господи!
ЖозеЯ не намерена выслушивать оскорбления, да еще от кого!
И я. Вот именно: от кого! Когда об этом говорят мои друзья, к примеру, доктор философии Варлам... вы с ним познакомились у меня, на рождении. Помните, что он наплел в своем тосте? Меня до сих пор смех берет... Или мой троюродный братец Бадри Чанту-ришвили, музыковед. А еще...
М а р г о. Погоди. Ия, так хорошо и так исренне нам этого не скажет ни академик, ни поэт. Бога ради, Жозе, поставь свой чемодан, от-
дохнем немного, куда нам спешить, уйти никогда не поздно.
Марех. Останемся совсем. Здесь хоть не соскучимся. А если наш хозяин иной раз не поскупится на самобытный комплимент, тоже не беда.
Нинель. Не знаю, девочки... В Бакуриани мы не захотели: там сейчас чуть ли не весь Тбилиси, и все молодежь, девчонки—мальчишки, нам там делать нечего. Решили в деревушку поглуше забраться. Забрались — и что? День-деньской бродим от калитки к калитке, и ничего-то нам не нравится: то детворы полно, то дом в низине стоит, никакого вида, а там все хорошо, да кто-то опередил нас — занято. Я вот что думаю: останемся здесь, заплатим этому человеку, как столкуемся. А там — наше дело, не захотим, так и вовсе ему на глаза не покажемся.
Э к а. Пропади он пропадом!
М и т у а. Зачем же так!
Э к а. А вот затем же... (К Митуа.) Кто ты такой и какое тебе до нас дело?
Митуа. Мужчина я, мужик!
Ж о з е. Мужик! (Сморщила нос, посмотрелась в зеркало. Горделиво вскинула голову.)
И я. Девочки, ей-богу, вы меня с ума сведете. Марго, что с тобой, наконец! (Раскрывает сумку, подходит к зеркалу.)
Марех. Мы, конечно, можем уйти отсюда. И дела ему до нас нет. Но в его словах, несмотря на их грубость, есть истина.
Марго. Я не заметила никакой грубости. По-моему, он прекрасно выражает свою мысль.
Нинель. И очень верно обрисовал наше положение.
Э к а. Помолчи, Нинель. Я чужим умом жить не собираюсь.
Жозе. А тем более — слушать каждого встречного.
И я. Вот уж точно!
Марго. Но от этого в нашей жизни ничего не изменится. К несчастью, мы воображаем, что прожили ее, как положено.
Э к а. Я, во всяком случае, прожила не хуже, чем любой мужчина, и так буду жить впредь. Не вижу, чем они выше нас. А если я не ложусь с ним в постель, так от этого, вы думаете, я хуже сплю?
Нинель (наивно). А все-таки трудно одной... (Смущается и, прикусив язык, умолкает.)
Митуа. Да, но зачем же так?.. За что? Почему?
Эка (зло). А затем, за то и потому, что лучше спать с медведем, чем с таким, как ты.
Жозе. Я бы такому и матраца не постелила бы.
Нинель. Ой, в такую погоду да без матраца?
Марех. Что с вами, девочки? Этот человек выражался не в пример вежливей.
Марго. Виноградом и розами нас величал.
И я. Тебя послушать, так его речи — образец поэзии и остроумия.
Марго. Очень даже умные речи.
Марех. Ладно, хватит. Давайте решать, остаемся мы или нет?
Нинель. Ой, остаемся, остаемся... Куда еще теперь потащишься?
Эка. Ну еще бы! Ты так устала баюкать своих племянников и стирать их пеленки, что в любом чулане на любом топчане уснешь.
Нинель. Эка, милая, чем же мне еще жить?
И я. У тебя и своих дел хватает.
Нинель. Так-то оно так... но родные они мне, понимаешь? Моя плоть и кровь. Даже будь у меня свои, — и тех и других стану любить одинаково.
Эка. Твое дело — школа, учебники. А племянников пусть баюкает и обстирывает тот, кто потрудился произвести их на свет.
Митуа. А сами-то вы как?
Ж о з е (с досадой, почти брезгливо). Ну что мы сами, что мы сами?!
Митуа. Да вы-то, вы-то горе вы мое!
Эка (с раздражением). Ты что же, вообразил, если женщина не в твоей постели, так уж у нее и жизни нет?.. На тебе что ли свет клином сошелся?
Митуа. На мужчине, дорогая, на мужчине!
Марех хохочет. Нинель простодушно смеется, Марго грустно улыбается.
Ж о з е (оскорбленная, направляется к дверям). Так нам и надо. Мы не то еще заслужили.
И я. Поделом нам!
Митуа (становится у двери). Вот чудачка! Чего же ты кипятишься? Посмотришь на тебя, сразу видать, баба образованная, наукой полна голова, а вроде первый раз слышишь, что свет на мужике клином сошелся. (Многозначительно.) Как мужик бабой си " лен, так баба мужиком крепка.
Жозе. Философия первобытного человека.
Э к а Животное.
Марех. Ты не права. Он говорит о семье, о ро-ли и призвании матери.
Марго. О природном призвании...
Нинель. По-моему, женщина прежде всего должна быть матерью.
Эка. Кто тебе это внушил?
Марго. Тут и внушать нечего. Вполне естественная мысль.
Эка. Ну уж нет!.. Говорят, что мужчина поработил женщину. А я уверена, что мужчине это не под силу. Такие, как вы, сами позволили поработить себя. Более того — добровольно пошли в рабство.
Жозе. Ох, как жаль, что сейчас не матриархат!
родись я в те времена, семерых бы держа
ла подле себя, и не таких (доказывает на
Митуа), а из тех, что воображают о себе
бог знает что. И даже взглядом не удостои
ла бы! х
Митуа. Почему, душа моя? Зачем — рабство? Зачем — вражда? Разве без этого нельзя? Полюбовно, душа в душу, целованьем да милованьем. Где лад, там и клад. А как же! Царство небесное моей благоверной, сколько в ней тепла было, все мне оставила: сколько от меня ласки знала, всю с собой забрала. Меня не обделила, да и себя не обидела. Так я говорю? Вон и дитя растет-подрастает в память той любви, мне — надежда, материнской любви —продолженье.
Марго. Говорите, говорите...
Нинель. Как душевно он говорит, правда, Маргоша?
Митуа. Или непонятно что в моих словах?.. Вот уж точно — чудачки! Да ежели вы вшестером на солнце взглянете — затмите солнце, право слово, затмите! Любая из вас любому мужчине жизнь украсит. Гляжу я на вас, слышите? Гляжу я на вас, а сам весь огнем горю, ровно подпалил меня кто со всех концов. Может, удивитесь моим словам и «почему» спросите? Да потому, что мужик я — и все тут... А вы развели, понимаешь, трали-вали. То вам не так, да это не эдак... Тут, брат, не до разговоров!
Марго. Не думаю, чтобы кто-либо из поклонников объяснялся нам так страстно.
Жозе. Только его объяснений мне недоставало! Слава богу, наслышалась!..
И я. У меня седина в голове от этих объяснений.
Нинель. А я ничего подобного не слыхала.
Марех. В иной ситуации, пожалуй, и не устоишь...
Нинель (сконфузившись). Ой, ну тебя, Марех!..
Митуа. А как иначе-то, вот чудачка! Человек же ты, из плоти и крови. Развела тут антимонию, все тебе не по душе, говоришь, а сама, как уголек в сухостой подброшенный. И ветерка не надо... Бессердечная ты, что ли? Ни жалости в тебе, ни сочувствия! Я разное мелю, ведь не вру. Не впервой тебе речи ласковые выслушивать? Мольбы и просьбы, говоришь, твои локоны посеребрили? Для чего же ты ушко свое распрекрасное так приучила да приструнила, что слова любви слышатся ему рокотом камней? Зачем в черные как смоль кудри седину преждевременную вплела? Лучше услышь те слова и поверь им. Возьми да и поверь!
Ж о з е. Нет, вы слышите, что он несет?
И я. Может, я и ему должна поверить?
Нинель. Ну зачем? Ему ты ничего не должна.
Марго (с улыбкой). Не волнуйтесь, речь не о нас. Или, вернее, не только о нас.
Марех. Он вовсе не имел в виду именно Жозе и Ию.
Э к а. Кого бы он ни имел в виду, ему не мешает укоротить язык.
Марех. Решено, мы остаемся.
Марго. Никуда я отсюда не уйду.
Нинель. Вот спасибо, девушки!
Эк а. Я не намерена выслушивать эти витиеватые проповеди.
Жозе Я тоже пока что не потеряла самолюбия.
И я. И я не хуже других.
Марех. Хозяин!..
Митуа. Митуа.
Марех. Уважаемый Димитрий...
Митуа. Почему Димитрий? Митуа — и ладно.
Марех. Хорошо, пусть так. Теперь ступай, пожалуйста, и позаботься еще о двух койках. Остальное потом обговорим.
Митуа. Я-то пойду и койки вам соображу, но как же так, а?.. Так не по-людски, а? Так без души!.. Без радости, люди добрые, без веселья... (Уже в двери.) Как же без мужика-то...
Картина вторая
Та же декорация. Стол уставлен яствами. На тахте, обложенная подушками, увенчанная венком из еловых веток, устроилась И я. Во главе стола сидит тамада — Э к а. Подруги — в полном сборе. Все вместе ладно, красиво поют. Жозе и Ия играют на гитарах. Несмотря на общее старанье, веселья мало, девушки скучают.
Марго. Подружки! Милые вы мои! Перестаньте. Умоляю, перестаньте. Сто раз пето-перепето, не могу больше...
Марех. И то правда. Может, новую какую споем?
Жозе_ (откладывает гитару). Новую! А где ее "возьмешь, новую?
И я. К счастью, песня не плащ, и не отрез на платье, ее в магазине не купишь.
Марех. Ты так говоришь, будто в магазине можно купить что-нибудь приличное.
И я. Отчего же? По знакомству все можно достать.
Жозе. Надо только чуточку побеспокоить себя...
Нинель. Эх, милая Жозе, тебе легко говорить... А другим? Вот, к примеру, я: сколько я себя ни беспокою,— результат один... А тебе стоит появиться в магазине, так продавцы тут же превращаются в фокусников — все, что хочешь, для тебя добудут.
Э к а. Вот что такое мужчины! Покажи им хорошенькую женщину, как они тут же начинают вилять хвостами и становятся на задние лапки.
Марех. Ты слишком пылко обобщаешь.
Нинель. Да-да, Эка. Говорить так обо всех несправедливо.
Э к а. Я не позволю ни одному мужчине лебезить
передо мной. Они несносны, когда начинают ухаживать. Вот спросите Жозе или Ию.
И я. Что верно, то верно... Два года меня преследовал наш моложавый зам; ради меня перестал на автомобиле ездить, трусцой стал бегать, клялся не только семью бросить, кретин, но даже «Тюльпан» достать...
Марех. Что за тюльпан? Цветок, что ли?
И я. Наша Марех верна себе. Цветочки он и так присылал. «Тюльпан», моя дорогая, это мебельный гарнитур, и, кстати сказать, очень милый, но уже не очень модный... А другой поклонник... Да зачем за примером далеко ходить? (К Никель.) Нинель, ваш завотделом... Он ведь по моей просьбе устроил тебя на работу...
Жозе. И где только может, твердит об этом. "Ничтожество!
Нинель. Ой, что верно, то верно, Ия. Если бы не ты, не видать бы мне этого места... А он и сейчас, как встретит меня, обязательно осклабится во весь рот и скажет: «Ну, как твоя подружка насчет обещанного?»
И я. Ишь ты! А что я ему такое обещала?
Э к а. Просто мужчины считают, если женщина попросила его о чем-то, тем самым она кое-что ему посулила.
И я. Как бы не так! Держи карман шире!..
Нинель. Ты, конечно, права, Ия... Но ведь ты и сама... ты ведь тоже...
Марех. Кокетничала с ним вовсю.
Нинель. Не совсем так, но...
И я. Так уж и кокетничала!.. Была с ним разочек в театре и весь вечер говорила о тебе.
Марех. А потом он проводил тебя до дому.
И я. Мало ли кто провожал меня до дому!.. Может, ты хочешь сказать, что он мне нравился? Что ж, одно время как будто бы да, но потом...
Жозе Господи! Тебе нравился этот ненасытившийся сом? Один голос чего стоит! Как будто не с человеком разговариваешь, а с треснувшим кувшином: бу-бу-бу...
И я. Я и говорю: «как будто»... Да что он, вот двоюродный брат нашей Марго, директор винного завода... В каком районе он работал, Марго?
Марго. Какая разница?
И я. В самом деле, какая разница? Где бы ни работал, а каждую субботу приезжал в Тбилиси на своей «волге». О-о, это был лихач!..
Марех. Осталось неизвестным, ради кого приезжал этот лихач: ради тебя или ради Жозе. Раз он даже за Экой приударил.
Э к а. И получил сполна. (С омерзением.) Свинья!
Пауза.
Марго. Я думаю, каждая из вас может расска зать что-нибудь такое. У всех были поклонники...
Жозе. В том числе и у тебя.
Марго. Возможно, только я всегда была глупой, такой и осталась. А теперь мне наскучило все одно и то же, одно и то же. Мужчины, которым нравилась я или вы — мои подруги, мужчины, которые были влюблены в нас, — все перемешались, все стали на одно лицо, как-то странно, безли-лико похожими друг на друга. Ненужные, никчемные, не несущие радости, как изъеденное молью старье.
Э к а. Вот именно. Не стоит и говорить о них.
Нинель. Но как же, Марго? Так все и забыть?
Э к а. А кого ты забыть не можешь? Наверное, того красавца, что затащил тебя в подъезд...
Нинель (перебила). Перестань! Мне с перепугу тогда показалось.
Э к а. А то, что у тебя ребра две недели болели, тоже показалось?
Нинель. Нет, что было, то было... Ей-богу, не думала, что ребра уцелеют.
Марех. Крепкий был парень, ничего ие скажешь. Встреть я такого, пожалуй, вас сейчас было бы только пятеро, а я не сидела бы за этим столом с бокалом в руках, а стирала бы пеленочки.
Нинель. Тише ты, глупости какие говоришь!..
Марех. Хотя и он немногого стоил, не смог тебя одолеть.
Э к а. Как и все мужчины.
Нинель. (к Марех). Да замолчи ты, оставь меня в покое!
Марех. Крепко, видать, ты за себя стояла? А? Так я говорю, Нинель?
Пауза.
Марго (встает, подходит к окну. Смотрит на белеющие в ночи деревья). «Куда ведет меня мой путь унылый? Найду ли я приют...»
И я. Как юбиляр, я запрещаю скучать в день моего рождения! Да и эта пластинка нами играна-переиграна. (К Эке.) Тамада, произнеси что-нибудь.
Эка (с наигранной веселостью). Выпьем за женщину... За ту женщину, для которой господь бог не поскупился, создав ее очаровательным существом, и которая знает себе цену!
Н и н е л ь. Я не поняла, Эка.
Эка. Это не о тебе.
М а р г о. И не обо мне, Нинель.
Жозе. Почему же? Это касается и Нинель и в особенности тебя, Марго.
Марго. Потому что, возможно, бог и не поскупился для меня, а цена мне тем не менее — ломаный грош.
И я. Что это значит?
Марех. То, что Марго пожертвовала всю жизнь и весь талант...
Марго (прерывает). В том-то и беда, что таланта не оказалось...
Марех. Она была искренна и сознательно шла на жертву, а оказалось, все напрасно...
Ж о з е. Ну, знаешь ли, не все на свете непремен-но поэты, но живут же... И ничего, на судьбу не жалуются...
Марех. Они ничем не жертвовали.
Марго. Завидую им.
Э к а. Ее спросить, так она и Митуа завидует. (При имени «Митуа» ее передергивает:)
Марго. Конечно, завидую. Больше, чем кому бы то ни было завидую.
Н и н е л ь. Это нашему-то хозяину?!
И я. Ну, раз пошел такой разговор, сверните мои именины, возьмите у хозяина веревку и повесьте меня посреди комнаты.
Нинель. Ой, не пугай меня, Ия!.. Что на вас нашло, девочки?
Марго. Нет, почему же? Каждому — свое: богу, как говорится, богово, а кесарю — кесарево... Ты, Нинель, добрая, чуткая, ты образцовая учительница — отзывчивая и ласковая, как мать. Гениев, пожалуй, ты не воспитаешь, но и подлецами твои ученики никогда не будут. Марех всегда и всюду сумеет постоять за себя. Эка уже сейчас известный многообещающий ученый; у Жо-зе с Ией еще лет десять продлится праздник красоты. Что же касается меня, то мне хотелось всю свою любовь, всю жажду счастья вложить в стихи, но мои стихи...
Ж о з е. Положим, и не такие стихи печатаются. Чего только не прочитаешь в газетах и журналах.
Н а р е х. Не все то стихи, что напечатано.
Лин ель. Зачем же их тогда печатают?
И я (к Марго). Радость моя, надо почаще наведываться в редакции... Да, кстати, говорила ли я, что познакомилась с одним редактором журнала? Могу его попросить...
Марго. Спасибо, Ия, но я не из тех, кто обивает пороги редакций. Я не тщеславна. Мне лишь бы написать настоящие стихи...
Жозе. Уж слишком ты требовательна к себе.
Нинель. Марго, золотко мое, ты не представляешь, как мне нравятся твои стихи!
Марго. Умоляю, хватит о стихах!
Наступает молчание.
Нинель (зевает). Легла бы, да ночь так длинна...
Эка. Тост сказан, почему вы не пьете?
Нинель. Ты и сама не выпила, а мне зачем пить? Твой тост меня не касается.
Эка отпивает из бокала.
Ж о з е. За мое здоровье! Благодарю вас, друзья! (Тоже отпивает глоток.)
И я. Милые подруги, приношу вам глубочайшую благодарность! (Делает один глоток.)
Марех. Благодарить я не буду, но выпить — выпью. (Пьет до дна.)
Марго (смотрит в окно).
«Люблю я в полуночный час Под звездно-бальным сводом неба Снежинок легких белый вальс..».
Эка. По-моему, и эти строчки нам знакомы. Может, ты прочитаешь что-нибудь новое?
Марго. Я не смогла написать ни одного слова, откуда же мне взять новое стихотворение? «Есть у меня заветное желанье, Из слов простых сложить заветный стих — И, душу облегчив, поставить точку».
Э к а. И это мы слышали.
Опять наступает молчание. Нинель зевает. Ия берет в руки гитару и нехотя перебирает струны. Марго отходит от окна и нерешительно направляется к двери, ведущей в соседнюю комнату. С Нинель сонливость как рукой сняло.
И я. Куда ее несет?
Жоз е. Совсем потеряла самолюбие!
Эка. Марго, не смей приводить сюда этого придурка.
Марех. Да ну вас! Не мешает встряхнуться, хотя бы и ерундой.
Марго стучит в дверь. В смежной комнате что-то зашумело и стихло. Марго снова стучится.
Голос Митуа. Меня, что ли?
Марго. Уважаемый Димитрий!
Марех (к Марго). Уважаемый Митуа! Нинель. Он предпочитает просто Митуа. Голос Митуа. Ясное дело — Митуа!
Марго в растерянности.
Марех (подходит к двери). Уважаемый Митуа, если у вас есть время, пожалуйте к нашему шалашу.
Кто-то пробует открыть дверь, но она не поддается.
Голос Митуа. Как же мне войти, когда дверь заперта, а?!
Марех (поворачивает ключ). Об этом никто и не вспомнил... Так оно и бывает: всю жизнь зовем, а двери на запоре держим...
Входит Митуа. Эка поворачивается к нему спиной, Жозе демонстративно встает из-за стола, Ия делает недовольную мину.
Марго. Если я еще когда-нибудь попаду в эти края, мне не придется искать квартиру.
М и т у а. А что, разве не так?
Э к а. Вы его совсем с ума сведете.
М а р е х. Как бы он нас с ума не свел...
Марго (наливает ему еще). Уважаемый Митуа, а теперь выпейте, пожалуйста, вон за ту девушку. (Указывает на Эку.) Она наша тамада, а вы за нее не пили.
Э к а. Совсем рехнулась девка.
жозе. Где твое самолюбие, Марго?
Н и н е л ь (умоляюще). Ну дайте ему сказать.
М а р е х. Ясное дело — пусть говорит. Для чего мы его позвали?
Митуа. Тебя... Нет, не тебя — вас не мне учить. Вас самый что ни на есть мудрец ничему не научит. Потому как бог умом не обидел... Ум для женщины — это как венец для царицы! В нем и жемчуг, и алмаз, и рубин, и изумруд... Какая женщина не мечтает о таком украшении! Женщина, я сказал... Не дожить Митуа до завтрашнего дня, солнца ясного глазам его не видать, если ради женщины он голову не сложит, если... а-а! Я говорю, ум для женщины — лучшее украшение. Но тяжело оно, украшение-то это, ох, тяжело!.. Как вьюк верблюжий. Жалко женщину под верблюжьей ношей. Стать тростниковую, плечи нежные ее жалко... Не знать мне до скончания дней женской ласки, не дождаться в смертный час слезы женской, если вру! Слишком тяжела для женщины верблюжья ноша. Слишком тяжела. Будь здорова! (Пьет.)
Марех. Будь здоров!
Марго. Бог тебя благословит!
Нинель. Как он говорит, девочки! Надо же... Как говорит!
Митуа ставит стакан, Нинель снова наполняет его.
Митуа. Чего это вы усадили меня и опаиваете? Голодного, что ли, нашли?
Марго. Ну что вы, что вы! Как не совестно!
Марех. Не забывай: опоздал — пей за все, за что без тебя выпили. Или мы не грузины?
Митуа. А как же, конечно, грузины, да благословит нас создатель!
Э к а. Так вот, грузин, теперь выпей за здоровье этой девушки! (Показывает на Марех.)
Марех. С превеликим удовольствием послушаю его тост, стосковалась по искренним словам.
Нинель. Митуа, дорогой, выпей-ка за нее!
Митуа (чуть не упал от счастья). Слыхали?!
Марех. Что с тобой, Митуа?
Марго. Что с вами!
Митуа (показывает на Нинель). Слыхали: «Дорогой», говорит!.. Так она сказала? Дорогие мои, ненаглядные, да за такое ее слово я все беды-невзгоды ваши готов на себя взвалить!
Э к а (смотрит на Марго, затем обводит взглядом всех подруг.) Думаю, тяжеловато тебе придется. Тоже вьюк изрядный, не всякий верблюд осилит.
Митуа. Разве я не знаю? Разве я не понимаю, что невзгоды людские тяжелей ослиной ноши? Это я, Митуа, понял. Ну вот... так я хотел сказать... (К Нинель.) О чем, бишь, я хотел сказать?
Нинель. Тост за Марех.
Митуа. «Дорогой», говоришь, а?..
Нинель. Случайно с языка сорвалось, извините, пожалуйста,
Митуа. Э нет, только не на попятный! Разве ты не от чистого сердца сказала?
Нинель. Уж и не знаю... Как я сказала, девочки?
Марго. Ну конечно от чистого сердца.
Марех. Нинель не из таких... Она очень искренна.
Митуа. Вот и я так думаю. Про себя скажу — все, что говорю, только от чистого сердца. А если совру, вот мне наказание: пусть при взгляде на вас это чертово сердце не брыкнется и не падает, а стучит себе еле-еле, как в оглушенной рыбе.
Марго. Послушайте что он говорит!
И я, Ну, знаешь ли, дорогая, не станем же мы, вроде тебя, ловить каждое его слово.
Жозе. В-конце концов Это-вопрос себялюбия.
Марех. Ты, Митуа, как будто не мямля, что же на моем тосте канитель развел?
Митуа. Свернул маленько! Я говорю — от всего сердца... Разве ж это канитель?.. А ведь тот господь человеческое сердце из ржавчины выпекает...
Нинель. Как это, не поняла?
Митуа. «Дорогой», говоришь? А вот так — слушай: с тоски, злобы и зависти ржавчину соскабливает, на хитрости и слезах замешивает и человеческое сердце выпекает. (Кивает на Марех.) А у этой... (Возводит глаза кверху.) Господи, отец небесный! Нешто ты вроде меня под градусом был, что сердце ее из червонного золота отлил?
Нинель. Ай-да Митуа! Вот уж правда, дорогой! Как верно сказал!
Митуа. Это тебе, Митуа: «Правда, дорогой». (К Марех.) Но с золотым-то сердцем тяжело, опять же верблюжья ноша легче будет.
Марго. Как это верно, Митуа. Больше ни слова!
Нинель. Пусть он еще говорит, Марго! Почему ты его перебила?
Митуа. Правда, говорит, дорогой.. Если о ком я правду скажу, так это о тебе. Значит, я и вправду дорогой, а? Так ты сказала?
Нинель. Сказала и еще раз скажу.
Митуа. Ну а коли так, то и ты моя дорогая! (Пьет.)
Все смеются.
Марех. Шутки шутками, а дело, кажется, понемногу проясняется.
И я. Я это предсказывала, как только мы вошли в эту комнату.
Жозе Живем, значит!
Марго (снова наполняет стакан). Для такого здоровяка пять-шесть стаканов ничего не значат. Выпейте, пожалуйста, вон за ту красавицу. (Указывает на Жозе.)
Митуа. Так за нее же я первый тост поднял.
Н и н е л ь. Ты путаешь, то была Ия.
Митуа. А ты точь-в-точь, как моя покойная жена: бывало, то дорогим называет, а то — «путаешь» да «ошибаешься».. (Показывает на Ию.) За нее я пил, так? (Потом на Жозе.) Эта то же, что и та?
Жозе. Совсем_из ума выжил! (Идет к своей постели.)
Нинель. За что ты ее обидел? Сказал бы несколько слов — ничего бы с тобой не случилось...
Ми ту а. Так я же уже сказал.
Нинель. Значит, и о Марго скажешь: «эта то же, что и та»?
Миту а. Ну нет, зачем? Эта совсем другая...
Нинель. Для нее ты особо постарайся. Она очень тебя уважает. Мы по ее настоянию тебя пригласили.
Митуа. Что я за князь такой, чтобы уважение ко мне кому-то в заслугу ставить?
Нинель. Ну нет, ты ее особым тостом отблагодари.
Митуа. Так я же с самого начала сказал: я темный человек, мне, говорю, буйвола в ангела не превратить...
Нинель (обиженно). Ты о Марго так?
Митуа. Ой, ты копия моей жены! Я вообще говорю: кто что есть, то и есть...
Марго. Лучше выпейте за Нинель, уважаемый Митуа. Для нее тост скажите.
Миту а. За эту, что ли?.. Эту я под конец берегу.
Марех. Судьба искала-искала для Нинель что-нибудь необыкновенное и вот нашла...
Нинель. Перестань, Марех, он может подумать, что и на самом деле...
М и т у а. А почему бы и нет, а?
И я. Вот! Слышали?
Э к а. Ну если его слушать и поддакивать...
Марго. А юэго нам слушать? И почему не со-гласиться если он прав?
Жозе. Неужели у вас нет самолюбия? сПГаГДело ваше. Хотите, можете и постель ему согреть!
Нинель. Ой, Эка, родная! При чем тут постель?
Митуа. Э-э-э! Нечего всех налево-направо «родными» да «дорогими» баловать.
И я. Убей меня бог, он же ревнует!
Марех. Ревность — кузница любви...
М а р г о. А полюбить никогда не поздно.
Нинель (к Митуа). Да говори ты, если есть что сказать, и кончай скорее, а то с ума их сведешь.
Митуа. Скажу, а как же... скажу, да и пойду... А то что, в самом деле... (К. Марго.) Будь и ты здорова. «И ты» — я сказал? За твое здоровье!.. Вот сейчас на дворе снег валит, так? Хлопья сверху падают, с неба... Они падают, а ты слышишь... слышишь и говоришь: снежинка упала, и ей больно. И еще... еще... знаешь что... Бедняге Митуа снег мерзлой водицей кажется, льдом белым, а тебе нет... Тебе — нет.
Марго (растроганно). Большое спасибо!
Митуа пьет.
Марех. Считайте, что я влюблена.
Нинель. За меня не надо пить, Митуа, нам пора отдыхать.
Митуа. Как так?.. Ей же ей, ты точь-в-точь, как моя благоверная!.. Как же так? За всех выпил, всем сказал, а если тебе не скажу, тут тебе и... Кривотолки пойдут, наплетут с три короба... Ага... Даже сказанное слово перекроить можно, а несказанное каждый по своей мерке выкроит. Стало быть, я и вправду дорогой, говоришь? Ну, так и ты — моя дорогая!
И я. Вот, пожалуйста!
Марго. Дайте договорить человеку.
Митуа. О тебе у меня особый разговор. Спросишь, почему?
Нинель (обеспокоенно). Что ему от меня надо?
М а р е х. А ты послушай — и узнаешь.
Митуа. А потому, что я прямой человек, простодушный. Жизнь — тяжелый вьюк, ишачья ноша. То в гору ее тащишь, то под гору, то в грязи увязнешь, то трусишь по проселкам, случается, когда слишком прижмет, недоуздок свой натянешь — стой, тпру... — и подогнешь колени... Когда спину в кровь,» рассадишь •— тени ищешь, а когда кто-то добытое твоим потом себе возьмет, а у тебя желудок усыхать начнет, тогда в чужой огород заглянешь и, если у плетня трава высока, потянешься через плетень. И коли ты мне друг, — не ругай, не брани, в тяжелый мой вьюк новых камней не клади. Иначе и сень твоя мне пустыней покажется. Так-то... Будь здорова!.. А с тобой вместе и я! Я тоже!.. (Прикладывает руки к груди.) За здоровье Митуа... (Смотрит на Нинель, потом возводит глаза к потолку.) Господи, исполни мои мечты!.. (Пьет.)
Нинель (в смятении). Почему ты пьешь за нас вместе?
Митуа. Разве ты не сказала: устали, хотим отдохнуть? Так? А раз такое дело, я и решил вместе с тобой здравствовать. (Пьет.)
Все молчат.
Марех. Выходит, что всем нам ты предпочел Нинель.
Митуа направляется к двери.
Эка (желчно). Кажется, уходит наконец. Не пускайте его, держите!..
Марго. И все-таки вы огорчаете нас своим уходом.
Митуа (останавливается у дверей). Знаете, что я вам скажу? Каждый о себе, и я о себе...
Сейчас на дворе ночь, так? Звезды в небе
горят.
Марго подходит к окну.
Чего лучше, как на них смотреть! Но если мне до них не дотянуться, вы не думайте, что у меня и глаз нет. Нет, око-то видит, да вот руки коротки... (Открывает дверь.) Большое вам спасибо. И пусть я... Пусть вот этот вот Митуа, которому нынче не до сна, унесет с собой всю вашу тоску-кручину.
Картина третья
Та же декорация. В окно бьют косые лучи утреннего солнца. На плитке и керосинке стоят чайники. Девушки дома. Одна пьет чай, другая натягивает пестрый лыжный свитер, третья зашнуровывает ботинки. Ни-нель подметает. Ия с лыжами на плече готова к выходу.
Марех. Ты чего это вытянулась, как солдат с ружьем? Так уверена, что не тебе оставаться готовить обед?
И я (шутливо). Если б жребий не был слепым, может, он и выбрал бы меня, но...
Эка. Ты надеешься, что жребий выпадет мне?
Ж о з е. Я вижу, вы решили, что не вам, а мне.
Со двора доносится стук молотка. Затем стук смолкает.
Голос Митуа. Девочки, а девочки!
Эка. Хм! Вы только послушайте: на всю округу орет. (Передразнивает.) «Девочки, а девочки!»
И я. Просто возмутительно! Это какое-то