ШИНЕЛЬ
Драма о жизни человеческой по мотивам повести Н. В. Гоголя
Действующие лица:
Башмачкин Акакий Акакиевич,
Анисья – хозяйка,
Акулина Никитична (пока еще Белобрюшкова),
1-й чиновник, Петрович,
Фекла Ивановна – жена Петровича,
2-й чиновник, Иван Абрамович Ерошкин – начальник петербургской полиции.
Три женщины, две дамы, два вора, будочник – те же артисты.
Место действия – Россия, Петербург
Время действия – безвременье (вчера, сегодня, завтра)
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Пролог.
Три женщины – акушерки.
Стук сердца. Крик только что родившегося младенца.
1-я. Мальчик! Мальчик!
Ребенок кричит.
2-я. Ребенка окрестить надобно!
1-я. Конечно, окрестить! (Качает.) Сегодня именины у Моккия и Соссия!
2-я. Имена-то всё какие! Скажи еще, чтоб во имя мученика Хоздазата! Нет уж, лучше Трифилий или Варахасий! Улыбается, нравится ему!
3-я. Да где ж ты улыбку-то усмотрела? Это скривился он – гримасу сделал! Придумала, право, имена! Я никогда и не слыхивала таких! Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варакасий!
1-я. Павсикахий!
2-я. Вахтисий!
1-я. Моккия!
2-я. Варахасий!
Ребенок кричит.
3-я. Погодите вы, чего орать-то так, совсем его напугали! Тише, тише, дитятко! Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его – Акакий Башмачкин.
1-я. Акакий?
2-я. Акакий Акакиевич?
3-я. Башмачкин Акакий Акакиевич!
Баюкают ребенка, напевая колыбельную.
1-я. Смотрите-смотрите, улыбается!
2-я. Понравилось!
Ребенок обписался.
3-я. В вицмундире народился, для чего-то великого!
1-я. Советник будет титулярный!
2-я. В департамент пойдет, а там и до статского советника выслужится!
3-я. Ну, все - хватит гадать! Чему быть, того не миновать!
Женщины выкатывают на сцену стол, кладут ребенка на него, где уже лежат какие-то бумаги, начинают пеленать, затем уходят, оставив младенца, далее - вместо младенца - уже сидит Башмачкин.
Сцена 1.
Башмачкин, Анисья.
Комната Башмачкина. Он сидит за столом, что-то переписывает. Входит Анисья, наблюдает за Башмачкиным, в руках держит плошку со щами.
АНИСЬЯ. Ваша милость, можно? Все переписываете, откушали бы чего, Акакий Акакиевич, съест вас работа!
БАШМАЧКИН. Смотрите! Видите? Это того… красиво.
АНИСЬЯ. Да, вы очень фигурно переписываете бумаги, видно, ваше призвание, но ведь на квартире-то отдыхать надобно.
БАШМАЧКИН. Не то… эти буквы – целый мир, разнообразный и приятный… Они везде, буквы складываются в разные слова. У каждой буквы свой характер… Например – «Аз»…
АНИСЬЯ. Может, щей отведаете, сама приготовила… для вас…
БАШМАЧКИН. Одновременно и округлая и стройная, стоит ведь первая, а это - значит что-то…
АНИСЬЯ. Ваше имя с нее начинается…
БАШМАЧКИН. Да, для меня это - честь! Она одна из сложных букв, на ней лежит… это самое… большая ответственность…
АНИСЬЯ. Остынут ведь щи-то… невкусные будут…
БАШМАЧКИН. Ты бы, Анисья, не старалась… Может, шла бы, того, делом занялась…
АНИСЬЯ. Дело ваше, свет мой, Акакий Акакиевич! Видать, могила вас исправит, пойду, шинель вашу начищу, а то ведь враг подступает – мороз лютый. (Уходит.)
БАШМАЧКИН (разбирая бумаги, одной рукой хлебает щи) Так это самое… Надобно ревизию навести: коллежскому асессору переписал, столоначальник запрос сделал – выполнил, чиновник особых поручений три экземпляра попросил – готово. Так бишь, работа-то кончена, видать… Чем бы заняться-то надобно? Может, для себя копии сделать – поупражняться? А вот давеча статскому советнику переписал, бумага замечательная, лицо-то важное и адрес новехонький, для себя еще копию сделаю. (Пишет.) «Начальнику петербургской полиции, генералу Ивану Абрамовичу Ерошкину…» Начальнику… Начальнику!!! Анисья! Анисья, поди сюда!
АНИСЬЯ (вбегает с шинелью в руках и щеткой.) Что, батюшка, Акакий Акакиевич?
БАШМАЧКИН. Не далее, как вчера, начальник дали мне кое-где глаголы переменить из первого лица в третье и заглавный титул, важной какой-то бумаги…(Берет в рот ложку супа, с мухой.) Найти надобно! Куда, бишь, она запропала?
АНИСЬЯ (ищет бумагу.) Так вот же она, свет мой! Энта бумага ваша? (Подходя к нему, видя тарелку со щами.) Господи! Опять холодных мух нахлебался!
БАШМАЧКИН (Анисье.) Погоди, Анисья, тварь живая, божья… (Достает муху из тарелки и выпускает на волю.)
АНИСЬЯ (в шоке.) Что ж мне с вами делать, замены требует…
БАШМАЧКИН. (Читает бумагу.) Не-е, замысловато дело: вычурные глаголы переменить из первого лица в третье! Не люблю я глаголы, Анисья, я буквы люблю! Так я того, откажусь, пожалуй, покамест не поздно. (Пишет.) «Начальнику петербургской полиции, генералу Ивану Абрамовичу Ерошкину…»
АНИСЬЯ. Вы бы, отдохнули-то перьями скрыпеть, развлеклись хоть бы малость, по собственной прихоти. А то ж, всё не свою волю выполняете, чужие задания задаете себе… Уж небо потухло, а все строчите.
БАШМАЧКИН. Адрес новый, лицо важное… Надо бы покалиграфичней вывести…
АНИСЬЯ. А может, посмотрели бы, что на театре делается… Иль хотя бы на улицу прошвырнулись, улыбнулись кому. А то помрёте, ведь, да ни беды, ни счастия на голову не нажили - разве что пачка бумаги.
БАШМАЧКИН. Бумага замечательная, жаль, что копия…
АНИСЬЯ. А вот, даже и со мной вистом перекинулись бы… да чайку похлебали, и не пустого, ай вон… хотя бы, с сухарями копеечными… А может, того, хоть сплетню какую в дом принесли или анекдот какой, а то всё корки арбузные и дынные на шляпе таскаете.
БАШМАЧКИН. Славно получается, Анисьюшка, жаль – работы мало, дело-то этакое…
АНИСЬЯ. Эх, Акакий Акакиевич, ничего-то вам не надобно, довольны своим жребием, так и промаетесь до глубокой старости. (Ушла.)
БАШМАЧКИН (Пишет.) «Начальнику петербургской полиции, генералу Ивану Абрамовичу Ерошкину…»
Башмачкин пишет бумагу, голова его клонится на стол, засыпает.
Сцена 2.
Два чиновника и Башмачкин.
Башмачкин в той же спящей позе за столом, на столе по-прежнему кипа бумаг, но скатерть уже не домашняя, а казенная, нет свечей на столе. Вокруг шныряют чиновники с бумагами и папками, перебегая из одного угла в другой.
1-й. Не далее как вчера, собирались у Белобрюшковых!... Так Акулина Никитична, жена хозяйская, известная девица и говорит: «Коли проиграю вам пять вистов подряд, так поцелую, или, чулочек покажу. Белобрюшков-то, старый, подслеповат и глуховат, не расслышал, слава Богу, важный дурак, все в департаменте выслуживается, а она все прыгать, да веселиться…
2-й. Ни дать, ни взять – хороша девица… А я давеча навестил Агафью Тихоновну…
Осматриваются. Заметили спящего Акакия.
1-й. Степан Варламович, как вы полагаете, неужели настало время отобедать?
2-й. Никак нет, Тимофей Петрович, служба только началась.
1-й. Преинтересная история, а, по-моему, у кого-то она уже закончилась.
Башмачкин не реагирует, чиновники подбираются ближе.
2-й. Акакий Акакиевич, дорогой вы наш и любимый, не изволите ли переписать важную бумагу от начальника нашего департамента?
БАШМАЧКИН (сквозь сон.) Конечно-конечно, вы того… оставьте это, сейчас дело этакое… «Начальнику петербургской полиции, генералу Ивану Абрамовичу Ерошкину…»
1-й. Видимо, ночка тяжелая с хозяйкой была…
2-й. Спать не давала, шельма этакая… Кренделя перед ним вытанцовывала…
1-й. Била, небось, скалкой да кочергой…
2-й. Бедный Акакий, терпит от нее всякое…
1-й. И жалованье его, поди, все прибирает, шинель новую купить себе не может…
2-й. Какую шинель, что на нем – это не шинель, а капот какой-то…
1-й. Да уж, шинелью это трудно назвать, ходить в ней по таким морозам – самоубийство. Даже хозяйка в объятьях не отогреет…
2-й. А зима-то не за горами, снежок уже выпал… (вынимает из папки чистую бумагу, рвет на мелкие кусочки, посыпает Башмачкина.) Мягкий пушистый снежок.
1-й. Бедный Акакий совсем продрог, заснул крепким сном…
2-й. …и не проснулся…
1-й. А не помер ли он?
Начинают его щекотать пером по носу. Башмачкин просыпается.
1-й. Жив-живехонек! Доброе утро, Акакий Акакиевич!
БАШМАЧКИН. Доброе утро… Вы это… того… простите, я…
2-й. Радуйтесь, что начальство не смотрит! Вот, не изволите ли переписать?
1-й. Бумага важная!
БАШМАЧКИН. Да-да, я сначала того, закончу… тут дело было…
2-й. Спешная бумага, приказ самого начальника, тут же начать надо!!!
БАШМАЧКИН. Да-да, сей же час готово будет…
1-й. Уж постарайтесь…
Башмачкин начинает переписывать.
2-й. Вы не знаете, случайно, Тимофей Петрович, когда же свадьба у Акакия Акакиевича? Поговаривают, что хозяйка ему проходу не дает, на амбразуру лезет, чувства проявляет…
1-й. А давайте, Степан Варламович, из первого источника все узнаем?
2-й. Из первого источника, оно, пожалуй, вернее будет…
1-й. Акакий Акакиевич, не изволите ли сообщить о свадьбе вашей на хозяйке?
2-й. А то все кругом в недоумении, скрываете кралю свою ото всех, а народ знать хочет…
1-й. …да на свадебке погулять!
Башмачкин переписывает, ничего не слыша.
2-й. Молчите, батюшка? Неужто недостойным считаете разговаривать с низкими по званию? Аль не пристало в титулярном чине, со столоначальником общаться?
1-й. Бабенку-то свою, говорят, обрюхатил… Так она и побила его, да замуж требует!
2-й. Вы… того… кляксу не поставьте в документе, бумага важная…
1-й. Как вы можете сумлеваться, Степан Варламович, перед нами гений каллиграфии, буковки все ровные, красивые, словно лебеди плывут…
2-й. Поторопитесь, процесс задерживаете!
1-й. Уж верно, говорят, на черепашьих бегах вы б, первым прибыли!
2-й. Смотрите-смотрите, будто стихи выписывает… Никак с Пушкиным на дружеской ноге!
1-й. Да что вы, батюшка, оне и Пушкина-то не знают, не читали, только документация да адреса, не то, что мы – благородное общество!
2-й. Люблю Пушкина: «Белеет парус одинокий…»
БАШМАЧКИН. Готово… вот того… бумага. (Дует на чернила.)
1-й (выхватывает бумагу, будто там клякса.) Батюшка, Акакий Акакиевич, да как вы могли!
2-й. Боже, это же клякса!
1-й. Как же она похожа на силуэт нашего начальника, вот он рад-то будет видеть это…
БАШМАЧКИН. Господа, я того… перепишу.
2-й. Сделайте милость, мы с вас с живого не слезем!
1-й. Ценность несет бумага-то, а вы с ней так, нехорошо…
2-й. Может ее перо царапает, надобно проверить, перо-то…
1-й. Надо бы, на остроту полета…
Начинают перебрасывать перо, Башмачкин бегает, как собачка от одного к другому.
БАШМАЧКИН. Зачем вы? Я того… сейчас все переделаю, зачем вы… перо-то казенное, поломаете… зачем… зачем… Оставьте меня, зачем вы меня обижаете???
Чиновники замерли. Башмачкин схватил перо, сел за стол и принялся судорожно переписывать, на глазах его наворачивались слезы, но работа продолжалась.
1-й. Какие мы гордые и обидчивые!
2-й. На обиженных, сударь, воду возят!
1-й. А гордые не позволяют себе на службу в таких драных капотах приходить!
2-й. Подкладка-то совсем расползлась…а сукно-то совсем истерлось!
1-й. Нет, Акакий Акакиевич, не дойдете вы к приличной барышне, в капоте-то своем.
2-й. Может быть, и до статского советника доросли бы!
1-й. А то ведь выслужили только пряжку в петлицу, да нажили геморрой в поясницу!
Смеются.
БАШМАЧКИН (отрешенно.) Оставьте меня… пожалуйста…
2-й. Мы-то оставим, а вот начальник, увидев вас еще раз в этом драном капоте – вышвырнет со службы!
1-й. И на буквы эти каллиграфичные не посмотрит!
2-й. Мы же совет даем!
1-й. Помочь хотим!
БАШМАЧКИН. Готова эта… бумага… без клякс и того… ошибок… (Собирает бумаги на столе.)
2-й. А о капоте подумайте, сударь, не гоже это, в департаменте служите, а не …
Чиновники исчезают. Башмачкин берет шинель, осматривает.
БАШМАЧКИН (один, рассматривая шинель.) И правда, шинель-то, кажется, как будто старая, попротерлась, а вдруг начальник увидит? И того меня… Не смогу без должности, помру… Дело-то такое… Милая моя, спину и плечо пропекает… Неужто того… в тебе грехи завелись… Подкладка расползлась, а на плечах-то… точно серпянка сделалась… Ничего… я тебя, милая того… к Петровичу снесу, портному… сколько он за тебя запросит? Не-е, больше двух рублей я того… не дам… нету, милая больше… К Петровичу снесу, а прямо щас и снесу… (Уходит.)
Сцена 3.
Петрович, Фекла, позже Башмачкин.
Петрович выходит, что-то ищет, проверят все, что возможно.
ПЕТРОВИЧ. Ну, шельма, припрятала все добро… Ничего, найду, не отвертишься… На свои кровные брал… Ну, пиявка! Не Фекла, а свекла!!! Праздник же, черт возьми, сегодня… Как бишь его… церковный, крестик в календаре отмечен! Тьфу, не баба, а немец в чепце!!! Куда заныкала? Уела ты меня, шельма этакая!
ФЕКЛА (входя, только вернулась откуда-то) Григорий! Удачно слетала, чувствую дело выйдет, не погорю! (Заметила, что он что-то ищет.) А ты чего рыщешь? За старое принялся? Работа стоит, а тебе бы за ворот только залить?
ПЕТРОВИЧ. Праздник сегодня церковный, малость пригубить надобно.
ФЕКЛА. У тебя, черт, что ни день – все праздник! Ни копейки не дам, сам выкручивайся! Баба в доме за мужика пашет! А мне ноги беречь надобно, в них вся скорость! Давеча у Белобрюшковых была…
ПЕТРОВИЧ. За какой надобностью? Оне ж свадьбу-то сыграли?
ФЕКЛА. Сыграли! А благодаря кому сыграли? То-то! Проверить бегала, довольны ль браком.
ПЕТРОВИЧ. Довольны?
ФЕКЛА. А как недовольны? Живут всласть! Он-то помрет скоро, а все ей достанется, шустрая девка-то Акулинка, везде поспевает, уж нового приглядывает, взамен этого – так шепнула мне на ухо кого надобно.
ПЕТРОВИЧ. Ну и кого ей надобно?
ФЕКЛА. Экий ты, так я тебе и взболтну…
ПЕТРОВИЧ. Может, событие-то отметим?
ФЕКЛА. Сейчас я тебе отмечу на одном месте такое событие! Ни заказа – ни наказа, только портки протираешь, а баба пляшет пред тобой!
ПЕТРОВИЧ. Хватит браниться, есть заказ… или будет. Вот капнешь малость самую и будет… Попомни мое слово, я нюхом чую…
ФЕКЛА. Знаю, что ты чуешь, а будет не заказ, а мумий из тебя будет, сивухой пропитанный.
ПЕТРОВИЧ. Ишь, слово выдумала «мумий»! Налей, Фекла, по-хорошему прошу!
ФЕКЛА. Что? Сейчас налью я тебе, черт кривоглазый, кипятку за шиворот!
ПЕТРОВИЧ. Налей, худо будет!
ФЕКЛА. Угроза? Сейчас, точно налью! (Бегает за Петровичем, пытаясь огреть его.)
Стук.
ФЕКЛА. Кого в такой мороз нелегкая принесла?
ПЕТРОВИЧ. Поди впусти, хватит тут куражиться!
ФЕКЛА (уходит открывать дверь, возвращается с Башмачкиным.) Акакий Акакиевич, сколько лет – сколько зим, знала, чуяла, придешь по мою душу, остепениться надумал?
БАШМАЧКИН. Здравствуй, Фекла! Я того… к Петровичу, с делом пришел.
ПЕТРОВИЧ. Здравствовать желаю, судырь…
БАШМАЧКИН. Здравствуй, Петрович!
ФЕКЛА. А меня когда позовешь? Сосватаю, не пожалеешь, мало беру, есть у меня на примете…
ПЕТРОВИЧ. Уймись ты, ко мне человек пришел!
ФЕКЛА. Смотрите, Акакий Акакиевич, упустите птичку, а крылышки у нее такие мягкие, перышки пушистые, приданое исправное…
ПЕТРОВИЧ. Уймись ты, Фекла! Поди, чай готовь! Человек промерз до пят!
БАШМАЧКИН. А я вот к тебе, Петрович, того…
ФЕКЛА (уходя.) Думайте, Акакий Акакиевич – партия выгодная…
ПЕТРОВИЧ. Что ж такое?
БАШМАЧКИН. А я вот того, Петрович… шинель-то, сукно… вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того… на спине, да еще вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плече немножко – видишь, вот и все. И работы немного…
ПЕТРОВИЧ (вставляет нитку в иголку, делает вид, что работы у него по горло.) Нет, нельзя поправить: худой гардероб!
БАШМАЧКИН. Отчего же нельзя, Петрович? Ведь только всего что на плечах поистерлось, ведь у тебя есть же какие-нибудь кусочки…
ПЕТРОВИЧ. Да кусочки-то можно найти, кусочки найдутся, да нашить-то нельзя: дело совсем гнилое, тронешь иглой – а вот уж оно и ползет.
БАШМАЧКИН. Пусть ползет, а ты тотчас заплаточку.
ПЕТРОВИЧ. Да заплаточки не на чем положить, укрепиться ей не за что, поддержка больно велика. Только слава что сукно, а подуй ветер, так разлетится.
БАШМАЧКИН. Ну, да уж прикрепи. Как же этак, право, того!..
ПЕТРОВИЧ. Нет, ничего нельзя сделать. Дело совсем плохое. Уж вы лучше наделайте из нее себе онучек, потому что чулок сейчас не греет. Это немцы выдумали, чтобы побольше себе денег забирать, а шинель уж, видно, вам придется новую делать.
Входит Фекла с чаем.
ФЕКЛА. Согревайтесь, Акакий Акакиевич!
БАШМАЧКИН. Как же новую? Ведь у меня и денег на это нет.
ПЕТРОВИЧ. Да, новую.
БАШМАЧКИН. Ну, а если бы пришлось новую, как бы она того…
ПЕТРОВИЧ. То есть что будет стоить?
БАШМАЧКИН. Да.
ФЕКЛА. В полцены возьму, не пожалеешь!
ПЕТРОВИЧ (Фекле.) Уймись, шельма! Ко мне с делом пришли! (Башмачкину.) Да три полсотни с лишком надо будет приложить.
БАШМАЧКИН. Полтораста рублей за шинель!
ПЕТРОВИЧ. Да-с, да еще какова шинель. Если положить на воротник куницу да пустить капишон на шелковой подкладке, так и в двести войдет.
ФЕКЛА. Сдурел, одноглазый черт, такую цену ломить!
БАШМАЧКИН. Петрович, пожалуйста, как-нибудь поправь, чтобы хоть сколько-нибудь еще послужила.
ПЕТРОВИЧ. Да нет, это выйдет: и работу убивать и деньги попусту тратить.
БАШМАЧКИН. Подумаю я, Петрович, потом зайду, вам того… прощайте! (Уходит.)
ФЕКЛА. И чаю не похлебали! (Вслед Башмачкину.) Думайте, ждет пока девка!
ПЕТРОВИЧ. Ах ты, шельма такая, человек ко мне пришел, куда нос свой суешь?
ФЕКЛА. В кои-то веки человек к тебе пришел! Может два дела разом сделаем!
ПЕТРОВИЧ. Кем перед ним меня выставляешь? Чего цену сбиваешь!
ФЕКЛА. Что ты с ума-то сходишь! В другой раз ни за что возьмешь работать, а теперь разнесла тебя нелегкая запросить такую цену, какой и сам не стоишь! Успокой свою голову! Хлебни чаю, непробованный, чего добру пропадать!
ПЕТРОВИЧ (берет чай.) Ведь прошу тебя, как человек – не чаю дай! Покрепче надо!
ФЕКЛА. Вот ежели самого Ерошкина уломаю, тогда налью малость – отметить дело!
ПЕТРОВИЧ. Ну, не баба, а издеватель форменный!
Башмачкин вышел на улицу, дует ветер, мороз обжигает, а он стоит в своей шинелишке возле дома Петровича.
БАШМАЧКИН (один.) Этаково-то дело этакое, я, право, и не думал, чтобы оно вышло того… Так вот как! Наконец, вот что вышло, а я, право, совсем и предполагать не мог, чтобы оно было этак. Ну, нет, он теперь того… жена, видно, как-нибудь поколотила его. А вот я лучше приду к нему в воскресный день утром: он после канунешной субботы будет косить глазом и, заспавшись, так ему нужно будет опохмелиться, а жена денег не даст, а в это время я ему гривенничек и того, в руку, он и будет сговорчивее и шинель тогда и того…
Отходит в сторону, наблюдает за происходящим.
ФЕКЛА (собирается куда-то.) Ведь русским языком говорено было, даст добро Ерошкин, вместе дело отметим! Нашел, одноглазый черт, бутыль давеча, а вот теперь мучайся, страдай, ни капли не дам, пусть болезнь одолевает!
ПЕТРОВИЧ. Фекла, плохо мне, работать не могу! Жар в горле душит, оросить его надобно!
ФЕКЛА. Да хоть и задушит! Мне легче будет! Избавлюсь от греха такого!
ПЕТРОВИЧ. Феклушка, милая, помру ведь!
ФЕКЛА. Белобрюшков раньше тебя кончится, к нему сбегаю, справлюсь о здоровье, потом к Ерошкину Ивану Абрамовичу слетаю, есть у него на примете… Все полетела, несите меня ноженьки! К обеду поспею! (Уходит.)
Фекла вышла из дома, Башмачкин, увидев это, шмыгнул к Петровичу.
БАШМАЧКИН. Петрович…А я вот того… шинель-то, сукно… вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, немножко запылилось, да вот только в одном месте немного того… на спине, да еще вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плече немножко. И работы немного…
ПЕТРОВИЧ. Нельзя, извольте заказать новую.
Башмачкин сунул ему гривенник.
Благодарствую, судырь, подкреплюсь маненечко за ваше здоровье, а уж об шинели не извольте беспокоиться: она ни на какую годность не годится. Новую шинель уж я вам сошью на славу, уж на этом постоим. Уж новую я вам сошью беспримерно, в этом извольте положиться, старанье приложим. Можно будет даже так, как пошла мода: воротник будет застегиваться на серебряные лапки под апплике… Сто рублев!
БАШМАЧКИН. Петрович, как же того… где ж взять-то мне столько? Петрович, пожалуйста, того это… может…
ПЕТРОВИЧ. Ладно, восемьдесят рублев и точка! Сам доставлю по готовности, не извольте беспокоиться! А сейчас у меня забота одна, пора мне! (Убирает все со стола.)
БАШМАЧКИН. Так ты сам того… ко мне…
ПЕТРОВИЧ. Сам-сам, Акакий Акакиевич! А теперь в голове предприятие одно у меня!
(Выходят вместе, продолжая разговор.)
Сцена 4.
Башмачкин, Анисья.
Анисья, как всегда, делает уборку: собирает пыль, тихо напевая, раскладывает бумаги на столе, поправляет свечи. Увидела бумагу, пытается прочитать.
АНИСЬЯ (читает). За-яв-ле-ние! Хм! Заявление. Важная, поди, бумага. Статс-ко-му со-вет-ни-ку, гос-по-ди-ну Бе-ло-брю-шко-ву! Уж не тому ли Белобрюшкову? Вот выводит-то, не каждому дано так стараться, красоту этакую выводить.
Входит Башмачкин, Анисью не замечает. Забыл раздеться в прихожей, сидится на стул возле стола, прямо в шинели.
АНИСЬЯ. (подбирая слова) Здравствуйте, батюшка…хм…
БАШМАЧКИН. А… это ты, Анисья…
АНИСЬЯ. Простите, батюшка, не смею вмешиваться в дела ваши, особливо важные, но….поди, случилось что с вами, Акакий Акакиевич, совсем лицо потеряли…
БАШМАЧКИН. Иди, с богом, оставь меня… потом кончишь…
АНИСЬЯ. Простите, если чего не так сотворила…
БАШМАЧКИН. Анисья… а принеси-ка мне яблоневки… грамм пятьдесят...
АНИСЬЯ. Свет мой, так вы с роду в рот не берете, с чего-й, бы это…. Приключилось, что сильно неприятное?
БАШМАЧКИН. Принеси-принеси.
Анисья уходит, возвращается с кувшином и рюмочкой. Ставит на стол.
АНИСЬЯ. Вы уж, простите меня невежду, но нельзя тяжесть на сердце долго держать… К добру-то, это не приводит…
Башмачкин пьет.
Вы бы выговорились, батюшка, а всяко легче на душе станет…
БАШМАЧКИН. Еще!
АНИСЬЯ. Прости господи, помилуй вас! (Наливает еще.) Видать, совсем дела плохи… Может, пособлю, чем… Вы ведь только скажите.
БАШМАЧКИН. Тут дело этакое. В таком деле и бог не поможет. (Пьет.)
АНИСЬЯ (смотрит на шинель). А чтой-то, с одежей вашей, Акакий Акакиевич, плечо, вона, все в саже вымазано, а сверху известкой присыпано, словно на стройке лазали? И так, глядеть грустно, а тут еще так вещь измарали, что боюсь не очистить, совсем по швам полезет. Не добро дело.
БАШМАЧКИН. Анисья! Господи, и ты туда же? В ней-то, проклятой и дело! (Судорожно отряхивается). Только что, был я у портного, Григория Петровича, он-то жизнь мою в конец и испортил. Говорит, не гоже в этаком отребье ходить. Я говорю - подлатай, а он твердит, совсем худой гардероб, заплаты ставить негде, новую шить надобно… Пропал я, совершенно уничтожен. В департаменте подначивают, как бы того… службы не лишился… Стыд…
АНИСЬЯ. Правда, стыд, да и только… (Опомнившись.) Новую надобно.
БАШМАЧКИН. Сам знаю… В отчаянии я. Мороз заел… и люди заели… смеются.
АНИСЬЯ. Так и что? Новехонькая была бы на долгие лета. Подобрее, да по надежней. Мороз-то он такой, еще только расходится. Еще покажет кузькину мать. Всем достанется. И так, вона, носа не высунуть.
БАШМАЧКИН. А где взять-то? Думаешь, на дороге валяется, взял – подобрал? Уж, никак не рассчитывал я на траты такие…
АНИСЬЯ. А дорого ли стоит новая шинель-то?
БАШМАЧКИН. Уж не спрашивай, не по карману, мне, шкура новая! (Садится работать, перебирает бумаги.)
АНИСЬЯ. И все же, Батюшка, хоть бы намекнули, а? Может, выдумали бы чего?
БАШМАЧКИН. Два месячных жалования. Восемьдесят рублев! Я ведь на два рубля рассчитывал, заплату поставить, а он говорит восемьдесят рублев, и точка. На какие ж деньги её сделать? Что же за народ такой! Поди, займись делом. (Пишет.) У-ва-жа-е-мый…(Кричит.) Ай! Ну, вот! Ужас, ошибка, Анисья, ошибка. Я с ума сойду…
АНИСЬЯ. Ох, Акакий Акакиевич. Не любите вы себя…
БАШМАЧКИН. Что делать мне? Я ж, в отчаянии…
АНИСЬЯ. Ежели поразмыслить, может, и придумали бы чего… Там поприжиматься, сям поэкономить, и глядишь, хватит… а?
БАШМАЧКИН. Да, куда уж больше-то прижиматься, Анисья? Все деньги размещены и распределены вперед! Жалования-то у меня сорок рублев, так? А завести панталоны новые требуется? А заплатить сапожнику старый долг?
АНИСЬЯ. Да, батюшка требуется…
БАШМАЧКИН. А еще и рубахи новые заказать швее, тоже надобно, вон, до дыр прохудились, а я в департаменте служу – вид иметь надо… да и штуки две того белья, ну сама понимаешь, даже называть неприлично… Словом, никак не разойтись, не накопить.
АНИСЬЯ. Совсем вы, духом поникли, батюшка, совсем… А помощи ни разу не попросите, ведь есть, кому помочь, вот я, например…
БАШМАЧКИН. Что ты, я ж и так в долгу у тебя, еще с прошлого месяцу задолжал? Думаешь, совсем совести не имею, деньги у тебя просить?
АНИСЬЯ. Да всего-то в долгах пять монет, невелика сумма!
БАШМАЧКИН. Нет, не поможешь ты делу, тут гонорар побольше твоих накоплений требует. Видать, уберут со службы, я и помру… Безвыходная ситуация. Не лезь, Анисья… душу мне не тереби!
АНИСЬЯ. Обидно, барин, совсем не чувствуете, где суть дела…. Ни про что обижаете. Все концы обрубили. И так вон, ведь, не сахар, так еще и грубиян… (Продолжает убираться.) Господи! Акакий Акакиевич! (Смеется.) Счастье какое!
БАШМАЧКИН. Ты что, Анисья, того? Помешалась?
АНИСЬЯ. Счастье-то какое, вспомнила! Вы ведь, помнится, имели обыкновение, откладывать по грошику в небольшой ящичек, с прорезанною в крышке дырочкой для бросания туда денег… Может время-то пришло заглянуть… А-а?
БАШМАЧКИН. О чем ты?
АНИСЬЯ. Ну эта, копилка-то ваша, давно ли заглядывали? Может вдруг, аккурат, та сумма что и требуется?
БАШМАЧКИН. Анисья, молодец! (Достает ящичек, смотрит на него, как на спасение.) А ну-ка, сбегай за молоточком!
Анисья уходит, возвращается с молоточком.
БАШМАЧКИН. Ну, с Богом! (Разбивает, считают деньги.) Не хватает!
АНИСЬЯ. Где ж, не хватает, Акакий Акакиевич, вы это, подсчитайте хорошенько, может, сбились?
БАШМАЧКИН. (Возбужденно) Как я могу ошибиться, Анисья? На целую половину. Ладно бы, на два рубля обсчитаться. Надобно восемьдесят, а здесь всего сорок с небольшим.
АНИСЬЯ. Так надобно ж, еще всего половину. Стало быть, полдела сделано?
БАШМАЧКИН. (Ободрившись) Так, того? Ежели хорошенько подумать? (Думает.) Начальник в прошлом месяце, прибавку сделал, поднял жалование на двадцать рублев… А если пояс затянуть еще покрепче?… Изгнать употребление чаю по вечерам?... Так! Не зажигать по вечерам свечки?... (Берет бумагу, начинает просчитывать)
АНИСЬЯ. Так, коли, для работы надобно - мои берите!
БАШМАЧКИН. Так, если по улице ходить с осторожностью, почти на цыпочках, чтобы, таким образом, не истереть скоровременно подметок? (Еще просчитывает и записывает остаток)
АНИСЬЯ. Так еще можно не отдавать прачке белье мыть, чтобы не занашивалось, я и сама могу иногда позаботиться…
БАШМАЧКИН. Да всякий раз, приходя домой, сразу в демикотоновый халат обряжаться – он, поди, сносу не знает….
АНИСЬЯ. Хватит, Акакий Акакиевич, должно хватить! Точно чую!
БАШМАЧКИН. Гляди, Анисья, и верно, хватит? А?
АНИСЬЯ. А я, по что зря не говорю. Верно, говорила, вам, хватит! Будет вам - шинель новая! (Пританцовывает, радуется)
БАШМАЧКИН. Да, Анисья! Вот ведь дело. Как будто и смысл найден!
Башмачкин с Анисьей танцуют, он даже ее обнимает и чмокает в щеку. Вдруг, оба, как обалдевшие шарахаются друг от друга. Анисья от такого неожиданного поцелуя, а Башмачкин от мысли, что вдруг он ошибся в просчетах. Он резко подбегает к столу, еще раз пересчитывает и понимает, что и в правду ошибся.
БАШМАЧКИН. Господи, ошибся, Анисья, ошибся! На пять рублей ошибся! Уж того, нигде не подожмешь, и, правда, сдохнуть!
АНИСЬЯ. Да что, ж с вами, делать, Акакий Акакиевич! Горе, вы и в правду горе.
БАШМАЧКИН. Нету выхода, пропал! (Плачет.) Пяти рублей не хватает. Сумма ведь, малая, а какая нужная в этом деле… пять рублей…
АНИСЬЯ. Найдем выход! Не надо слезы лить, и так глаза на мокром месте!
Убегает за платком, приходит. Утирает глаза Башмачкину, а сама под бумагу на столе подсовывает пять рублей.
Что вы, барин, все бумаги-то промочите, надобно их прибрать! Глядите – пять рублей! Тут в бумагах ассигнация-то была, знать, залетела, а вы и запамятовали.
БАШМАЧКИН. Пять рублей! Хватает! Хватает! Будет шинель! Шинель! Это очень важно, Анисья! Это все равно, что жениться! Понимаешь? (Все деньги в мешочек собирает.)
АНИСЬЯ. Понимаю, как не понять? Дело понятное, нужное, и в холод и в мороз…
БАШМАЧКИН. Это ж, все равно, что подругу завести, дорогую да приятную, и пройти с ней вместе жизненную дорогу!
АНИСЬЯ. Точно, барин точно. Уж ничего важнее и не знаю. Что может быть важнее? Ума не приложу.
БАШМАЧКИН. Что и в свет выйти, и в департамент с ней, в особое уважение…
АНИСЬЯ. Ой, правду говорите, иначе и быть не могло!
БАШМАЧКИН. Анисья, а не положить ли еще и куницу на воротник?
АНИСЬЯ. А сукна купить самого лучшего!
БАШМАЧКИН. Будет шинель! Будет! На толстой вате, на крепкой подкладке без износу!
Стук в дверь. За ценой голос Петровича: «Отворяйте, Акакий Акакиевич! Обновка пришла!»
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сцена 5.
Те же, Петрович и Фекла.
За ценой голос Петровича: «Отворяйте, Акакий Акакиевич! Обновка пришла!»
БАШМАЧКИН. Анисья, это ж Петрович! Готова шинель! Сам принес, как обещал! Анисья, отворяй, я приберу покамест тут… бумаги все…
Анисья выходит. Входит Петрович с новой шинелью, аккуратно завернутой в чистую ткань, а за ним жена Фекла Ивановна.
ПЕТРОВИЧ. Здравствуйте, Акакий Акакиевич!
БАШМАЧКИН. Здравствуйте, Григорий Петрович! Фекла Ивановна, честь имею!
ФЕКЛА. Здравствуйте, Акакий Акакиевич! А что это за хорошенькая дамочка?
БАШМАЧКИН. Хозяйка моя - Анисья…
АНИСЬЯ. Анисья – хозяйка квартиры…
ФЕКЛА. Очень приятно, Фекла Ивановна – сваха, ежели что необходимо…
ПЕТРОВИЧ. Готова шинель, не спал, трудился, чтоб вам радость да удовольствие доставить!
БАШМАЧКИН. Так я это самое… могу в ней прямо сейчас и в департамент?
ФЕКЛА. А чего медлить-то, ну, Григорий, отворяй куль!
ПЕТРОВИЧ. Сам с усам… (Достает шинель.)
Как только вынул шинель, все ахнули.
АНИСЬЯ. Обновкой запахло…
БАШМАЧКИН. Тише, Анисья! Помоги мне того… накинь, Петрович…
ФЕКЛА. Ну в самый раз, ну, Гришка, не глаз – алмаз!
ПЕТРОВИЧ. Я ж сказал, беспримерно готова будет!
БАШМАЧКИН. Анисья, ну как?
АНИСЬЯ. Словно в ней и родились, Акакий Акакиевич! В самую пору!
ФЕКЛА. Сукно отличное!
ПЕТРОВИЧ. Лучше не бывает!
ФЕКЛА. Подкладка-то из добротного и плотного коленкору!
ПЕТРОВИЧ. Он еще лучше шелку и на вид казистей и глянцевитей! Говорил, что куницу не надобно, лучше кошку – дешевше.
ФЕКЛА. Ты, глянь, издалека словно куница!
ПЕТРОВИЧ. Меньше двенадцати рублев за работу не могу взять, Акакий Акакиевич.
ФЕКЛА. Двойным мелким швом шил, а потом еще и собственными зубами проходил!
АНИСЬЯ. Акакий Акакиевич, вы точно жених!!!
БАШМАЧКИН. Анисья, где мешочек с деньгами? Подай его, пожалуйста…
АНИСЬЯ. Да-да, он в столе припрятан…
ФЕКЛА (шепотом Башмачкину.) Ах, Акакий Акакиевич, что ж сразу-то не признались, что, мол, есть у вас кандидатура, а я то ноги избегала… да, чувства питает… в глазах писано…
БАШМАЧКИН. Не понимаю, тебя Фекла, я того… сейчас в забытьи…
АНИСЬЯ (протягивает мешок Петровичу.) Вот, сударь – ровно восемьдесят рублев, копейка к копейке.
БАШМАЧКИН. Пересчитай, Петрович…
ПЕТРОВИЧ (пересчитывает.) Да я вам, Акакий Акакиевич, доверяю, уговор – так уговор!
ФЕКЛА. Доверяй, но проверяй!
ПЕТРОВИЧ (считает.) Это я с вас так это, Акакий Акакиевич, за работу-то по-божески, все потому, что живу без вывески на небольшой улице, знаю давно вас…
ФЕКЛА. А на Невском проспекте за одну только работу взяли бы семьдесят пять рублев, бегала – узнавала.
БАШМАЧКИН. Так я прямо в ней на службу, в департамент… того сейчас…
АНИСЬЯ. А начальство увидит – так обзавидуется…
ФЕКЛА. Красавец! Теперь и свадебку сыграть можно!
БАШМАЧКИН. Погоди ты, Фекла, о свадьбе-то… рассудок у меня того… помутился…
ПЕТРОВИЧ. Точно, восемьдесят рублев с копейками…
БАШМАЧКИН. Ты себе их оставь, шинель-то сам доставил… Пора мне… на службу…
АНИСЬЯ. Акакий Акакиевич, не позамтракавши и на службу? Я мигом, яишенку сделаю…
БАШМАЧКИН. Не надо, Анисья, не до завтрака мне… Пора-пора…
ФЕКЛА. Ты, Григорий, проводил бы по улице-то Акакия Акакиевича, присмотрелс