Эпоха Пелевина
Константин Фрумкин
Рассуждать о Викторе Пелевине – занятие неблагодарное, все, что возможно сказать о содержащихся в его произведениях идеях, он сказал сам. С точки зрения чисто литературной этот писатель вообще страдает избыточным интеллектуализмом, его романы переполнены рассуждениями, он то произносит их от имени автора, то влагает в уста персонажей, а то, вообще плюет на литературную форму и вставляет в ткань повествования инородные куски – отрывки из неких статей, лекций и трактатов. Для Пелевина ничего не стоит заставить героев в телефонном разговоре пересказать слышанную ими лекцию или читаную книгу. Впрочем, популярность Пелевина, - в сочетании с популярностью, скажем, Борхеса, часто служащего для Пелевина идейным источником - доказывает, что избыток мысли – не недостаток, и что вообще читающая публика не особенно любит слова без смысла.
Добавим сюда также то, что писать о Пелевине может доставить истинное удовольствие любому рецензенту, критику, литературоведу или эссеисту. Нет, наверное, сегодня более цельного писателя, все творчество которого легко структурируется и разлагается на легко анализируемые, но в тоже время будящие мысль конструкции. Пелевин как будто специально пишет для последующего анализа его произведений рецензентами. Проще говоря, Пелевин пишет всегда об одном и том же, все его романы, повести и рассказы посвящены одному и тому же. Но не одному и тому же сюжету, не одному и тому же образу, а одной и той же ситуации, одному и тому же структурному принципу жизни.
Ситуация эта заключается в том, что персонажи переживают одновременно две (как минимум две) разных реальности. Есть наша повседневная жизнь - и есть великое многообразие иных миров - мнимые реальности, виртуальные реальности, сновидческие и ложные реальности. И вот два мира совмещаются, переплетаются, и люди одновременно ощущают свое нахождение и в том, и в этом мире. Как верно заметил Александр Генис, «Пелевин - поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между реальностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты - одна картина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух». Каким же способом реальности совмещаются? Ответом на этот вопрос и занимается Пелевин, можно сказать, это его специализация, его культурная миссия.
|
|
Можно сказать, что творчество Пелевина подводит итог тому трансисторическому культурному феномену, который иногда называют религиозным удвоением действительности. Человеческая мысль все время ищет вторую реальность, стоящую за кулисами повседневной действительности, будь это мир идей Платона, Царство Божие христианства, или виртуальная компьютерная реальность, введенная в литературу киберпанком. Пелевин решил подвести итоги, и создать коллекцию всего, что было выработано человечеством в деле удвоения действительности. Каждый рассказ (или повесть Пелевина) посвящен подробному описанию очередного нового способа совмещения двух реальностей. Если хотите, сочинения Пелевина - это энциклопедия виртуальных технологий, это перечень тех техник, благодаря которым мнимые и всяческие «иные» миры имеют возможность существовать в среде повседневности. В романе «Омон-Ра» рассказывается о виртуальных реальностях, создаваемых тоталитарным насилием и тоталитарной пропагандой, о «потемкинских деревнях» тоталитаризма; в рассказе «Спи» - о параллельном измерении сна, о сне и яви как двух реальностях, в которых одновременно живут все; в рассказе «День бульдозериста» - о мнимых реальностях, создаваемых разведками, то есть как бы о феномене параллельности Штирлица-Исаева; в рассказе «Музыка со столба» - о реальности галлюцинаций, вызванных отравлением; в рассказе «Вести из Непала» - о ложной реальности посмертных, загробных видений; в рассказе «Верволки» - о двойной жизни, которую ведут люди, способные превращаться в волков. Нет ни нужды, ни возможности перечислять дальше. Все важнейшие техники современной культуры привлечены Пелевиным как технологии по сочетанию миров. Искусство и психоанализ, философия и буддизм, сумасшествие и сомнамбулизм, загробная жизнь и существование ангелов, шаманизм, трансвестизм, шахматы, компьютерные игры, дуализм «птицы-птицеводы» - все это для Пелевина лишь окна между мирами, лишь способы связи между параллельными измерениями. В будущем даже можно будет составить таблицу всех возможных способов связи между двумя измерениями, дав им кодовые наименования в соответствии с произведениями Пелевина.
|
|
- Так, говорите, наелись мухоморов и почувствовали себя Гитлером? Так это у вас состояние П-6, «Музыка со столба»!
Противопоставлять виртуальные миры настоящему миру несовременно, никакой реальности, «согласно постмодернизму» не существует. Как написал современный российский философ Вадим. Руднев, «Реальность есть ничто иное, как знаковая система, состоящая из множества знаковых систем разного порядка, то есть настолько сложная знаковая система, что ее средние пользователи воспринимают ее как незнаковую». Итак, реальность – это множество знаковых систем вперемешку. Следовательно, атом реальности – это точка пересечения двух разнородных знаковых систем (ассоциация: Флоренский утверждал, что атом христианской общины – не человек, а пара друзей). Или, может быть, говоря точнее, молекула противостоящей Тексту реальности – это линия, являющаяся границей между двумя областями с разными знаковыми кодами, вслед за Делёзом эту границу можно было бы назвать «складкой». И вот, тема Пелевина – это подробное изучение этого атома реальности; подробно анализируя типы сцепления разных виртуальных миров, Пелевин занят едва ли не составлением периодической таблицы такого рода атомов. Все говорят «постмодернизм» – это отсылание знаков друг к другу, Пелевин же занялся классификацией и описанием аэродинамики самого процесса отсылания, причем это отсылание выглядит в его сочинениях механистично – как некие коридоры, как подшипники, суставы и так далее.
|
|
Век сновидений
Кончено, я несколько огрубляю, рассказы Пелевина не столь однозначны. Но эта неоднозначность происходит главным образом оттого, что писатель изображает в одном рассказе не одну виртуальную технологию, а, скажем, две или три, а их взаимодействия между собой - это уже отдельная тема, и, между прочим, тема очень современная, можно сказать, одна из главных тем ХХ века. Можно сказать, что двадцатый век буквально начался с "открытия" сновидения. В 1900 году З.Фрейд опубликовал «Толкование сновидений", одну из самых популярных своих книг, где он называет сон царской дорогой в бессознательное. В 1895 году братья Люмьер изобрели кинематограф, который, подобно психоанализу, стал культурным символом эпохи. Кино - особенно в его некоммерческом, творческом обличье - во многом напоминало психоанализ, но еще больше оно напоминало сон. Александр Блок называл кинематограф "электрическими снами наяву". Так же, как и во сне, в кино почти все (а со временем практически все) было возможно. Так же, как и во сне, реальное и мнимое путались в сознании воспринимающего. Таким же, как во сне, было ощущение иллюзорности и бессилия зрителя. Сны и кинематограф – это было начало века, а к концу его слово «виртуальный» стало едва ли не самым модным и многозначительным. Именно в сфере виртуальных технологий технический прогресс добился наиболее впечатляющих достижений. Театр, механические игрушки, кинематограф, радио, телевидение, компьютерные технологии - вот они, этапы большого пути. И Интернет как венец всего. К тому же, границы между техниками стираются - по театральным спектаклям делают кинофильмы, кинофильмы транслируют по телевидению, телевидение транслируют через Интернет - образуется единая виртуальная среда. А что нам предстоит еще в будущем! Вот они его симптомы: всевозможные «эффекты присутствия», голограммы, стереофильмы, виртуальные шлемы, компьютерные симуляторы. Добавим сюда ЛСД и другие все более изощренные наркотики. Чего еще не хватает? Снов по заказу? Управляемых коллективных психозов?
Итак, лицо эпохи ясно. Такие кинематографические предупреждения, как фильм «Матрица», в котором весь наш мир оказывается созданной компьютерами иллюзией, или телесериал «Дикие пальмы», в котором виртуальная реальность возникает из сочетания возможностей голографического телевидения и определенных наркотиков ясно показывают нам черты возможного будущего. Поэтому создатели современных романов, построенных на видениях и галлюцинациях вынуждены придавать этим состояниям сознания гораздо большее разнообразие, многочисленность и частоту смены чем это делали, скажем, в прошлом веке. Беда в том, что сегодня старые добрые сны и галлюцинации вынуждены конкурировать с куда более мощными техногенными средствами создания искусственных реальностей – компьютерными играми, Интернетом, многоканальным телевидением, умопомрачительным голливудским кинематографом. Чтобы сохранить свою значимость в литературе снам и галлюцинациям приходиться приближать свои возможности к возможностям этих виртуальных технологий, и поэтому современные литературные герои переходят из одного сна в другой с той же легкостью, с какой в Интернете можно переходить с одного сайта на другой, или по телевизору переключать каналы. Психология персонажей таких романов замечательно выражена в умопомрачительном образчике такого рода литературе, романе Анофриева и Пепперштейна «Мифогенная любовь каст»: «Мучительное чувство реальности овладевало парторгом. Все казалось каким-то голым вокруг, не прикрытым пузырящимся слоем бреда. Видимо он уже привык жить в бреду, переваливаясь их одной галлюцинации в другую, как люди во сне переваливаются с боку на бок. И просветы в этих наслоениях бреда стали казаться ему теперь ненужными прорубями с черной водой, встречающимися кое-где среди изумительного полупрозрачного льда, переливающегося всеми цветами северного сияния».
За литературой о снах и видениях не отстает литература об иных планетах и параллельных измерениях. В прошлом фантастические и сказочные произведения огранивались тем, что герой находил некую «дверь» в иной, сказочный мир, в фантастическую страну. Сегодня иметь в романе один параллельный мир, описывать полет на одну далекую планету, делать землю объектом агрессии одной инопланетной цивилизации – непозволительная убогость. Параллельные миры должны иметь обязательно сложную многослойную структуру, а между слоями, еще, как в упомянутом романе Ануфриева и Пепперштейна положены в Прослойки. За кулисами это литературного шаблона – Даниил Андреев, вспомнивший Данте с его многоэтажной структурой Ада и Рая, но придавший этим этажам статус параллельных измерений, и размноживший их в немыслимом универсуме «Розы мира» до неисчислимости. За кулисами этого шаблона также находится Карлос Кастанеда, говоривший, что вселенная подобна луковице с разными уровнями. Пионером же образа-идеи многоэтажной потусторонности в России был, по-видимому, Владимир Орлов, автор «Альтиста Данилова». Орлов, еще до того, как широкие слои российской интеллигенции познакомились с Андреевым и Кастанедой, вспомнил о Данте и с намеком на дантовский ад построил свой многоэтажный демонический мир, который на жаргоне демонов называется «Девятью слоями». Пока – еще только девятью. Потом параллельных демонических миров будет выявлено в количестве ровно одна потенциальная бесконечность. Ну, а многочисленности планет и иных цивилизаций любители космической фантастики уже не удивляются. Может быть, своего апогея идея многослойности на почве русской фантастической литературе достигла в романе А. Лазарчука «Солдаты Вавилона» (в эпопее «Опоздавшие к лету). Там параллельные миры номеруются почему-то буквами еврейского алфавита, и отношения между «слоями» и «уровнями» столь сложны и запутанны, что обалдевший от прыжков между параллельными измерениями «сталкер» восклицает, обращаясь к своему коллеге: «Тебе не приходило в голову, что никаких уровней, никаких слоев вообще не существует? И это все – лишь наше истолкование – примитивное –того, что все происходит с нами, здесь и сейчас? Как тот фокус с двумя зеркалами...» Ну а названия романов самого популярного из современных российских фантастов, Сергея Лукьяненко говорят сами за себя: «Императоры иллюзий», «Лабиринт отражений», «Фальшивые зеркала». Действие двух последних романов происходит в иллюзорной реальности киберпространства, и, кстати, многие считают эти романы вторичными по отношению к «киберпанковской» повести Пелевина «Принц Госплана».
3. А телевидение лучше снов!
На общецивилизационную ситуацию двадцатого века накладывается специфика эпохи, переживаемой Россией – эпохи перехода, в которой жизнь действительно начинает напоминать кошмарное сновидение. Ведь, вообще, чем сон отличается от яви? Тем, что явь последовательно развивается изо дня в день, события сегодняшнего дня логично продолжают события вчерашнего. В научной литературе это свойство яви в ее отличии от сна называется «когерентностью». А когда вчера было одно, а сегодня - совсем другое, и связи между ними нет - вот тогда каждое утро и начинаешь думать - это ты проснулся или заснул?
Советские люди, несомненно, мыслят свое существование в Советском Союзе как истинную реальность, а все что произошло после перестройки - как кошмарный сон, и в тайне думают, что еще возможно пробуждение. Пока еще большинство населения России и других стран СНГ составляют люди, большая часть жизни которых приходилось на советское время. Вот что написал Герман Гессе в эпоху, которая была очень схожа с эпохой, переживаемой Россией в конце ХХ века – Германия только что пережила страшную войну, только что перестала быть кайзеровской, и впала вследствие войны в страшную нищету: «Настоящим страданием, настоящим адом человеческая жизнь становится только там, где пересекаются две эпохи, две культуры и две религии. Если бы человеку античности пришлось жить в средневековье, он бы, бедняга, в нем задохнулся, как задохнулся бы дикарь в нашей цивилизации. Но есть эпохи, когда целое поколение оказывается между двумя эпохами, между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивают всякую естественность, всякую преемственность в обычаях, всякую защищенность и непорочность!»
Когда одна реальность резко сменяет другую, то вчерашняя явь начинает казаться далеким сном - "Жизнь моя, иль ты приснилась мне?" Философы прошлого писали труды под названием "Диалектика абстрактного и конкретного", "Диалектика божественного и человеческого". Современному философу надо бы написать "Диалектика сна и яви", Пелевин занимается этой диалектикой методами беллетристики. В рассказе Пелевина "День бульдозериста" рабочий спокойно работает на атомном заводе, вдруг его ударяет по голове отцепившейся с крюка водородной бомбой – и он вспоминает, что никакой он не рабочий, а внедрившийся на завод американский резидент. А если бы не ударило его - так бы и спился спокойно, никогда не увидев Родину.
А в рассказе "Спи" прямо так и сказано: все люди, все человечество, пока занято своими делами, – одновременно спит и видит сны, и сны эти смешиваются с реальностью в трудно различимый коктейль. В этом рассказе вероятно можно усмотреть влияние Гурджиева – Успенского, много риторических сил потративших на объяснение того, что в обычные люди постоянно находятся во сне, а даром проснуться обладают лишь избранные и лишь в результате тяжелых упражнений.
Если возможен выбор не между сном и явью, а между двумя снами, то наше сновидение приближается к совершенству телевидения. Телевидение тем и демократичнее и снов, и кинематографа, потому оно и является следующей ступенью в развитии виртуальных технологий, что в нем можно переключать каналы. В политике не так - пульт один, а избирателей вон сколько. Если бы каждый мог сам себе выбрать, что он хочет смотреть следующие пять лет по телевизору - Путина или Зюганова. Потом бы сравнили, у кого страна погибла, а у кого процвела. Но реальность больше похоже не на телепрограмму, а на сновидение – реальность, как и сон невозможно переключить.
Телевидение неразрывно связано с политикой и политизированностью, и публичность неодолимо влечет людей; несмотря на низкий престиж профессии публичного политика, эта роль влечет даже богатых предпринимателей, и одна из главных причин этого влечения - телевидение; борьба за место в публичной политике есть борьба за место на телеэкране.
Телевидение интересно тем, что является легким и широкодоступным средством присниться кому-то. Человек перед телекамерой начинает выкидывать Бог знает что, потому что он знает - благодаря телекамере он сам становится сном, а то и кошмаром, он знает, что пригрезится кому-то. Работа депутата парламента, работа по ту сторону телеэкрана обладает какими-то степенями защищенности - если хочешь избавиться от кошмара, надо не видеть сны, а самому кому-то сниться.
Памятуя о вышеописанном способе борьбы с ночными кошмарами, мы стремимся к телекамерам - а они стремятся к нам. Телекамеры наступают на окружающую среду. В любой момент мы можем находиться под их прицелом - может быть юморное телевидение снимает скрытой камерой, может быть спецслужбы поглядывают, может быть унивемаг следит, чтобы ты не спер товары, моет быть со спутника... Человечество начинает вести себя соответственно: оно все время думает о том, что может быть в это момент его снимают. И скольким миллионам спящих ты приснишься сегодня ночью? Человек уже не живет на самом деле, – он играет перед объективом. Как и положено персонажам фильмов на белом полотне, мы становимся плоскими. Мы уже не думаем о том, какие мы есть, а том, как мы выглядим, какими покажемся, какими привидимся.
Вслед за телевидением цивилизация породила Интернет и весь блеск компьютерных виртуальных технологий. С ними уже не нужны прототипы, реальность может быть построена такая, какая тебе нужно, с самым широким выбором вариантов. Можно сказать, что телевидение является переходной формой от кинематографа к Интернету, и так называемое "восприятие реальной действительности" - оказывается лишь одной из ступеней в этой эволюции. С телевидением человек и так живет достаточно часов своей жизни, жены жалуются: муж приходит домой с работы – и сразу к ящику, с ним, а не со мной живет. А компьютер вообще позволяет человеку жить в мире электронных снов, создать себе оболочку из грез. В такую эпоху Пелевин, исследующий сочетания миров, закономерен, как боевик про Ирак или Косово.
Однако можно ли назвать Пелевина ультрасовременным писателем?