Пролог
ТЕНЬ ИНКВИЗИТОРА
Если бы мы и знали, кто мы такие, то наверняка
последовали бы примеру сэра Артура Джермина, который
однажды вечером облил себя маслом и поджег…
Говард Филлипс Лавкрафт
Артем знал, что всё не наяву. Глюк. Блазн. Сквозняк из трещины в подкорке. Жирный раздувшийся утопленник, всплывший из темных глубин подсознания.
Знал, но ничего не мог с собой поделать - было страшно.
Страшно и... любопытно. До холодного тремора под ребрами.
Еще он непонятно откуда, но при этом совершенно точно знал, что говорить с призраком нельзя. Звериной чуйкой ощущал, что совершает запретное. Что после двух простых слов пути назад уже не будет. И все же спросил:
– Кто ты?
Черная обтекаемая тень не шевельнулась. Но в голове Артема, больно ударяясь в беззащитный мозг каждым словом, раздался бесцветный голос:
– У меня много имен. Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Ре, граф де Бриен, сеньор д'Ингран и де Шамптос, маршал Франции. Влад Третий Цепеш. Елизавета Батори. Дарья Николаевна Салтыкова, урожденная Иванова. Сержант Франсуа Бертран. Девица Настасья Минкина. Альберт Гамильтон Фиш, известный также как Лунный Маньяк, Серый Призрак, Бруклинский Вампир, Буги-мен и Вервольф Вистерии. Андрей Романович Чикатило. Однако истинное мое имя ты узнаешь в конце пути... А ты? Кто ты?
Артем не знал, что отвечать призраку.
– Как бы меня ни звали, тебя всегда зовут одинаково, – продолжал вещать голос в черепной коробке, неприятно царапая ее стенки сонорными согласными. – Твое имя никогда не менялось – как и выражение твоего лица, когда ты исполнял симфонию боли на моих жилах и сухожилиях. Ты отрезал мне нос, уши, язык, пальцы рук и ног и половые органы и отдавал на съедение муравьям – твое имя было тем же. Ты сажал на мое тело крысу в клетке без дна, и она прогрызала меня насквозь в поисках свободы - оно оставалось прежним. Ты швырял меня в объятия «железных дев», и во тьме их лона я умирал мучительной смертью, терзаемый шипами и лезвиями, которые были немилосердно коротки для того, чтоб я бросился на них грудью и получил избавление – и тогда твое имя оставалось без изменений. Когда все эти испражнения твоего воспаленного мозга были сочтены бесчеловечными, ты стал просто окунать меня в камеру с дюжиной потных скотов, и в этих «обиженках» из меня, разрывая внутренние органы, делали «петушиную масть», «чушкаря», «дырявого», – о, это очень человечно! И всегда, – всегда! – тебя звали одинаково. Ибо имя тебе от века – Инквизитор.
– Но что заставило тебя явиться ко мне сейчас? – прошептал Артем.
– Тульпа... – прошелестело в его голове осенним листом, опавшим со старого кладбищенского древа.
Тульпа? Что за тульпа? «Анатомия доктора Тульпа»? Есть, кажется, такая картина у Рембрандта, вспомнилось Артему. Там врач демонстрирует своим ученикам внутренности препарированного трупа. Но при чем здесь это?
– Невежество всегда являлось альтер эго инквизиторов, – в голосе, сверлящем мозг Артема, послышались нотки иронии. – Хотя откуда вам, кадаврам болезненного западного аскетизма, знать про тульпу! Тульпа – это друг. Это больше, чем друг. Тульпа – это часть тебя. Кусочек твоего «Я». Откол сознания в осязаемой форме. Совершенный помощник. Лучший в мире собеседник. И самый сладкий любовник. Вот представь: лежишь ты на диване, а рядом с тобой – твой воображаемый друг. Ты можешь его видеть, слышать, разговаривать с ним, и он будет тебе отвечать. Если это женщина, то ты сможешь чувствовать её запах и даже осязать её. Она будет сладка. Очень сладка. Она будет пытать тебя на дыбе сладострастия, Инквизитор. Она замучает тебя своей любовью почище, чем штатный палач твоей инквизиции, да будет навеки проклято ее имя! Тульпа откроет тебе такие бездны наслаждения, которые ты не познаешь ни с одной из реально существующих женщин. Да почему, собственно, женщин? Это может быть и мужчина, и маленький мальчик, и даже собака... Ты хотел бы попробовать с собакой, о аскетичнейший из инквизиторов? Или все же предпочтешь мальчика?
– Прекрати! – выкрикнул Артем. - О чем ты говоришь? Это галлюцинация? Карманная шизофрения?
– Ты, Инквизитор, по своему обыкновению разговариваешь на языке, который оскверняет уста и отравляет разум, - отвечал голос. – С твоего позволения, воспользуюсь иной терминологией. Она также будет тебе понятна, ведь вы, инквизиторы, некогда мнили себя великими экспертами в вопросах оккультизма. Так будет проще: тульпа – это своеобразный вид суккуба. Или инкуба[1] - зависит от твоих личных предпочтений. Хотя можно и еще проще: тульпа – это самая обыкновенная лярва. Только самодельная. В вопросе лярв вы тоже великие эксперты, не так ли, святоши?.. Не даром обычно в историях о встречах с суккубами и инкубами фигурируют монахи и монахини. Сексуальные переживаниями на фоне длительного воздержания перетекают в эротические сновидения, а в конце концов непременно материализуются. Даже сами наместники Бога на Земле не гнушались этого дела. Будущий папа Сильвестр Второй, которого тогда еще звали Гербертом Аврилакским, встретил однажды девушку удивительной красоты по имени Меридиана, которая пообещала ему богатство и свои магические услуги, если тот согласится быть с нею. Стоит ли говорить, что он не стал отказываться и каждую ночь наслаждался ласками своей таинственной любовницы, а затем началось его стремительное восхождение по ступеням католической иерархии к папскому трону. Конечно же, то был суккуб… Но любовными утехами функции тульпы не исчерпываются...
– Все равно ничего не понимаю, – завороженно прошептал Артем.
– И немудрено, - продолжал Голос-в-Голове. – Что с вас взять, считающих даже обычное соитие мужчины с женщиной «грехом», а соитие с небольшой долей фантазии – «смертным грехом»! С течением времени изменилась лишь терминология, но понятие о запретности физических наслаждений осталось таким же, как сотни лет назад... Хотя и европейцам все же удалось прикоснуться к тульпе. Француженка Александра Давид-Неэль в двадцатых годах двадцатого века отправилась в Тибет, и местные йоги посвятили ее в тайну тульпы. Говорят, она даже неоднократно наблюдала материализацию тульп. А затем решила сотворить тульпу сама. Но ее тульпа вышла из-под контроля...[2]
– А какое отношение все это имеет к Салтычихе и этому, как его... Жилю де... – нетерпеливо прервал Артем. Остальных названных призраком имен он попросту не знал.
– Как же ты глуп! – в Голосе-в-Голове послышались нетерпеливые интонации – если могут быть какие-либо интонации в Голосе-в-Голове. – Барон Жиль де Ре прочитал «Жизнь двенадцати Цезарей» Светония, про развлечения римских императоров-выродков, Нерона и Калигулы. И стал приносить в жертву Сатане младенцев в своей башне. Потом он стал прототипом Синей Бороды, и про него тоже были написаны книжки. И кто-то прочитал о жизни Жиля де Ре. Что непонятного?!
– Но я-то здесь при чем?! – закричал Артем и рванулся к неясному темному силуэту. Схватил его за черные одежды, вцепился поганцу в голову. Капюшон чуть сполз назад, открыв то место, где у призрака должно было быть лицо. Но лица никакого не было. Была лишь маска из жирных копошащихся опарышей.
Зловонная трещина рта разверзлась с явственно слышным чавканьем, в нее тут же провалилось несколько червей. Из черной глубины вырвались вместе с запахом могилы шелестящие звуки:
– Неужели ты все еще ничего не понял, Инквизитор?
Гниющее, источенное червями лицо призрака в руках Артема поплыло, стало меняться на глазах, как картинки на страницах быстро перелистываемой книги. Сначала оно превратилось в лицо прекрасной девушки. Потом нежные щеки сморщились, и аморфная масса застыла в гнусную физиономию плотоядно ухмыляющегося старика. Его мгновенно сменила мохнатая волчья морда. Которая, злобно оскалившись, тут же трансформировалась в ангельское личико младенца в золотистых кудряшках, точь-в-точь как на октябрятской звездочке. Артем завороженно наблюдал, как сотни лиц ежесекундно сменяли друг друга подобно картинкам на экране взбесившегося телевизора. Постоянно меняющийся рот хрипел, рычал, нежно щебетал, басил, по-детски гугукал:
– Нас много – ты один... Нас много – ты один...
Вдруг Артем содрогнулся: он увидел в капюшоне призрака свое собственное лицо.
– Ты – это мы. А мы – это ты, – прокаркала голова Артема, глядевшая на него из складок черного капюшона. – Что внизу – то и наверху. Инквизитор и тот, кого он убивает, едины – как сияющий сусальным золотом крест и черная тень от этого креста!
Вслед за этим голова Артема в руках Артема захохотала хриплым перхающим смехом и вдруг взорвалась с оглушительным звоном и дребезгом.
***
Телефон трезвонил над ухом, не умолкая. Артем полежал немного с закрытыми глазами, чтобы унять сердце, которое норовило проломить грудную клетку и заскакать скользким алым мячиком по вытертому линолеуму его порядком запущенной однокомнатной «хрущевки». Потом повернулся на жалобно скрипнувшем старом диване, вслепую нашарил на тумбочке трубку и снял с рычагов.
– Доброе утро, всемилостивейший граф! Как почивать изволили? Карета подана к подъезду. Вас ожидает прекрасная дама! – забился в трубке встревоженный картавый тенорок майора Стрижака. – Правда, не сильно живая. Налицо криминал, и вообще, это ад кромешный, котлы и сера! Ну и здоров ты дрыхнуть, Казарин! Выходи. Меня у обкома подхватите.
Часть первая.
АРТЕМ. Мертвая невеста.
Центральная Россия, 1980-е годы н. э.
Человеческое существо в своей порочности
всегда страшнее любого нечеловеческого.
Говард Филлипс Лавкрафт
Глава 1
Мертвая вода.
Гаже всего, когда насилуют. Особенно если малолеток. Это уж совсем никуда не годится дело! Это, можно сказать, ЧП областного масштаба. И внеплановый головняк для всего местного начальства.
– Лучше бы он ее просто угомонил наглухо, – словно читая мысли, пробурчал Стрижак и пригладил уши. Он все время приглаживал уши, когда волновался. Уши у него были примечательные. Прямо выдающиеся уши. Тень на потолке служебного «Газика», как от Чебурашки, страдающего водянкой головного мозга – потому что башка тоже немаленькая. Многомудрая башка «угла» – начальника областного угрозыска.
– А кто обнаружил-то? – лениво протянул Артем, наблюдая, как здоровенные клешни водителя Сереги тискают пеструю проволочную оплетку баранки, похожую на змеиное тело. Змея-баранка была с норовом – проворачивалась тяжело, порываясь все время выскользнуть из похожих на сардельки пальцев. Но Серега душил и укрощал змееруль, как Лаокоон, украшенный за эпические подвиги сержантскими звездочками, самоотверженно борясь с тяжелыми дорожными условиями: за пределами маленькой, скупо освещенной милицейской машины колобродила склизкая осенняя мразь. Впрочем, в наших краях круглый год – тяжелые дорожные условия, подумал Артем. Какие дороги, такие и условия. Ему вдруг почудилось, что ментовский «козел» превратился в хронокапсулу, которая работает «наоборот»: всё, что происходит внутри нее, подчиняется бегу времени, а все, что за пределами – извечный осенний тлен вне времени и пространства.
– Пацаны в парке в войнушку играли, – нехотя отозвался Стрижак, оставив наконец в покое свои уши. – Двое пошли в разведку и забрались в самые дебри. А она там, висит… – Стрижак неожиданно хохотнул. – Старшина по рации доложил, что один малец в штаны, того, наклал с перепугу. Он обоих в машине посадил – так там, говорит, дыхнуть нечем!
– Ничего, такая наша работенка – говно нюхать. И даже пробовать на вкус, – мрачно констатировал Казарин.
– Может, это пацаны ее и ухайдакали? – обернулся к сидевшему на заднем сиденье «газика» Артему Серега. – А чё, играли в Зою Космодемьянскую. Детки нонче пошли – тушите свет!
– Ага! И отымели во все отверстия организма. Одному шесть, второму восемь, – огрызнулся Стрижак.
– Черт-те что творится, - проворчал Серега. – Секса в стране нет, а школьниц гребут да мочат почем зря.
– Ты помалкивай у меня, – пристрожил Стрижак и повернулся к ссутулившемуся на заднем сиденье Артему. Объяснил вроде ему, но ясно было, что и сержанту-водителю тоже. Даже, пожалуй, больше сержанту, чем Артему. – Я только что из обкома. Велено, так сказать, не педалировать. В смысле, вообще не упирать на тему полового сношения. Мы расследуем убийство, и точка! – И, таинственно понизив голос, добавил: – Такое указание поступило из самого ЦК! – И для убедительности ткнул желтым прокуренным ногтем куда-то вверх, где качал ушастой башкой на потолке кабины Чебурашка-гидроцефал.
Данные о половых преступлениях в Советском Союзе засекречивались строже, чем о местонахождении ядерных боеголовок. И об этом лучше, чем кто-либо другой, знал следователь по особо важным делам Светлопутинской облпрокуратуры Артем Казарин. И «угол» – начальник местного уголовного розыска майор Стрижак – тоже знал о том, что он знал. Так что все сказанное – большей частью для водилы. Чтобы не болтал лишнего.
– Армянское радио спросили: чем ЦК отличается от ЧК? Армянское радио ответило: в ЦК цыкают, а в ЧК - чикают, – криво усмехнулся Артем и уставился в окно, сплошь затянутое тяжелой ртутной пленкой дождя.
Городишко Черногрязинск, издревле догнивавший в самой клоаке средней полосы России, хоть и получил после октябрьского переворота статус областного центра и новое жизнеутверждающее название, но деревней от этого быть не перестал. И грязи в нем не поменьшало. Надо ли говорить, что местные жители по сложившейся привычке продолжали именовать Светлопутинск Черногрязинском. Власти даже не особенно этому препятствовали – старое название подходило городу больше. Беспорядочная толкучка сизых изб и сараев ближе к центру впадала в кривые кварталы замурзанных пятиэтажек, которые венчало помпезное здание Дома советов, исполненное в стиле позднего сталинского деграданса. Единственное, чем оно было примечательно – это тем, что его так и не достроили. Гнилой зуб недостроя, заслужившего у светлопутинцев меткое прозвище «Колизей», смотрелся по-киношному зловеще на фоне промокшего тухлым осенним дождиком неба.
Казарин вспомнил, как ровно тридцать лет назад он вот так же ехал через снулый, словно дохлая рыба, ночной Черногрязинск, то есть Светлопутинск. В первый раз. И как мать, у которой он, трехлетний Артемка, восседал на коленях, припала, отгородивши узкими ладошками лицо, к замаранному брызгами грязи окну полуторки, скакавшей по черногрязинским колдоёбинам. Вгляделась в блеклую мглу, где смутно угадывались силуэты каких-то курятников. И спросила шофера – жирного небритого мужика, от сивушного дыхания которого потели стекла кабины:
– А когда же город-то начнется?
– Ты чё, мать?! – выпучил мутные глаза утопленника шофер, не отрываясь от баранки. – Это ж и есть город!
И тогда мама беззвучно и жалко заплакала. И Артемкины щеки тоже обожгло горячим.
Мать Казарина была коренной ленинградкой. Век бы ей читать поэтов позднего Возрождения с прославленной кафедры ленинградского университета. Но отец Артема, главный инженер текстильной фабрики, оказался германским шпионом. Его зам обнаружил, что в рисунке на ткани, которую выпускало предприятие, хитро спрятаны свастика и фашистская каска. И сообщил, куда следует. Отец исчез навсегда, бдительный зам занял его кабинет, а мать с золотушным Артемкой на руках очутились здесь, в задристанном осенней непогодью Светлопутинске, который Черногрязинск…
Стрижак тем временем раздраженно ворчал, что вчера из местного краеведческого музея попятили какой-то драгоценный египетский перстень, принадлежавший то ли самому фараону, то ли одному из его вельмож. Музейные очкарики хай подняли. Вся милиция на ушах стоит. А тут еще и девка мертвая! Как всегда, все не вовремя.
«Как будто такое бывает вовремя», – резонно подумал Казарин.
Ему было глубоко наплевать на какой-то там перстень – его интересовало то дело, в которое ему предстояло через несколько минут окунуться.
– Приехали, – прервал невеселые Артемовы мысли шофер Серега. За лобовым стеклом «козла» тускло, как из речной глубины, просвечивали фары ментовского «жигуля».
***
Капли только что загнувшегося от лютой осенней тоски дождя запутались в растрепанных рыжих волосах. Они стекали по детскому лицу, на котором застыла загадочная полуулыбка. С прозрачного личика мертвая вода сползала по угловатым девчоночьим ключицам. Казарин отвернулся: нагота бледного тела, прикрученного медной проволокой к шершавому сосновому стволу, полосовала глаза, как «мойка» трамвайного щипача, который заметил, что кто-то наблюдает за его работой.
Рядом, возле щуплого тельца, перечеркнутого косыми крестами рыжей проволоки, скрючился на корточках старенький эксперт Лунц.
– Алюминиевый порошок тут не пойдет, графит тоже, – бормотал он себе под нос. – Попробуем мы вот что…
Из щегольского финского дипломата – предмета нескрываемой зависти всего Черногрязинска – Лунц вытащил плоское блюдце из фольги и флакончик с клеем. Затем крепко задумался, качая многомудрым клювом дряхлого грифа. Через минуту вновь щелкнул блестящими замками импортного чемоданчика и извлек на свет божий миниатюрные кусачки. Аккуратно поправил черную шелковую бабочку, присевшую ему на воротник и делавшую его похожим на какого-то пожилого артиста. Галстуки-бабочки были одной из его маленьких слабостей, и Лунц имел их в своем гардеробе штук тридцать, разных форм, цветов и оттенков. На все случаи жизни. Сегодняшняя бабочка была траурной, как и приличествовало моменту. Интересно, он нарочно такую выбрал? – подумалось Казарину. Лунц тем временем разогнулся – и в два щелчка перекусил проволоку на плоской, почти мальчишечьей груди трупа рядом с тем местом, где она была закручена в узелок. Осторожно зажал проволочку промеж двух пальцев, как сигарету, и вновь скрючился над своими блюдечками-флакончиками. Казарин повернулся к эксперту и лениво наблюдал за его манипуляциями, в пользу которых пока не очень-то верил.
Вдруг он почувствовал, как в его плечо справа-сзади ткнулось что-то мягкое и тяжелое. Он резко повернул голову. В сантиметре от его лица замерли полуприкрытые бледные веки трупа, из-под которых поблескивали удивительно яркие полумесяцы белков. Длинные ресницы чуть касались Артемовой щеки.
Казарин запаниковал. Он ощутил, как между лопаток стекла холодная струйка. Попытался оттолкнуть труп от себя – но тот лишь еще теснее прильнул к Артему. Тонкая рука мертвой девочки свесилась вдоль Казаринского тела, будто обнимая.
– Ну, вы что, совсем уже?! – прозвучал будто откуда-то издалека возбужденный тенорок Стрижака. – Ну, что вы как эти самые!..
Лицо трупа откачнулось назад. Казарин увидел, как Стрижак, кряхтя, укладывает тело, выскользнувшее из разрезанных Лунцем проволочных пут, на сырую листвяную падаль.
– Лунц, ну, уж ты-то чего, а? – картаво и зло тараторил Стрижак, суетясь вокруг вытянутого на земле голого детского трупа.
– Я… вот, – старик Лунц беспомощно захлопал ресницами. – Есть палец.
Пока Артем «обнимался» с трупом, а Стрижак его «спасал», Лунц успел очень много. Он налил в фольговую ванночку клея из флакончика, положил кусочек проволоки обоими концами на края ванночки и немного подержал ее донышко над зажигалкой. Пары клея осели на проволочке. Но не везде, а только там, где за нее держались чьи-то пальцы. Папиллярные узоры, оттиснутые на кусочке проволоки выделяющимся из человеческой кожи жиром, образовали белую, хорошо различимую сеточку.
– Ну, это еще не палец, Цезарь Маркович, – буркнул Казарин и передернул плечами, не в силах сразу прогнать липкий испуг. – А только его часть. Проволока-то – в полтора миллиметра толщиной.
– А ты ей, похоже, понравился, Тёмыч! – вдруг хихикнул Стрижак. И покосился на мертвую девочку. – Она к тебе, прямо как невеста к жениху…
– Иди ты в жопу, майор, – задушевно сказал Артем. И, отодвинув в сторону фотографа, который закончил свою работу и теперь увлеченно ковырял в зубах пластмассовой шпагой-зубочисткой, широко зашагал в сторону аллеи.
Глава 2