Как молодой коммунист, я, само собой разумеется ездил в деревню на работу и в составе агитбригады. Что это такое, вы сами знаете. Мои функции в агитбригаде сводились к организации пьянок и к чтению лекций о... кибернетике — ее как раз начали признавать и ставить на службу коммунизму. Из кибернетики я знал, что можно изготовить механических мышей и черепах. Мне даже довелось видеть однажды таких искусственных черепашек. Меня при этом больше всего поразило то, что черепашки налезали друг на друга. Мне это казалось чудом техники, хотя это, как выяснилось потом, было результатом технических неполадок. Об этих черепашках и мышках я и рассказывал своим ошеломленным слушателям. В том месте, где я говорил, как черепашки залезают друг на друга, зал буквально замирал затаив дыхание. Потом от меня требовали рассказывать подробности. И я, подкрепившись стаканом водки, которую мне друзья подсовывали под видом воды, выдавал слушателям такие детали о достижениях кибернетики, какие не снились самым смелым ее новаторам.
Потом я принимал участие в избирательных кампаниях. Тут мои функции заключались в том, что я разыскивал загулявших избирателей в окрестных забегаловках и волок их на избирательный участок, обещая бесплатно сто граммов водки после голосования. Однажды таких избирателей накопилось человек двадцать. Они грозились разнести участок и выдернуть мне все конечности, если они не получат обещанную выпивку. Представитель райкома партии обвинил меня в том, что я подрываю доверие народа к партии. Я сказал ему, что действовал с лучшими намерениями — обеспечить стопроцентную явку избирателей. Но я всего лишь МНС, и моей зарплаты крайне мало, чтобы восстановить былое доверие народа к партии. Тогда мне выделили двадцать пять рублей из средств месткома, и я увел восторженно орущую толпу алкашей на бульвар имени анархиста Кропоткина.
|
|
Потом меня повысили — назначили руководителем пропагандистского кружка у подшефных строителей. Я честно исполнял свой долг, пересказывая им отрывочные сведения из газет и зачитывая райкомовские разработки по очередным партийным постановлениям. Как потом написали в «телеге» на меня в институт, в результате моей пропагандистской деятельности число алкоголиков на предприятии удвоилось, причем случаи попадания рабочих в вытрезвители поразительным образом совпадали с днями занятий кружка. И меня освободили от этой общественной работы, назначив... кем, как вы думаете?.. преподавателем в Вечернем Университете Марксизма-Ленинизма. Это назначение было особенно приятно, поскольку тут платили приличные деньги.
Моя карьера в Университете Миллионов, к сожалению, закончилась очень скоро. Мой основной педагогический принцип был следующий. Принимая экзамен, я спрашивал у слушателей, кто согласен на тройку, ставил таковым отметку и отпускал восвояси. Затем спрашивал, кто согласен на четверку, ставил желающим отметку и тоже отпускал. Наиболее стойким я ставил пятерку, тоже не спрашивая. И все были довольны. Но в семье не без урода. Попался мне один слушатель, который занимался в Университете Идиотов на полном серьезе и хотел блеснуть своими познаниями. Я же поставил ему пятерку, не выслушав его замечательных мыслей. Он был обижен до слез, написал на меня заявление в райком, в котором обвинил в чрезмерном либерализме.
|
|
После этого я, как бывший преподаватель Университета Дегенератов, был допущен работать внештатным рецензентом курсовых работ слушателей Заочной Высшей Партийной Школы (ЗВПШ). Что такое Заочная ВПШ с интеллектуальной точки зрения, описать невозможно. Я успел написать рецензии на сотню курсовых работ (по два рубля пятьдесят копеек за штуку), из коих по крайней мере пятьдесят были просто перепиской одной популярной брошюры, выпущенной издательством «Тьмутараканский рабочий» для самой отсталой части самого отсталого народа нашей необъятной Родины. Причем согласно инструкции я обязан был учитывать индивидуальные особенности каждой курсовой работы и давать позитивные рекомендации. От слушателей требовалось не просто показать хорошее знание марксизма, но подходить к проблемам марксистской теории творчески. Главная моя трудность заключалась в том, чтобы придумать, что творчески нового вносит каждая работа в марксизм. И однажды я придумал такой «творческий» вклад, который оказался старым-престарым ревизионизмом. Разразился скандал. Защищаясь, я обозвал всех слушателей ЗВПШ жуликами и представил доказательства. Скандал замяли. А меня... включили в лекторскую группу городского комитета партии (МГК).
Лектором МГК я числился лет десять, хотя прочитал вернее — пробовал прочитать... всего лишь одну лекцию. Произошло это так. Назначили меня прочитать лекцию на торжественном предпраздничном (перед Седьмым ноября) собрании в Министерстве внешней торговли. Задание ответственное, и я добросовестно проштудировал разработку (фактически готовую лекцию), которую мне вручили в МГК. Я мог шпарить эту лекцию без запинки, одним глазком глядя в текст, а другим следя за слушателями. Впечатление, будто это все я шпарю «из головы», а не по бумажке, было бы полное. Было бы, но, к сожалению, этого не случилось. Когда я пришел, собрание по каким-то причинам отложили на час, кажется — потому что не успели привезти Переходящее Красное Знамя райкома партии которое должны были вручить лучшему отделу.
|
|
И организаторы всей этой заварухи совершили грубую ошибку — пригласили меня зайти в буфет и выпить рюмочку коньяку. Мои спутники оказались веселыми ребятами, склонными к выпивке. А от общения со мной они потеряли всяческий контроль над собой — я обладал таким талантом увлекать людей на попойки в высочайшей степени. Уже через полчаса мы осушили несколько бутылок, перешли на «ты» и позабыли о том, зачем я тут нахожусь. Очнулся я на трибуне. Вспомнил о докладе. Стал искать «разработку». Нет! Я ее где-то посеял. И чтобы как-то выйти из положения, я сказал лишь следующее: «Чем доклад короче, тем он лучше, поэтому поздравляю вас с наступающим праздником и желаю отметить его достойно советского человека». Под бурные аплодисменты местные алкаши сняли меня с трибуны и унесли обратно в буфет. Все были довольны. Но кто-то донос все-таки настрочил.
После этого я числился лектором МГК, но фактически никакой общественной работы не вел. Когда ко мне приставали с каким-либо поручением, я говорил, что я — лектор МГК. Услышав такое, пристававшие вытягивались по стойке «смирно» и оставляли меня в покое: МГК звучало почти как КГБ. Были и другие преимущества от этой общественной работы: я имел привилегию подписываться на детский журнал «Веселые картинки» и на журнал для западных взрослых идиотов «Советский Союз». Я уступал это право другим сотрудникам института.
Бунт продолжается
Гений-одиночка, идущий в наше время против многих тысяч своих коллег, организованных в группы, и так или иначе устроившийся в данной области науки, не имеет никаких шансов на признание.
я встал на путь, который привел меня к полному согласию с моими жизненными принципами, - на путь открытого бунта против всего того, что вызывало у меня нравственный и идейный протест в течение всей жизни.
Мой конфликт с коллегами начался не в силу моих идеологических воззрений и не в силу черт моего характера. Я помогал им устраиваться на работу и в аспирантуру, помогал им печатать их работы, писать статьи, в которых высоко оценивал их вклад в науку (хотя на самом деле они не заслуживали этого). Я никому из них не причинял зла, никому не помешал ни в чем. И все же я стал для многих из них предметом ненависти. И все они приложили усилия к тому, чтобы дискредитировать меня, распускать сплетни, клеветать, сочинять тайные и явные доносы. Это произошло помимо моей воли и желания.
Вспоминать о судьбе моих логических исследований мне особенно больно. Больше двадцати лет каторжного труда и творческих усилий пошли впустую. Как будто этого вообще не было. Россия на мне продемонстрировала одно из самых гнусных ее качеств: она готова пожертвовать интересами своей национальной культуры, лишь бы раздавить своего верного и самоотверженного сына, который дерзнул без ведома начальства и холуйствующего перед ним народа стать не таким, как все.
Процесс выталкивания индивида в отщепенцы происходит постепенно. У меня он растянулся на десятки лет. Фактически он завершился лишь в 1976 году.
В 1974 году я остался почти совсем без нагрузки в университете. Резко снизилось число студентов и аспирантов, писавших дипломные работы и диссертации под моим руководством, моим студентам и аспирантам чинили всякие препятствия, и это стало широко известно. Мои ученики начали предавать меня один за другим и переходить в лагерь тех, кто разворачивал антизиновьевскую кампанию. Этот процесс захватил и моих учеников в ГДР. Видеть все это было не очень-то приятно. Я видел, что остановить эту кампанию было невозможно, так как она поощрялась свыше. Я еще держался за счет инерции, закулисного авторитета, известности на Западе, общественного мнения в философских и околофилософских кругах. И мог бы удержаться, а года через три-четыре мог бы "всплыть" снова. Но во мне уже созрели предпосылки для нового бунта.
Существенную роль в повороте к новому бунту сыграл разгром Пражской весны в августе 1968 года.
Прага 1968г.
Вступление советских войск в Прагу застало нас с женой Ольгой в Грузии, в туристическом лагере Московского дома ученых. Мы буквально окаменели. Отдых был испорчен. Для нас Чехословакия и Польша были не просто социалистическими странами, но странами, так или иначе бунтующими против советского насилия и советскости вообще. И мы им в этом сочувствовали, как тысячи других московских интеллектуалов. Мы восприняли разгром пражского восстания как удар по самим себе. Я тогда сказал Ольге, что такое терпеть нельзя, что за это надо мстить "Им", что "Им" надо дать в морду. С тех пор мысль "дать Им в морду" уже не оставляла меня.
Зияющие высоты
Книга не обычная во всех отношениях: это не роман, не социологическое исследование и не пародия. В ней убийственной критике подверглась советская и западная социальные системы общества. Сразу сталкиваешься со сложностями при чтении, это чем-то напоминает книгу «Улитка на склоне» Стругатских. Зияющие высоты – это пародия на науку которая ничего не изучает и тавтологична по сути.
Александр Александрович предпринял попытку исследования того общества, которое получилось в СССР: это общество тотальной имитации, всеобщего притворства: люди претворяются, что работают, учёные притворяются, что мыслят, а диссиденты – делают вид, что протестуют… Сатира Зиновьева направлена на интеллигенцию.
Чтобы читать этот текст нужно прикладывать усилие, нужно постоянное усилие над собой.
События происходят в городе ИБАНСК. Главное занятие всех жителей – это теоризирование по собственному поводу и подведение базы под собственную жизнь. Главное место в городе Ибанск – это Губа. Жизнь Ибанска тотально заидеологизирована. Главная мысль в том, у народа есть уникальная ибанская душа, свойства которой несравненны, и весь мир никогда до неё не дотянет и весь город окружён врагами, которые пытаются её изгадить. Восьмидесятые годы в СССР - это эпоха великого гниения.
Но и западная цивилизация – это тоже не выход, т.к. это общество тотальной манипуляции, разница между капитализмом и коммунизмом, только с точки зрения потребления, а с точки зрения мышления и деградации человека - разницы нет.
Атмосфера Зияющих высот это атмосфера абсурда с одной стороны и имитации, а с другой – атмосфера страшно напряжённой интеллектуальной жизни. Герои у Зиновьева все мыслят, желая придать смысл пустоте собственной жизни. В Ибанске никто не работает, это город утративший смысл собственного существования, не видящий своего будущего. Это город всеобщей болтовни и праздности. Русский путь у Александра Александровича не вызывал никакого восторга. Главное:
«Русское и Советское зиждутся на не Профессионализме »
По мнению Александра Александровича: «Человек должен непрерывно мыслить, смотреть правде в глаза, анализировать всё, что с ним происходит…»
Личные воспоминания Александра Александровича об истории написания книги «Зияющие высоты»:
«Летом 1974 года я начал писать "Зияющие высоты", отодвинув на задний план все прочие дела. Начал писать с намерением создать именно литературное произведение и с уверенностью, что мне это удастся сделать, если, конечно, мне не помешают внешние препятствия.
Но я хотел написать книгу необычную, т. е. и в литературе сделать что-то свое, специфически "зиновьевское". У меня было и название для нее: "Зияющие высоты". Я это название придумал еще в 1945 году, когда начал интенсивно заниматься сочинительством. Я образовал это название из выражения "сияющие высоты", которое употреблялось в отношении к будущему коммунистическому раю. Это название выражало мою идейную направленность. Но тогда я еще не был готов к написанию книги, адекватной такому замыслу.
Я начал писать книгу, и она захватила меня целиком и полностью. Я думал над ней на работе, в дороге, в гостях, дома, во время прогулок с дочерью, днем и ночью. Я был буквально одержим ею. Были случаи, когда я писал по двадцать часов подряд, прерываясь лишь на несколько минут. Такой творческий подъем я до этого испытывал лишь тогда, когда искал доказательства наиболее значительных (на мой взгляд) теорем. Ощущение было такое, будто долго сдерживавшаяся лавина мыслей вдруг прорвала плотину и ринулась неудержимым потоком на бумагу. Зато внешние условия, в которых я писал книгу, были такими, что в истории литературы трудно найти писателя, который писал бы сочинение такого масштаба в условиях еще худших.
Я начал было читать отрывки из "Высот" Э. Неизвестному. Но он в пьяном виде разболтал о том, что я писал, причем в присутствии офицера КГБ, какие постоянно бывали в его мастерской. После этого надзор за мною со стороны КГБ усилился и стал регулярным. За мною повсюду следовали агенты КГБ, даже в общественный туалет. Нашу квартиру стали обыскивать в наше отсутствие. Я понял, что мое спасение - скорость. Я должен был опередить меры властей, которые могли бы помешать появлению книги. Я лихорадочно писал. Ольга перепечатывала рукопись на машинке на папиросной бумаге, причем очень плотно и часто на обеих сторонах страницы. Наши знакомые переправляли сделанное кусками во Францию, так что я даже не имел возможности делать редакторские исправления.
Летом 1974 года мы снимали дачу под Москвой. Хозяин дачи - бывший секретарь одного из районных комитетов партии Москвы. Этот человек послужил прототипом одного из персонажей книги "В преддверии рая". У нас бывало множество людей, и он подслушивал все наши разговоры. Он по своей инициативе стал собирать обрывки моих рукописей, которые я выбрасывал в бочку с мусором, и отвозил их в Москву. Заметив это, я пошел на такой трюк. Я стал прятать мои логические рукописи, разбрасывать по окрестности обрывки черновиков моих логических работ, которые я готовил к изданию за границей, я не прекращал занятий логикой, хотя и уделял им много меньше времени. Хозяин дачи аккуратно собирал эти обрывки, а в это время страницы "Зияющих высот" открыто лежали на столе около пишущей машинки Ольги. Их он не трогал - он, очевидно, думал, что в том, что не прячется, нет секретов.
Неподалеку от дачи, где мы жили летом, находилась одна из многочисленных дач КГБ. Она была обнесена высоким забором, по верху которого была натянута колючая проволока, а внизу бегали сторожевые собаки.
Был виден особняк и мачта радиостанции. Что это была дача КГБ, об этом знали все в поселке. Так на этой даче поселили целую группу людей, которые следили за каждым нашим шагом и за теми, кто нас навещал. И все же за это лето я написал основную часть "Зияющих высот" и сумел переслать ее во Францию. Переправкой занимались друзья Ольги, и в том числе Кристина Местр, француженка, работавшая в Советском Союзе и часто бывавшая у нас. Главное, как я уже говорил, надо было написать книгу как можно быстрее.
Эти условия в значительной мере определили форму книги. Полной уверенности в том, что я смогу написать большую книгу, у меня не было. Процесс писания мог быть прерван в любую минуту. Поэтому я писал каждый кусок книги так, как будто он был последним. Потому книга и получилась как сборник из нескольких самостоятельных книг, а каждая из этих книг - как сборник многих самостоятельных коротких произведений. Единство сочинению придавало единство идей и персонажей. Сюжет в обычном смысле слова играл роль весьма второстепенную. И книга могла быть как угодно большой или маленькой.
Потому я решил отдаться во власть моей натуры, моего стиля думанья и речи и писать так, как напишется, т. е. смесь фрагментов науки, социологических памфлетов, чисто литературных сочинений. Так что не столько я сам выбрал литературную форму моего сочинения, сколько она сама выбрала меня. Я просто вообразил себя читающим очень длинную публичную лекцию или ведущим длинный застольный разговор со своими друзьями. И у меня книга стала писаться как бы сама собой, без всяких затруднений в смысле оформления мыслей и образов. Пригодился старый опыт в сочинении стихов, в выдумывании шуток, в обработке реальных историй и в балагурстве.
Но дело не только в этом. Я все-таки с самого начала ведал, что творил. Я сознательно писал роман, но роман особого рода - социологический. Социологическую теорию, используемую в моем романе, я разработал сам, и для меня речь шла о том, чтобы изложить идеи моей теории в особой литературной форме. Я решил сделать сами законы бытия активными персонажами книги, показать, как они чувствуют себя в нашем обществе, чем занимаются, как общаются между собой. Но показать их не теми мистическими, то благородными, то жестокими, то добрыми, то страшными, но всегда великими феноменами бытия, какими их изображает официальная идеология и жалкая социологическая, с позволения сказать, наука, а обычными грязными ничтожествами, какими они и являются на самом деле.
Но раз я избрал в качестве героев своей книги сами законы человеческой жизни, для описания, естественно, потребовался особый стиль языка и мышления, которыми я овладел вполне профессионально, - научный стиль образного мышления.
Писать очередную разоблачительную книгу было бессмысленно. Но в этом был свой плюс: я мог целиком и полностью сосредоточиться на описании вполне нормального, здорового, развитого коммунистического общества, каким советское общество стало в брежневские годы. Моим объектом стали не крайности, а именно норма жизни масс людей в самом фундаменте общества. Так что социологический роман тут был наиболее адекватной формой.
Когда я писал "Зияющие высоты", перед моими глазами разворачивался реальный процесс жизни советского общества. Многие делали карьеру и добивались жизненного успеха. Другие, наоборот, вступали в конфликт с обществом, терпели неудачи, становились отщепенцами. Они служили прототипами для моих персонажей не непосредственно, а как представители характерных явлений и тенденций общества. Значительная часть моих персонажей отражала целое поколение карьеристов в различных сферах жизни общества, в те годы находившихся еще на низших и средних ступенях власти, но уже уверенно двигавшихся к ее вершинам. Сейчас эти люди составили инициативное ядро горбачевского руководства, вошли в личное окружение Горбачева. Уже в те годы было ясно, что они добьются успеха.
Однако важнее здесь не то, что кто-то дал мне материал для литературы, а обобщенность и характерность персонажей. Верно, что Сталин, Хрущев, Брежнев, Солженицын, Галич, Неизвестный, Евтушенко и др. послужили прообразами для Хозяина, Хряка, Заибана, Правдеца, Певца, Мазилы, Распашонки. Но не более того. Даже Мазила не есть Эрнст Неизвестный, хотя факты его жизни я часто использовал в книге. Вообще мысли всех персонажей книги - это мои собственные мысли, лишь розданные разным персонажам, а не подслушанные у других.
Очень многое из моей биографии и из моей социологической теории я приписал таким персонажам книги, как Шизофреник, Болтун, Учитель, Крикун, Клеветник. Но никто из них не есть я. И никто из них не есть выразитель авторской позиции, вернее, все они совместно с прочими персонажами выражают мое миропонимание.
Наконец 26 августа 1976г западные радиостанции объявили о выходе в свет в Швейцарии в издательстве "Век человека" книги "Зияющие высоты". По радио о ней рассказал писатель Владимир Максимов, живший в Париже. Хотя я уже почувствовал, какая расправа ожидала меня за это, я успокоился. Совесть моя была чиста.
С души свалился камень, тяготивший меня долгие годы. Мой бунт состоялся. Я привел мое внешнее положение в соответствие с моим внутренним состоянием.
Общее мнение коллектива Института философии, в котором я проработал двадцать два года, считался одним из лучших работников, был уважаем и даже любим, одна моя старая приятельница выразила одним словом :"Проглядели!" Проглядели - это значит не распознали еще до того, как взорвалась моя книжная бомба.
Меня в конце концов уволили с работы, лишили всех ученых степеней и званий, лишили наград. Мои работы были объявлены лишенными научного значения. Сделали это те же люди, которые до этого присуждали им премии и выдвигали на Государственную премию, рекомендовали к печати и к изданию на иностранных языках. Мои бывшие ученики стали публиковать мои идеи и результаты как свои собственные и, разумеется, без ссылок на меня.
В помещении, где раньше находился опорный пункт милиции, установили пункт постоянного наблюдения за мною. У дома постоянно стали дежурить агенты КГБ. Иногда дежурили целые группы на машинах. Они фотографировали всех, посещавших нас, иногда снимали киноаппаратами. Меня стали регулярно вызывать в милицию как тунеядца, угрожая выслать из Москвы куда-нибудь в Сибирь. Предложили работу рядовым программистом в Омске. Куда бы мы ни шли, нас повсюду сопровождали агенты КГБ. В одиночку выходить было небезопасно. Случаи избиения диссидентов и даже убийства некими "хулиганами" уже имели место в Москве. В первую же неделю после выхода "Зияющих высот" мы почувствовали опасность прогулок в одиночку. Однажды я выбежал позвонить из автомата какому-то западному журналисту - домашний телефон прослушивался. Когда я возвращался домой, ко мне на лестничной площадке пристал "пьяный" огромного роста парень, изображавший пьяного. Хотя я был довольно крепок физически и умел драться, справиться с таким верзилой я не мог. Ольга услыхала возню на площадке, выбежала, пыталась оттащить "пьяного" от меня, но и ее сил было мало. Тогда она сбегала на кухню, схватила металлический пестик (довольно тяжелый) и ударила им по плечу "пьяного". И вовремя: он начал душить меня. "Пьяный" от Ольгиного удара сразу "протрезвел", рука у него повисла, обессиленная, он оставил меня и, спускаясь по лестнице, все время оборачивался и произносил вполне трезвые угрозы.
Михаи́л Андре́евич Су́слов 8 (21) ноября 1902, Шаховское, Саратовская губерния — 25 января 1982, Москва — советский партийный и государственный деятель. Член Политбюро ЦК КПСС (Президиума ЦК КПСС) в 1952—1953, 1955—1982 годах, секретарь ЦК КПСС (1947—1982).
Мои коллеги и сослуживцы потребовали предать меня суду. Позднее один мой знакомый, имевший связи в аппарате ЦК и в КГБ, рассказал при "случайной" встрече о реакции на мою книгу Суслова. По его словам, Суслов якобы сказал: "Мы возились лишь с диссидентами, а главную сволочь проглядели". По его же словам, Суслов якобы настаивал на том, чтобы меня осудили самым суровым образом, а Ю. Андропов, бывший тогда главою КГБ, якобы предлагал выпустить меня на Запад работать в каком-нибудь университете. Не берусь судить о том, насколько все это соответствовало истине. Но и из других источников мне стало известно о таком распределении мнений "вверху". Я склонен поверить в эту информацию.
Мы стали получать рецензии на "Зияющие высоты" в западной прессе. Первой в Москве появилась рецензия в русской эмигрантской газете "Новое русское слово", издававшейся в Нью-Йорке. Рецензия была в высшей степени нелепой и погромной. Досужие люди охотно распространяли ее по Москве. Но злорадство моих бывших коллег, друзей и сослуживцев было недолгим. Потоком пошли такие рецензии, о каких писатели и мечтать не смели. Одной из первых появилась рецензия А. Некрича, автора нашумевшей книги о начале войны, эмигрировавшего в США. Затем появились рецензии Ж. Нива, французского профессора, знатока русской литературы, а также М. Геллера, историка, прошедшего через ГУЛАГ и теперь жившего в Париже. Серию статей опубликовал В. Тарсис, автор книги "Палата №7", живший тогда в Швейцарии... Успех был очевиден, и это служило нам основной моральной поддержкой.
Мою книгу называли первой книгой двадцать первого века. Меня сравнивали с Рабле, Свифтом, Данте, Франсом, Салтыковым-Щедриным и многими другими великими писателями прошлого. Я ворвался этой книгой в литературу совершенно неожиданно для всех, как метеор, сразу войдя в число крупнейших писателей века (так писали в газетах). Если бы книга была издана в России, мне был бы гарантирован беспрецедентный литературный успех. Но советские власти совместно с "либералами", контролировавшими культуру, украли у меня не только научную, но и литературную славу в России. Сфера распространения книги была локализована. За распространение ее преследовали, при обысках ее отбирали. Так, одно из обвинений С. Ходоровича при его аресте было то, что у него при обыске нашли "Зияющие высоты". И даже несколько лет спустя (уже в 1983 году) за распространение моих книг (в первую очередь "Зияющих высот") был арестован и осужден А. Шилков. А таких случаев было десятки...
Весной 1978 года в Швейцарии вышел в свет мой второй социологический роман - "Светлое будущее". В этом романе действие происходило в Москве, а не в Ибанске, причем в семидесятые годы. Основные темы романа диссидентское движение, эмиграция, соучастие во власти. В романе прямой критике подвергался брежневизм и лично Брежнев. О нем прямо говорилось как о "полководце, не выигравшем ни одного сражения, и о теоретике, не сделавшем ни одного открытия", как о "маразматике, кривляющемся на арене истории". Это был первый и пока еще единственный случай, чтобы советский человек осмелился в такой форме изображать находящегося у власти всесильного главу КПСС. Сейчас в Советском Союзе брежневский период и сам Брежнев подвергаются резкой критике. Многие бывшие брежневские холуи, процветавшие при нем, изображают из себя жертв некоего брежневского террора. Многие из них знали о моей критике Брежнева в "Светлом будущем". А вспомнил ли кто-либо вообще о том, что я делал это тогда, когда это было действительно опасно?! Именно "Светлое будущее", а не "Зияющие высоты" послужил непосредственным поводом к тому, что меня выслали из страны, а Брежнев поспешил подписать указ о лишении меня советского гражданства еще до того (по предположению Р. Медведева), как я покинул страну.
Рано утром следующего дня к нам заявился посыльный с письменным предложением явиться в ОВИР в неприемный день с паспортом. Он доставил нас на своей машине туда. Там у нас отобрали паспорта и вручили "заграничные" с предложением в течение пяти дней выехать в ФРГ, в Мюнхен. Среди приглашений из западных университетов у меня было и приглашение из Мюнхенского.
Приказание покинуть страну застало нас врасплох и ввергло в шоковое состояние. Для нас высылка из страны была наказанием, которое было с какой-то точки зрения предпочтительнее тюрьмы и внутренней ссылки. Однако тюрьма и внутренняя ссылка должны были окончиться, и мы могли вернуться к нормальной жизни, пусть на более низком уровне. Высылка же на Запад была навечно, мы это понимали, и это пугало нас больше всего. К тому же я был далеко не молод, у нас была маленькая дочь. Оля знала, что с ее профессией найти работу на Западе будет практически невозможно. На Западе у нас не было никаких родных. Для нас как для глубоко русских людей жизнь вне России казалась просто невозможной. Но и оставаться было нельзя.
Зиновьев с дочерью Полиной, женой Ольгой и проф. Н. Лобковицем в аэропорту Франкфурта-на-Майне. 6 августа 1978
И вот в августе 1978 года мы с одним чемоданом, в котором были лишь русские книги для нашей дочери, покинули наш дом. Нас провожали родственники и друзья. На аэродроме нас провели какими-то внутренними коридорами, чтобы мы не могли показаться на виду у провожавших нас людей, - власти боялись каких-нибудь нежелательных демонстраций.
Мы были в шоковом состоянии. До последней минуты мы надеялись на то, что нас все-таки задержат под каким-либо предлогом. Но этого не случилось. Нас под конвоем провели в самолет западногерманской компании "Люфтганза". Мы бросили из окна самолета последний взгляд на Москву. И покинули нашу Родину.
Это было наказание за преступление, которое мы не совершали. Россия сама совершила очередное преступление против своего верного сына, ученого и писателя».
Продолжение следует…