Я позвонил Жене спустя пару дней и предложил снова встретиться. Там же, где в прошлый раз. Она сказала, что там было слишком шумно, но она знает одно место, где потише поуютнее; продиктовала адрес, и мы условились в пятницу вечером встретиться там в 7.
Я был только ЗА предложенную Женей идею, и потом согласился почти без раздумий. И вот, наконец, этот день настал. Узнав о сути моего предложения, Женя сначала отрицательно покачала головой, сказав, что готова со мной общаться в том формате, что есть сейчас, но не более, обмолвившись шуткой о том, что если бы она и согласилась, то на удочерение.
Именно это мне и надо было! Я заявил ей об этом, предупредив, что иду на это не ради удовлетворения ее плотских влечений, а чтобы она сублимировала их в чисто воспитательную деятельность и заботилась о ребенке. Добавил, что она мне нравится, на что получил ответ: «Ты тоже забавный».
Мы посидели с ней еще некоторое время в этом, и впрямь, тихом заведении, выпили еще по бокалу вина, а затем условились на будущей неделе начать собирать необходимые документы для усыновления.
Процесс этот оказался для нас достаточно долгим и тернистым, ибо сначала нам не хотели подписывать бумаги, затягивали с бюрократическими проволочками, из-за чего Женя даже однажды прямо сказала, что ей все это надоело.
Я, конечно, разубедил ее, хоть не без труда, объяснив, что это лишь первые трудности, как же дальше? У нас есть общая цель, и мы должны планомерно к ней приближаться, никуда не сворачивая. Я всячески поддерживал Женю в этот непростой период, и в итоге мы справились – все документы были собраны, анализы сданы, спецкурсы пройдены и мы отправились в детдом за нашей будущей дочерью.
Приехав туда, мы лоб в лоб столкнулись с десятками пар глаз, в которых было недоверие к чужакам и надежда. Пока мы шли по коридору в кабинет директора, за нашей спиной слышалось перешептывание ребят, проходивших мимо, из-за чего я лично чувствовал себя неловко. Жене было в этом смысле проще – она сама выросла в доме-интернате, где были схожие условия. По пути следования к нашей цели мы потеряли счет приветствиям к встречавшимся воспитанникам.
Разговор с руководством детдома был непродолжительным, но продуктивным. Мы предоставили все необходимые документы, с ними ознакомились, а затем нас повели на своеобразные смотрины, скорее ассоциирующиеся с ярмаркой в базарный день, и это было самое паршивое в этой системе. По крайней мере, со стороны это выглядело так.
Мы долго выбирали среди прочих «нашу» дочь, беря в расчет те указания, которые дала нам директриса – на кого стоит обратить внимание. В конце концов, наш выбор пал на 6-летнюю Наташу, которая светилась от счастья, когда мы с Женей протянули ей руки, и она пошла за нами. Оформив как положено документы, мы поехали с Натой – так я сразу стал звать ее в честь покойной жены – к нам домой, обживаться на новом месте.
Первое время Ната вела себя очень застенчиво и скованно, привыкая к новым условиям, когда можно было свободно заниматься тем, чем хочешь. И рядом не было строгого надзирателя, каравшего за малейшую провинность – Ната в последствии сама рассказала нам о таких эпизодах, свидетелем которых она была лично, но молчала, ибо боялась наказания за разглашение. Хотя с виду детдом не производил впечатления «тюрьмы для детей» - видимо, то, что мы видели, было фасадной стороной жизни там. В принципе, ничего удивительного.
Спустя месяц мы с радостью заметили перемены к лучшему в поведении Наты: она стала уверенно называть нас «папа» и «мама», не стеснялась открыто выражать свои эмоции, вела себя непосредственно, и мы быстро нашли с ней общий язык.
Я вкладывал в воспитание Наты не меньше, чем Женя, ибо для каждого из нас это было очень важным событием в жизни. Дочь еще больше нас сплотила, дала нам смысл дальнейшего существования, мы стали понемногу строить планы на будущее. Я старался компенсировать, восполнить тот дефицит внимания, который я допускал по отношению к жене. Женя просто сублимировала свои потаенные инстинкты.
Шла усиленная подготовка к школе, когда мы с Женей серьезно поругались. Не зря, видно, говорят, что счастье, как и свобода, это испытание, которое не каждый в состоянии выдержать. Я стал замечать, что Женя стала поздно возвращаться домой, подчас в далеко не трезвом состоянии, и от нее пахло чужими духами (женскими). А иногда и мужскими (!).
Я догадывался, что она стала гулять направо и налево с кем попало, уделяя воспитанию дочери и ее подготовке к школе минимум внимания. Однако, не сразу решился открыто высказать ей свои подозрения и серьезно обсудить ее поведение. Наконец, это произошло, и мы сели с Женей на кухне, когда Ната уже уснула в своей комнате. Далее состоялся диалог примерно следующего содержания:
- Ты хотел о чем-то поговорить со мной?
- Да, Жень, и мне кажется, ты даже знаешь, о чем именно
- Нет, не знаю, так о чем?
- Ты считаешь правильным шляться по ночам неизвестно с кем, когда у тебя маленькая дочь на руках, которую надо собирать в школу?
- Так, Саш, я, кажется, не нанималась к тебе нянькой или сиделкой какой, чтоб предъявлять мне такие претензии! Я тоже имею право на личную жизнь, от тебя же ее не дождешься!..
- Что ты хочешь этим сказать?!.. А, по-твоему, воспитание детей не предполагает того, о чем ты сейчас сказала?
- Саш, я не хочу сейчас закатывать скандалов, правда. И не напирай на меня, пожалуйста, со своими морализаторскими представлениями. Я не могу быть матерью, Саш, да и не хочу, по-настоящему. Ты неплохой человек, вон, как печешься о Натке, но.. Понимаешь, мне нужен секс, нужно чувствовать страсть, а иногда и изображать беспомощность и падать к чьим-то ногам и половым органам.
Я был ошарашен, чтобы не сказать больше.
- Мне с тобой больше не интересно. Мы с тобой знаем все друг о друге, ты такой же, как я – не способен к нормальной семейной жизни. Я попыталась быть матерью, но эта роль мне не подходит.
- Но.. но ты не актриса в театре, чтоб выбирать себе подходящую роль…
- Шекспир бы с тобой поспорил – Женя хитро улыбнулась, как умела только она, и вышла с кухни.
А я остался один. Наедине со своими мыслями. Это означало только одно: разрыв, при чем, без каких-либо шансов на то, что удастся сохранить эти отношения в прежнем виде. Я видел, как Женя все больше погружалась в омут похоти и разврата, редко появляясь у меня дома, часто игнорируя мои звонки, а потом объясняя это занятостью. Знаю я, какая у нее занятость… Вернее, занятость чего…
Поскольку Ната была приемным ребенком, к нам раз в две недели приходил работник из органа соцзащиты и опеки, проверить, как у нас дела. Когда начались проблемы с Женей, я какое-то время говорил – оправдывая отсутствие ее дома – что она устроилась на работу в ночную смену, понимая, что долго эти отмазки не смогут работать.
После того разговора я решил подать заявление на лишение Жени родительских прав (почти беспрецедентный случай, ибо у нас чаще всего лишают прав нерадивых отцов). В один из ее очередных ночных приходов домой, я сказал ей об этом: она быстро собрала все свои вещи и ушла в темноту. Ее пытались разыскивать, но тщетно: видимо, стала скрываться у своих знакомых и «подруг». Забота о Нате целиком легла мне на плечи.
Но вот наступило 1-е сентября, и я пошел отводить Нату в школу. Все справки, канцелярка, форма, учебники и пр. были приготовлены. Ната была в тот день очень красивой – с большим белым бантом в волосах, коричневой клетчатой блузке, такой же в тон юбке до колен и белых туфлях. В руках у нее был букет цветов, перевязанный праздничной ленточкой, а за спиной – ранец.
Ей не терпелось скорее сесть за парту и начать учиться, чтобы стать отличницей – мне удалось неплохо замотивировать ее увлекательными рассказами о школе, к тому же, во время подготовительных занятий с ней я видел, что она делает успехи, у нее был неплохой потенциал. И желание учиться – это читалось в глазах.
Когда мы вышли на улицу, нужно было перейти дорогу, чтобы дойти до школы – она находилась напротив нашего дома, стоило только пройти по короткой аллее. Ожидание у светофора показалось мне мучительным, я волновался не меньше дочери, будто сам сегодня шел первый раз в первый класс. Я посмотрел на лицо Наты – оно было жизнерадостным, веселым, ямочка на левой щеке при улыбке только украшала ее. Ната порывалась выхватить свою руку из моей – так она спешила к знаниям. Букет она держала перед собой.
На светофоре замигал желтый. Ната выцепила свою маленькую ручку из моей и ринулась вперед. Я окрикнул ее, но она не обернулась. В этот момент где-то слева раздался громкий звук тормозов, через несколько секунд я услышал сильный удар, заметив только, что толпа резко отшатнулась в сторону.
Затем улицу заполнили крики, перемешанные с плачем и руганью и удалявшимся звуком работающего двигателя – вскоре машина, сбившая мою приемную дочь, скрылась из виду. Но об этом я узнал позже, когда понял, что произошло, а случилось это не сразу.
Я подбежал к тому месту, где только что была моя дочь, но не увидел там ничего, кроме следов тормозного пути, а чуть дальше, метрах в 40, лежало уже бездыханное тело моей малютки. От удара ее отбросило вправо, а потом налетевшая на нее машина еще и проехалась по ней, сломав оставшиеся ребра и шейные позвонки.
Из моих глаз текли, не переставая, слезы, когда я опустился на колени перед безжизненным тельцем, закрыв Нате глаза. Я взвыл, как воют волки в самом полном отчаянье на луну, и не мог до конца выразить всего того, что я чувствовал в тот момент, не мог выразить глубину потери, постигшей меня, и просто рыдал в голос, сидя на корточках на асфальте… Вокруг стали собираться люди…
12 июня 2018 г.