К. Гулевская 3 июля 2018 г.
«Весьма плоха та политика, которая переделывает законами то,
что надлежит переменять обычаями»
Екатерина II
Роман «Зулейха открывает глаза» начинается совершенно потрясающей главой под названием «Один день». Если бы автор остановилась на этой главе – этого бы уже вполне хватило бы, с моей точки зрения, чтобы стало ясно – это хороший дебют. Тянущий за душу гуманизм, приправленный национальным колером… Зулейха Валиева управляется по хозяйству не хуже Аксиньи Астаховой.
Деревня, пережившая революцию, продразверстку, голод – живет. Жизнь простой женщины тяжелая физически и морально – говорит автор. Пусть радуется, дальше будет гораздо хуже – понимаем мы.
Муж пусть и неласковый – но незлой и трудолюбивый («Печь клал по современному методу: долго возился с чертежами в привезенном из Казани журнале »), изба крепкая, хозяйство стабильное («Стены увешаны инструментами: хищными серпами и лезвиями кос, зубастыми пилами и граблями», «плотные щекастые мешки с хлебом высились здесь до потолка »).
Но вот приходит в татарскую деревню новая жизнь. Возглавляет ее местный бедняк Мансурка. «Аллах тебя накажет <…> Он вас всех накажет », - говорит Зулейха. К сожалению, в книге наказание постигает только Мансурку, председателя совета Денисова и служанку врача Лейбе, написавшую донос. Последующее зло остается безнаказанным.
Концентрируется это зло в ОГПУшнике Игнатове. И он, и его временная спутница Настасья относятся к типажу известной советской литераторши Ольги Берггольц. Эти люди (очень молодые люди) восприняли революцию как удачную возможность делать то, что хочется, при полном государственном одобрении (в том числе материальном). Нравится «догонять и стрелять в открытую и понятную мишень » - а пожалуйста! Хочешь бросить детей на опротивевших родителей, флиртовать и искать себя, забыв о кухонной каторге – а пожалуйста! А когда вдруг оказывается, что власть все эти радости жизни предоставляет не просто так, что людоедские нормы касаются всех – неожиданно открываются глаза и становится обидно и тоскливо.
А ведь как хорошо было: «ну убил мужика, оставил бабу без мужа. Не раз уже бывало »… Как радостно захолонуло сердце от слов «Поедешь в деревню с врагами революции воевать, их там еще много осталось ». Как легко и понятно было объяснять голодным и полуодетым женщинам, детям, старикам, что они– «кровопийцы и эксплуататоры », которые должны«честным трудом до седьмого пота наконец-то искупить свое черное прошлое ».
Но уже в дороге, где переселенцы мрут с голода в своих вагонах, Игнатову скучно. Не радует «тушенка, и сгущенное молоко, и сливочное масло », которые в изобилии предлагаются к столу. Еще хуже становится, когда его оставляют с горсткой выживших после дороги на берегу Ангары. Ангара не спрашивает, кто тут верный чекист, а кто «граждане бывшие люди ». Здесь чтобы выжить, нужно держаться вместе. Приходится убийце жить в одной землянке со своими жертвами и хлебать с ними из одного котла.
С легкой руки автора все тридцать бывших человек переживают зиму – без продуктов, без лекарств, без теплой одежды. В тот момент, когда становится ясно, что все-таки судьба им умереть - приходит катер с подмогой. И вот тут-то, на прибытии катера, который встречает полубезумный доходяга Игнатов – вот тут- то из закончить бы автору роман… Но роман продолжается.
Сюжет его предсказуем, любовная линия не выдерживает критики, и вместо искусных мазков, вылепляющих жизнь Зулейхи в первой главе «амбар был заперт, на большом пузатом замке налип скользкий шар снега. Зулейха нащупывает ключом скважину, проворачивает один раз, второй – замок нехотя подается, раскрывает рот» - четкие производственные вскрики: «Жили в трех <…> невероятно просторных и светлых бараках », «на груди сына всегда горела огнем стрекоза красного галстука ».
Автору некогда прослеживать судьбы выживших переселенцев; мы видим только, что они занимают особое положение в трудовом поселке - Игнатов не отправляет их на общие, на лесоповал. Один рыбачит, второй – агрономит, третий месяцами (!) расписывает сельский клуб… Сама Зулейха работает при кухне, где подкармливает маленького сына, потом - в охотничьей артели, где так ей хорошо и привольно, что «за всю свою прежнюю юлбашскую жизнь Зулейха столько не думала, как за один-единственный день на охоте», потом – при санчасти (в отдельной комнате!); сын ее ходит в школу, в свободное время изучает основы медицины, изобразительное искусство, французский язык...
Чем объясняется такая лояльность (память об общей землянке?) – неясно. Но она объясняет, почему про Игнатова, который «гнал в тайгу, морил непосильной работой, железной рукой выжимал план, издевался, стращал, предавал наказанию » обычный переселенец, щуплый мужичонка в донельзя рваной робе, говорит: «Умри, сволочь », а переселенцы из первой партии твердят: «Он по-своему нравственен. У него есть свои, пусть и не осознаваемые им в полной мере, принципы, а также несомненная тяга к справедливости ».
На чистом воздухе (термин В. Шаламова) работают регулярно прибывающие новые составы. Про тех говорить тем более нечего – «в первые же холода многие слегли с пневмонией <…> лазарет не вместил и половины нуждающихся <..>. зимой семрукское кладбище пополнилось пятью десятками могил ».
Все больше людей пригоняют на таежный берег, все длиннее бараки вдоль Ангары.
Спят поселенцы уже на нарах с «настоящими матрасами, одеялами и подушками, некоторые даже с вышитыми крестом цветными покрывалами ». Дети ходят в школу, где им преподает математику бывший автор учебника по математике. Все, кто не ленивый и нерадивый – уже успел «обзавестись собственным домом и хозяйством ». В большом мире идет война – и поселенцы чувствуют себе частью великой страны, при этом не будучи обремененными воинской повинностью…
Правда, все эти счастливые обладатели покрывал с вышитыми крестиками обязуются стучать друг на друга. Правда, охранники в поселке, «веселые, с огоньком », в любое время могут «за ослушание – бить, пристрелить » или «бабу в кустах поймать, порезвиться» … Правда, болеет кулачье сильно – тут и «тиф, дизентерия, цинга, венерические болезни, страшная пеллагра ».. ну и, конечно, ломают они на чистом воздухе руки и ноги, а самая частая болезнь у них – будущая «ленинградская болезнь», алиментарная дистрофия, полное истощение организма.
Правда, комендант Игнатов, диким пьянством и провалами рассудка напоминающий уже другого советского писатели – А. Гайдара, иногда от тоски устраивает ночами «свистопляску с пальбой по живым людям », которую начитанные переселенцы называют «вальпургиевой ночью », в обед может подойти к любому в столовой и смеха ради надеть ему миску с супом на голову, а потом глядишь – и «в очередной партии новеньких» приглядеть себе «коротковолосую рыжую шалаву ».
Картинка получается настолько неприглядна, что мысли Зулейхи: «хорошо, что судьба забросила ее сюда <…> Не то чтобы счастлива, нет. Но – хорошо» смотрятся как синтетическая заплата телесериала на грубом, крепком холсте истории жизни женщины в раннесоветской России.
Несомненно, главная тягота жизни Зулейхи в родной деревне, недовольство мужа и свекрови, отсутствие смысла жизни были вызваны неумением родить здоровых детей. Всюду за Зулейхой следуют мысли об умерших дочерях («Шамсия-Фируза, Халида-Сабида »). И то, что в диких условиях спецпоселка она наконец становится матерью, в какой-то степени делает ее жизнь приемлемой. И все же очевидно, что автор вкладывает в прокрустово ложе своего сюжета и чувства людей и безжалостные факты.
Пусть Зулейхе уже не придет в голову бросаться помогать чужому мужчине подбирать мусор, потому что «Разве ж это видано, чтобы мужчина при женщине мусор с пола подбирал, а она бы смотрела!». Пусть она «молится редко, впопыхах » и «перестала ежедневно поминать мужа, свекровь и дочек». Она все та же – и речушку в лесу называет в память той, что текла в родной деревне, и в трудные моменты ждет совета у призрака свекрови… Вольная охотница, любовница убийцы собственного мужа, живущая среди ленинградских интеллектуалов и грубых мужчин, она остается маленькой татарочкой, переплетающей косы, которая так и не научилась «говорить, задавать вопросы и получать ответы, спорить, обсуждать, перебивать, нападать, защищаться, ругаться »… Боюсь, что после чудесного бегства сына, назначения новым комендантом бывшего уголовника и переселением на старости лет на нары в общий барак романтический флер маловероятного романа на фоне природы останется только в фантазии автора.
Утонченный доктор Лейбе, увидев ужасы революции, сошел с ума, надев на свое сознание скорлупу. Зулейха в своей деревенской жизни – «мокрая курица ». Благодаря чудовищному насилию они начинают новую жизнь (разрыв яйца, поработившего мозг Лейбе, - один из удачных моментов книги). По мнению автора, эти изменения исключительно к лучшему. Вместо барства с чашечкой кофе – помощь тысячам тяжелобольных, вместо куриной жизни – пылкая страсть и чувство собственного достоинства…
Хотя упоение автором привольной жизнью бесправных и нищих людей иногда отдает черным юмором, цель книги – дотянуться до читателей двадцать первого века, часто и знать не знающих ни про какие трудовые поселки – я думаю, будет достигнута. Невозможно равнодушно читать про женщину, готовую на побои и ругань ради того, чтобы духи кладбища крепче стерегли вечный сон ее детей – и обреченную потерять все из-за того, что кто-то укрыл целую страну гигантской, непробиваемой скорлупой.