За скелетом неведомого зверя 1 глава




 

Челюсти, жевавшие луговую траву,

Будут лежать белыми, костями,

А луговая трава все так же будет зеленеть!

Старая поговорка

 

В результате первой экспедиции 1946 года было доказано неслыханное палеонтологическое богатство гобийских межгорных впадин. Перед нами встала новая задача – взять эти богатства, заставить их служить науке.

Эта задача была сложнее выполненной нами.

Раскопки динозавров – этих гигантов прошлого Земли – могут быть сравнены с серьезным промышленным предприятием – добычей руды пли другого полезного ископаемого. Размеры скелетов «средней величины» динозавров – пятнадцать-шестнадцать метров при весе ископаемого окаменелого костяка в несколько тонн. Самые крупные динозавры – зауроподы, остатки которых тоже были найдены экспедицией 1946 года, достигают двадцати пяти метров длины, и костяки их весят уже по нескольку десятков тонн.

Если добавить к этому, что полная очистка скелета от породы – работа настолько трудоемкая, что длится годы, и поэтому на месте раскопок приходится брать скелет с облекающей его породой, расчленяя его лишь на отдельные глыбы – монолиты, то станет ясным, что раскопки динозавров технически еще сложное добычи полезных ископаемых.

В самом деле, нужно не только извлечь из земли кости, но извлечь их целыми в виде больших глыб огромной тяжести. Эти глыбы перевезти из труднодоступных бездорожных районов Гоби за тысячу километров к железной дороге. Нужно не только завезти в Гоби большую группу рабочих, препараторов и ученых-исследователей, обеспечив их всем необходимым, но и доставить в безводные гобийские впадины большие количества лесоматериалов, гипса, воды и горючего, необходимых для ведения раскопок и упаковки добытых коллекций. Эта задача может быть решена только мощным автотранспортом. Следовательно, организация экспедиций способной справиться с созданием в любой безводной, бездорожной и удаленной на большие расстояния от населенных пунктов точке Гоби раскопочной базы с населением около полусотни людей, обеспеченных всем необходимым для жизни и производства работ, – это прежде всего организация сильной автоколонны, укомплектованной квалифицированными работниками и могущей действовать длительное время вдали от ремонтных баз.

Но бесперебойная работа автомашин определяется прежде всего наличием системы бензиновых баз, снабженных важнейшими запасными частями и запасной резиной.

Эта организация бензиновых баз должна быть закончена до работы экспедиции в поле, чтобы не вызывать остановки многолюдной, налаженной, находящейся на ходу экспедиционной машины, каждый день простоя которой приносит крупные убытки.

Вот почему вторая Монгольская экспедиция 1948 года началась еще в 1947 году. Осенью была отправлена автоколонна, а зимой началась вывозка бензина и организация баз.

Зима 1947 года в Монголии была очень холодной даже для этой страны суровых зим. Все наши перевозки происходили в северной Монголии, где морозы особенно люты.

Я сам не участвовал в этой работе и прилетел в Улан-Батор в новогодний день 1948 года, когда почти все перевозки с севера были окончены. Мне оставалось только восхищаться самоотверженной работой своих товарищей – шоферов, препараторов, научных сотрудников и хозяйственного персонала экспедиции. Все они без различия «чинов и званий» образовали единый коллектив перевозочной конторы и этой работе отдавали все силы и время. Работали то грузчиками, то учетчиками на складах, то упаковщиками и приемщиками, а иногда и просто строительными рабочими, если требовалось поправить и расширить какой-нибудь старый склад.

Когда-нибудь участники нашей экспедиции сами расскажут о трудной работе, выпавшей на их долю. Как мчались наши тяжело нагруженные бензином машины в жестокие морозные монгольские ночи или не менее холодные ветреные солнечные дни: шли, окутанные облаками пара, оледенелые тенты звонко хлопали на ветру, урчание моторов далеко раскатывалось в застылых ущельях. Как мерзли водители и пассажиры в холодных кабинах, как отчаянно оттирали замерзавшие стекла, чтобы продолжать путь в предрассветной ледяной мгле, когда мороз становился особенно невыносимым.

Сухая и солнечная монгольская зима была уже знакома мне по прошлой экспедиции, и я не удивлялся уже более, шагая по густой пыли и голому щебню в сорокаградусный мороз.

Гостеприимное монгольское правительство, едва окончились зимние перевозки, пригласило участников провести несколько дней в лучшем доме отдыха – так называемой Райской пади. Это лесистое и широкое ущелье, врезанное в склон бывшей священной горы – заповедника Богдо-улы.

Густые кедровые леса сбегали прямо к небольшой поляне, на которой расположился дом отдыха, на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря. В январе дом отдыха был почти пуст, необычайная тишина стояла над лесной поляной, и только белки нарушали ее, сбрасывая с кедровых ветвей пылящие облачка снега. Изредка в ледяную, голубовато-серебряную лунную ночь неторопливо пробежит легкий олень или раздастся угрюмый выкрик большой совы.

Здесь, в этом снежном царстве и чистейшем воздухе, мы провели несколько дней и спустились на равнину Улан-Батора, готовые к дальнейшей борьбе за успех экспедиции.

Вот вкратце состав участников второй Монгольской палеонтологической экспедиции 1948 года.

Командовать экспедицией по-прежнему пришлось мне. Начальником раскопочного отряда стал, как и раньше, Я. М. Эглон и, кроме него, из «ветеранов» экспедиции 1946 года – старший препаратор М. Ф. Лукьянова и шофер В, И. Пронин, назначенный бригадиром. Моим заместителем по административно-хозяйственной части был Н. А. Шкилев, выбранный парторгом. Научный персонал составляли младшие научные сотрудники Е, А, Малеев, Н. И. Новожилов и А. К. Рождественский. Препаратор В. А. Пресняков и шоферы экспедиционной автобазы АН СССР Т Г. Безбородов, Н. П. Вылежанин, И. И. Лихачев и П. Я. Петрунин – все были московскими работниками. В Улан-Баторе в постоянный состав экспедиции вошли и М. Александров (шофер), и сотрудники комитета наук МНР переводчики Очир (Восточный маршрут) и Намнан-Дорж (Южный маршрут)

Оба переводчика отличались друг от друга, как небо от земли. Очир (что в переводе с тибетского значит «алмаз») был совсем юный геоботаник, скромный, хорошенький, с круглыми, усыпанными веснушками щеками. Он предпочел национальное дели нашей спецодежде и вначале немного чуждался шумной и насмешливой компании путешественников, но потом освоился и оказался отличным товарищем и работником, близко к сердцу принимавшим все наши удачи, тревоги и трудности.

Намнан-Дорж, человек в летах, любил щегольнуть европейской одеждой и ученостью, был недоверчив и подозрителен. Будучи небрежным переводчиком, он несколько раз ставил нас в затруднительное положение и – надо прямо сказать – не пользовался в экспедиции любовью.

Восемнадцатилетние рабочие – «ветераны» прошлой экспедиции пошли на военную службу, кроме Жилкина и Сизова. К ним присоединились Коля Брилев и Кеша Сидоров – тоже алтанбулакцы. Но главное ядро рабочих экспедиции 1948 года составили солидные иркутяне, все отличавшиеся крупным ростом и порядочной силой. Николай Баранов – могучий парень с пудовыми кулаками, был отличным плотником и заменил Эглону его верного «ассистента» Павлика. К концу экспедиции Баранову можно было поручать самостоятельную выемку находок и заделку монолитов с костями. Другой иркутянин – Петр Афанасьевич Игнатов – тоже отличался силой и был мастер на все руки, хотя и страдал немного ленцой. Степенный, в очках, Корнилов походил на ученого, имел десятилетнее образование и как-то само собой стал кладовщиком и учетчиком. Среди других рабочих эти три человека сделались нашими главными помощниками.

Позднее к рабочим присоединилось несколько монголов, среди которых выделялся Дамдин – коренастый, ловкий и внимательный, он сделался верным помощником Лукьяновой и хорошим товарищем всем нам.

За время зимних перевозок характер каждого из шоферов был изучен в деталях. Как ни странно, но и машины вели себя соответственно характеру своих водителей. Поэтому названия машин, увековеченных крупными надписями на бортах по-русски и по-монгольски, появились не в середине экспедиции, как в 1946 году, а еще до выезда в поле. Только «студебекер»– ветеран экспедиции 1946 года – носил свое старое прозвище «Дракон» вопреки совершенно безобидному характеру его водителя Т. Г. Безбородова. Четыре автомашины «ЗИС – 5» назывались: «Дзерен» с водителем В. И. Прониным, наиболее искусным из всего нашего состава; «Волк» с превосходным водителем Н. П. Вылежаниным – хитрым механиком: «Тарбаган»– «тупая», неприемистая машина И. И. Лихачева, любитель поспать и в маршруте тянуться в хвосте колонны, ссылаясь на плохой мотор: «Кулан» впоследствии переименованный в «Барса», с водителем П. Я. Петруниным – очень прилежным, по наименее опытным работником.

Маленькая легковая машина «ГАЗ – 67» вначале не имела водителя. Один из наших рабочих – Александров – оказался опытным шофером и стал ее постоянным водителем. Так, самый высокий человек в экспедиции (Александров был ростом более ста восьмидесяти пяти сантиметров) поручил самую маленькую машину, и его огромная «фигура, сложенная пополам за рулем, выглядела комично Так как Иванов в экспедиции было много (включая и начальника), то в отличие от всех них Александров стал называться Иван-Козлиный и с честью носил это прозвище два года работы нашей экспедиции, трудясь все на той же маленькой машине.

Базой экспедиции 1948 года стал большой старинный дом какого-то манчьжурского чиновника, еще до независимости Монголии построившего странное двухэтажное здание с загнутыми вверх углами крыши. Верхний, насквозь продуваемый этаж, построенный из деревянных решеток, образовал большой холодный зал. Яркая раскраска резных колонн и золото деревянных драконов совершенно не гармонировали с полумраком и лютым морозом, царствовавшим в помещении. Однако этот зал оказался отличным складом, в котором так удобно было раскладывать и проверять наши большие палатки.

Внизу, во дворе, стояли машины и громоздились штабеля досок, брусьев и ящиков. В маленькой сторожке против ворот была устроена механическая мастерская. В большом котле, вмазанном в печку, всегда кипела вода, необходимая для разогрева очередной машины. Нижний каменный этаж дома был занят под жилье экспедиции.

Здесь тоже было бы изрядно холодно, если бы не запас отличного налайхинского угля, который в конце концов прогрел это здание, не отапливавшееся уже лет тридцать. Время шло быстро, миновал и „белый месяц“ (цагансар) – монгольский Новый год. Солнце, всегда яркое в Монголии, начало заметно пригревать. К первому марта все было готово к нашему отправлению на юг, но перевалы в горах вокруг Улан-Батора еще были закрыты снежными заносами.

Вместе с Рождественским, оказавшимся любителем картографии, мы посвятили много времени тщательной разработке и расчету предстоявших перевозок и исследовательских маршрутов. В первую очередь был намечен маршрут в Восточную Гоби, чтобы извлечь скелет неведомого зверя, оставленного экспедицией 1946 года.

Во время этих раскопок мы рассчитывали посетить местонахождение Ардын-обо, открытое американцами в 1922 году и давшее несколько очень интересных находок древних носорогообразных млекопитающих и огромных черепах. Карты, приведенные в трудах американской экспедиции, были слишком мелкомасштабны. В описании отсутствовали сколько-нибудь точные указания на географическое местоположение Ардын-обо. Такие указания, как „578 миль от главного лагеря по автомобильному спидометру“ при неизвестном расположении этого лагеря и неизвестном направлении маршрута, конечно, не могли считаться ориентирами. Было ли это сделано по крайне небрежному отношению к географической основе исследований или же скорее с умыслом: затруднить отыскание местонахождений, мы сразу не могли решить. После сопоставления самых различных и отрывочных указаний, приведенных в описаниях разных лет работы американской экспедиции, мы все же определили местоположение Ардын-обо в пределах круга диаметром сто километров, что значительно облегчило поиски.

Наконец 18 марта 1948 года мы выступили в Восточную Гоби. В горах к югу от Улан-Батора еще лежали большие снежные поля, струи талых вод размягчали дорогу в пониженных местах, и колонна наших машин то рассыпалась, мечась в поисках проезда, то снова выстраивалась в установленном порядке. Жестокий ветер пронизывал насквозь, и участники экспедиции в полушубках, шапках-ушанках и валенках отнюдь не были похожи на гобийских путешественников, открывающих летний сезон. Хмурые тучи преследовали нас почти до Чойрена. Едва в дали над рыжеватыми холмами с редкой и сухой прошлогодней травой показался голубой купол чойренского гранитного массива, как небо на юге засияло по-гобийски ослепительно. От Чойрена начиналась Гоби, теперь уже хорошо знакомая нам. Еще в прошлую экспедицию я полюбил столь непривычную для русского человека страну, и сейчас она приветствовала меня знакомым свистом ветра, свободно несущегося по ее просторам. К вечеру небо вновь стало пасмурным, и мы очутились среди замечательных чойренских скал, в царстве хмурого камня. В вечерних сумерках скалы приобрели печальный голубовато-серый цвет и резко выделялись на светло-желтой сухой траве.

Причудливые комбинации каменных форм сменялись по мере движения машины от края массива к его центру, где находился бывший монастырь Чойрен, ныне автостанция. Сначала отдельные камни казались серыми черепахами, расползшимися по степи. Затем плитообразные отдельности скал вставали длинными стенами, как бетонные форты. Иногда вместо фортов – штабеля грязных мешков высотой с двухэтажный дом, сложенные очень правильно. Дальше шли фигуры гигантских животных – лев подпер лапой морду, громадная черепаха всползла на камень или чудовищная змея положила на плиту свою плоскую голову. А слева – самая вершина массива, гребень ощеренных скал, склоны которых как чешуя чугунного дракона. Местами эта чешуя сложена в глубокие складки, местами – точно громадные пушечные ядра завязли в чешуе, не пробив ее. Три извива драконового тела выступали постепенно из земли, образуя главный гребень. Вблизи автостанции на старинных обо и молитвенных плитах – уже знакомые нам указа тельные знаки: там коленчатый вал автомашины, поставленный торчком, там рулевая колонка или картер заднего моста.

И снова, как в прошлом году, огромная юрта с горящей железной печкой, горячий чай и неторопливые разговоры с проезжающими при свете плошки с бараньим салом, крепкий сон под равномерный шум гобийского ветра. А наутро в рассветной полутьме – факелы под моторами разогреваемых машин, мощное фырканье трехоски и сухой треск „ЗИСов“.

Через два дня наша автоколонна двигалась по светлой щебнистой равнине к юго-западу от аймачного центра Восточной Гоби Сайп-Шанды среди знакомых гор Здесь уже снег стаял, но трава еще не появилась. Стояла черная монгольская весна. К нам присоединился еще одни „ГАЗ-67“ с даргой аймака Чойдомжидом, который решил совершить давно уже запланированную поездку в западные сомоны своей области, а заодно посмотреть и нашу работу. От местности Халдзан-Шубуту уже не далеко было до Баин-Ширэ. Там лежал скелет неведомого зверя, который мы с такой горечью оставляли в бурные и морозные дни ноября 1946 года.

И снова Баин-Ширэ неприветливо встречало исследователей: с запада зловеще вырастал красно-серый вал песчаной бури, и ясный весенний день быстро мерк. Дорога, проложенная нами на Баин-Ширэ, исчезла бесследно, никаких ориентиров не было на однообразной холмистой местности, поросшей иссохшими пучками черной полыни. Я старался быстрее найти место будущего лагеря, чтобы завтра не возиться с погрузкой и разгрузкой снова и терять почти целый день. Остановив автоколонну, мы вместе с Эглоном двинулись на поиски лагеря 1946 года.

Песчаная буря настигла нас. Все потемнело, песок и мелкие камешки взвились в воздух, тусклое багровое солнце едва пробивалось сквозь пыльную пелену. Час и другой мы с Эглоном шли вдоль края поросшей саксаулом впадины, как вдруг внезапно увидели под собой угрюмые обрывы и столбы песчаника, конусы темно-красных глин, наполовину тонувшие в крутящейся пыли. Мы мгновенно узнали место и еще через десять минут стояли над пирамидой песчаниковых плит, обозначавшей место лагеря 1946 года (так называемое „Лагерное“ обо).

Мы посмотрели друг на друга, одновременно вспомнив проведенные здесь дни. Руки невольно соединились в крепком пожатии: задуманные планы свершились! И как бы подчеркивая торжественность момента, песчаный шквал вдруг затих, и через несколько минут сияние чистого неба осветило заалевшие обрывы.

К вечеру усилился мороз, но теперь мы ужо не боялись его. Пять больших палаток возвышались на недавно еще пустынном краю обрыва, языки бледного пламени появились из железных труб, и резкий по запаху дымок горящего саксаула витал над лагерем. Стеной стояли выгруженные припасы: ящики с гипсом, доски, брусья, мешки с мукой – все это огораживало лагерь с запада, создавая видимость укрытия от ветра. „Козел“, подплавивший в погоне за дзеренами шатунный подшипник, был приведен на буксире с места аварии и теперь, опрокинутый набок, дожидался ремонта.

Сумерки уже сгущались внизу, в саксаульной котловине, когда мы с Эглоном спустились к красным буграм. Здесь все оставалось таким же, как в 1946 году. Сложенное нами обо стояло по-прежнему на широкой плите песчаника, увенчавшей конус глины. Теперь оно выполнило свое назначение, и мы разобрали камни, достав оттуда опознавательную записку, которую я взял на память. С чувством полного удовлетворения я уселся на край плиты и скрутил основательную козью ножку. Да и как было не радоваться! Вверху, в лагере раздавались голоса рабочих, высилась гора снаряжения, продовольствия и материалов. Теперь ничто не помешает взять скелет, мирно лежащий у меня под ногами. Задача казалась простой, но будущее показало, что я был не совсем прав.

На следующее утро мы начали вскрывать конус красной глины. Тяжелая плита, подхваченная рычагами и десятками рук, полетела с вершины вниз. Рассчитав примерные размеры скелета, мы очертили ступенчатую выемку, которую надлежало выдолбить.

Для ведения раскопок решили оставить на месте в лагере большую часть рабочих, Эглона и Преснякова и двигаться налегке на двух машинах на поиски Ардын-обо.

Вместе с даргой аймака ранним погожим, но на редкость холодным утром мы двинулись на запад, по знакомой дороге через красную котловину, названную еще в 1946 году „Концом Мира“, У гор Дулан-Хара мы углубились в сухое русло и но тяжелому песку вышли на обширный скат в еще не изведанные места.

Слабо всхолмленная равнина была усеяна мелким щебнем грязно-белого цвета. Мы видели в Гоби места, гораздо сильнее отражавшие солнечные лучи: соляные озера, солончаки, обрывы белых песков, размывы голубоватых глин. Но еще нигде наши глаза не утомлялись так быстро, не испытывали так сильно слепящего действия света, как на этой ничем не примечательной равнине. Всякий раз, когда мы пересекали эту местность в разные часы дня и разное время года, все без исключения, особенно, конечно, шоферы и мы – геологи, неотрывно наблюдавшие за местностью, всегда испытывали сильнейшее утомление глаз, доходившее до резкой боли. Эта загадка, как и многие другие оптические явления в Гоби, осталась неразрешенной для нас и ждет еще своих исследователей.

Долго ехали мы, переваливая через гряды высоких холмов, пересекая полосы барханных песков, пока не добрались до Агаруту сомона („Воздушный сомон“), где сгрузили бочку с бензином аймачного дарги. Дарга остался здесь ночевать. Гостеприимные жители сомона уговаривали нас последовать его примеру. Вечерело. Отсутствие ветра обещало ночной мороз, и я замечал умильные взгляды, которые бросали некоторые товарищи на теплые, дымившиеся своими трубами юрты. Но грузовые машины шли медленнее „Козла“ дарги, и я решил двигаться дальше, чтобы поздней ночевкой обеспечить прибытие в Хатун-Булак сомон („Ключ госпожи“) завтра же.

Ночевка действительно получилась поздней, потому что мы ехали через поросшую карагапой равнину, пользуясь молодой луной, до полуночи. В темноте участились „посадки“ машин в песке при пересечении сухих русел, и мы остановили движение, как явно невыгодное. Скоро складные койки выстроились в ряд с подветренной стороны машин, запылал большой костер, на котором жарился убитый Малеевым дзерен. Морозная ночь загнала нас в спальные мешки в полной дневной амуниции.

Утром, пока разогревались моторы, я принялся тщательно осматривать местность в бинокль. Далеко от нас на севере поднималось совершенно ровное плато, восточный конец которого обрывался характерным ступенчатым откосом. Хотя далекое плато даже в бинокль казалось только голубой полоской, этот восточный мыс живо напомнил мне фотографии Ардын-обо, виденные в книгах американской экспедиции.

Небо хмурилось, с запада быстро шли сплошной стеной серые облака. Было рискованно пускаться со всеми машинами напролом к удаленной точке, сходство которой с американскими фотографиями могло или почудиться, или оказаться случайным. Я решил продолжать путь в Хатун-Булак сомон, до которого осталось не более сорока километров. Скоро нас догнал аймачный дарга, и мы приблизились к сомону в завывании песчаной бури. Резко похолодало, песок летел вместе с сухой снежной пылью, залепляя лобовые стекла машины. Мы остановились у юрты на краю сомона, и ее деревянная дверь как-то сразу отдалила нас от продолжавшей бушевать снаружи непогоды. Накаленная железная печка распространяла сухое тепло, и мы с удовольствием устроились на кошме, в то время как по зову аймачного дарги в юрту сходились знатоки здешних мест – пожилые араты или совсем уже древние водители прежних караванов.

Выяснилось, что название Ардын-обо никому не известно, но что оно, по-видимому, искаженное название Эрдени-обо („Драгоценность“), находящегося в сорока километрах к югу, недалеко от китайской границы. Американская экспедиция не оставила в здешнем народе никакой памяти о себе. Только один старик припомнил, что слыхал от соседа по кочевке, что там – он показал на север – какие-то люди около двадцати пяти лет тому назад раскапывали „каменных змей“. То место называется Эргиль-обо („Вершина“). Я взглянул на карту. Местоположение Эргиль-обо как будто соответствовало виденному мною утром обрыву плато с характерными очертаниями Ардын-обо. Американцы действительно работали там в 1922 и 1923 годах – таким образом, указанное стариком время совпадало.

Скоро появился и проводник, который должен был вести нас на Эрдени-обо. Это был маленький арат в темно-синем дели, сурового, даже угрюмого, облика. Угрюмость проводника, как выяснилось позже, имела вескую причину: он кочевал в районе Эрдени-обо и там совсем недавно был начисто ограблен гоминдановцами. Банда, украдкой перешедшая границу, угнала весь скот, не оставив несчастному ни одного верблюда, и его семья едва добралась пешком до сомона…

Буря стихла быстро. При ясном солнце мы поехали по старинной караванной тропе меж огромных серых камней. Дорога оказалась легкой, и мы без труда достигли Эрдени-обо – невысокой горы из древнепалеозойских метаморфических сланцев. В одно мгновение стало очевидным, что никаких ископаемых костей ни здесь, ни поблизости быть не может. Таким образом, версия Эрдени-обо была „закрыта“, и оставалось проверить то, что называлось Эргиль-обо.

Мы вернулись в сомон за полчаса до наступления новой песчаной бури, которая бушевала всю ночь. Для ночевки нам отвели часть помещения школы, и поэтому мы спокойно встретили завывание разъяренного ветра.

На следующий день, едва мы начали грузить машины, из школы выкатилась толпа ребятишек, чтобы посмотреть невиданных пришельцев. Монгольские школы, особенно в Гоби, по существу, являются интернатами. Дети живут там все время занятий, в то время как их родители кочуют со своими стадами, иногда в сотнях километров от школы. Мы подружились с ребятами очень быстро. Эглон открыл ящик с конфетами, и скоро одна из наших машин сделала несколько кругов по сомону, набитая восхищенными маленькими пассажирами. Один паренек по имени Буянтин Томар почему-то привязался ко мне и ходил за мной повсюду, крепко уцепившись за руку. Мальчик оказался одаренным музыкантом и несколько раз играл мне на морин-тологой („конская голова“), национальном струнном инструменте с длинным грифом.

Пронизывающий северный ветер дул нам прямо в лоб, когда мы выехали на старую караванную тропу и повернули по ней к северу. Тропа шла прямо, как стрела, спускаясь в расширявшуюся котловину. За котловиной находилась еще одна огромная впадина, и в нее углом вдвигался восточный конец плато, сложенный из желтых, очень светлых пород. На вершине конечного восточного мыса высилось громадное обо в виде куба, увенчанного маленьким куполом. Эта форма обо встретилась нам впервые, но именно такое обо было запечатлено на американских фотографиях. Теперь уже не было сомнения, что Эргиль-обо, как оно называлось в старину, или Хангай-обо, как называется теперь, и есть Ардын-обо американцев.

Проехав шестнадцать километров по тропе, мы оказались у самого мыса плато и сразу узнали окружающую местность по фотографиям. Даже огромное гнездо орла или грифа, прилепившееся с северной стороны под кручей верхней кромки обрыва, описанное начальником американской экспедиции Эндрьюсом, было на месте. Я поднял винтовку и послал пулю в обрыв над гнездом. Вспыхнул огонек трассирующей пули, гулкое эхо раскатилось в обрывистых стенах. Гнездо оказалось покинутым.

Наш лагерь расположился под гнездом, у подошвы обрыва, на краю обширной, засыпанной песками впадины. Вдоль нее на запад, насколько хватал глаз, почти прямой линией продолжался обрыв плато высотой не более шестидесяти метров. С первого взгляда стало очевидно, что отложения, слагающие плато, состоят из двух разнородных толщ. Беспорядочное напластование всех отложений по взаимно перекрещивающимся направлениям говорило об их возникновении в русле огромной древней реки.

Новожилов, Малеев, Рождественский и я взобрались на плато, ровное как стол, покрытое очень скудной растительностью. Крупная галька, выдутая ветром из конгломератов, усыпала его поверхность. Галька лежала на том же месте, где было дно древней реки, которая текла здесь сорок миллионов лет тому назад, и я ступал по ней со странным ощущением, что иду по дну потока давно прошедших времен. Вдоль края обрыва росли кусты гобийского миндаля правильной полушаровидной формы до метра и более в поперечнике, представлявшие собой плотное сплетение веточек с длиннейшими колючками и редкими мелкими листочками очень темного зеленого цвета. Кусты виднелись издалека на светлой гальке. Разбросанные группами, они производили странное впечатление кем-то посаженных клумб. Уже первые осмотры склонов дали интереснейшие находки: зубы древних носорогов, челюсти каких-то хищников, кости мелких птиц и обломки щитов гигантских сухопутных черепах, очень похожие на современную слоновую черепаху.

Целую неделю, с двадцать третьего до тридцатого марта, я провел в лагере на Эргиль-обо. С утра до темноты, с небольшим перерывом на обед, шло исследование обрывов. Двадцать пятого на „козле“ прибыл из Баин-Ширэ Эглон с известиями из главного лагеря. Там было все благополучно, за исключением того, что шофер Безбородов „погорел“– вспыхнул пропитанный бензином ватник во время работы с паяльной лампой. К счастью, дело обошлось без ожогов. Работа над скелетом подходила к концу, хотя и шла очень медленно из-за невероятной крепости породы на глубине.

Мы на Эргиль-обо тоже могли похвастаться успехами: были найдены челюсти и черепа разных носорогов, остатки древних хищников (гиенодонов, кости исполинской бескрылой хищной птицы и многое другое. Особенно отличился Новожилов, обладавший не только острым зрением и чрезвычайной наблюдательностью, но и какой-то интуицией в искании костей. Однажды Новожилов и я стояли вместе на краю обрыва плато и рассматривали окружающую местность. Далеко внизу в котловине голубели маленькими пятнами едва заметные бугорки тех же песков, какие выходили в подошве обрыва у лагеря. Новожилов, указывая на эти холмы, объявил, что он намерен отправиться туда, так как „чувствует там добычу“. Я ответил, что, по-моему, ходить туда вовсе не следует, а необходимо продолжать поиски дальше к западу вдоль обрыва плато. Новожилов – мой старый товарищ по трудным сибирским экспедициям и многим совместным поездкам – хорошо знал меня… а я – его. Посыпалась быстрая нервная речь на высоких нотах – это значило, что Нестор Иванович в корне со мной не согласен. Добрые голубые глаза посветлели, в твердых выступающих скулах чувствовалось упрямство.

Новожилов все-таки выбрал день и отправился в котловину. Вернувшись к обеду, он с торжеством сообщил, что им найдены три черепа титанотериев – странных, огромных носорогообразных животных, живших около пятидесяти миллионов лет тому назад. Обломки костей титанотериев были найдены и американцами. Для нас скоро стала очевидной ошибка американских геологов, которые сочли всю толщу Эргиль-обо однородной. На самом деле здесь были две группы разных отложений. Одна, нижняя и более древняя, отлагалась в каком-то большом озере. На дне этого озера накоплялись отложения светло-серых, голубоватых глин и песчаников. Сюда же приносились остатки титанотериев в виде редких разбросанных костей и черепов. Много позже эти отложения были промыты руслом огромной реки более километра в ширину. Река беспорядочно наслоила грубые пески, гравийники и галечники, окрашенные окислами железа в ярко-желтый цвет. Вместе с песками и галькой во множестве приносились остатки самых различных животных – носорогов, хищников, грызунов, черепах и птиц, которые местами, на разных уровнях этой толщи, образовали довольно значительные скопления. Одно из таких скоплений раскапывалось американской экспедицией примерно на середине высоты обрыва, в четырехстах метрах к западу от конечного мыса.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-10-12 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: