Социал-демократы и террор 11 глава

Нападения большевиков на государственную, об­щественную и частную собственность происходили и в других областях страны(231), но на Кавказе и на Урале их деятельность выродилась в темные делишки наихудшего образа(232). Многие боевики занимались грабежами, просто чтобы «быть в форме», иногда даже не сообщая о них своим партийным организациям, и их действия стали напоминать обычные уголовные пре-ступления(233). В одном таком случае боевой отряд, в начале действовавший под управлением «Большевис­тского центра», стал во второй половине 1906 года стремиться к независимости, и когда экспроприато­ры предложили отдать партии только небольшую часть денег, вырученных при нападении на фабрику, во время которого они убили кассира, руководство со­циал-демократов отказалось от этих денег и сделало им выговор. Но «было уже поздно; они разлагались на глазах и скоро стали ограничиваться бандитскими на­летами обычного уголовного характера. Всегда имея в своем распоряжении большие суммы денег, бойцы предавались загулам и часто попадали в руки поли-ции»(234).

Таким образом резолюция Первой конференции во­енной и боевой организации РСДРП, созванной боль­шевиками в ноябре 1906 года в Таммерфорсе, которая объявляла экспроприации «лишь конфискацией средств... у правительства и их передачу в руки народа», пред­почтительно без кровопролития, оказалась бесполез-ной(235). И жестокая реальность не ускользнула от взгля­да некоторых лидеров РСДРП. Мартов открыто пред­лагал исключить большевиков из партии за то, что он называл незаконными экспроприациями; Плеханов подчеркивал необходимость бороться с «большевистс­ким бакунинизмом»; Федор Дан назвал большевистс­ких членов Центрального комитета компанией уголов-

ников, а другие меньшевики считали «Ленина и К°» обыкновенными жуликами(236). «Большевистский центр» (БЦ) стал объектом эпиграммы, сочиненной меньшевистскими остряками:

«Вы любите ли экс?» — БЦ спросили раз.

«Люблю, — ответил он. — В них прибыль есть для нас»(237).

Таким образом, даже до главного скандала, разра­зившегося, когда большевики попытались поменять за границей деньги, экспроприированные в Тифлисе, — чрезвычайно неприятный эпизод для всей РСДРП, ко­торый в глазах многих европейцев превратил ее в уго­ловную организацию(238), — меньшевистские лидеры были готовы нанести удар по «Большевистскому цент­ру».

Большей частью нескончаемые разногласия между большевиками и меньшевиками в эмиграции не затра­гивали теоретических вопросов; по словам Бориса Нико­лаевского, историка и участника революционных собы­тий, «за бушующими спорами о философии марксистс­кого материализма и эмпирической критики стоял мате­риализм другого свойства: деньги»(239). Меньшевиков особенно раздражал тот факт, что Ленин и другие боль­шевистские лидеры использовали экспроприированные фонды в первую очередь для поражения своих внутри­партийных противников в эмигрантских склоках или, по словам Николаевского, «для приобретения власти над

партией»(240).

Действительно, главной целью Ленина было усиле­ние позиции его сторонников внутри РСДРП с помо­щью денег, и, согласно Богданову, приведение опре­деленных людей и даже целых организаций к финансо­вой зависимости от «Большевистского центра»(241). Лидеры фракции меньшевиков понимали, что Ленин оперирует огромными экспроприированными сумма-ми(242), субсидируя контролируемые большевиками Петербургский и Московский комитеты, выдавая пер­вому по тысяче рублей в месяц и второму по пятьсот. В это же самое время относительно малая часть дохо­дов от большевистских грабежей попадала в общепар­тийную кассу, и меньшевики были возмущены даже не тем, что экспроприации имели место, а тем, что

им не удавалось заставить «Большевистский центр» пре­доставлять деньги в распоряжение Центрального ко­митета РСДРП, в котором меньшевики преобладали и чей бюджет в плохие времена не превышал ста руб­лей в месяц(243). Улучшению отношений двух фрак­ций не способствовали и такие случаи, как, напри­мер, история с видным большевиком Литвиновым, который послал двух грузинских террористов в штаб-квартиру РСДРП с требованием вернуть сорок тысяч рублей, полученных в результате экспроприации и уже потраченных Центральным комитетом, угрожая тем, что в противном случае грузины «укокошат» од­ного из членов ЦК(244).

Сторонники Ленина также использовали доходы от экспроприации для усиления своих рядов в преддверии партийных съездов. Их крепкая позиция накануне от­крытия V съезда партии в Лондоне, например, была, по словам Бориса Суварина, «в большой степени следстви­ем огромных ресурсов, полученных от эксов, которые позволяли им содержать легионы боевиков, посылать куда угодно представителей, издавать газеты, распространять памфлеты и организовывать более или менее представи­тельные комитеты», и все это с целью получения допол­нительных мандатов на съезд(245). Более того, в 1906— 1907 годах большевики использовали экспроприирован­ные средства для создания контролировавшихся ими шко­лы боевых инструкторов в Киеве и школы бомбистов во Львове(246). В 1910 году они создали на эти деньги соци­ал-демократическую школу в Болонье (Италия), которая быстро превратилась в оплот большевистской группы «Вперед»(247).

V съезд партии предоставил меньшевикам возможность яростно критиковать большевиков за их «бандитскую практику». Критике этой способствовало то, что, несмотря на все усилия большевиков, по некоторым вопросам их силы перевешивала коалиция, состоявшая из меньшеви­ков, бундовцев и некоторых латышских социал-демок­ратов. Даже поляки, верные союзники большевиков на съезде, не поддержали позицию Ленина по партизан­ским действиям. Понимая, что на текущий момент ре­волюция потерпела поражение, социал-демократичес­кие лидеры ощущали необходимость решить фунда­ментальные тактические вопросы, а именно: должна

ли партия прекратить конспиративную деятельность и сконцентрировать свои усилия на легальной парла­ментской работе или же держать свои подпольные силы в состоянии постоянной боевой готовности. Искрен­не считая, что «в настоящий момент сравнительного затишья партизанские выступления неизбежно вырож­даются в чисто анархические приемы борьбы», кото­рые деморализуют партию(248), меньшевики все же в первую очередь пытались бросить тень на боевую дея­тельность своих коллег-большевиков, особенно еще и потому, что никто в партии, кроме «Большевистско­го центра», не получал от этого никакой выгоды. 19 мая 1907 года съезд принял антибольшевистскую ре­золюцию, утверждающую, что «партийные организа­ции должны проводить энергичную борьбу против партизанских действий и экспроприации» в любой форме и что «все специализированные боевые отря­ды... должны быть распущены»(249).

В теории это решение должно было положить конец всякому участию социал-демократов в террористичес­кой деятельности и экспроприациях. На практике же такие резолюции никак не влияли на действия больше­виков, что доказывают тифлисская экспроприация, грабеж в Миассе и другие местные нападения на госу­дарственную и частную собственность, совершавшиеся группами террористов и экспроприаторов, которые, добывая средства для ленинской фракции, просто объяв­ляли себя беспартийными(250). То, что подобная дея­тельность будет продолжаться, можно было понять уже на самом съезде. На Ленина не произвели никакого впе­чатления призывы Мартова к возрождению чистоты революционного сознания. Он слушал их с неприкры­той иронией. Если широко рассказывавшийся анекдот верен, во время чтения финансового отчета, когда док­ладчик упомянул о крупном пожертвовании от аноним­ного благодетеля, Икса, Ленин саркастически заметил: «Не от икса, а от экса»(251). Продолжая практику эксп­роприации, он и его соратники в «Большевистском цен­тре» получали также деньги из таких сомнительных ис­точников, как фиктивные браки и принудительные контрибуции(252). Наконец, привычка Ленина не со­блюдать денежных обязательств своей фракции серди­ла даже его сторонников(253).

Вопреки попыткам меньшевиков выставить боль­шевиков позором РСДРЩ254), справедливости ради следует сказать, что вряд ли Ленин может считаться единственным виновником. Хотя ни одна другая со­циал-демократическая организация не имела тайно­го органа, схожего с «Большевистским центром», су­ществовавшим в первую очередь для добывания средств более чем сомнительными методами, мень­шевики и национальные социал-демократические группы, сами тоже участвовали в экспроприациях. К тому же описанная на Лондонском съезде ситуация с боевыми отрядами под началом различных партий­ных комитетов, которые, как утверждалось, превра­тились в «замкнутые заговорщические кружки», да­лекие от масс и деморализованные бандитизмом(255), существовала не только у большевистских экспроп­риаторов, но и у боевиков других социал-демокра­тических организаций.

Меньшевики прибегали к экспроприациям не так часто и не так систематически, организованно и эф­фективно, как большевики, но при этом революцио­нер из Грузии сообщал, что местные меньшевистские боевые отряды «творят что хотят». В дополнение к это­му, Охранное отделение в 1907 году получило сведения о том, что меньшевики имели в своем распоряжении пятьдесят тысяч рублей, захваченных незадолго до это­го во время экспроприации в Тифлисе; один из убитых при этом боевиков был делегатом на стокгольмском съезде(256). Меньшевистская деятельность также не ог­раничивалась одним Кавказом. Несколько меньшевиков экспроприировали семь или восемь тысяч рублей в по­чтовой конторе в Киеве в феврале 1906 года(257). Не­смотря на выговоры Областного комитета за «больше­вистскую» практику, меньшевики совершили неудав­шуюся попытку экспроприировать сто тысяч рублей на железнодорожной линии Москва—Варшава(258). Более доходным оказался налет на почтовый поезд из Севас­тополя, которым, как и многими другими актами, ру­ководил Альбин (Артем), видный меньшевик, хорошо известный боевикам из-за его экспериментов со взрыв-чаткой(259). Кроме того, в партии было общеизвест­но, что контролировавшийся меньшевиками Цент­ральный комитет, выбранный на IV съезде, «регуляр-

но использовал деньги, полученные от экспроприа-

ций»(260).

Члены объединенных (большевистско-меньшевис-тских) социал-демократических групп также часто при­бегали к эспроприациям государственных и частных фондов(261). Как и революционные убийства, такие действия чаще всего совершались на Кавказе, где в 1906 году центральная социал-демократическая орга­низация завладела двумястами тысячами рублей в ре­зультате экспроприации в Квирильском казначей-стве(2б2). В таких районах, как Гурия, местные коми­теты РСДРП широко применяли силу с целью заста­вить людей платить установленный ими взнос в двад­цать копеек в месяц с каждого жителя; они также об­лагали население специальными налогами для покуп­ки оружия и финансирования своих операций(263). В Баку буржуазия была так запугана социал-демократи­ческими боевиками, что требуемые суммы немедлен­но выдавались(264). В других местах, таких, как Кост­рома и Иваново-Вознесенск, социал-демократы со­вершали вооруженные нападения на винные лавки и занимались вымогательством. Не будучи в состоянии контролировать экспроприаторов, лидеры социал-де­мократов на периферии жаловались: «Некоторые чле­ны боевых отрядов в сотрудничестве с посторонними лицами ведут себя как хулиганы и воруют все, до чего доходят их руки»(265). В некоторых районах эти бес­чинства становились невыносимыми для мирного на­селения. В грузинском районе Ахалгори банда из шес­тнадцати «Красных партизан» грабила жителей всей долины и заставляла крестьянские семьи покидать дома и искать убежище в других местах(266). Многие члены местных социал-демократических групп, не согласив­шись с антипартизанскими резолюциями руководства РСДРП в Лондоне(267), продолжали террористичес­кую деятельность и экспроприации еще на протяже­нии долгого времени после мая 1907 года.

И государственная, и частная собственность стано­вились объектом внимания экспроприаторов из различ­ных национальных социал-демократических групп. Бун­довцы действовали в районах черты оседлости, открыто пренебрегая официальной партийной позицией и напа­дая на банки, почтовые конторы, фабрики, магазины

и частные дома(268). Их когда-то стойкий революци­онный идеализм после 1905 года зачастую превращал­ся в цинизм, сопровождавшийся растущим презре­нием к ценности человеческой жизни и собственнос­ти. Член Бунда в городе Нижний Северск, например, согласился участвовать в экспроприации, которой руководил лидер местной банды анархистов, после того, как последний пообещал молодому борцу за свободу новое пальто, стоившее сто рублей(269). Дру­гие бундовские активисты вымогали пожертвования на революционные нужды у богатых граждан, причем требуемая сумма зависела в каждом отдельном случае от социального положения жертвы(270). Когда Грод­ненский комитет Бунда распространял листовки, в которых утверждалось, что их организация «не имеет ничего общего с... хулиганами, врывающимися в дома с револьверами в руках», требуя денег от имени Бун-да(271), местные жители не были склонны поверить в искренность бундовцев.

В Латвии социал-демократы проводили экспроприа­ции не только в сельских местностях, где они могли рассчитывать на поддержку «лесных братьев» (272), но и в городах и городских центрах. Их деятельность по добыванию средств часто сопровождалась странной осо­бенностью — они выдавали жертвам расписки в полу­чении денег(273). Потерпевшие поражение и вынужден­ные бежать со своей родины, многие латышские соци­ал-демократы занимались экспроприациями в других частях империи, напав, например, в С.-Петербурге на почтовую контору и на усадьбу князя Голицына в Нов­городской губернии. Осенью 1906 года несколько ла­тышских социал-демократов «потехи ради» безуспешно пытались захватить деньги в Сенате и планировали на­падение на петербургский дворец великого князя Алек­сея Александровича(274). Наиболее сенсационным из их актов было ограбление в Финляндии хельсинкского отделения Государственного банка, где боевики надея­лись обзавестись средствами для финансирования побега за границу. 13 февраля 1906 года средь бела дня группа латышских социал-демократов, среди которых были не­сколько членов Центрального комитета, убили охранни­ка, заперли банковских служащих и клиентов в задней комнате и скрылись с по меньшей мере 150 000 рублей,

оставив пустую консервную банку, которую все при­няли за бомбу(275).

Хотя представители Польско-литовской социал-де­мократии на лондонском съезде признали необходимость бороться с бандитизмом в своей среде(276), они не воз­ражали против выгодных мероприятий, предпринимав­шихся их лидером Лео Тышко вместе с Лениным(277). И если принимать во внимание нападения на государствен­ную и частную собственность, совершенные членами не­зависимых социал-демократических групп, таких как литовские социал-демократы и армянские гнчакис-ты(278), можно заключить, что представители всех фракций РСДРП и национальных социал-демократи­ческих организаций в Российской Империи активно участвовали как в актах политического террора, так и в экспроприациях, не принимая во внимание теоре­тические принципы своих партийных руководителей. Внутри российского социал-демократического дви­жения трудно возложить ответственность за террорис­тическую деятельность одинаково на все фракции, груп­пы и подгруппы. Российские меньшевики и бундовцы, как и польские и литовские социал-демократы, прибега­ли к боевым действиям с гораздо меньшим энтузиаз­мом, чем большевики и их соратники в Латвии и на Кавказе, В этих окраинных регионах национальные чув­ства смешивались с социалистическими принципами и понуждали боевиков к немедленному действию. В более широкой перспективе российского революционного движения в целом террор играл менее значительную роль в стратегии социал-демократов, чем в стратегии эсеров: в то время как он являлся главным средством борьбы для эсеров и анархистов и был внесен в их про­граммы, политические убийства и революционные гра­бежи были второстепенным орудием экстремистов со­циал-демократии. Эсеры рассматривали терроризм как средство достижения общих целей революции, а соци­ал-демократы использовали индивидуальный террор для решения неотложных задач текущего момента и в этом имели много схожего с анархистами.

Глава 4

ТЕРРОРИСТЫНОВОГО ТИПА

АНАРХИСТЫИ МАЛОИЗВЕСТНЫЕ ЭКСТРЕМИСТСКИЕ ГРУППЫ

Только враги народа могут быть врагами террора!

«Хлеб и воля», 1905(1)

Полностью уничтожить существующий порядок ве­щей, все законы и суды, религию и церковь, част­ную собственность и владельцев этой собственности, все традиции и обычаи и их сторонников — таковы были цели российских анархистов. Свою главную задачу они видели в полном освобождении человека от всех искус­ственных ограничений, до полной независимости и от Бога, и от дьявола. Средством достижения этого долж­на была быть социальная революция, понимаемая анархистами как любое революционное выступление — будь то террор, экспроприация или уничтожение го­сударственных учреждений, — направленное на рас­шатывание самих основ современного общественного устройства. Эти выступления должны были предпри­ниматься без компромиссов с буржуазией и без предъявления каких-либо требований и вести к окон­чательному разрушению и государства, и капиталис­тического строя как такового, на смену которым дол­жно прийти эгалитарное общество, свободное от уг­нетения и даже от минимального контроля, немину­емо осуществляемого любым правительством(2).

Согласно американскому историку Полу Авричу, известному специалисту по русскому анархизму, «сама основа убеждений анархистов, с их непримиримой враждебностью к иерархическим институтам любого рода, исключала образование и рост организованного

движения»(3). И действительно, русский анархизм по сути не являлся истинным политическим движением, поскольку не существовало объединяющей анархист­ской организации и не было никакой общеобязатель­ной, строго определенной каким-либо центром по­литики, программы или даже тактики, не исключая и тактического вопроса о самом терроризме. Тем не ме­нее можно выявить некоторые закономерности пове­дения различных независимых анархистских групп, разбросанных по всей империи.

До начала XX века в России анархистов было очень мало. Первые группы, вставшие под черное знамя анар­хизма, появились в Белостоке, Одессе, Нежине и других местах только к концу 1903 года. Они не возникли на пустом месте, и членами их становились поначалу в ос­новном перебежчики из других политических организа­ций, главным образом из Партии социалистов-револю­ционеров и разных социал-демократических фракций. С началом революционных беспорядков в 1905 году и в течение двух следующих бурных лет анархистские груп­пы, по словам руководителя Белостокского комитета анар­хистов Иуды Гроссмана, вырастали «как грибы после дождя» в больших и маленьких городах, в селах и дерев­нях^). Согласно Авричу, все происходило по одной схе­ме во всех областях империи. На Украине, на Кавказе и особенно в западных областях, где центрами анархизма стали Рига, Вильно и Варшава, горсточки разочарован­ных эсеров или эсдеков объединялись в анархистские ячейки, позднее образующие федерации, и начинали ра­дикальную деятельность любого сорта, особенно склоня­ясь к терроризму(5).

Эти эсеры и эсдеки покидали свои партии по раз­личным причинам. Многие выходцы из низших слоев населения, особенно рабочие, были недовольны лиде­рами своих партий, в которых они видели интеллекту­алов-теоретиков, предпочитающих радикальным дей­ствиям идеологические споры, только разъединяющие революционеров. Даже члены партии, немного более теоретически подкованные, разочаровывались из-за, с их точки зрения, излишней озабоченности эсеров аграр­ными вопросами и не соглашались с марксистской уста­новкой на создание парламентской демократии, что, со­гласно социалистическим догматам, являлось бы предва-

рительной стадией отмирания государства. Как утвер­ждали анархисты в одной из своих прокламаций, по­скольку демократия поддерживала капиталистический гнет, она являлась таким же врагом, как и самодержа­вие, и, следовательно, с этими обеими политически­ми системами возможен только один язык — язык насилия. Рабочий класс не должен делать различия между формами правления, и поэтому «в демократи­ческий парламент, как и в Зимний дворец и во всякое полицейско-государственное учреждение, революци­онер-рабочий может явиться только... с бомбой!»(6). Выходцы из лагеря эсеров, одобрявшие партий­ную тактику политического террора, желали приме­нять те же методы и в экономической сфере в борьбе с капиталистами и другими эксплуататорами(У). Дис­сиденты из лагеря социал-демократов покидали ряды партии из-за ее официальной антитеррористической позиции(8). Но, как совершенно верно замечает Ав-рич, «российские социалистические партии, в отли­чие от западных... были достаточно воинственны, что­бы устраивать всех, кроме наиболее страстных и иде­алистически настроенных молодых студентов, ремес­ленников и представителей отбросов общества»(9). Именно такие беспокойные молодые люди, не спо­собные усмирить свой бунтарский дух и подчиняться правилам и дисциплине любой структурированной политической организации, покидали ряды своих политических партий и становились анархистами, ча­сто попросту махнув рукой на все вопросы идеологии и тактики(Ю).

Несмотря на то что даже после 1905 года анархистов численно было гораздо меньше, чем эсеров и эсде-ков(11), на их счету было уже больше политических убийств, чем в активе крупных политических организа­ций. Невозможно с точностью подсчитать число всех террористических актов, выполненных анархистами, так как в своих донесениях местные власти редко отмечали политические убеждения отдельных террористов. Сами анархистские группы, изолированные друг от друга и не имевшие централизованной организационной струк­туры, не заботились о статистических подсчетах. Тем не менее не вызывает сомнения факт, что большинство из примерно семнадцати тысяч жертв террористической

кампании в 1901 — 1916 годах были мишенями анархи­стов. Некоторые из этих лиц были выбраны, но боль­шинство являлись случайными жертвами, убитыми или ранеными на месте взрыва бомб, во время революци­онных грабежей или перестрелок между анархистами и полицией. Таким образом, воздействие анархизма на жизнь в России в первом десятилетии XX века со­вершенно не соответствовало числу его привержен-цев(12). Многие из этих анархистов представляли со­бой новый тип террориста, по крайней мере в вопро­сах теоретического обоснования своих действий.

ТЕОРИЯ АНАРХИЗМА

Уолтер Лакер абсолютно прав, говоря, что анархистс­кое движение не внесло ничего нового в теоретическое обоснование вооруженной борьбы в России. В отличие от Партии социалистов-революционеров, которая пре­доставила своим последователям новое идеологическое объяснение террористической деятельности, русские анархисты не пытались подводить теоретическую базу под свою политику индивидуального террора и ограни­чивались воззваниями в стиле манифеста, опублико­ванного в 1909 году и содержавшего сентенции и при­зывы вроде: «Отравляющее дыхание цивилизации», «Бе­рите кирки и молоты! Подрывайте основы древних го­родов! Все наше, вне нас — только смерть... Все на ули­цу! Вперед! Разрушайте! Убивайте!»(13). В рамках этой не­хитрой философии различные анархистские группиров­ки в России и за рубежом приводили разнообразные объяс­нения своей тактики.

Среди особенно заметных объединений анархистов наименее радикальной была группа последователей Петра Кропоткина, ведущего теоретика русского анар­хизма, жившего в то время в Лондоне. Центр этой груп­пы находился в Женеве, а ее лидерами были грузинс­кий анархист Г. Гогелия (К. Оргеиани) и его жена Ли­дия. Они выпускали еженедельную газету «Хлеб и воля», и их приверженцы стали известны под именем хлебо-вольцев. Они считали себя анархистами-коммунистами, то есть последователями теории Кропоткина о союзе вольных коммун, объединенных свободным договором,

где личность, освобожденная от опеки государства и каких-либо запретов, получит неограниченные воз­можности для развития и где каждый будет давать по способностям, а получать по потребностям. Как эсеры и особенно социал-демократы, анархисты-коммуни­сты приписывали массам главную роль в революцион­ном движении. И хотя Кропоткин утверждал, что он поощряет самостоятельность и независимость в дей­ствиях анархистов, он в то же время предостерегал своих последователей от совершения актов насилия, не связанных с движением масс(14).

По мнению Кропоткина, индивидуальные теракты не могли привести к изменению существующего соци­ально-политического строя. Что же касается революци­онных экспроприации, то он утверждал, что хотя пере­дача средств буржуазии тем, кто представляет интере­сы угнетенных, оправдана, такая практика все же не ведет к полному уничтожению частной собственности — конечной цели всех анархистов(15). Более того, хлебо-вольцы не могли отрицать того факта, что очень часто лица, называвшие себя анархистами, под возвышенной риторикой «борьбы за свободу» скрывали уголовный ха­рактер своих действий. Анархистские лидеры, например, признавали, что многие местные организации «разреша­ли подонкам общества, ворам и хулиганам... действовать под знаменем анархистов-коммунистов», что часто «бом-бисты-экспроприаторы... были не лучше южноитальянс­ких бандитов» и что их поведение деморализовывало ис­тинных приверженцев анархизма и дискредитировало дви­жение в глазах общества(16). И все же последователи Кро­поткина были не готовы отказаться от тактики террора, хотя они и настаивали на сохранении чистоты радикаль­ных традиций и морального облика самих революционе-ров(17).

Изучив существующие теории по вопросу о полити­ческих убийствах, хлебовольцы пришли к заключению, что различие между политическим и экономическим террором, которое проводят все революционные партии, является искусственным, поскольку долг каждого анархи­ста — бороться не только против государства, но и против угнетения со стороны капиталистов. Они так­же считали, что централизированный террор, напо­добие эсеровского, не оправдан по самой своей сути,

поскольку окончательное решение осуществить какой-то определенный теракт должно приниматься только самим террористом, без влияния и давления других лиц и организаций(18). И хотя эти принципы способствова­ли распространению терроризма, проводимого анархи­стами, освобожденными от каких-либо ограничений в применении насилия к капиталистам-угнетателям, ли­деры хлебовольцев все же подчеркивали, что нападения на государственных служащих и представителей буржу­азии, находившихся на низших ступенях официальной иерархической лестницы, несовместимы с революци­онной совестью(19).

Хлебовольцы открыто санкционировали террор только в целях самозащиты, что включало в себя и месть особо одиозным фигурам в полиции и в черно­сотенном лагере. Они также разрешали «акты насилия, диктуемые возмущенной совестью или состраданием к угнетенным»(20). Они заявляли, что формальные суды, приговоры, казни и подобные «буржуазные пе­режитки», практикуемые различными революцион­ными партиями, противоречат принципам анархизма. В атмосфере государственного гнета анархисты не мог­ли судить и казнить, они могли только защищаться и мстить(21). В то же самое время, как и эсеры, они на­деялись и ожидали, что их террористические опера­ции будут способствовать революционной «пропаганде делом», пробуждая массы и направляя их дальнейшую борьбу.

К публичной критике Кропоткиным и его после­дователями «террора без разбора» присоединились и другие анархисты, наиболее известными из которых были анархисты-синдикалисты во главе с Д. Ново­мирским (Яковом Кирилловским), лидером Южно­русской группы в Одессе. Согласно Новомирскому, при существующих исторических обстоятельствах борьба за освобождение бедняков должна была быть экономической и, следовательно, первейшей целью анархистов была пропаганда на фабриках и заводах и организация рабочих союзов как проводников клас­совой борьбы против буржуазии. По его мнению, отдельные экспроприации и другие изолированные теракты, направленные против представителей не­навистного политического строя, не вели к разви-

тию сознательности пролетариата и только питали «грубые и кровожадные инстинкты». С другой сторо­ны, эффективное использование политического на­силия, с его же точки зрения, включало в себя не только стачки и бойкоты, но и такие методы эконо­мического террора, как нападения на заводских на­чальников, саботаж и экспроприация государствен­ных средств и имущества(22).

В своих взглядах на террористическую деятельность некоторые анархистские группы казались иногда более умеренными, чем эсеры и максималисты, а позиция анар­хистов-синдикалистов Новомирского приближалась к принципам социал-демократов. Таких анархистских групп, чьи лидеры брали на себя труд обдумать и четко сформу­лировать свою позицию по отношению к политическим убийствам, было, однако, очень немного: они составля­ли меньшинство в анархическом лагере. Большая часть анархистов приветствовала неразборчивое, безответствен­ное и систематическое насилие, считая существующие государственный гнет и экономическое порабощение до­статочными причинами для массового и индивидуально­го террора против угнетателей и эксплуататоров(23).

БЕЗМОТИВНИКИ

Самой большой и активной организацией анархистов в России была федерация групп, разбросанных глав­ным образом по окраинным областям запада и юга, известная как «Черное знамя». Как и хлебовольцы, чер-нознаменцы считали себя анархистами-коммуниста­ми. Однако в своих действиях они выходили за преде­лы теории Кропоткина об индивидуальных действиях как составной части борьбы масс против политичес­кого и экономического угнетения и следовали прин­ципам конспирации и систематического насилия в духе отца русского анархизма Михаила Бакунина. Они от­носились с подозрением к крупным организациям и не поддерживали идею анархистов-синдикалистов о ведущей роли профессиональных союзов в освобож­дении пролетариата, предпочитая терпеливой пропа­ганде немедленные кровавые действия против капи­талистов. Вскоре после возникновения групп «Черно-