Через несколько минут вернулся угрюмый Картымазов.
— Нельзя отойти от Филиппа. Я боюсь за него.
Рана нехорошая — пробита грудь. Петруша, — об
ратился он к сыну, — отыщи Аннину, если она
вернулась, и скажи, чтобы шла к Филиппу.
Они подошли к дереву, у которого был привязан Малыш. Несмотря на массу забот, люди Кар-тымазова не забыли покормить и напоить коня.
Медведев расстегнул один из многочисленных мешочков на своем поясе, достал оттуда небольшой, твердый шарик и протянул Картымазову.
— Разотри в порошок, сделай мазь на жиру и
нанеси по краям раны. Это дал мне один грек —
большой мастер по всем военным делам. Отмен
ное средство при таких ранениях. На себе испы
тал. А что до моего покойника… Кем бы он ни
был, я хочу схоронить его, как подобает. Не мо
жешь ли ты прислать ко мне своего священника, о
котором упоминал?
— Он только что отправился в Боровск пере
дать великокняжескому наместнику воеводе Об
разцу мое письмо о ночном нападении и нанять
мастеров для постройки новой церкви. Но к вече
ру вернется, чтобы отпеть наших усопших. Сдела
ем так: я пошлю своих людей, они привезут тело к
нам, и схороним вместе со всеми.
— Этот человек упокоился на моей земле, —
сказал Медведев, — и я хочу, чтобы он был там
похоронен. Если можно, пусть твои люди приве
зут мне до вечера гроб и лопату.
— Хорошо, прикажу. А на ночь приезжай ко
мне, слышишь!
Медведев улыбнулся.
— Спасибо, но пора привыкать к своему дому.
— Ты безумец, Василий! Не сердись, что зову
без отчества — по годам ты как сын мне, и я буду
огорчен, когда тебя убьют. Очень жаль! — быть
может, стали бы хорошими соседями.
Медведев беззаботно рассмеялся и вскочил в седло.
— Не убьют. А хорошими соседями мы непре
менно станем — вот увидишь!
— Загляни завтра! — крикнул вслед Картыма-
зов, но Василий уже скакал во весь дух…
Через час он был на своих землях.
День клонился ко второй половине, пора было подумать об обеде, и Медведев, свернув с дороги, углубился в лес, высматривая следы. Вскоре он обнаружил неприметную звериную тропку и, выбрав тонкую охотничью стрелу, подстрелил маленькую косулю.
Перекинув добычу через круп коня, он уже возвращался к дороге, когда его внимание привлек яростный птичий гомон невдалеке.
Василий тихонько подъехал к большой поляне и укрылся за густой разлапистой елью, наблюдая, как высоко в небе величаво кружит большой коршун, выбирая себе добычу, а внизу стая малых пичуг затеяла громкую свару, не подозревая о смертельной опасности. Эта сцена навела Медведева на философские размышления, но тут его внимание привлек тихий шелест веток в кустах справа: кто-то очень осторожно приближался к поляне. Густая ель хорошо скрывала Медведева, но одновременно мешала рассмотреть всадника. Этот всадник осторожно проехал с другой стороны ели, в двух шагах от Медведева, не заметив его, и, двинувшись чуть вперед на поляну, остановился, тоже наблюдая за коршуном. Хвост его лошади был всего в нескольких саженях от морды Малыша, ветви ели уже не мешали, и Медведев, по крайней мере со спины, мог хорошо разглядеть всадника.
По-видимому, это был совсем молодой человек, скорее всего мальчик. Он был одет в богатый' литовский охотничий костюм из черного бархата с туго затянутым черным поясом, прошитым серебряной нитью, голову покрывала шапка из черного соболя; колчан с десятком стрел хорошей работы изготовлен из черной кожи, небольшая сабля пряталась в черных ножнах, ну и конь был тоже абсолютно черной масти, а по обе стороны крупа коня свешивалась привязанная к седлу убитая косуля, точно такая же, как у Медведева.
Коршун выбрал добычу и, сложив крылья, камнем обрушился вниз.
Всадник, стоящий впереди, одним точным движением опытного, хорошо тренированного стрелка выхватил лук одновременно со стрелой и туго натянул тетиву. Коршун, все убыстряя падение, летел вниз, тетива мелодично зазвенела, и точно на середине пути стрела пронзила коршуна насквозь. Он так и продолжал падать, пока не скрылся в кустах, откуда с криком вылетела испуганная куропатка.
. — Прекрасный выстрел— прямо в сердце! — одобрительно сказал Медведев.
Всадник мгновенно поднял коня на дыбы, развернулся, уронив от резкого движения шапку, и пышные светлые волосы рассыпались по плечам.
Медведев остолбенел.
Это была девушка. Совсем молоденькая девушка.
Несколько секунд они стояли неподвижно, изумленно глядя друг на друга, потом девушка резко свесилась с седла, подхватила шапку, развернула коня, промчалась по поляне и скрылась в чаще.
Это случилось в первый же день пребывания Медведева на своей земле.
Это был прекрасный выстрел.
Прямо в сердце.
Глава пятая
«ГОСПОДЬ ЗНАЕТ ИМЯ ТВОЕ!»
Никогда прежде Медведев не видел девушки, которая так хорошо владела бы луком и так уверенно держалась в седле. В своем детстве до гибели отца, пока они жили в маленькой степной крепости, он вообще не видел девушек. Позже, когда с небольшим отрядом сорванцов он рыскал по степи, охотясь за убийцами отца, было не до того, хотя девушки тогда встречались часто — то отбивали у татар пленниц, которых те везли в орду, то благодарные жители степных селений устраивали веселые празднества в честь своих защитников с вином, плясками и весельем, и ребята из его отряда развлекались как следует, а один даже женился и остался жить в таком селении, хотя Медведев уговаривал его не делать этого и был прав — через два года парень погиб и оставил жену без гроша с двумя детьми-сиротами. Этот случай сильно повлиял на Медведева, и он решил было, что мужчине, посвятившему свою жизнь воинским подвигам, не следует иметь семью, хотя, с другой стороны, образ матери, которая всегда была рядом с его отцом — воином, во всем ему помогала и воспитывала при этом двоих детей (младшая сестра Василия умерла в младенчестве от мора), остался в его памяти самым светлым воспоминанием детства, так что он не мог до конца определиться, как же все-таки правильно. Кроме того, Медведева почему-то всегда смущали как веселые, разгульные степные красотки, так и до смерти перепуганные несчастные пленницы, спасенные от татар, а с обычными, скромными и порядочными девушками ему удалось познакомиться до сих пор только дважды. Первый случай произошел прошлой зимой в Новгороде. Юная и краснощекая Любаша, дочь новгородского купца, несла в берестяных ведрах на коромысле воду из единственного незамерзшего колодца, отстояв перед этим полдня в длинной очереди. Было очень морозно и скользко, она упала, пролила воду и стала горько плакать, и тогда проходивший мимо Медведев помог ей встать, взял ведра, набрал воды из колодца без очереди (попробовал бы кто-нибудь хоть слово сказать против московита в уже захваченном городе, хотя и роптали глухо) и проводил девушку домой. Он встретился с ней еще несколько раз, но лютые февральские морозы и метели не очень способствовали свиданиям, а пригласить его в гости девушка не решилась, опасаясь гнева отца, который, будучи вдовцом, воспитывал дочь в большой строгости, хотя души в ней не чаял. Потом Медведева срочно вызвали в Москву, и он даже не успел попрощаться с этой девушкой, хотя думал о ней всю дорогу, однако, впрочем, не дольше, так как в Москве его поселили в доме знатного боярина, у которого тоже была юная дочь. И пока Медведев дожидался дальнейших приказов, не имея ни малейшего понятия, зачем сам полковой воевода боя-рин Щукин его сюда отправил, отношения с бояр-ской дочерью начали потихоньку развиваться, и если бы дело двигалось в таком же темпе, то года через два-три они, быть может, и развились бы до какой-нибудь определенности, потому что моско-витка, в отличие от новгородки, оказалась девицей необычайно робкой, стеснительной, малоразговорчивой, постоянно краснела, смущалась и опускала глаза на свою вышивку, которой только и занималась ежедневно с утра до вечера. Через неделю перед Медведевым внезапно возник наивысший воевода московский Иван Юрьевич Патрикеев и велел немедля собираться в Кремль для возможной встречи с самим великим князем (буде он того пожелает). Дальнейшие события заставили Медведева на время забыть о девушках, пока не произошла сегодняшняя встреча.
Откуда появилась в этом лесу и кем могла быть такая необычная девушка? Медведев никогда и ни от кого не слышал о чем-либо подобном. Правда, грек Микис как-то рассказывал ему, что была в одной стране непорочная девица, по имени Иоанна, которая в мужских доспехах возглавила целое войско и победила врагов, хотя, кажется, все это для нее неважно кончилось, но, наверно, это был лишь красивый вымысел. Девушки на Руси ткут, прядут, рукодельничают, но не разъезжают по чужим лесам с саблей на бедре и боевым луком в руках! А лицо, каким прекрасным было ее лицо, когда она повернула к нему голову! Как ловко она подхватила свою шапку, оставаясь в седле, и Медведев сразу узнал этот прием татарских степных наездников, — уходя от погони, когда в спину стреляют, ты соскальзываешь под брюхо коня и, неожиданно вынырнув оттуда, повернувшись назад, посылаешь стрелу прямо в грудь ближайшему преследователю, который думает, что враг уже выбит из седла. Василий сам учился этому приему, упорно тренируясь несколько лет, а это значит,что девушку обучали верховой езде, как, впрочем, и стрельбе из лука, отменные учителя. Одним словом, девушка была необычной, загадочной, захватывающей, и Медведев дал себе обещание во что бы то ни стало разыскать ее.
Обо всем этом он размышлял, обедая на своем дворе мясом зажаренной над костром косули, но рассиживаться было некогда, потому что дел на сегодня запланировано еще много.
Медведев по обыкновению аккуратно затушил остатки костра, подвесил остаток косули на чердаке баньки (на ужин) и второй раз в этот день выехал со двора своего дома, но теперь свернул не налево, как утром, а направо, направляясь в ту сторону, откуда в полночь долетел удар колокола.
Дорога, совершенно безлюдная на всем пути, тянулась по-прежнему вдоль берега Угры сквозь однообразный сосновый лес, и спустя полтора часа неторопливой езды Медведев поднялся на довольно высокий холм, с которого открывался вид на ближайшую округу.
Внизу змеился ручей, именуемый Черным, ~ граница имения Березки. Чуть правее он впадал в Угру, и недалеко от этого места через него был переброшен крепкий мостик, за которым дорога, продолжаясь, поднималась на противоположный холм, а там, окруженный глубоким рвом и обнесенный высоким прочным частоколом, стоял довольно большой монастырь, очень похожий на хорошо защищенную крепость; за прочной стеной частокола торчали бревенчатые крыши, и сверкала над ними золотым православный крестом- высокая и стройная маковка церкви. По ту сторону холма до самого горизонта тянулись ровные зеленеющие луга, рассеченные, уплывающей вдаль серебристой змейкой Угры. Лес в этом месте уходил далеко влево, и оттуда, с московской стороны, к монастырю тянулась дорога из Медыни. Отросток от этой дороги вел к широким воротам монастыря, а сама дорога бежала дальше к Угре, где на берегу стоял большой паром, и, продолжаясь по ту сторону реки, уже на землях Великого Литовского княжества, уходила в густой бор, ярко. синеющий голубыми елями.
Где-то там находится имение Вельских, и теперь понятно, почему оно. называется СинийЛог.
Медведев спустился к ручью, пересек границу своих владений и стал подниматься на противоположный холм, направляясь к воротам монастыря.
Слева по дороге, ведущей из Медыни, к монастырю приближался, опираясь на посох, какой-то монах, но был еще далеко.
Подъехав ближе, Медведев спешился.
В дубовых, крепко запертых воротах он обнаружил калитку, а в калитке небольшое окошко, рядом с которым висел засаленный шнур — Василий осторожно потянул его — где-то во дворе звякнул маленький колокол, послышались неторопливые шаги, окошко в калитке распахнулось, и в нем появилось сонное, заплывшее жиром лицо толстого рыжего монаха. Монах недружелюбным взглядом окинул Медведева с ног до головы и, сильно «окая», неприветливо спросил:
— Чего надо, родимый?
—. Я ваш сосед, новый владелец Березок. У меня там покойник. Я хотел бы схоронить его, как положено по христианскому обычаю.
Монах сладко зевнул:
— Братья молятся, а я должен стоять тут на
страже. Так что сейчас не могу. Но, ежели зайдешь под вечер да проводишь к усопшему, пожалуй, уважу.
Он протянул через окошко пухлую руку с короткими толстыми пальцами и сложил ее лодочкой:
— Оплата вперед — два золотых. За свершение обряда.
Медведев секунду поколебался, потом вынул золотой великого князя, пожалованный «на развод», и протянул монаху:
— У меня сейчас больше нет, но я доплачу, как только войду во владение.
Монах взял золотой, осмотрел его со всех сторон, попробовал на зуб и сунул под рясу.
— Когда будет второй, тогда и придешь, — сказал он и захлопнул окошко.
Медведев, прищурившись от яркого солнца, глянул вверх.
Очень просто: надо встать на седло, дотянуться до верха ограды, оттуда можно прыгнуть во двор, приставить этому жирному наглецу меч к горлу и…
— Спокойнее, сын мой, — прозвучал за его
спиной мелодичный и странно знакомый го
лос. — Тот, кто гневается, теряет мудрость и со
вершает грех, — полагайся на Господа, и он не
покинет тебя в нужде.
Медведев обернулся, и в путнике, который шел из Медыни, сразу узнал высокого монаха, что нынешней ночью беседовал на скамейке во дворе Березок со своим крестным с того берега Угры — отцом Леонтием. Старик называл его Иосифом.
«В мире нет ничего случайного… » — вдруг вспомнилось Медведеву.
— Сейчас все уладится, —- мягко сказал Иосиф и подошел к калитке.
Звякнул колокол, и толстый привратник сразу же отворил окошко.
— То-то же, — брюзгливо проворчал он, — вечно все на дармовщинку норовят. Давай-ка второй золотой! — и он протянул в окошко руку, но, увидев перед собой Иосифа, остолбенел, разинув от
изумления рот.
Иосиф склонился и быстро шепнул ему несколько слов, которых Медведев не расслышал.
Лицо толстяка в один миг из багрового стало серым. Сперва он застыл с открытым ртом и протянутой рукой, затем исчез.
Иосиф обернулся.
— Прости нерадивого служителя — его накажут, а твоя просьба будет исполнена безвозмездно.
Медведев кивнул головой в знак благодарности и, ожидая, что будет дальше, взглянул в окошко.
Оправляя на ходу рясу, во двор выбежал пол
ный седобородый игумен. Сверкая на солнце лы
синой и смешно подпрыгивая из-за небольшой
хромоты, он бегом бросился к калитке, делая ко
му-то, кого не было видно, какие-то знаки руками
и корча угрожающие рожи. Широко распахнув ка
литку и низко кланяясь, игумен, едва переводя ды
хание, пролепетал:,
— Прости, Бога ради, брат Иосиф… Проходи…
Не ждали…
— Это хорошо, что не ждали, — зловеще сказал
Иосиф и добавил, обращаясь к Медведеву: — Сле-
дуй за нами.
— Он решительно вошел и быстрым, широким шагом направился через двор; рядом, тяжело сопя и вытирая пот с лысины, семенил игумен, а за ними следовал Медведев, держа Малыша за повод.
Иосиф стремительным шагом подошел к церкви и, жестом указав Медведеву место поодаль, резко бросил игумену:
— Всех сюда!
Затем он нырнул в распахнутую дверь одного из бревенчатых строений, которые окружали церковь с трех сторон. Между церковью и воротами находилась просторная площадь, которую Медведев только что пересек.
На колокольне тревожно и неритмично загудел колокол, и все пришло в движение.
Игумен, задрав голову, носился по площади и' сиплым голосом кричал что-то, напомнив Медведеву сотника Дубину, призывающего своих людей брать приступом купеческий дом; из всех строений начали выбегать сонные, растерянные монахи, бранясь и сквернословя не хуже великокняжеских ратников; совершенно неожиданно откуда-то вдруг донесся пронзительный женский визг, и из распахнутой двери стрелой вылетела полураздетая крестьянская девушка, за ней, спотыкаясь, молодой монах в одной рубахе, а следом Иосиф с длинным кнутом в руке. Ловко настигая бегущих, он молча и хладнокровно хлестал их по спинам, прогнав так до самых ворот, где девушка проскользнула в калитку, а монах, выбившись из сил, упал на землю. Ошеломленные монахи, оглушенные колокольным звоном, стали собираться толпой на площади перед церковью. Тем временем Иосиф, указав на огромные висячие замки на дверях строений и погребов, расположенных вокруг церкви, коротко приказал:
— Открыть!
Ключник бросился к нему и дрожащими руками стал отпирать по очереди все замки.
— Огня! — свирепо потребовал Иосиф и ринулся вперед. Тотчас из монастырских строений и погребов стали вылетать рулоны тканей, шубы, сапоги, кафтаны, огромные окорока и целые копченые туши. Иосиф метался между строениями, отдавая короткие приказы, и скоро перед церковью выросла высокая гора из всевозможной одежды, продовольствия и бочек. Воинственно размахивая факелом, Иосиф вернулся к толпе и подал знак, чтобы перестали бить в колокол.
Наступила зловещая тишина.
Иосиф воткнул горящий факел в гнездо у дверей церкви и, заложив руки за спину, молча и не-торопливо обошел вокруг громоздившуюся перед папертью гору. Монахи, опустив головы, молчали, некоторые начали быстро креститься с преувеличенной набожностью.
Иосиф заговорил очень тихо, но постепенно голос его нарастал и креп:
— Господь надоумил меня посетить эту дальнюю обитель. С утра я брожу по вашим землям, где бедные, но истинные христиане приютили меня на ночь. И что же я слышу от них? Жалобы на притеснения и разорение, на лихоимство и прелюбодеяние! Отнимаете последний кусок хлеба у ближних ваших, растлеваете жен и дочерей их, творите зло и горе на земле, которую Господь и святая церковь дали вам, чтобы, трудясь в поте лица своего, вы могли прикрыть наготу и утолить голод, но не для того, чтобы разбой и беззаконие чинить на ней! Ведомо мне, что многие из вас не по своей воле в иночестве здесь живут: государь наш великий князь милостив — за тяжкие грехи и проступки он не наказал вас лишением жизни, но дал возможность постом и тихой молитвой искупить глубину прегрешений ваших. Так вы благодарите государя вашего за милость? Так благодарите вы Господа нашего за милосердие??
Иосиф помолчал, оглядел присмиревшую толпу и, убедившись в ее полной покорности, продолжал
— Я приближаюсь к воротам обители вашей и что вижу?, Человек просит оказать последнюю милость усопшему рабу божьему. Чем ему отвечают на эту просьбу? Требуют золота! — Его красивый, глубокий голос зазвенел в праведном гневе. —А что застаю внутри обители? Обжорство вместо святого поста! Пьянство вместо усмирения плоти!! Блуд вместо молитвы!!!
Внезапно Иосиф схватил валявшийся под ногами бочонок с порохом и с такой неожиданной для его худощавого телосложения силой швырнул его на самый верх громоздившейся перед ним кучи, что бочонок разбился вдребезги, а серые струйки пороха потекли вниз со зловещим шорохом, отчетливо слышимым в мертвой тишине.
— Кому служите? — громовым голосом крикнул
Иосиф. — Богу или дьяволу?
Некоторое время он стоял, не шевелясь, потом резким движением схватил горящий факел. Толпа в ужасе отшатнулась. Иосиф швырнул факел к подножию груды. Огромный столб пламени полыхнул к небу.
Стоя перед толпой на фоне огня, Иосиф воздел руки.
— На колени, безумцы! Кайтесь, говорю вам —
иначе вечно гореть будете в геенне огненной, и
сатане достанутся ваши грешные души!
Монахи упали на колени и начали молиться, истово крестясь. Помолившись вместе с ними, Иосиф встал с колен и снова заговорил спокойным, строгим и властным тоном:
— Отныне, во искупление тяжких грехов ваших, будете есть черствый хлеб и пить ключевую воду. Три месяца ни один из вас не покинет этих стен, ни под каким предлогом, и никто не войдет в эту обитель. Отец Сергий, прикажи выдать из монастырской казны всем тяглым людям на вашей земле по одному, а вольным по два золотых, чтобы они могли скорее забыть обиды, нанесенные погрязшими в грехах иноками. И, наконец, каждые три часа в течение дня и ночи все как один будете на коленях молить Господа о прощении тех грехов ваших, которые еще не ведомы мне, но ведомы вам и Ему. Прежде чем я покину обитель, этот нечестивый инок — он указал на молодого монаха, все еще лежащего на земле у ворот, — получит пятьдесят плетей за осквернение святой обители, а тот, что стоял на страже у калитки, — он сурово взглянул на Медведева, — получит столько же за лихоимство и нарушение заповедей Господних.
Услышав в толпе легкий ропот, Иосиф нахмурился и закончил строгим предупреждением:
— В скором времени я снова навещу эту обитель и, если хоть одно из моих указаний не будет выполнено, предстану перед лицом митрополита московского, дабы просить его доложить великому князю о ваших тяжелых проступках. Гнев и строгость государя вам хорошо ведомы. Вы знаете, как он с вами поступит.
Иосиф сказал несколько слов игумену, тот негромко отдал какие-то распоряжения. Затем к ним привели толстого рыжего монаха, который стоял на страже у калитки. Иосиф с игуменом строго о чем-то его расспрашивали, монах отвечал, затем что-то передал Иосифу, и, продолжая рассказывать, несколько раз указал жестом на даром и на противоположную сторону Угры, а один раз в сторону Березок; Иосиф хмуро слушал его, кивая головой, потом оставил монаха с игуменом и подошел к Медведеву.
— Мне сказали, что ты живешь где-то по соседству:
Медведев показал ему свою жалованную грамоту. Иосиф внимательно прочел ее и вернул.
— Государь поступает мудро, укрепляя рубежи
молодыми и достойными дворянами. Тут непро
стые места и опасная жизнь, но для такого чело
века, как ты, Василий, именно здесь и сейчас от-,
крываются большие возможности добиться славы
и почестей на службе государю и отечеству. Что
до меня, то я с юных лет отдал себя служению
Господу в монашеском чине. Ты можешь звать ме
ня просто Иосиф, а в миру мое имя Иван Санин. Я
прибыл сюда по поручению митрополита, кото
рый интересуется состоянием дел в дальних пору
бежных обителях Здешние иноки совершили
много серьезных проступков, и Господь моей ру
кой покарал нерадивых грешников. Что же каса
ется исполнения обряда, о котором ты просил, —
подожди немного, пока мы с игуменом побеседу
ем о наших монастырских заботах, а после этого
я охотно пойду с тобой и сам отслужу заупокой
ную службу по усопшему. —1 Он протянул Медве
деву золотой великого князя. — Я возвращаю тебе
незаконно взятую мзду и прошу простить несча
стного грешника. Пусть этот золотой. сослужит
тебе лучшую службу и приумножится стократно,
дабы ты и твои близкие не знали нужды.
Медведев принял монету, легким поклоном скрывая улыбку.
Кто-то уже произносил похожие слова.
Иосиф остановил проходившего мимо монаха.
— Позаботься, брат, чтобы вашему соседу был оказан достойный прием, пока я буду занят. — И, кивнув Медведеву, направился к игумену.
Монах предложил Василию отобедать, но он отказался, попросив взамен накормить коня.
Монах провел его по тропинке вокруг одного из строений — по ту сторону оказался целый скотный двор, — открыл один из сараев, предложил мешок овса и, сославшись на дела, ушел. Василий отсыпал полмешка овса в ясли и, отстегнув подуз-док, подвел Малыша. Из соседних сараев доносились похрапывание лошадей, визг свиней, мычанье коров, и можно было не сомневаться, что убыток, нанесенный Иосифом, быстро возместится.
Напротив сараев тянулась тыльная бревенчатая стена одного из строений, окружающих церковь, с узкими длинными окнами, многие из которых были открыты. Василий впервые в жизни оказался в монастыре, он никогда не видел монашеских келий, поэтому, привстав на цыпочки, стал с интересом разглядывать сквозь узкое распахнутое окошко внутреннее убранство. Его постигло некоторое разочарование — ничего особенного — обыкновенная маленькая комнатка, жесткая, широкая лавка у стены, в углу маленький иконостас, Грубо сколоченный стол у окна — на столе большая чернильница, свитки бумаги и десяток гусиных перьев; на единственном табурете лежала подушка.
Дверь, расположенная прямо напротив окна, резко распахнулась, и Медведев невольно отшатнулся в глубину сарая. В келью вошли игумен с Иосифом. Они продолжали какой-то разговор, вернее, Иосиф говорил, а игумен внимательно слушал, время от времени вытирая вспотевшую лысину рукавом рясы.
— …Вот почему я должен был пресечь это зло в корне, — решительно закончил Иосиф.
Игумен стоял спиной и не видел Медведева, но Иосиф, стоящий лицом к окну, увидел его сразу. Он улыбнулся, кивнул Василию головой — дескать, коня кормишь — ну-ну, корми дальше — и продолжал говорить, даже громче, чем раньше, будто хотел, чтобы Василий хорошо расслышал его слова.
— Да, отец мой, распустил ты братию до невоз
можности… Понимаю, у тебя здесь очень трудная
служба, но нельзя же допускать такие безобра
зия — не для того тебя сюда послали.
Отец Сергий дрожащими от волнения руками подвинул Иосифу табурет, а сам сел на лавку. Иосиф взял с табурета подушку, повертел в руках, неодобрительно покачал головой и протянул игумену. Смущенный игумен сунул подушку под лавку.
— Это еще не все, — продолжал Иосиф. — Я не
хотел при всех говорить о пароме.
— А что случилось? — испуганно спросил игу
мен.
— Тебе известно, что иноки, которым ты пору
чил перевозить путников, переправляют по ночам
через реку в обе стороны целые обозы грабите
лей, получая за это солидную мзду?
Игумен побледнел.
— Этого не может быть, — прошептал он. —
Паром всегда заперт, а единственный ключ хра
нится у меня. Ведь это — рубеж. Редкие путники
пользуются нашей дорогой — она в стороне от
прямых торговых путей, и все, кто переправляет
ся здесь, проезжают днем, а я сам всегда прове
ряю, кто они, куда и зачем едут, имеют ли надле
жащие грамоты, затем аккуратно записываю все
сведения и тут же отправляю их особым гонцом в Боровск великокняжескому наместнику, а другую копию тому человеку, которого ты…
— И правильно поступаешь, — перебил его Иосиф, — однако это все же происходит, и довольно часто. Так было, например, сегодня ночью. Стало быть, злоумышленники изготовили второй ключ, а ты слишком крепко спишь.
Иосиф строго и пристально смотрел на игумена. На глазах старика выступили слезы, игумен сполз с лавки и опустился на колени перед Иосифом:
— Я больше не могу… — горячо зашептал он, утирая слезы. — Батюшка, голубчик, заступись перед митрополитом — я уж сам просил, молил, три грамоты посылал… Пусть меня переведут куда подальше — хоть к пермякам на север — не могу я здесь больше! Это же не иноки — дьяволы в облике человеческом! Думаешь, они испугались сегодня? Только прикинулись! Ты уедешь, и завтра начнется то же самое. У нас ведь не монастырь, а темница — сам знаешь — одни тут сынки боярские да дворяне опальные, бывшие заговорщики да изменники, плаха по ним плачет, но государь пожалел-помиловал, не весть зачем. Ну какие из них служители? Они меня тут уж сколько раз чуть было насмерть не зашибли, вроде ненароком — то крыша часовни неведомо от чего рухнула как раз, когда я рядом стоял, то гадюка ядовитая откуда ни возьмись в мою келью заползла, а то в погреб глубокий лестницу кто-то ночью убрал — одним лишь промыслом и чудом Господним уцелел я… Не на кого положиться, некого призвать в помощники… Всего три старца у нас благочестивых, искренне раскаявшихся и Богу верно служащих — да что они? — слабы, немощны… Всякую ночь: боюсь — уморят бояре окаянные, уже раз отравить пробовали — Бог помиловал… Заступись, батюшка — до конца дней молиться за тебя буду!
Иосиф поднял с колен старого игумена, усадил обратно на лавку и заговорил ласково и мягко:
— Господь послал это суровое испытание не
для того, чтоб ты бежал от него, а дабы окреп дух
твой. Уже семь лет ты служишь Господу на этом
месте, и все мы хорошо знаем, каково тебе прихо
дится. Никто на твоем посту не сумел бы добиться
большего, и митрополит не раз говорил, как вы
соко ценит твой христианский подвиг. Эта оби
тель стоит на рубеже — она нужна нашей церкви.-
Вспомни, сколько богомольцев из соседних ли
товских земель, где нет поблизости греческих
храмов, съезжаются сюда на праздники или даже
в будни, просто помолиться. Нельзя оставить их в
искушении принять латинскую веру. А то, что
иноки здесь… — Иосиф замялся, — ну, скажем,
особенные, так это, с другой стороны, даже непло
хо. Вспомни, как ты радовался несколько лет на
зад, когда порубежная война была в разгаре и вер-
ховские князья, ссорясь между особой и переходя
на службу то к Литве, то к Московии, что ни день
нападали на эти земли — как хороши оказались