Врат Френсис Джерард из Юты так, вероятно, никогда бы и не обнаружил благословенные бумаги, если бы не паломник с опоясанными чреслами, появившийся в пустыне, когда юный послушник говел на Великий пост.
Брату Френсису никогда прежде не доводилось видеть настоящего паломника с опоясанными чреслами, но в подлинности пришельца усомниться он и не подумал — во всяком случае, когда пришел в себя после того, как заметил на горизонте, в знойном мареве движущуюся точку и ощутил леденящий ужас. Точка превратилась в безногую, с крошечной головкой буквицу «йота», неизвестно откуда взявшуюся на залитой слепящим солнцем разбитой дороге. Казалось, «йота» приближается не шагом, а какими-то рывками, и брат Френсис, вцепившись в крестик на своих четках, прочел *Ave*, а потом и еще раз «йота», вернее всего, была мелким порождением демонов зноя, истязавших землю в разгар полудня, когда все обитатели пустыни (кроме ястребов-канюков да нескольких отшельников вроде Френсиса) затаились без движения в своих норах или попрятались от свирепого солнца под камнями. Лишь тварь чудовищная, противоестественная, либо же лишенная всякого разумения, могла направиться куда-то в полуденный час.
Брат Френсис поспешно помолился еще и Святому Раулю Циклопейскому, покровителю выродков, дабы святой уберег его от своих злосчастных подопечных. (Ибо кто же не знает, что земля ныне населена чудищами? Все живорожденное по закону, установленному церковью и природой, должно было жить, и произведшие живое существо на свет обязаны были взрастить его. Закону этому повиновались не всегда, однако достаточно часто, чтобы там и сям развелись всякие чудища, нередко избиравшие для своих скитаний отдаленнейшие уголки,— они кружили по ночам в прериях, вокруг костров, разожженных путниками.) Но в конце концов «йота» выбралась из марева на чистый воздух, и стало видно, что это паломник; брат Френсис пробормотал «аминь» и выпустил из пальцев крестик.
Паломник оказался длинным, тощим стариком, обросшим косматой бородой, с посохом в руке, в плетеной из прутьев шляпе и с перекинутым через плечо бурдюком. Он так смачно чавкал и отплевывался, что никак не мог быть видением; а для удачливого разбойника или людоеда старик был слишком щупл, да к тому же еще и хром. И все же Френсис предпочел затаиться, он спрятался за грудой камней, откуда мог наблюдать за паломником, оставаясь незамеченным. Встреча двух незнакомцев в пустыне была происшествием нечастым, вызывавшим подозрение у обоих — и тот и другой изготавливались к любому повороту событий, к дружбе и к войне.
Миряне или странники проходили по этой древней дороге мимо аббатства раза три в год, не чаще, хоть монастырь и располагался в оазисе — иначе монахи просто не смогли бы здесь выжить. Аббатство могло бы стать пристанищем, гостиницей для путников, да только дорога эта вела ниоткуда и в никуда, как говорили в те времена. Возможно, в прежние века она соединяла Великое Соленое Озеро с древним Эль-Пасо; к югу от монастыря дорога пересекала такую же ленту потрескавшегося камня, тянувшуюся с востока на запад. Перекресток совсем обветшал, но не от ног странствующих — от времени.
Паломник был уже совсем близко, однако послушник не спешил покинуть свое убежище. Чресла путника были опоясаны куском грязной мешковины. Больше на нем ничего и не было, если не считать шляпы и сандалий. Он шагал, размеренно прихрамывая, наступая на больную ногу, опирался на тяжелый посох. Походка паломника была ритмична, как у того, кто пришел издалека и идти намерен еще долго. Однако, дойдя до развалин, он остановился и осмотрелся по сторонам.
Френсис пригнулся пониже.
Тени на холмах, где когда-то стояли дома, не было, однако кое-где валялись большие камни, способные дать приют и прохладу путнику, умеющему жить в пустыне. Паломник оказался именно таким. Он огляделся вокруг, подыскивая подходящую глыбу. Брат Френсис с одобрением отметил, что старик не стал опрометчиво упираться в камень плечом, а с безопасного расстояния вытянул вперед свой посох, засунул его под глыбу и, подложив снизу камень поменьше, слегка приподнял глыбу этим импровизированным рычагом. Потом подождал, пока выползет неминуемая шипящая гадина, бесстрастно убил ее посохом и отшвырнул еще извивающийся труп в сторону. Избавившись от предыдущего обитателя прохладного места, путник, как водится, перевернул глыбу, чтобы насладиться прикосновением нижней холодной поверхности камня. Затем он задрал набедренную повязку, сел тощими ягодицами на прохладный камень, сбросил сандалии и прижался подошвами к холодному песку, оставшемуся на месте перевернутого камня.. Освежившись таким образом, он пошевелил пальцами ног, беззубо осклабился и замурлыкал какую-то песенку. Потом он вполголоса запел что-то вроде псалма на языке, которого послушник не знал. Брат Френсис беспокойно переменил позу, устав сидеть согнувшись.
Продолжая петь, паломник достал сухарь и кусок сыра. Он умолк и, встав на мгновение, выкрикнул на местном наречии:
«Будь благословен Адоной Элохим, Царь всего сущего, дающий хлебу произрастать из земли»; его гнусавый крик сильно смахивал на мычание. Потом старик снова сел и начал есть.
Этот странник уже давно в пути, подумал брат Френсис, ибо сам он не знал по соседству государств, управляемых правителем с таким незнакомым именем и такими странными притязаниями. Старик совершает паломничество в покаянии, предположил брат Френсис,— может быть, к «святилищу» в монастыре, хотя «святилище» еще не было официально признано, и даже сам «святой» таковым еще не считался. И все же брат Френсис решил, что по-другому не объяснить появление старого паломника на этой дороге, ведущей в никуда.
Путник жевал хлеб и сыр, не спеша; и по мере того, как тревога послушника стихала, ему все труднее было сохранять неподвижность. Обет молчания во время поста не дозволял ему разговаривать со стариком;
а если он оставит свое убежище за камнями прежде, чем уйдет старик, тот, конечно, увидит или услышит послушника. Уходить же отсюда до окончания поста юноше запрещалось.
Все еще слегка колеблясь, брат Френсис громко откашлялся и выпрямился.
Хлеб и сыр выпали из рук паломника. Старик схватил свой посох и вскочил.
— Ты чего это подкрадываешься! Он угрожающе замахнулся посохом на фигуру в капюшоне, поднявшуюся из-за груды камней. Врат Френсис заметил, что на толстом конце посоха был шип. Послушник в высшей степени учтиво поклонился, но это не произвело на незнакомца никакого впечатления.
— Оставайся там, где стоишь! — каркнул он.— Не подходи, урод! У меня для тебя ничего нет кроме сыра, вот, возьми. Может, тебе нужно мое мясо, так у меня лишь кожа да кости, но без боя я их не отдам. Уходи! Уходи отсюда!
— Подожди...
Послушник запнулся. Милосердие или хотя бы простая вежливость допускали нарушение обета, если этого требовали обстоятельства; но всякий раз, когда приходилось принимать подобные решения, брат Френсис нервничал.
— Я не урод, добрый простак,— продолжал юноша, употребив вежливое обращение. Он откинул капюшон, чтобы видно было его монашескую стрижку, и протянул свои четки.— Ты знаешь, что это?
Паломник, как приготовившаяся к прыжку кошка, несколько мгновений изучающе смотрел на обожженное солнцем юное лицо послушника. Ошибку старика можно было понять.
Нелепые создания, рыскавшие по пустыням, часто надевали капюшоны, маски или широкие одежды, чтобы скрыть свое уродство. Среди них встречались уроды не только физические, были и такие, что считали путешественников подходящим средством пропитания.
После быстрого и внимательного осмотра паломник распрямился.
— А... Ты из этих.— Он стоял, опираясь на посох, и хмурился.
— Это вон там что. Монастырь Лейбовица? — спросил он, указывая на тесную кучку домов, темневшую далеко на юге.
Брат Френсис вежливо поклонился и утвердительно кивнул.
— Что ты делаешь в этих развалинах? Юноша подобрал среди камней кусочек мела. Маловероятно, что старик грамотный, но брат Френсис решил попробовать. Простонародные диалекты не имели ни алфавита, ни орфографии, поэтому он нацарапал на плоском большом камне латинские слова:
«Послушание. Уединение. Молчание» и затем пониже написал эти слова на древне-английском. И несмотря на большое желание поговорить с кем-нибудь, послушник все же надеялся, что старик поймет надпись и оставит его в одиночестве накануне завершения поста;
Старик криво усмехнулся, взглянув на надпись. Его смех больше был похож на блеяние.
— Хе-хе, все еще пишете шиворот-навыворот,— сказал он. Но если он и понял слова, то не удосужился принять их к сведению. Старик отложил посох, снова сел на камень, подобрал с песка хлеб и сыр и стал счищать с них грязь. Френсис облизнул губы и отвернулся. С тех пор, как начался Великий пост, юноша не ел ничего, кроме кактусов да горсточки высохших зерен;
когда дело касалось испытаний, предписанных послушнику, правила поста и воздержания были весьма строги.
Заметив эти переживания, паломник отломил хлеба и сыра и предложил их брату Френсису. И хотя организм юноши страдал от недостатка влаги, его рот мгновенно наполнился слюной. Глаза не могли оторваться от руки, протягивающей пищу. Вселенная сузилась; в самом ее центре царило чудное лакомство: грубого помола хлеб и сыр с налипшими песчинками. Дьявол, вселившийся в послушника, сделал шаг правой ногой, затем левой, дьявол завладел рукой, и юноша прикоснулся к руке паломника. Пальцы ощутили хлеб, они как бы даже попробовали его на вкус. Невольная дрожь пробежала по изнуренному телу. Послушник закрыл глаза и увидел, как отец настоятель свирепо смотрит на него и взмахивает хлыстом из бычьей кожи.
— Изыди, сатана! — прошипел он, отпрыгнув назад и бросив еду. Потом внезапно окропил старика святой водой из крошечного пузырька, спрятанного в рукаве. Перегревшийся на солнце мозг послушника в этот момент не делал различия между старым паломником и Лукавым.
Эта неожиданная атака на силы Зла и Искусительства не имела немедленных сверхъестественных последствий, но несверхъестественные результаты не замедлили сказаться. Паломник Вельзевулл не превратился в облако серного дыма, но зато зарычал, побагровел и с диким воплем бросился на Френсиса. Френсис побежал прочь, но запутался в складках туники; и удар посоха с шипом не достиг послушника только Потому, что враг его забыл надеть сандалии. Атака хромого старика закончилась неудачным прыжком. Казалось, он вдруг вспомнил о раскаленных камнях, куда ступали его босые ноги, он остановился в раздумье. Когда брат Френсис оглянулся, то увидел, что паломник на цыпочках скачет назад, в прохладу.
Он наблюдал, как юноша высматривал подходящие камни, руками замерял их, браковал один и тщательно выискивал другой и, спотыкаясь, волочил за собой. Он протащил один камень несколько шагов и вдруг присел, уронив голову на колени, явно стараясь не потерять сознание. Он некоторое время посидел задыхаясь, потом снова встал и покатил камень к месту постройки. Он продолжал и продолжал свою работу, и паломник смотрел уже не со злостью, а с изумлением.
Пылающее солнце посылало свое полуденное проклятие выжженной земле и предавало анафеме любую влагу. Френсис трудился, не обращая внимания на жару.
Путешественник запил водой из бурдюка свою трапезу, надел сандалии, встал ворча и заковылял меж развалин — посмотреть, что там строится. Заметив это, брат Френсис отбежал на безопасное расстояние. Старик шутливо замахнулся на него своим посохом с шипом, но, казалось, его больше занимает постройка, чем мысль о мести. Он начал осматривать убежище юноши.
Там, где кончались развалины, брат Френсис прорыл неглубокую канаву, пользуясь палкой вместо мотыги и руками — вместо лопаты. В первый день поста он прикрыл канаву сверху колючками и так защитил себя от волков ночью. Но время шло, и постепенно ночные волчьи вылазки становились все более наглыми; когда потухал костер, хищники подбирались к самому укрытию.
Сначала Френсис попытался отбить у них охоту подходить к его укрытию тем, что еще гуще навалил колючек над канавой и окружил ее плотным кольцом из камней. Но прошлой ночью какой-то зверь прыгнул прямо на колючки и завыл; Френсис все это время дрожал на дне канавы. Поэтому он решил укрепить свое убежище и, используя камни, положенные им вдоль канавы в качестве фундамента, начал возводить стену. Чем выше становилась стена, тем больше она прогибалась вовнутрь; но поскольку ниша была грубой овальной формы, каждый новый слой камней придавливал предыдущий, и поэтому конструкция не разваливалась. Брат Френсис надеялся, что если он правильно подберет камни, то сможет закончить купол. В результате над норой послушника как символ его старания, опровергая все законы гравитации, возвышалась арка, лишенная" опоры. Врат Френсис взвизгнул по-щенячьи, когда паломник постучал посохом по арке. Пока старик исследовал постройку, послушник подошел ближе, беспокоясь за свое убежище. В ответ на его визг старик взмахнул посохом и кровожадно зарычал. Брат Френсис тут же споткнулся о край туники и упал на песок. Старик хихикнул.
— Ага. Тебе нужен камень такой формы, чтобы прикрыть эту дырку,— сказал он и провел посохом по верхнему слою камней, где оставалось незакрытое отверстие.
Юноша кивнул и отвернулся. Он все еще молча сидел на песке, опустив глаза,— хотел дать понять старику, что не может разговаривать с ним, вообще ни с кем во время своего поста. Послушник начал писать на песке сухой веткой: «Не вовлекай нас во искушение».
— Я же не предлагаю тебе превратить эти камни в хлеб, так ведь? — сердито сказал старый паломник.
Брат Френсис кинул на него быстрый взгляд. О! Так значит, странник умел читать и даже знал Писание. Кроме того, его слова показывали, что старик прекрасно понял и попытку окропить его святой водой, и почему послушник находится здесь. Сообразив, что паломник дразнит его, брат Френсис снова потупился и стал ждать.
— Ага. Значит, тебя нужно оставить одного, так? Ну что ж, тогда я пойду себе дальше. Скажи-ка, твои братья в монастыре дадут старому человеку отдохнуть немного в тени?
Брат Френсис кивнул.
— Они также накормят и напоят тебя,— мягко добавил он из милосердия. Паломник хихикнул.
— За это я найду тебе подходящий камень, прежде чем уйду. Бог с тобой.
«Нет, не нужно»,— хотел крикнуть брат Френсис, но промолчал. Он смотрел, как старик медленно заковылял прочь. Паломник блуждал туда-сюда среди каменных груд.
А брат Френсис пока отдыхал. Он молился, чтобы к нему вернулась душевная умиротворенность — ведь именно ради нее он постился в этой пустыне,— чистый пергамент духа, на котором в уединенной пустыне проступят слова Божьего призыва, если, конечно. Неизмеримое Одиночество, имя которому Бог, протянет свою руку, дабы коснуться одиночества человеческого и призвать его. Малая книга, которую дал ему в прошлое воскресенье приор Чероки, служила руководством в его размышлениях. Она была очень древняя и называлась «Сочинение Лейбовица», хотя авторство приписывалось самому Блаженному лишь по старой недостоверной традиции.
«...О Господь мой! Как мало любил я Тебя во времена юности моей, посему скорблю я чрезмерно в зрелые лета мои. Тщетно бежал я от Тебя в те дни...»
— Эй, где ты там! — раздался крик откуда-то из-за камней.
Брат Френсис поднял глаза, но паломника нигде не было видно. Юноша снова уткнулся в книгу.
«Отвергал тебя и был дерзок, уповал лишь на ученость, в нее лишь веря, то есть почитал видимую оболочку...»
— Эй, парень! — снова услышал Френсис.— Я нашел тебе камень. То, что надо.
На этот раз Френсис заметил мельком, что старик стоит на груде камней и зовет его, взмахивая посохом. Вздохнув, послушник вернулся к своему чтению.
«О непостижимый Исследователь сущего, к кому повернуты все сердца, если призовешь меня, к тебе устремлюсь. Если же сочтешь меня недостойным призвания...»
Из-за груды камней донеслось уже с раздражением:
— Ну ладно, как хочешь. Камень я тебе помечу, а там гляди сам...
— Спасибо,— со вздохом произнес послушник, но он не был уверен, что старик услышал.
А юноша продирался дальше сквозь текст: «Избави меня, Господи, от грехов моих, дабы в сердце моем жаждал я лишь воли Твоей и услышал...» (лаг.)
— Вот здесь,— прокричал старик,— ты увидишь отметину! И может быть, скоро ты обретешь голос, мальчик. Олла аллай!
Вскоре после этого брат Френсис поднял взгляд и увидел, что странник медленно тащится по дороге, ведущей к монастырю. Послушник прошептал коротенькую молитву за благополучное странствие.
Вновь обретя душевную умиротворенность, брат Френсис положил книгу обратно в нору и кое-как продолжал свою постройку, даже не потрудившись посмотреть, что там для него отыскал старик. И пока истощенное тело шаталось, напрягаясь под тяжестью камней, мозг машинально повторял моление о призвании.
«Избави меня. Господи, от грехов моих, дабы в сердце моем жаждал я лишь воли Твоей и услышал зов Твой, если воспоследует он. Аминь».
«Избави меня. Господи, от грехов моих, дабы в сердце моем...»
Кучевые облака с гор, обещая одарить жестокую высушенную пустыню благословенной влагой, начали заслонять солнце, и темные тени пролегли через мозолистую землю, обещая короткий, но блаженный отдых от испепеляющего солнца. Когда тень нависала над развалинами, послушник работал быстрее; когда же тень уходила, он отдыхал, ожидая, пока следующее стадо белых барашков заслонит солнце.
Камень, помеченный паломником, брат Френсис обнаружил совершенно случайно. Бродя неподалеку, он споткнулся о колышек, который старик вбил в землю в качестве отметины. Послушник упал на четвереньки и уткнулся взглядом прямо в написанную мелом свежую надпись на древнем камне.
Закорючки были тщательно выписаны, и брат Френсис сразу же предположил, что это какие-то символы, но с минуту поломав над ними голову, так и остался в неведении. Может, это заклинание? Но нет, старик сказал «Бог с тобой», а колдун такого не произнес бы. Послушник очистил камень от сора и сдвинул с места. Сразу же груда камней слабо заурчала изнутри и сверху скатился небольшой булыжник. Френсис отпрыгнул, опасаясь внезапного обвала, но тревога была напрасной. Однако на том месте, где лежал камень со стариковой отметиной, теперь появилась маленькая дыра.
Дыры часто бывали обитаемы. Но эта, казалось, была так плотно заткнута тем камнем, что даже блоха едва ли смогла бы залезть внутрь, прежде чем Френсис' отодвинул камень. Тем не менее он подобрал палку и осторожно сунул ее в отверстие. Палка не наткнулась ни на какое препятствие. Когда юноша опустил палку, она скользнула в дыру и исчезла в подземном пространстве. Он нервно ждал. Наружу никто не выполз.
Послушник снова встал на колени перед норой и осторожно принюхался. Не учуяв ни запаха животного, ни даже намека на серу, Френсис взял горсть щебня, бросил камешки в нору и склонился над ней. Он услышал, как камешки несколько раз стукнулись обо что-то совсем близко, потом ниже, ударились о металл и наконец затихли глубоко внизу. Эхо говорило о том, что под землей пещера.
Брат Френсис неуверенно поднялся на ноги и огляделся. Как и прежде, он был один, если не считать стервятника, который, паря в высоте, с некоторых пор наблюдал за юношей с таким интересом, что другие ястребы слетались с горизонта на разведку.
Френсис решил заткнуть нору стариковым камнем, как раньше; но соседние камни слегка сдвинулись, и вернуть все в прежнее положение было уже нельзя. Кроме того, дыра в верхнем слое убежища оставалась незакрытой, и паломник был прав: этот камень и по форме, и по размерам подходил идеально. После недолгих сомнений Френсис поднял камень и поволок к своей постройке.
Камень пришелся в самый раз. Френсис, чтобы проверить, пнул стену ногой, но постройка держалась прочно, хотя от удара осыпалось несколько камешков внизу. Значки, которыми старик пометил камень, немного стерлись от перетаскивания, однако были достаточно видны, чтобы их списать. Послушник тщательно перерисовал их на другой камень, пользуясь обугленной на конце палочкой. Приор Чероки скоро будет совершать свой воскресный объезд удалившихся в пустыню; возможно, священник сможет объяснить, что означают эти письмена — заклинание или проклятие. Бояться языческого колдовства запрещалось, но послушнику, по крайней мере, было любопытно, что за знаки написаны прямо над тем местом, где он спит,— все же камень весил порядком.
Юноша продолжал трудиться под палящим послеполуденным солнцем. А в голове сидела мысль о той норе — манящей и устрашающей маленькой дыре и о том, как гравий со слабым эхом стукнулся обо что-то далеко внизу. Френсис знал, что развалины эти были очень старыми. Он знал также из рассказов, что руины постепенно превратились в груды камней после того, как целые поколения монахов и случайных странников искали кто камень, кто куски ржавой стали — люди разбивали большие колонны и плиты и извлекали оттуда древние полоски этого металла, таинственным образом помещенного в камень строителями эпохи, о которой уже забыл мир. Человеческие руки уничтожили почти всякое сходство этих руин со зданиями, высившимися здесь когда-то; хотя нынешний монастырский главный каменщик гордился своей способностью распознавать и указывать контуры былых архитектурных строений. И кое-где еще можно было найти металл, пробившись сквозь толщу камня.
Сам монастырь тоже был построен из этих камней. То, что среди этих развалин после стольких веков можно было обнаружить что-нибудь интересное, Френсис считал нелепой фантазией. Да и не слышал он никогда даже упоминания о подвале или подземелье. Сейчас послушник вспомнил, что главный каменщик особенно подчеркивал: располагавшиеся здесь здания были построены наспех — они не имели глубокого фундамента и размещались по большей части на плоских плитах.
Завершив постройку своего убежища, брат Френсис отважился снова подойти к дыре и заглянул внутрь: как житель пустыни он не мог поверить, что некое место, где можно спрятаться от солнца, еще не занято кем-то другим. Даже если нора и необитаема, кто-нибудь непременно заползет в нее еще до завтрашнего рассвета. С другой стороны, решил юноша, если в норе кто-то и живет, то лучше познакомиться с ним не ночью, а днем. Поблизости не было видно ничьих следов, кроме его собственных, паломника и следов волков.
С внезапной решимостью послушник начал очищать дыру от песка и мелкого щебня. Через полчаса работы дыра не стала больше, но возросла его убежденность в том, что это вход в подземелье. Два небольших полузакрытых валуна, примыкающих к отверстию, были притиснуты один к другому,— казалось, ими заткнули бутылочное горлышко. Стоило Френсису приподнять один камень, как другой тут же скатывался на его место. Еще хуже было, когда Френсис пытался протолкнуть камни внутрь. Но он продолжал свои попытки.
Внезапно палка, которой юноша пользовался как рычагом, выскочила у него из рук от рывка, стукнула его по голове и исчезла в провале. От резкого удара Френсис упал и покатился. Осыпающиеся камни били его по спине, а он лежал задыхаясь и не мог понять, свалился он в дыру или нет. Наконец он ощутил под собой твердую землю и припал к ней. Рев обвала был оглушающим, но коротким.
Ослепший от пыли, Френсис лежал, ловя ртом воздух, и думал, сможет ли он сдвинуться с места — боль в спине была очень сильной. Немного отдышавшись, он с трудом просунул руку под рясу и пощупал, не переломаны ли ребра. В том месте сильно болело. Вынув руку, Френсис увидел, что пальцы влажные и красные. Он дернулся, но, застонав, остался в прежнем положении.
Раздался мягкий звук хлопающих крыльев. Брат Френсис открыл глаза как раз вовремя — он увидел, как стервятник приготовился приземлиться на груду камней недалеко от юноши. Птица тут же снова взлетела, но Френсису показалось, что она наблюдала за ним почти с материнской заботой, как беспокойная наседка. Он быстро огляделся. В небе собралось целое полчище черных птиц, и они кружили удивительно низко. Стоило юноше шевельнуться, как они взмыли выше. Вдруг, забыв о том, что у него может быть сломан позвоночник или ребро, Френсис вскочил на ноги.
Пыльный столб, поднявшийся из дыры, унесся прочь, гонимый ветром. Послушник надеялся, что кто-нибудь увидит этот столб пыли с монастырской дозорной башни и придет узнать, в чем дело. У его ног в земле зияла дыра, в которую провалилась часть камней. Вниз вела лестница, но лишь верхние ее ступеньки не были погребены под обвалом, который, начавшись шесть веков назад, сейчас — с помощью брата Френсиса — завершился с таким грохотом и ревом.
На стене виднелась до половины засыпанная надпись. Собрав воедино свои скудные познания в древнем английском, послушник с запинкой шепотом прочитал: «Радиационное убежище. Максимальное число людей — 15. Запас продовольствия на 180 дней для одного человека. Войдя в убежище, удостоверьтесь, что первая дверь надежно заперта и герметизирована, что подключено защитное устройство против вторжения лиц, получивших дозу облучения. Убедитесь, что с внешней стороны зажглись предупредительные огни...»
Остальное было скрыто под камнями, но первого слова для Френсиса оказалось достаточно. Он никогда не видел «радиации» и надеялся, что и впредь не увидит. Подробного описания этого чудовища не сохранилось, но юноша слышал когда-то легенды. Он перекрестился и попятился от дыры. Предание гласило, что сам Блаженный Лейбовиц столкнулся с Радиацией и был одержим ею много месяцев, до тех пор, пока не совершил обряд крещения и не изгнал
ДЬЯВОЛЕ.
Брат Френсис представлял себе Радиацию наполовину Саламандрой потому, что согласно легенде, она родилась в Огненном Потопе, и наполовину демоном, оскверняющим сияющих дев, ибо разве не называли всяких уродов «детьми Радиации»? То, что демон Эtot способен обрушить на человека все несчастья, постигшие Иова, было фактом установленным, не подлежащим сомнению.
Послушник в растерянности вглядывался и надпись. Смысл ее был достаточно ясен. Френсис нечаянно вломился в жилище (он молился, чтобы оно оказалось пустым) не одного, а целых пятнадцати ужасных существ! Он схватился за пузырек со святой водой.
От искушения плотского, О Господи, избави нас. От молнии и бури, О Господи, избави нас. От трясения земного, О Господи, избави нас. От чумы. голода и войны, О Господи, избави нас. От выжженной земли, О Господи, избави нас. От кобальтовых дождей, О Господи, избави нас...
Такие стихи из Литании Святых с придыханием шептал брат Френсис и осторожно спускался по лестнице древнего радиационного убежища, вооруженный лишь святой водой да самодельным факелом, зажженным от тлеющих углей вчерашнего костра. Юноша более часа ждал, что кто-нибудь из монастыря придет узнать, почему взвился столб пыли. Никто не пришел.
Покинуть, даже ненадолго, место своего бдения, не будучи серьезно больным или не получив специального приказания вернуться в монастырь, считалось фактически отказом от притязаний стать монахом Альбертианского ордена Лейбовица. Для брата Френсиса лучше было умереть. Таким образом, он стоял перед выбором: или осмотреть эту жуткую дыру до захода солнца, или провести ночь, не зная, кто может в темноте прокрасться в подземелье. Из ночных напастей с него вполне хватало волков, а волки все же были просто-напросто существами из плоти и крови. С тварями же более эфемерными юноша предпочитал встретиться при свете дня; хотя дневной свет слабо проникал в дыру — солнце уже клонилось к западу.
Обломки, упавшие в яму, образовали горку, вершина которой приходилась возле верхней ступени лестницы, и между камнями и потолком осталась только узкая щель. Френсис пролез туда ногами вперед и обнаружил, что и дальше вынужден продвигаться тем же образом, так как склон был слишком обрывистый. Итак, повернувшись спиной к неведомому, в непрочной груде разбитых камней он нащупывал место, куда поставить ногу, и постепенно спускался вниз. Время от времени, когда факел начинал гаснуть, послушник останавливался и давал пламени возможность разгореться. В эти минуты он старался определить степень опасности вверху и внизу. Почти ничего не было видно. Френсис находился в подземном помещении, но по меньшей мере треть его была завалена обломками, упавшими в дыру. Каскад камней обрушился на пол, разломал на куски мебель, а остальную, вероятно, засыпал совсем. Френсис увидел полузаваленные камнями сломанные металлические шкафы, лежавшие на боку. В дальнем конце комнаты находилась металлическая дверь, открывающаяся вовне и прочно заблокированная обломками. На облупившейся краске двери виднелась трафаретная надпись: «Внутренний люк. Герметичная среда».
Очевидно, комната, в которую он спустился, была только вестибюлем. Но что бы ни находилось за «внутренним люком», оно было завалено несколькими тоннами камней. «Среда» действительно была «герметизирована», если только здесь не имелось другого выхода.
Спустившись с груды камней и удостоверившись, что в вестибюле не таилось никакой опасности, послушник осторожно обследовал металлическую дверь при свете факела. Под трафаретными буквами «Внутренний люк» виднелась покрытая ржавчиной надпись помельче: «Предупреждение. Не герметизировать люк до тех пор, пока весь личный состав не окажется внутри, а также пока не осуществлена полностью и в установленном порядке система мер безопасности, предусмотренная «Технической инструкцией СД-ВИ-83-А». После герметизации воздух внутри убежища будет сжат до уровня на 2,0 Па, превышающего барометрический уровень окружающей среды, чтобы минимизировать внутреннюю диффузию. После герметизации люк автоматически открывается сервомониторной системой лишь в случае наличия одного из следующих условий: 1) уровень радиоактивности внешней среды опустился ниже допустимого; 2) отказала система очистки воды и воздуха; 3) иссяк запас продовольствия; 4) отказал внутренний источник питания. Более подробные инструкции см. в СД-ВИ-83А».
Это «Предупреждение» немного смутило брата Френсиса, но он надеялся избежать опасности, вовсе не прикасаясь к двери. С таинственными изобретениями древних лучше было не шутить — это могли подтвердить своим последним вздохом многие незадачливые любители покопаться в развалинах.
Брат Френсис заметил, что обломки, пролежавшие несколько веков под землей, были темнее по цвету и грубее на ощупь, чем те, которые жарились на солнце и обдувались песчаными ветрами до сегодняшнего дня. При взгляде на камни было понятно, что «Внутренний люк» засыпан не сегодня — обвал произошел очень давно, даже раньше, чем построили монастырь Лейбовица.
Если в «герметичной среде» и таилась Радиация, то демон этот не открывал «внутреннего люка» со времен Огненного Потопа, еще до Опрощения. И если Радиация находилась за железной дверью так долго, то не было оснований, сказал себе Френсис, бояться, что она выскочит оттуда до Христова Воскресения.
Факел начал гаснуть. Френсис нашел отбитую ножку от стула и зажег ее от слабеющего пламени; потом собрал обломки разбитой мебели и соорудил из них основательный костер, не переставая размышлять, что могут означать эти древние слова — «радиационное убежище».
Брат Френсис прекрасно понимал, что его владение древним английским еще далеко от совершенства. Его самым слабым местом всегда было то, как в этом языке соотносятся определение и определяемое. И и латинском, как в большинстве простых местных наречий, и даже в английском словосочетание «молодой раб» было равно по значению словосочетанию «раб юноша». Но на этом сходство кончалось. Послушник наконец усвоил, что «домашняя кошка» вовсе не означает «дом для кошки». Но что подразумевалось под словами «радиационное убежище» — «убежище для радиации»?
Брат Френсис потряс головой. В «Предупреждении» на «внутреннем люке» упоминалось о воде, пище и воздухе; а они, конечно же, не были самыми необходимыми вещами для демонов преисподней. Временами послушнику казалось, что древний английский сложнее, чем введение в ангелологию или даже теологические исчисления святого Лесли.
Он разложил костер на склоне каменной осыпи, откуда пламя ярко освещало все закоулки помещения. Потом юноша пошел посмотреть, не осталось ли чего-нибудь, не засыпанного обломками. Развалины наверху совершенно обезличились благодаря стараниям целых поколений мародеров; а к этим подземным руинам, казалось, не притрагивалась ни одна рука, кроме зловещей длани некоего безликого бедствия. Чудилось, что здесь остановилось время. В темном углу на камнях лежал череп, в его оскале оставался золотой зуб — бесспорное доказательство, что сюда не вторгались бродяги. Золотой резец мерцал в отсветах пламени.
Брат Френсис не раз наталкивался в пустыне возле какого-нибудь высохшего русла на небольшую кучку человеческих костей, тщательно обглоданных и выбеленных на солнце. Он не был особенно брезглив — ну кости и кости. Поэтому не испугался, когда заметил в углу череп. Но мерцание золота в этом оскале неумолимо притягивало его взгляд, когда юноша взламывал дверцы (запертые или заклиненные) ржавых шкафов и вытаскивал ящики (тоже заклиненные) из покореженного металлического стола. Этот стол мог оказаться бесценной находкой, если бы в нем обнаружились документы или одна-две книги, уцелевшие после гневных костров Эпохи Опрощения. Пока Френсис старался открыть ящики, костер почти потух; юноше почудилось, что череп начал светиться своим собственным сиянием. Подобное явление не было чем-то из ряда вон выходящим, но в этом мрачном подземелье оно действовало на нервы. Френсис бросил в костер побольше щепок и снова стал терзать ящики стола, стараясь не обращать внимания на скалящийся череп. Все еще слегка опасаясь подкрадывающейся в темноте Радиации, послушник уже достаточно пришел в себя от первого испуга, чтобы сообразить: это подземелье, а в особенности стол и шкафы, могли быть полны сокровищами той эпохи, о которой большая часть человечества постаралась забыть.
Это был благословенный дар провидения. Найти осколок прошлого, который избежал и огня и нашествия грабителей, было редкой удачей в эти дни. К этому, однако, всегда примешивалась доля риска. Бывало, монастырский землекоп, падкий до древних сокровищ, вылезет из дыры в земле, победно потрясая каким-нибудь странным цилиндрическим предметом, а потом, желая почистить или определить его назначение, нажмет не ту кнопку или повернет не ту ручку и таким образом окончит земной путь без последнего причастия.
Всего восемьдесят лет назад преподобный Бодуллус с нескрываемым восторгом написал настоятелю, что его небольшая экспедиция обнаружила остатки, по его собственным словам, «межконтинентальной пусковой площадки даже с несколькими потрясающими цистернами». Никто в аббатстве не понял, что имел в виду под «межконтинентальной пусковой площадкой» преподобный Бодуллус, но тогдашний отец настоятель строго-настрого повелел монастырским любителям древности под страхом отлучения отныне обходить стороной подобные «площадки». После того письма уже никто никогда не видел преподобного Бодуллуса, ни его отряд, ни его «пусковую площадку», ни деревушку, которая там находилась. Сейчас вместо той деревни ландшафт украшало живописное озеро, возникшее благодаря каким-то пастухам, которые изменили течение ручья и направили его в кратер. И в засуху их стада не страдали от жажды, а пили накопленную таким образом воду. Путешественник, пришедший из тех мест лет десять назад, рассказывал, что в том озере замечательная рыбалка, но тамошние пастухи считают рыб душами землекопов и крестьян из той деревни и отказываются удить рыбу, опасаясь «бодоллоса» — гигантской зубатки, блуждающей на глубине.
«...не затевать никакого копания, есл<