Macht, Eigentum und die nationale Idee. Nomenklatorische Reaktion auf die Wiederbelebung der deutschen Autonomie in der Wolga-Region (im lokalen Medienraum )

Система управления и принятия решений в «апогей» сталинизма структурировалась по принципу «аграрной империи», где общество было ресурсом, прикрепленным к средствам производства. Бюрократия представляла собой институализированную систему, с жесткими вертикальными связями, существовавшими за счет единоличного управления и постоянной ротации кадров репрессивным аппаратом. Это давало возможность реального распоряжения собственностью только на самом верху пирамиды. К этому следует добавить и коллективистскую общинную психологию большинства, несмотря на ускоренную урбанизацию, фактически аграрного населения. Социальные лифты, постоянно обновлявшие аграрный контингент бюрократии были базой репродуцирования ментальных установок общества. В этот период чиновник был частью целостного, постоянно ротируемого властного института, реализующего управление собственностью как единый механизм.

Основной поведенческой стратегией бюрократии было выживание и оптимальное продвижение в рамках системы. Однако, экстенсивная сталинская экономика, рекрутировавшая сельское население для обеспечения индустриализации, создавала дисбаланс городского и сельского населения, расширяла городское пространство. В сталинский период это процесс нивелировался существованием барачно-коммунальной системы, реконструировавшей общинно - коллективистский характер в городе. Однако, начиная со второй половины шестидесятых годов, отказ от репрессий и стратегия на покупку лояльности привели к изменению системы расселения и появлению классических городских страт. В СССР формировалось не только формальное городское пространство, но городская идеология, построенная на потребительских принципах, замене коллективистских аграрных стратегий на индивидуализм, с четко ограниченным пространством доверия, как правило, не превышающим радиуса семьи.

Приход к власти Н. С. Хрущева, привел к отказу от репрессий в силу невозможности использовать стратегию подавления из-за отсутствия доминировавшего ресурса в системе властных отношений. Это стало причиной появления стратегии сотрудничества центра и бюрократии, к покупке лояльности номенклатуры и социума. Естественным результатом стали несменяемость элит, нарушения в работе социальных лифтов, появление горизонтальных связей на всех уровнях и аккумулирование власти в средних и низовых иерархических стратах бюрократии.

Перераспределение ресурса, вернее распоряжением им переходило с верхних эшелонов на нижние Национальные политические элиты, сформировавшиеся за последние десятилетия существования СССР, сконцентрировали ресурсные возможности, создавшие базу для реализации программы «номенклатурной революции. Стратегия урбанизированной номенклатуры в системе сформировавшихся горизонтальных связей можно определить, как желание конвертировать властные управленческие функции в собственность.

Изменилась и принципы принятия решения, которые уже не выглядели, как жесткие императивные импульсы, проходящие без трансформации по всей вертикали. В последние годы существования СССР система отношений превратилась в форму крайнего лоббизма собственных интересов и защиты собственного ресурса всеми возможными методами. Это могла быть и либеральная риторика, и консервативно-партийная. Наиболее радикальным и действенным способом была консолидация подконтрольных групп на основе националистического конструкта. Как показывала практика, на равное действие всегда было значительно более эффективное противодействие на низовом уровне. В крайних случаях это принимало вполне конкретные кровавые формы

В РСФСР, где собственные политические элиты стали консолидироваться только в конце восьмидесятых, серьезную роль играла этническая бюрократия автономных республик и нижний слой партийно-хозяйственной номенклатуры, имевший в период ослабления интитуционального регулирования непосредственную возможность регулировать собственность и контактировать с людским ресурсом. Формой политического борьбы и мотиваций стала стратегия перераспределения собственности различными слоями бюрократии. При всей критики несправедливости, криминальности приватизации собственности, перераспределение носило вполне объективный и закономерный характер. Объем индивидуально перераспределенного имущества в результате приватизации примерно соответствовал показателям регулирования и распоряжения «социалистической» собственностью.

Таким образом, на рубеже восьмидесятых – девяностых годов, каждый защищал то, чем реально обладал. Население обладало индивидуальным жильем, небольшими участками земли, партийно-хозяйственная номенклатура государственной собственностью. Для всех восстановление немецкой автономии представляло реальную или мифическую угрозу. Жители районов, многие из которых проживали в оставленных немцами домах, достаточно быстро рекрутировались в антинемецкие компании власти, которая имела все основания опасаться быть исключенной из перераспределения на последнем этапе.

Для населения понятие «защитить родной дом» постепенно приобретало весьма реальное звучание благодаря пропаганде. Оставалось сконструировать негативный образ пришельца, врага. Немецкий вопрос прекрасно иллюстрирует формы консолидации бюрократии на определенном уровне и объединения ресурсов для достижения поставленной задачи, совместное противостояние иным группам, новую стратификацию номенклатуры, синхронизацию действий при конвертации властных полномочий в собственнические.

Экстенсивная система экономических отношений, ограниченность и отсутствие прироста ресурсного потенциала в кризисный период формировали отношение к богатству (или собственности) как к «константной» категории. Поэтому пришлый элемент в глазах населения увеличивалсумму в «знаменателе», тем самым резко сокращал гипотетический индивидуальный показатель. Слабые и переполненные социальные страты боялись лишнего давления и конкуренции. Архаичная коллективистскаяментальность приводила к тому, что часть местного населения опасалась замены менее развитой «аборигенной» группы, более эффективным немецким сообществом. Все это стало причиной рождения ряда фобий и гипертрофированных суждений,на которых остановимся ниже.

Основной аналитической статьей посвященной номенклатурным «войнам» считается материал подполковника КГБ Александра Кичихина, опубликованный в 1990 году в газете «НойесЛебен». Он был перепечатан в районных газетах для усиления негативного отношения к проблемам автономии[1]. Достаточно наивно представлять огромную, более чем критическую статью офицера КГБ, продолжившего службу, в немецкой национальной газете «НойесЛебен», как крик души в ответ на чинимые препятствия восстановления республики. А. Кичихин активно печатался в различных изданиях демократического толка, где критиковал политику партийной номенклатуры в национальном вопросе[2].Ряд работ по немецкой проблематике был напечатан в научно-популярных изданиях[3].

Помнению ряда сослуживцев,Кичихин был среди тех, кто вступил в конфронтацию с Председателем КГБ в тот период Крючковым и ушел в отставку 20 августа 1991 года[4]. Бывший сотрудник отдела межнациональных отношений Пятого управления КГБ СССР был достаточно заметной фигурой в общественном движении девяностых[5], активно делился с журналистами спецификой оперативной работы[6]. Впоследствии Александр Николаевич стал известным адвокатом, преподавателем.

Вполне вероятно, центральному аппарату КГБ или его части необходимо было пресечь использование номенклатурой такого мобилизационного и центробежного ресурса, как национальная карта. Для ряда сотрудников «пятерки» стало понятно, что основной угрозой целостности системы являлись не мифические диссиденты, а низовые звенья номенклатуры, регулировавшие ресурсные позиции и распоряжавшиеся собственностью. Опять же немцы в данном случае играли роль лакмуса и конкретного повода.

Особенную роль Кичихин отводил Ивану Кузнецову. Фигура главы «Саратовмелиоводстроя» весьма колоритна и занимала видное место среди саратовских консерваторов финального периода существования СССР. В рецепции представителей демократического движения он выступал как демоническая личность, причастная ко всем партийно-номенклатурным акциям региона. Вполне вероятно здесь присутствовала определенная мифологизация. Активная деятельность и ресурсный потенциал иногда не совпадают.

Действительно, регион активного сопротивления немецкой автономии, в частности Марксовский район, был ему хорошо знаком. В 1965-1972 году он занимал там место первого секретаря райкома[7]. Районы, на территории которых планировалось восстановить государственность российских немцев, были территориями активной мелиорации, на них располагалась широкая инфраструктура области. Вопрос в том, насколько областные структуры и номенклатура регулировали региональные вертикальные связи, был ли потенциал контроля одинаков в разные временные периоды, рассматриваемого вопроса.

Экономический кризис, развал системы перенес оперативное управление процессами на низовые уровни. Финансовый потенциал Кузнецова сокращался, его способность контролировать собственные структуры снижались. В отличии, например, от общей системы нефтегазового комплекса, мелиоративная система способна «дробиться». Главы местных управлений постепенно все больше и больше ориентировались на сильные районные органы, образуя специфический горизонт, отыгрывающий собственные коллективные интересы, в и том числе и в возможной приватизации той части структуры, которой руководили.

В бушующем море социальных протестов эти районы стали островком консолидации социума вокруг властных элит. Очевидно, что областные власти должны были всеми средствами поддерживать эти настроения, а районные власти формировали иллюзию вертикальной управляемости процесса, одновременно реализуя собственные стратегии. Как правило, участие областных чиновников происходило на мероприятиях, происходивших на районных площадках. Таким образом, даже если предположить, что инициатива исходила от И. Кузнецова и части областной политической элиты, то их роль в компании будет существенно меняться со временем, постепенно превращаясь из соратников в конкурентов рвущейся к приватизации активов районной элиты. Что же касается непосредственно И.Кузнецова, то в рассмотренной нами периодической печати как на областном так и на районном уровне нет никаких упоминаний о нем в контексте немецкого вопроса (за исключением статьи Кичихина).

Основные обвинения в противодействии образованию немецкой автономии А. Н. Кичихин адресует именно областной власти. Однако, анализ доступных архивных фондов и материалов периодической печати в целом не подтверждает это предположении. Необходимо оговориться, что распространенное в тот период времени «телефонное право» может существенно повлиять на характер действий тех или иных игроков. На протяжении практически десяти лет (с 1981 по1990) велось дело о возможности образовании в Поволжье немецкой республики. Дело было закрыто после одного происшествия. Это будет митинг в Степном 27 января 1990 года. Именно тогда руководство Саратовского обкома КПСС окончательно определилось в своей позиции: между поддержкой решений центральной власти, с одной стороны, и консолидации с низовыми партийными органами и ключевыми хозяйственными игроками, с другой, выбор был сделан в пользу последних.

То, что это решение было принято после событий в Советском районе также весьма примечательно. Первым секретарем обкома с лета 1989 года был К. П. Муренин. За два года управления области он не проявил себя как харизматичный деятель, способный на активные действия. Закрытая и относительно спокойная область постепенно уходила у него из рук. Передача инициативы и возможности принятия решений на низовой уровень приводила к перетеканию ресурсного потенциала и потере эффективных рычагов управления. Двойственность ситуации, нерешительность и ротационные издержки областной власти во многом усугубили проблему.

Митинговая активность кардинально не повлияла на результаты выборов в центральные органы и в местные советы, что свидетельствовало о контроле номенклатуры за ситуацией в регионе. Но, скорее всего, это была бюрократия различных уровней, и в степени ее иерархической соподчиненности существуют сомнения. Формы ее консолидации носили договорный характер, в рамках стратегии покупки лояльности. Это касалась как областной хозяйственной номенклатуры, так и районной.Немецкий вопрос был той взаимовыгодной формой сотрудничества, позволявшей противостоять внешним формам антикоммунистических выступлений и делегировать ресурс на районный уровень.

Областная пресса была крайне инертна в антинемецкой риторике, скорее наоборот. Первой статьей на немецкую тему стал материал доцента А. А Германа о юбилее города Маркса (именно Маркса, которому в 1989 году исполнилось 70 лет)[8]. Статья примечательна тем, что первой связала место и исторические перипетии немецкой государственности на Волге. Публикациибыли вполне «комплиментарными» по отношению к немцам. В июне вышла статья «Учится у баварцев»[9]. К похожим очеркам можно отнести автобиогафические заметки профессора кафедры немецкой филологии СГУ и члена общества «Фройндшафт» И. Н. Горелова, репортажи с вечеров немецкой культуры, статьи о юбилеях немецких обществ[10].

В областном центре вызывала волнение не немецкая проблема. В доме Политпросвещения в июне прошла конференция по межнациональным отношениям, в контексте вспыхнувшего в Красноармейске противостояния с представителями кавказских диаспор прибывших из Средней Азии. В августе центральная областная партийная газета опубликовала статью Гуго Вормсбахера. Ряд публикаций охватывал все нюансы немецкой проблемы: от потенциала экономических связей с ФРГ до исторических, культурных, гуманитарных проблем. 18 октября 1989 года на пленуме обкома его первый секретарь К. П. Муренин, оценил межнациональные отношения, как напряженные[11]. В прениях слово было предоставлено В. Л. Зюзину, первому секретарю Красноармейского райкома. Один из основных акторовантинемецкой компании, глава наиболее неспокойного района в плане межнациональных отношений, призвал к толерантности по отношению к немцам и туркам-месхетинцам[12].

В декабре 1989 года на пленуме горкома КПСС в Марксе присутствовал секретарь обкома КПСС по идеологии Ю. Баранов. Он поддержал действия районных властей в необходимости давать отпор «Возрождению»[13]. Баранов относился к категории национально ориентированных консерваторов в обкоме, где, скорее всего не было выработано четкой стратегии. Областная газета «Коммунист» хранила молчание по данной проблеме. Опираясь на архивные данные, окончательного решения немецкого вопроса принято до конца января 1990 года не было. Окончательно область определилась в период антиноменклатурной митинговой активности начала 1990 года. Митинг в Степном 27 января против автономии продемонстрировал ресурсный потенциал местной номенклатуры. Это происходило на фоне растерянности областной власти перед лицом серии демократических акций января - февраля 1990 года в областном центре. Дело о восстановлении республики немцев Поволжья, ведшееся в обкоме почти десять лет, прерывается именно после вышеуказанного митинга.

Неспокойное начало 1990 года, совпало с выборами в представительные органы различного уровня. Через призму интервью с кандидатами (Лузяниным, Климовой, Поляковой) постепенно формировалась позиция областного центра, становившаяся критичной в контексте восстановления государственности поволжских немцев. В неспокойное время политических манифестаций, районные элиты демонстрировали потенциал антинемецкой пропаганды для консолидации населения вокруг властных структур.

Исторические экскурсы начали принимать сдержанно-негативный характер. Именно немцы на страницах печати обвинялись в том, что их не коснулся ветер перемен, немецкие национальные организации пытались решить все проблемы волюнтаристски, недемократично, «сталинскими» методами не учитывая мнения большинства населения, действуя через центр властной вертикали. Регулярно публиковались стенограммы пленумов обкома по национальному вопросу, где основную роль играли представители районов будущей автономии. Главным экспертом по национальной политике стал уже упоминавшийся В. Л. Зюзин. Поддержку местным элитам завуалировано демонстрировал и бывший первый секретарь, заместитель председателя Правительства РСФСР и глава комиссии Гусев В. К.[14]

Областная власть все больше и больше склонялась к нежелательности структурного возрождения республики. Вместе с тем постоянно демонстрировалось желание всеми способами содействовать восстановлению культуры, образования, стимулировать иммиграцию немцев в регион. Ответы на статьи А. Кичихина, вызвавшие ажиотаж в районной прессе, носили фрагментарный характер. Более того, «Заря молодежи» перепечатала скандальное интервью. «Коммунист» ограничился ответом редактора газеты Зорина на выдвинутые против него обвинения в коррупции и незаконном получении квартиры в доме «Мелиоводстроя», напечатанные в рижской газете «Советская молодежь»[15].

С конца 1990 года тональность газетных публикаций вновь изменилась. Поднимались вопросы улучшения быта приехавших немцев (что в период тотального дефицита любви к последим у местного населения не прибавляло). С начала 1991 года газета информировала о визитах «западных» немцев, о встречах с руководством СССР, о создании новых национальных общественных структур. В середине июня была напечатана еще одна статья Гуго Вормсбахера «Курс на восстановление автономии», где были нарисованы блестящие перспективы региона, описана встреча немцев с Президентом СССР[16].

Ряд публикаций был посвящен расколу в немецком движении на сторонников немедленной государственности и выступавших за приоритет культурной автономии. После неудачи ГКЧП и фактическом обрушении институтов власти в СССР, ликвидации партийных структур, можно было надеяться на новый импульс в восстановлении республики. Традиционно руководство РСФСР и демократически настроенная часть элиты положительно относилась к восстановлению республики.28 августа 1991 года прошел траурный митинг, посвященный пятидесятилетию указа о депортации.

В Саратове же,4 октября впервые на страницах «Саратовских вестей» прозвучала негативная реакция областных властей на идею воссоздания республики. Областной совет выступил против немецкой государственности на Волге[17]. На наш взгляд это стало следствием ряда факторов. Во-первых, в Малом Совете присутствовали представители районных элит, предполагаемой территории немецкой автономии. Во вторых потенциал местной (районной) бюрократии был очень высок. Она сконцентрировала серьезный ресурс и былаготова к любым действиям по его защите. В ситуации отсутствия реальных рычагов противодействия на региональном и федеральном уровне это могло привести к самым тяжелым последствиям. Поэтому, несмотря на кажущуюся недемократичность решения областных властей осенью1991 года, оно представляется вполне прагматичным.В-третьих, уже пришедшей к власти новой (старой) номенклатуре не нужны были конкуренты. Середина осени – начало зимы 1991 года, как и в районной прессе, стала периодом активизации антинемецкой агитации на областном уровне[18].

Рассматриваемый процесс прошел ряд важных этапов. Первый из них носил теоретическийхарактер.Было необходимо отделить немцев от территории Поволжья. Эта задача была возложена на саратовских гуманитариев, представителей историко-партийного направления, в первую очередьна доцента, а,в последствие, заведующего кафедрой истории КПСС В. М. Долгова. Формирование исторического контекста антинемецкой кампаниипришлось на конец 1989 – начало 1990 года. Впервые широкой публики были озвучены основные постулаты на митинге,состоявшемся 27 января в п.г.т. Степное.Многие из них стали важными маркерами элиминации немецкого фактора из культурно-исторического пространства Поволжья.

Первым шагом стала терминологическая дефиниция.В повседневный оборот возвращалось название «немцы- колонисты». Последние представлялись какиностранцы, которые, по заданию правительства колонизировали пространство. Подчеркивался временный статуснемецкого населения, не имевшего кровной связи с территорией. Оно лишь возделывало землю в разных уголках империи.Это были временные работники, выполнявшие определенную работу на определенных условиях. Более того те невероятные привилегии по сравнению с русским крепостным крестьянством, по мнению ученых, и стали причиной сильно преувеличенных успехов немцев в развитии сельского хозяйства[20]. Уже через год, к началу 1991 годавосприятие временности колонистского статуса стало в глазах местного обывателя аксиомой и маркером немцев как иностранцев.

Следующимэтапом теоретического аспектадеконструкта стало доказательство неправомерностисамого образования государственности немцев на Волге в 1918 году. Появление автономии рассматривалось, как результат жесткого давления Германии на молодое советское государство, оказавшееся в тяжелейшем положении, и ставилось в прямую зависимость от несправедливого Брестского мира. Всенародного плебисцита проведено не было, мнение других национальностей не учитывалось, а немцы (временный статус которых в глазах современников был доказан) безапелляционно отодвинули всех остальных участников межнациональных отношений. Последние же (русские, татары, угрофины, казахи) и были действительными первооткрывателями территории, ее истинным коренным населением. Историк Зайцев в серии статей в марксовском «Знамени коммунизма» развивал идею о степном и русском характере колонизации Заволжья Немцы в этом процессе вообще не упоминались[21].

В октябре 1990 года на конференции антинемецкого общества «Защита» А. А. Вилков (представитель той же кафедры и тоже ее будущий заведующий) обосновал образование республики большевистской программой мировой революции, основной мишенью которой был немецкий пролетариат[22].

Многогранный структурируемый негативный образ немецкого населения (уже не просто «другого»», а «чужого») был дополнен характеристикой о народе с несколькими Родинами. Автором ее стал, уже упоминавшийся выше В. М. Долгов. Глубоко интегрированный в советский социальный архетип термин «космополит», негативно детерминировал уже не евреев, а немцев. В истории, по мнению ученого, не существовало таких народов, которые бы имели два государства. В противном случае их судьба была бы связана с внешнеполитической, а не внутренней конъюнктурой[23].

Эти идеи визуально верифицировались активной эмиграцией немецкого населения (терминологически определенной, как репатриация на историческую Родину). Теперь национальный компонент дефинировалсятолько в контексте общенемецкой парадигмы.

Следует отметить историческую антинаучность представленной сентенции. Поволжские немцы позднего советского периода имели крайне опосредованное отношение к немецкой нации в ее научной детерминации. Складывание последней началось во второй половине XIX-го века. Языковая общность российских немцев разрушалась вследствие депортации и диаспорального характера проживания. Большинство активных представителей национального движения либо родились в местах депортации, либо попали туда в крайне юном возрасте. Немцы оказались в послевоенный период в удивительной этносоциальной ситуации. Данное положение можно охарактеризовать как «диаспора в диаспоре», с дублированной денотациейпонятия «историческая Родина». Именно этим и пытались спекулировать в пропагандистских целей, лишая немцев права на патриотизм и обвиняя в космополитизме.

Опубликованная в комсомольском областном органе «Заря молодежи» заочная дискуссия В. М. Долгова и И. Р. Плеве в феврале 1990 года была направлена на совершенно другую группу реципиентов – образованную часть областного центра, видевшего в немецкой автономии прообраз возможного западноевропейского анклава в поволжских степях. Статья И. Р. Плеве была посвящена доказательству серьезной роли немцев в освоение региона, их глубоким корням в Поволжье[24]. Она базировалась на использовании широкого круга литературы и источников и была положительно встречена этой группой читателей. Однако,статья не изменила сложившийся негативный исторический конструкт в районах предполагаемого восстановления республики. Ряд местных газет поставил в вину областной прессе отсутствие понимания проблемы. А образ, созданный саратовскими учеными с кафедры истории КПСС, стал устойчивой базой дальнейшей негативной трансформации рецепции немецкого фактора в Поволжье.

Одной из важных задач этническогодеконструкта являлось отделение этнокультурной группы от территории. Большое количество публикаций посвящено именно этому. Среди них особое место занимают напечатанные в красноармейской «Новой жизни» публикации, касавшихся 225 летнего юбилея городаКрасноармейска в 1990 году[25]. Описывая сложные перипетии основания городов, их непростого исторического развития, авторам удалось не упомянуть немцев. Какой либо вклад или даже связь немецкого этноса с данной территории вообще не рассматривались. Это без сомнения был новый интересный пропагандистский ход. Таким образом, отделив народ от территории, его лишили исторических дефиниций локального этнического мифа.

Последним этапом формирования отрицательной этнической коннотации стало придание российскому немецкому этносу не просто чуждого, но и отрицательного характера. Период духовного кризиса, идеологического вакуума традиционно компенсировался сакрализацией памяти о Великой Отечественной Войне. Важный момент российской истории, когда индивидуальные, семейные героические практики совпадают с институционально-государственными идеологемами. Это один из основных стимулов консолидации общества в единую группу как на общегосударственном (советский, российский народ), так и на этнонациональном уровне.

Очевидно, что у идеи такой сакральной консолидации, есть еще и громадный сегрегационный потенциал. В первую очередь это лишало немцев «жертвенного» статуса. Наоборот, жертвами общенациональной трагедии становились местные жители. Большая часть населения районов прежнего местожительства немцев состояла из беженцев, прибывших с оккупированных германскими войсками территорий, условно говоря, лишенных немцами своей «малой родины». Поэтому в их интерпретации территория бывших немецких поселений была пустыней. И они, приехавшие на пустыри, облагородили землю. При сформированном синкретизме восприятия образов «поволжского немца» и «немца», интегрированном в сакральный контекст событий войны, происходила специфическая визуализация исторических мифов.

Ассоциативный ряд был очевиден и играл крайне важную мотивационную роль. На этом фоне происходило эволюция вербализированных фобий. На митинге в Степном в январе 1990 года были достаточно специфические лозунги:«Нет русской Волги с немецкими берегами» или «Не продадим 20 миллионов погибших за 20 миллиардов марок».Включались аграрные архетипы, такие как «немцы едят русский хлеб». Постепенно мотивация становилась все более жесткой, как например классическая вербализированная фобия «Немцы опаснее СПИДа» или появлялась инверсивная смена позиций «жертвы» и «злодея»: «мало мы пострадали от немцев, мало вам русской крови». Переходной формой трансформации образа становились такие лозунги и фразеологические конструкты как «вы ненавидите Сталина, а мы ненавидим Гитлера». К осени 1991 года появились откровенно агрессивные призывы, как например «Отстояли Сталинград один раз, отстоим и второй», «Вновь сбросим немцев в Волгу». Сравнения напрашивались сами собой.

Борьба с автономией приобретала в глазах населения сакральный характер, случай, когда все действия оправданы. Аберрация исторической памяти совместила два события, включив механизм активного отторжения. Нацистская агрессия в Великой Отечественной войне стала тождественной возрождению автономии, а борьба против восстановления немецкой государственности приравнивалась к героическим событиям обороны от нацистской Германии, «отстаивание» права на собственное свободное существование. На фоне немецкой проблемы начались далекие от интернационализма попытки этнической мобилизации русских. Так, ответом на гипотетический национализм немцев, в апреле 1990 года стала создание лексически и фонетически близкой организации «За возрождение русской культуры», в которую вошел ряд известных саратовский деятелей литературы и искусства (Дедюкин, Палькин, Сафронов, Болкунов)[26]

Положительная рецепция образа немецкого этноса в Поволжье, также была мифологизирована. Российские немцы, как и у противников автономии полностью ассоциировались с немцами ФРГ. Для части населения, ориентированного на «западные» ценности немецкое население было олицетворением современного европейского народа, способного создать «маленькую Европу» на архаичном и консервативном пространстве Поволжья, стряхнуть советское мракобесие партийных элит. Происходила такая же аберрация образа: советский гражданин с немецким именем и фамилией, представлялся практически христианским демократом. Естественно, что и политические деятели прозападной демократической направленности видели в немцах и восстановлении их государственности незаменимый инструмент демонтажа советских структур, замены местной политической элиты, интеграцию во власть в новом богатом европейском анклаве, цветущем за западно