Инициация. Смерть и возрождение

Долгое время шаманизм, особенно стадию посвя­щения в шаманы считали психопатологией, формой психического заболевания или эпилепсии. Дальней­шие исследования показали разницу между шаманом и психически больным человеком, но, тем не менее, следует признать, что это мистическое призвание до­вольно часто возникает как результат глубокого кри­зиса, граничащего с сумасшествием. Тот, кому не уда­ется позитивным образом разрешить этот кризис, действительно может сойти с ума. Это касается, одна­ко, действительно одаренных будущих шаманов, ко­торые испытали очень сильный зов. Подавляющее большинство обходится без прохождения через тяж­кие душевные испытания, такие как смерть и после­дующее возрождение, но и сила их оказывается огра­ниченной — скорее, их можно назвать лекарями,

знахарями, актерами. Здесь мы рассмотрим те доста­точно редкие случаи, когда шаман проходит через длительный и сложный путь инициации, который це­ликом меняет его личность и дает ему невероятные способности.

Каждая инициация, независимо от порядка ее про­цедур, включает период изоляции и некоторый на­бор обязательных испытаний и событий, которые должны произойти с новичком. Болезнь, которая возникает у будущего шамана в результате того, что он был «избран», самим фактом этого избрания пре­вращается в преимущество, и иногда вся инициация проходит у новичка «внутри» его болезни и цели­ком в мире духов.

Основным событием, без которого в той или иной форме не обходится ни одно посвящение, является ритуальная смерть кандидата в шаманы. Это мо­жет быть просто символизирующий смерть и воз­рождение обряд, но иногда новичок переживает ужасное и крайне реалистичное видение, в котором его тело расчленяется на части, подвергается страш­ным пыткам, и то же самое происходит с его созна­нием, которое испытывает полную дезинтеграцию. Затем шаман тем или иным образом воскресает и наполняется новой силой и новым восприятием. Вот как М. Элиаде описывает обряд инициации у эски­мосов племени иглулик:

«У иглуликских эскимосов юноши или девушки, которые стремятся стать шаманами, подходят к учи­телю, которого они выбрали, и говорят: «Я пришел к тебе, потому что хочу видеть». Получив наставления учителя, начинающий проводит множество часов в одиночестве: он трет камнем о камень или сидит, раз­мышляя в своем снежном жилище. Но посвящаемый должен пережить мистическую смерть и воскреше­ние. Он «замертво» падает и остается безжизненным три дня и три ночи или пожирается огромным белым медведем: «И тогда медведь с озера или ледника вой-

дет внутрь и съест с тебя всю плоть, и останется от тебя один скелет, и ты умрешь. Но ты снова обретешь свою плоть, ты проснешься, и твоя одежда прилетит к тебе».

Отметим здесь образ скелета, который имеет важ­ное значение во многих шаманских традициях, и не только. Кости часто рассматриваются как исходная, самая глубинная сущность человека и при этом са­мая долговечная. Здесь мы имеем дело с весьма глу­бокой символикой, указывающей как на идею возвра­та к своей самой глубокой сущности, к «началу себя» и последующее создание заново всего остального су­щества, так и на идею бессмертия человека, для кото­рого смерть является лишь удалением напластований очередной жизни, ее грехов и привычных блоков вос­приятия. С подобными феноменами сталкивались и другие мистические традиции, и современные психо­техники также иногда заставляют их приверженцев пережить подобные опыты. Как пишет Р. Уолш, «в наиболее драматической форме они проявляются на сеансах как холотропной, так и ЛСД-терапии».

Вот как шаманский опыт смерти и последующего возрождения описывает И. М. Гоголев:

«...Кысалга сидел в какой-то черной яме и отча­янно пытался выбраться из нее: кричал, звал на по­мощь, но никто не приходил, не откликался. Вокруг были пустота и безмолвие. Выбившись из сил, он за­тих, и вдруг над головой его пронесся снежный вихрь, зашумели чьи-то мощные крылья — показался гро­мадный орел. Крючковатым клювом он ударил Кы-салгу в темя, схватил его калеными железным когтя­ми и взмыл высоко в небо. Они долго летели в холодной темноте, мимо странных мерцающих обла­ков. И вот наконец орел остановился, грозно заклеко­тал. Кысалга, испуганно вскрикнув, полетел вниз...»

Попав в мир духов, неофит переживает собствен­ную смерть и видит, как его тело приносится в жерт­ву духам трех миров:

«...Изумленно вздохнув, Кысалга осмотрелся. Далеко внизу гневно ревели кипучие валы, разби­ваясь вдребезги о каменную грудь утеса. Сверху мрачно нависало хмурое небо. Не теплились звез­ды, лишь уныло мерцала ущербная луна. И вот из темноты вышло громадное чудовище с большим ок­ровавленным топором в лапах. Кысалга чуть не вскрикнул. Голова — медвежья, туловище — чело­вечье! Чудище оскалило страшные клыки и проры­чало, обдав его смрадным дыханием: «Нохоо, я снова явился, чтобы разрубить на куски твое тело, пере­плавить твои недоплавленные кости. Держись!» Кысалга в ужасе попятился, а чудище схватило его когтистыми лапами и швырнуло наземь. Раздался ужасающий рев, и Кысалга увидел занесенный над собой топор. Он отчаянно закричал, но брызнув­шая кровь захлестнула его...

Голова Кысалги с жалобным криком покатилась по гладкому камню. Зверь ловко сграбастал ее и на­садил на деревянный рожон. Довольно оскалившись, он разрубил обезглавленное тело на куски и стал раскладывать их на три стороны, глухо рыча: «Это — абаасы Верхнего мира, это — абаасы Нижнего мира, а сердцем и печенью пусть полакомятся абаасы Сред­него мира».

Внезапно налетел черный смерч, с диким хохотом отбросил чудище и жадно накинулся на сердце и пе­чень. Голова Кысалги, насаженная на кол, с ужасом увидела, как его мягкую плоть рвут-глотают какие-то черные невиданные твари, появившиеся из вихря. Как свирепые мухи облепили они добычу и жадно пожи­рали, громко чавкая и урча. Насытившись, наконец, вся эта нечисть завизжала-заверещала и умчалась прочь.

Загрохотал гром, огненными змеями сверкнули молнии, небо, вспыхнув, раскололось надвое, из чер­ных клубов дыма вылетела чудовищная птица со змеиной головой. Она проглотила большие куски, сыто

облизнулась, замахала крыльями и улетела, исчезла в огнедышащей лаве. А под землей раздался протяж­ный рев, тяжкий стон. Каменная твердь горы взду­лась пузырем и лопнула, выбросив страшенного зве­ря, однорукого, одноногого, с громадными клыками. Он алчно набросился на останки. Тут откуда ни возьмись налетели верткие чертенята с крысиными головами, змеиными хвостами. Выпустив острые ко­готки, они с визгом вцепились в зверя, но тот отбро­сил, разметал их когтистой лапой и сам сожрал же­ланную поживу, довольно рыгнул и провалился в трещину, вмиг закрывшуюся за ним...»

Таким образом, будущий шаман полностью унич­тожен, символически переживая конец всего, что свя­зывало его с прошлым и с миром обычных людей. Теперь он должен быть воссоздан заново, для новой жизни:

«...Из появившейся черной тучи высыпались круп­ные холодные капли. Ударяясь о лед, они превраща­лись в маленьких косматых старух. Эти странные мрачные существа закричали хриплыми голосами: «Эй, кости и плоть, явитесь вновь!» Голова Кысалги, изумленно выпучив глаза, увидела, как появились сер­дце и печень, руки и ноги — все его бедное, искром­санное тело. Плевками и слюной старухи слепили его воедино и неожиданно завопили, запричитали, заме­тались и, вскочив на косматое облако, пропали. А чу­довище подняло Кысалгу на ноги и поставило лицом на север. «Ну вот и все, нохоо! Свое дело мы сделали. То, что должно было случиться, свершилось. Теперь ты стал шаманом средней силы. Живи!»

Таким образом, инициация, являясь весьма силь­ным переживанием, ведет к изменению порога чув­ствительности и качественной перестройке самой чув­ствительности: от состояния «обыденной» она переходит в состояние «избранной». Во время ини­циации шаман учится проникать в другие измерения действительности и оставаться там. Суровые испыта-

ния, какой бы ни была их сущность, наделяют его та­кой чувствительностью, которая способна воспринять и объединить в единое целое эти новые переживания. Психопатологический кризис отмечает распад нор­мального, мирского восприятия, но после разрушитель­ного хаоса наступает пора для переустройства и вос­создания человека из небытия. Само переустройство происходит в сознании, освобожденном от старых сдерживающих привычек и получившем новый ис­точник силы, но переживается как восстановление тела в том числе. Это приводит к реконструкции психики, личности и сознания, которые становятся менее кон­фликтными, менее рефлексирующими, менее привя­занными к прошлому и более интегрированными, бо­лее целостными. Будущий шаман уже больше не противится своим предшествующим существом новым переживаниям. Старая индивидуальность умерла и родилась новая, обладающая большими силами и боль­шей широтой восприятия.