Философствующие инженеры и первые философы техники
Мы рассмотрим первых представителей философии техники с момента ее зарождения: прежде всего в Германии и России в конце XIX – начале XX веков. В их работах уже содержалась в зачаточной форме вся будущая проблематика философии техники. Естественно, что мы можем рассмотреть лишь главных ее представителей.
Еще в 1903 г. русский инженер и философ техники П.К.Энгельмейер, делая доклад – библиографический очерк "философии техники" [105, с. 198-200] – Политехническому обществу, попытался представить зарождение этой новой отрасли философской науки. "Современную нам эпоху недаром называют технической: машинная техника распространяет свое влияние далеко за пределы промышленности и воздействие ее сказывается чуть ли не на всех сторонах современной жизни культурных государств... И вот: мыслители и ученые самых разнообразных сфер начинают изучать этот, доселе не вполне еще оцененный фактор. И здесь по мере изучения открываются все новые и новые умозрительные горизонты. Тем не менее, все, что до сих пор сделано, можно назвать только расчисткой места для будущего здания, которое можно пока, за недостатком более подходящего слова, назвать философией техники" [105, с. 198, 200]. В этом очерке Энгельмейер собрал множество работ, так или иначе касающихся различных сторон этой проблематики. Однако среди них можно выделить две линии: первая идет от философствующих инженеров (это – Э.Гартиг, Фр.Рело и А.Ридлер), вторая – от философов – Э.Капп, А.Эспинас, Ф.Бон. Были, конечно, и другие, но эти исследователи, по мнению самого Энгельмейера, главные.
Философствующие инженеры
Философствующие инженеры, которых Энгельмейер называет в качестве своих непосредственных предшественников, правда, избегали говорить прямо о философии техники, но, "не покидая инженерной профессии, они тоже стали задумываться над тем, что такое техника" [107, с. 154].
Эрнст Гартиг (1836–1900) – известный технолог, многолетний член Германского Патентамта; окончил Дрезденский политехникум, где был оставлен в 1862 г. ассистентом, а затем (1865 г.) профессором механической технологии; первый ректор Дрезденской высшей технической школы (1890 г.) [17, с. 402; 117]. Гартиг "отстаивал надобность в логической чистке тех понятий и отношений между ними, которые возникли в технике чисто эмпирическим путем" [106, с. 101]. При этом он ратовал за создание новой науки "технологики", направленной на логическую разработку технического материала, что, видимо, явилось результатом его размышлений над патентной деятельностью.
Если обычная логика признает только одну форму подчинения по степени общности и отвлеченности, то "технологика" наряду с этим признает и другую форму. "По мнению Гартига мы имеем одно из таких своеобразных технологических подчинений между понятием данного способа производства и понятием тех орудий, которые служат для осуществления этого способа. Таким образом, по Гартигу, понятие кузнечной ковки является высшим и подчиняющим по отношению к понятиям молоток, наковальня, горн" [106, с. 102]. П.К.Энгельмейер считает такое "технологическое подчинение" в сущности телеологическим. Фактически Гартиг явился продолжателем идей И.Бекманна и И.Поппе об общей технологии, поэтому здесь надо сказать несколько слов и о них.
Иоганн Бекманн (1739–1811) считается признанным основоположником новой технологической науки и общей технологии (Allgemeine Technologie). С 1759 по 1762 гг. он учился в Геттингенском университете, в 1756–65 гг. – учитель математики, физики и естественной истории в Санкт-Петербурге, с 1766 г. – экстраординарный профессор философии, а с 1777 г. – ординарный профессор экономии Геттингенского университета. Бекманн рассматривал технологию прежде всего как самостоятельную науку, область исследования которой – материально-техническая сторона процесса производства, отделяя технологию от камералистики (науки об управлении государственными доходами) и науки о хозяйстве. С развитием промышленности возникает множество цехов, фабрик и мануфактур и еще большее число их работ, инструментов, материалов и товаров. Чтобы их понять, необходимо много вспомогательных наук, количество которых все возрастает. И для изучения всего этого многообразия есть только два источника: действие ремесленника и книги, в которых эти искусства уже описаны. Бекманн пытается систематизировать различные работы цехов и фабрик на научной основе, чтобы облегчить их изучение. В 1777 году он выпускает книгу "Введение в технологию или о знании цехов, фабрик и мануфактур..." [118]. В этой книге он дает определение технологии как науки, которая учит переработке естественных предметов или знаниям ремесла. Технология, по Бекманну, дает систематическое упорядочение и фундаментальное введение, а также научное основание этим действиям и знаниям, необходимым для дальнейшего развития производства. Бекманн, наконец, ставит проблему "переработать технологическую терминологию философски или систематически" [117, s. 97]. К этой проблеме он специально обращается в своем "Наброске общей технологии" [119], в котором он стремится сравнить различные виды работ через отношения цель-средство, для чего необходимо составить список всевозможных намерений, которые преследуют ремесленники при осуществлении различных работ, и рядом с ним список всех средств, с помощью которых они каждую из этих работ выполняют [128].
Учеником Бекманна, развивавшим его идеи и учение, был Иоганн Генрих Мориц Поппе (1776–1854), сперва часовщик, затем преподаватель физики и математики в гимназии, с 1818 года – профессор Тюбингенского университета. В 1821 году он опубликовал свой главный труд "Руководство к общей технологии" [128; 60], работал над вопросами истории техники [17, с. 210-211]. В этой книге Поппе дает следующее определение технологии. Технология, или наука о ремеслах, имеет предметом описание и объяснение производств, инструментов, машин и орудий, употребляемых при обработке грубых материалов в разных ремесленных заведениях, фабриках и заводах. Она указывает устройство всех заводов и машин, объясняет их образ действия, исчисляет разные инструменты и их употребление при различных производствах, показывает из какого материала то или иное изделие приготовлено и т.д. Частная технология рассматривает каждое техническое ремесло отдельно. Общая же технология рассматривает различные производства в технических ремеслах по их одинаковому назначению.
Франц Рело (1829–1905) был не только ученым, но и практиком: его отец был основателем первой фабрики машин в Германии (оба его деда тоже были техниками), и Франц работал на заводе отца учеником. В 1850–54 гг. он слушал лекции в Политехническом институте в Карлсруэ, где в это время преподавал Фердинанд Редтенбахер, а также в университетах Бонна и Берлина. В 1854–56 г. Рело работает инженером на Кельнской фабрике машин. Еще в 1854 году он издает в соавторстве с Моллем работу "Конструирование в машиностроении" [127]. В 1856 году Рело был приглашен на должность профессора механико-технического отделения Цюрихского политехникума, где впервые начал читать курс кинематики машин. В 1864 году он перешел на кафедру машиностроения в Берлинский ремесленный институт (основанный в 1821 г.). Этот институт в 1866 году был преобразован в Ремесленную академию, директором которой Ф.Рело был с 1867 по 1879 гг. В 1879 году на базе Ремесленной и Строительной академии была создана Берлинская высшая техническая школа, ректором которой Рело был в 1890/91 гг. Все это время он продолжает читать свой курс. Результатом лекционной и исследовательской работы стал фундаментальный труд "Теоретическая кинематика" (первый том вышел в 1875 г. [131]). Рело был также членом жюри на международных выставках в Париже, Вене, Филадельфии, Сиднее и Мельбурне. Плодом и обобщением его практической работы явился объемный труд "Конструктор", впервые изданный в 1861 г. Он в течение почти тридцати лет считался образцовой работой по конструированию машин [66].
Франц Рело имел также сильную склонность к гуманитарному познанию [17, с. 303, 305]. Его "Теоретическая кинематика" содержит специальную главу по истории машин, историческими сведениями и общими методологическими замечаниями насыщены введение и отдельные параграфы этого трактата, например, там, где речь идет о формулировке понятий "машина", "механизм" и т.п., об анализе и синтезе механизмов и в особенности о предмете кинематики машин и вообще прикладной механики. Рело относит последние к наукам создавания, научной технике: "Я называю ее наукой и не думаю, чтобы это было слишком большой претензией с моей стороны; если угодно, называйте ее наукой второго и третьего порядка; она пользуется в своей области исследования научным методом и мало-помалу завоевывает свою самостоятельность, которая сделала необходимым ее обособление" [131, S. 1].
Фр.Рело увлекался также искусством. Результатом пересечения его гуманитарных и технических интересов явилась, можно сказать, поистине философская (фактически по философии техники, хотя он так ее не квалифицировал) работа "Техника и культура", вышедшая в 1884 году. Это была лекция, прочитанная им перед нижне-австрийским промышленным обществом в Вене 14 ноября 1884 года. Его взгляд на синтез двух субкультур – гуманитарной и технической – достаточно определенно выражен им самим: "Искусство и научная техника не исключают друг друга. Требуются только усилия, чтобы удовлетворить обоим, большая стойкость и духовное углубление в тонкие эстетические законы, чтобы отразить напор разрушительных влияний машины" [67, с. 13]. Энгельмейер не случайно называет Рело "техником философской складки" [107, с. 32].
Франц Рело задается тремя основными вопросами, которые, как мы увидим, не в меньшей мере занимали и П.К.Энгельмейера. Во-первых, это вопрос "какое собственно положение занимает техника наших дней в общей работе над задачей культуры". Рело подчеркивает, что этот вопрос не сводится лишь к социальной, политической и экономической значимости техники, нам более или менее ясной. Во-вторых, он ставит вопрос о главных чертах метода, которому следует техника для достижения своих целей, т.е. того, который должен лежать в основе изобретательской деятельности. Это особенно важно, подчеркивает он, в плане законоположений о патентах и не только для техников, но и для юристов и администраторов. В-третьих, это вопрос о техническом преподавании.
Первый вопрос рассматривается Рело на основе историко-культурологического анализа. В результате он формирует два метода – манганизм и натуризм, – характеризующих соответственно европейскую научную и традиционалистскую культуры. Понятие "манганизм" образовано от древнегреческого названия "manganon", т.е. механизм магов, которое давалось всякому искусственному приспособлению, устройству, с помощью которого могло производиться что-нибудь необыкновенное, всему, что было умно и искусно придумано, вызывая уважение и страх у неразумных. В частности, так называлась метательная военная машина, вместе с которой это слово перешло в средние века (mangano у итальянцев, mangan у французов). Кстати, изобретенные в XVII веке большие машины для катания и глажения белья получили такое же название в силу большого внешнего сходства с громоздкими метательными машинами. Это слово затем перешло в другие языки, например, в немецкий где Mangel означает каток для глажения белья. Так вот, манганизм, по Рело, – такое использование сил природы, когда добыто знание их законов и умение этими силами управлять. Противоположностью манганизму является натуризм, когда от сил природы лишь обороняются, таинственно и безотчетно подслушивая у нее кое-какие рецепты. Этими двумя понятиями Рело обозначает два направления в современном культурном развитии, разделяя с их помощью манганистические и натуристические культурные нации и народы.
По мнению Рело, суть манганизма в культурном расцвете европейской цивилизации (куда он включает и Америку) проявляется не в отдельных искусствах, не в христианстве и не в вещественных изобретениях, а в прогрессе, в мышлении.
Рело провозглашает, что "господство на земле принадлежит манганистическим нациям", а "те нации, которые не захотят перейти к манганизму, должны заранее помириться с постепенным своим подчинением или исчезновением" [67, с. 10]. Рело иллюстрирует это утверждение конкретными историческими примерами. По его мнению, Япония – это пример сознательного и целенаправленного перехода от натуризма к манганизму. (И мы сегодня являемся свидетелями того, что он оказался прав, видя необычайный культурно-технологический подъем этой страны). Такой переход – это трудная работа, которая состоит в первую очередь в учении. Таким образом, Рело четко противопоставил современную западную техническую культуру, которой принадлежит будущее (по крайней мере XX в.) и натуристическую восточную культуру, вытесняемую или, можно сказать, уже вытесненную первой на периферию истории человечества. Однако сегодня на рубеже XX и XXI веков можно сказать, что будущее принадлежит скорее синтезу этих двух культурных традиций, если, конечно, брать не экстремальные случаи, а образ мышления и действования. Наиболее наглядно это выявили экологическая проблема и проблема ведения войны новейшими техническими средствами. Они показали, что все в этом мире самым тесным образом взаимосвязано: Восток и Запад, Человек, Природа и техника. Двадцатый век продемонстрировал, с одной стороны, опасности технической цивилизации для существования человечества, а с другой – невозможность современному человеку выжить вне мира техники.
И не случайно эта проблематика находилась в центре дискуссий философов и историков техники, а также философствующих инженеров в первые десятилетия нашего века. Достаточно просмотреть основные разделы, выделенные немецким философом техники Манфредом Шретером в обзоре, опубликованном в журнале Союза немецких инженеров в 1933 г., чтобы понять насколько актуально звучат сегодня поднятые уже в те годы проблемы. Обзор называется "Культурные вопросы техники", а разделы соответственно – "техника и история", "техника и наука", "техника и хозяйство", "техника и человек" [132]. Разве не те же самые проблемы волнуют нас сегодня?
Можно назвать большое число книг и статей, опубликованных, например, в 20–30-е гг. в журнале Союза немецких дипломированных инженеров "Культура и техника", редактором которого был немецкий инженер и философ техники Карл Вайе (см. его книгу "Культура и техника. Вклад в философию техники", опубликованную в 1935 г. [134]).
Достаточно упомянуть лишь несколько работ по проблеме "техника и культура" первого десятилетия нашего столетия, чтобы понять насколько был широк разброс мнений в понимании феномена техники [135]. В книге "Техника и культура" Эдуарда фон Майера 1906 г. техника представлена в самом широком смысле как присутствующая везде, в любой деятельности. Фактически техника понимается им как организация, а любой человек как техник [127]. В противоположность Эдуарду фон Майеру автор другой книги, "Техника как культурная сила в социальной и духовной связи", опубликованной в том же 1906 г., Ульрих Вендт, понимает технику в гораздо более узком смысле [135], а именно, как деятельность сознательного духа по преобразованию сырого материала для целей культуры, сознательное преобразование материи определенной формы. Для него техника – это лишь одна из форм духовной деятельности человека. Вендт сужает сущность технического до ремесленной и сельскохозяйственной работы. Техника изначально присуща историческому человеку. Именно техника и только она позволила освободиться прикованному Прометею. Человечество поставлено перед задачей установления связей между двумя вечными силами – Природой и Духом. По мнению Вендта, в этом и состоит задача техники.
Оба автора, и Майер, и Вендт, анализируют феномен техники в историко-культурном аспекте. К ним можно прибавить еще одну работу того же времени – труд известного немецкого философа техники Фридриха Дессауэра "Техническая культура" [122], равно как и многие другие более поздние работы. Однако, как нам представляется, важно было рассмотреть истоки этой дискуссии, содержащиеся в докладе Рело "Культура и техника". Статья эта, вышедшая в конце XIX в., была широко известна немецким и русским инженерам и оказала огромное инициирующее влияние на все последующие дискуссии по этому вопросу.
Алоиз Ридлер (1850–1936) – крупный немецкий инженер, как его характеризует Энгельмейер, "столп машиностроения", возглавлял лабораторию научного испытания автомобилей, был во главе Берлинского политехникума [107, с. 33]. Остановимся на двух его работах, в которых излагаются его взгляды на техническое образование и в связи с этим рассматриваются более общие вопросы, вплотную примыкающие к проблемам философии техники: "Германские высшие технические заведения и запросы двадцатого столетия" и "Цели высших технических школ", опубликованные на рубеже XX века. Точку зрения Ридлера Энгельмейер кратко сформулировал следующим образом: "...инженеру надо преподавать в школе глубокую умственную культуру" [107, c. 33].
В первой статье А.Ридлер выделяет специальный раздел "Культурные заслуги и влияние техники", в которой для нашей темы представляют интерес подразделы: (1) "Является ли техника культурным фактором?" и (2) "Значение техники для естественных наук". Вторая статья посвящена в основном вопросам организации инженерного образования.
(1) А.Ридлер прежде всего подчеркивает глубокий исторический характер современной техники, хотя на нее часто и смотрят как на дитя нового времени: "Ее история начинается с первыми культурными стремлениями человека и проходит через все культурное развитие, начиная от каменных орудий прародителей до новейших инженерных сооружений; она является крупной частью истории человеческой культуры и по своему значению и содержанию может померяться с историей любой науки" [68, с. 12].
(2) Отмечая большое значение техники для развития естественных наук, А.Ридлер сетует, что все заслуги в современном культурном развитии обычно приписываются "теоретическим естественным наукам", а не технике. Роль же самой техники сводится лишь к использованию "наличных естественно-исторических знаний", что неверно. Теоретические знания опережают прогресс в технике только в отдельных отраслях естествознания. Чаще "исполнительная техника" сама создает и использует основы научных знаний еще до того, как становится возможной их теоретическая формулировка. В качестве примера он приводит паровую машину, как исключительно "результат инженерного гения". Она была создана и усовершенствована инженерами задолго до создания теории теплоты. Кроме того, многие чисто научные отрасли (сопротивление материалов, теория упругости и т.д.) были созданы в основном усилиями инженеров. Ридлер резко возражает против трактовки результатов оценки техники как простого расширения первоначального опыта. Напротив, считает он, развитие техники требует непременного умственного труда, как ученых, так и инженеров. В основе техники лежит "творческий разум". Причем "умственная деятельность инженеров расширяет и сами естественные науки”. И все же технику следует считать "не созидательницей науки, но ее мощной сотрудницей" [68, с. 14].
(3) Однако главная забота А.Ридлера – рациональная организация инженерного образования. Этой цели в конечном счете подчинены все остальные гуманитарные изыскания. По мнению Ридлера, задача высшей технической школы заключается не в том, чтобы готовить только химиков, электриков, машиностроителей и т.д., т.е. таких специалистов, которые никогда бы не покидали своей тесно ограниченной области, но чтобы давать инженеру многостороннее образование, представляя ему возможность проникать и в соседние области. В качестве руководителей хозяйственного труда, связанного с социальными и государственными установлениями, инженеры нуждаются сверх специальных познаний еще и в глубоком объеме образования. Хорошее образование – это такое, которое управляет, т.е. глядит вперед и своевременно выясняет задачи, выдвигаемые как современностью, так и будущим, а не заставляет себя только тянуть и толкать вперед без крайней нужды! Для решения этой задачи, как считает Ридлер, требуется реформа инженерного образования. Но чтобы она была успешной, важно учитывать специфику инженерной деятельности и мышления и вытекающую из нее особенность инженерного образования в отличие от университетского. "Технические задачи требуют иного отношения к себе, чем чисто математические. Весь комплекс условий надо брать таким, каким природа дает его, а не таким, каким он подходил бы для точного решения. Если он не дает возможности решения, следует изменить его сознательно в известных или приблизительно оцениваемых пределах ошибки. Из-за слишком высокой оценки точных решений начинающий не понимает необходимости только приблизительно оценивать; он не понимает, что оценивание гораздо труднее, чем "точное" вычисление с "пренебрежением" неудобными условиями. Оценить – значит принимать во внимание границы познания и вероятности и сообразно с этим сознательно изменять основы вычисления. В этом заключается дело, здесь лежит трудность" [69, с. 133].
Еще одна особенность инженерного мышления – "умение применять знание в частном случае и при многочисленности практических условий". "Техническое учение само должно вступать на путь исследования ради результата там, где имеющихся знаний недостаточно; там, где результаты достижимы только в области технических приложений, где необходимы особенные средства исследования в связи с практическим применением и т.д. Это громадное и важное поле для таких исследований и применений, при которых приходится принимать во внимание все практические условия.
Познание природы должно возвыситься до полного и цельного воззрения на все процессы природы в их совокупности. Самое основательное знание частностей недостаточно для творческой технической деятельности: все причины и действия должны быть видимы, и, так сказать, почувствованы, как общий процесс, должны быть соединены в наглядную и полную картину” [69, с. 136]. В последних словах сформулирован также еще один важный принцип инженерного мышления – принцип наглядности. Ридлер предупреждает от господствующей в науке переоценки аналитических методов. По его мнению, зло коренится в "лишенной реальных представлений общности, излишестве отвлеченных методов". Поэтому так важно для инженера "обучение видеть" и "изобразить в чертеже или наброске", развитие "способности созерцания" [69, с. 137].
Исходя из всех этих соображений, по мысли Ридлера, и должно строиться инженерное образование, цель которого "выработать научно образованных и общеобразованных практических инженеров" [69, с. 147]. А.Ридлер подчеркивает важную роль соединения техники не только с наукой, но и с искусством (прежде оно соединялось лишь с ремеслом). Именно в этом случае она сможет называть себя "со справедливой гордостью" "технэ, т.е. искусство, умение и творческое применение" [69, с. 148]. Это фактически призыв возвращаться к древнегреческому "techne", в котором всякое ремесло органически соединялось с искусством, на новой основе научной техники. А.Ридлер предлагает ввести как общеобразовательный предмет в высших технических школах "историю инженерного дела", "но не как хронологию, а как историю культуры и культурных средств" [69, с. 154].
Исходя из всего вышеизложенного, Ридлер следующим образом формулирует назначение высших технических школ: не только следовать за прогрессом, но и идти впереди, указывая дорогу; играть для техники руководящую роль; сделаться центром воспитания для производительного творчества; служить вместе научному, практическому и хозяйственному воспитанию [69, с. 32].
Первые философы техники
Эрнст Капп (1808–1896) был первым, кто совершил смелый шаг – в заголовке своей работы он соединил вместе два ранее казавшиеся несовместимыми понятия "философия" и "техника". В центре его книги "Основные направления философии техники" [126] лежит принцип "органопроекции": человек во всех своих созданиях бессознательно воспроизводит свои органы и сам познает себя, исходя из этих искусственных созданий. По мнению П.К.Энгельмейера, этот принцип Каппа не выдерживает критики. "В самом деле лишь ограниченное число доисторических орудий, вроде молотка и топора, можно, пожалуй, рассматривать как проекции наших конечностей. Но уже для стрелы принцип Каппа становится под знак вопроса; а колесо доисторической повозки уже не имеет прототипа в животном организме, а потому принцип проектирования органов к машине уже совсем неприложим. Капп насильно, чисто диалектически, распространяет свой принцип на машину; но здесь его аргументация до крайности слаба. Он говорит, например: "Хотя общая форма паровой машины мало, даже совсем не похожа на человеческое тело, но отдельные органы похожи". Какие? Капп благоразумно умалчивает, ибо одно упоминание о цилиндре с поршнем, о коленчатом вале, вращающемся в подшипнике, отрицает проектирование органов как принцип создания механизмов" [107, с. 120]. В своей книге "Технический итог XIX-го века" Энгельмейер высказывается еще более резко, считая, что одна десятая часть книги Э.Каппа имеет цену, называет ее хотя и исторической единицей, но отрицательной [108, с. 99-100]. Сегодня отношение философов техники к идеям Э.Каппа иное. Особенно в связи с развитием идей философской антропологии и многими отрицательными последствиями, связанными с современной техникой, которые во времена Энгельмейера не были еще столь очевидными.
В чем же суть основных идей Э.Каппа? Основоположениями его философии техники являются "антропологический критерий" и "принцип органопроекции" [71].
Формулируя свой антропологический критерий, Эрнст Капп подчеркивает: каковы бы ни были предметы мышления, то, что мысль находит в результате всех своих исканий, всегда есть человек. Поэтому содержанием науки в исследовательском процессе вообще является ничто иное, как возвращающийся к себе человек. Капп считает, что именно в словах древнегреческого мыслителя Протагора – "Человек есть мера всех вещей" – был впервые сформулирован антропологический критерий и сформировано ядро человеческого знания и деятельности. Именно благодаря тому, что человек мыслит себя в природе и из природы, а не над ней и вне ее, мышление человека становится согласованием его физиологической организации с космическими условиями.
Осмысливая понятие внешнего мира человека, Э.Капп замечает, что для него недостаточно слова "природа" в обычном понимании. К внешнему миру, окружающему человека, принадлежит также множество вещей, которые являются его созданием. Будучи искусственными произведениями в отличие от естественных продуктов (природа доставляет для них материал), они образуют содержание мира культуры. Э.Капп проводит четкое разграничение "естественного" и "искусственного": то, что вне человека, состоит из созданий природы и созданий человека.
Этот исходящий от человека внешний мир является, с точки зрения Каппа, реальным продолжением его организма, перенесением вовне, воплощением в материи, объективированием своих представлений, т.е. части самого себя, нечто от своего собственного "Я". Это – отображение вовне, как в зеркале, внутреннего мира человека. Но созданный человеком искусственный мир становится затем средством самопознания в акте обратного перенесения отображения из внешнего мира во внутренний. В том числе таким образом человек познает процессы и законы своей бессознательной жизни. Короче говоря, "механизм", бессознательно созданный по органическому образцу, сам служит для объяснения и понимания "организма". В этом и состоит суть принципа органической проекции Эрнста Каппа. Мы специально взяли здесь слова "механизм" и "организм" в кавычки, поскольку Капп, как нам кажется, вкладывает в эти слова более общий смысл, чем это делается в прикладной механике и биологии. Он употребляет их скорее как синонимы "искусственного" и "естественного". (Видимо, этой условности данных понятий и не понял Энгельмейер, критикуя Каппа). Еще более общий смысл Капп вкладывает в понятие "орудие", различая в нем внешнюю цель его создания, т.е. форму, оформление употребляемого для этой цели материала (в бессознательном – инстинктивное действие). Обе эти цели встречаются и объединяются в целесообразности.
Капп отмечает, что человек бессознательно делает свое тело масштабом для природы. Так возникла, например, десятичная система счисления (десять пальцев рук). Однако принцип органопроекции легко объясняет только возникновение первых простейших орудий. При его применении к сложным орудиям и машинам, действительно, возникают проблемы. Хотя Капп и предупреждает, что органическая проекция может и не позволять распространять формальное сходство и что ее ценность в преимущественном выражении основных связей и отношений организма, этим проблемы не снимаются. В качестве примера возьмем, вслед за Каппом, паровую машину. Форма ее как целого не имеет ничего общего с человеком, схожи лишь отдельные органы. Но когда паровая машина начинает функционировать, например, в локомотиве, то сразу обнаруживается сходство ее общего целесообразного механического действия с органическим единством жизни: питание, изнашивание частей, выделение отбросов и продуктов сгорания, остановка всех функций и смерть, если, скажем, разрушена важная часть машины, сходны с жизненными процессами животного. Капп подчеркивает, что это уже не бессознательное воспроизведение органических форм, а проекции, т.е. вообще живого и действующего как организм существа. Именно эта своеобразно-демоническая видимость самостоятельной деятельности и поражает больше всего в паровой машине.
Далее Капп переходит от отдельных созданий техники к тем могучим культурным средствам, которые не укладываются в понятие аппаратов и имеют характер систем. Таковы, например, железные дороги и телеграф, покрывшие сетью весь земной шар. Первые, особенно при соединении рельсовых путей и пароходных линий в одно целое, являются отражением системы кровеносных сосудов в организме. Это коммуникационная артерия, по которой циркулируют продукты, необходимые для существования человечества. Второй естественно сравнить с нервной системой. Здесь, по мнению Каппа, органопроекция празднует свой триумф: сначала бессознательно совершающееся по органическому образцу построение, затем взаимное узнавание оригинала и отражения (по закону аналогии) и, наконец, подобно искре вспыхивающее сознание совпадения между органом и орудием вплоть до тождества.
Кстати, косвенным подтверждением принципа органопроекции, понятого, конечно, не буквально, является развитие современной микроэлектроники, которая, перепробовав (бессознательно) всевозможные материалы, выбрала для интегральных схем в качестве наиболее оптимального материала кремний. Но именно его еще раньше эволюция "выбрала" исходным материалом органических тел. Послойный синтез твердотельных интегральных структур, развитый в современной технологии производства микроэлектронных схем, также наиболее распространен в живой и неживой природе (например, рост кристаллов, годичный рост деревьев, образование кожи). Здесь "органопроекция" имеет тенденцию к отображению по крайней мере нижних уровней структуры биосинтеза. Причем технологические приемы послойного синтеза эффективно (и бессознательно) применялись в первобытных технологиях, начиная с неолита, например, при производстве украшений, в полиграфии, при изготовлении корабельной брони [126].
Концепция органопроекции – первая попытка философской экспликации генезиса техники и ее "антропных" начал. Попытки ответить на вопрос: что такое техника и каков ее генезис – и в дальнейшем сохраняет свою эвристическую роль и составляет важный раздел в философии техники.
Альфред Эспинас в своей книге "Возникновение технологии", которая представляет собой сборник его работ, помещенных в разных философских журналах (начиная с 1890 года), формулирует понятие технологии. "Эспинас прямо заявляет, что говорит о полезных искусствах. Технологией он называет некоторое будущее учение об этих искусствах, которое выделит их основной характер исторически и потом даст возможность извлечь основные законы человеческой практики в некоторую "общую праксеологию". Таким путем составится новое учение о человеческой деятельности, которое станет рядом с учением о познании, столь многосторонне разработанным, и тем самым заполнит пробел, – отсутствие "философии действия" [107, с. 121].
А.Эспинас подчеркивает, что ни одно изобретение не может родиться в пустоте; человек может усовершенствовать свой способ действия, только видоизменяя средства, которыми он уже предварительно обладал. Не бессознательная практика, а лишь зрелые искусства порождают технологию. Каждое из таких искусств предполагает специальную технологию, а совокупность этих частных наук (т.е. этих технологий) естественно образует общую, систематическую технологию. Вот эту-то общую технологию Эспинас и именует праксеологией, которая представляет собой науку о самых общих формах и самых высших принципах действия всех живых существ. Общая технология – это наука о совокупности практических правил искусства и техники, развивающихся в зрелых человеческих обществах на определенных ступенях развития цивилизации.
По мысли Эспинаса, технология обнимает три рода проблем, в зависимости от трех точек зрения, с которых можно рассматривать технику. Во-первых, можно производить аналитическое описание ремесел в том виде, в каком они существуют в данный момент и в данном обществе, определяя их разнообразные виды, и затем сводить их с помощью систематической классификации к немногим типам. Это соответствует статической точке зрения на технику, в результате чего сформировалась морфология технологии. Во-вторых, можно исследовать, при каких условиях и в силу каких законов устанавливается каждая группа правил, каким причинам они обязаны своей практической деятельностью. Это динамическая точка зрения на технику, результатом которой является физиология технологии. Наконец, в-третьих, комбинация динамической и статической точек зрения дает возможность изучать зарождение, апогей и упадок каждого из этих органов в данном обществе или даже эволюцию всей техники человечества, начиная от самых простых форм и кончая самыми сложными, в чередовании традиций и изобретений, которое составляет ритм этой эволюции.
По мнению Эспинаса, технология в области действия занимает место логики в области знания, так как последняя рассматривает и классифицирует различные науки, устанавливает их условия или законы и воспроизводит их развитие и историю, а сами науки суть такие же социальные явления, как и искусства (только мы сегодня сказали бы вместо логики науковедение). Поскольку предмет исследования Эспинаса – история технологии, то это одновременно означает и историю философии действия, т.е. наблюдение за тем, как философия действия следует за развитием индустрии и техники. (Основные категории действия – желать, опасаться, начинать, кончать, пробовать, достигать, терпеть неудачу). В отличие от нее история самой техники должна показать, как возникшие из техники доктрины влияли обратно на искусства и породили более совершенные формы практики [71].
Анализируя тексты древнегреческих авторов, Эспинас демонстрирует важные изменения в эллинской культуре VII–V вв. до н.э., связанные с появлением искусства (тесно слитого в это время с техникой): "Понятие об искусстве... начинает появляться вместе с понятием о совокупности передаваемых правил. Отношение человека и бо<