Этнические конфликты в России становятся более локальными и специфичными, но по-прежнему они – актуальная проблема, во многом характеризующая российское общество. Несмотря на это, проблематика таких противостояний относится к наиболее запущенным в методологическом отношении научным темам. Именно для этноконфликтологии характерен наибольший разброс мнений по поводу основных понятий: этнического конфликта и его производных, таких, как конфликтный потенциал и напряженность межэтнических отношений. Данный вопрос нельзя считать чисто академическим, поскольку от понимания этнического конфликта зависит его интерпретация практиками, в том числе сотрудниками правоохранительных органов, журналистами. В связи с этим автор считает нужным определить свое понимание этнического конфликта и нескольких производных понятий.
Под этническим конфликтом мы будем понимать разновидность социального конфликта, в котором хотя бы одна сторона определяет себя как этническую общность. Впервые этот подход в отечественной науке отметил В. А. Тишков: «Под ним (этническим конфликтом – М. С.) мы имеем в виду организованные политические действия, общественные движения, массовые беспорядки, сепаратистские выступления и даже гражданские войны, в которых противостояние проходит по линии этнической общности».[1] Данный взгляд радикально отличен от подхода, широко распространенного в правоохранительных органах Северного Кавказа (вероятно, и России в целом), считающих этническим конфликтом только ситуации, в которых враждебные действия изначально планировались как этнически ориентированные (то есть объект выбран по признаку его этнической принадлежности). В англо-американской науке и практике такие события называют преступлениями на почве ненависти. Слабая сторона «милицейского» подхода к пониманию этнического противостояния заключается в том, что он не способен объяснить механизмы развития таких конфликтов, которые могут начаться с драки молодежи на дискотеке и закончиться широкомасштабными этническими погромами. Таким образом, основываясь на этом подходе, исследователи ограничены в возможностях делать прогноз этнических конфликтов. В то же время «милицейский» подход к определению этнического конфликта вкупе с некачественной статистикой преступности маскируют реальный уровень конфликтности межэтнических отношений. Для отнесения события к категории конфликта необходимо, по мнению автора, чтобы происходящие события нанесли измеряемый ущерб участникам этих событий. В случае, когда ущерб не нанесен, можно говорить только о различных уровнях напряженности межэтнических отношений.
|
|
Под конфликтным потенциалом автор понимает возможность возникновения и развития этнического конфликта на какой-либо территории в заданный период времени. Конфликтный потенциал составляет довольно сложная система элементов, в которой главную роль играют не объективные условия (например, уровень экономического развития), а феномены общественного сознания. Конфликтный потенциал показывает, насколько быстро растет уровень напряженности и насколько легко она переходит в конфликт. На территориях с различным конфликтным потенциалом одно и то же событие приводит к различным последствиям. Оценка конфликтного потенциала является важнейшим элементом прогноза будущих конфликтов.
|
|
Учитывая большое количество определений такого региона, как Северный Кавказ, необходимо предъявить авторский подход к пониманию его границ. Автор будет рассматривать Северный Кавказ как территорию, включающую республики в составе России: Адыгею, Дагестан, Ингушетию, Кабардино-Балкарию, Карачаево-Черкесию, Северную Осетию-Аланию, Чеченскую Республику; Краснодарский и Ставропольский края и Ростовскую область. Главным фактором выделения данной территории является не столько плотность экономических контактов, сколько близость социально-культурных характеристик населения, определенная общей историей. Необходимо сделать оговорку по поводу принадлежности к Северному Кавказу Ростовской области. Этот субъект РФ является по социокультурным характеристикам наименее «северокавказским», однако в Ростове-на-Дону находится административный центр Южного федерального округа. Этим, а также традицией советского периода вызвано отнесение Ростовской области к Северо-Кавказскому региону.
То, что уровень напряженности межэтнических отношений на Северном Кавказе высок, на уровне обыденного сознания не вызывает сомнений. Информационные сводки практически ежедневно подтверждают остроту конфликтной ситуации в регионе. Можно уверенно говорить о том, что Северный Кавказ является лидером среди всех регионов России по количеству конфликтов в сфере этнического взаимодействия. Острота и частотность конфликтов на Северном Кавказе делают этот регион модельным для нашей страны в исследовании конфликтного этнического взаимодействия.
|
|
На том же уровне обыденного сознания есть понимание, что конфликтный потенциал Северо-Кавказского региона значителен. Однако для анализа, прогноза и планирования эффективной деятельности такого понимания недостаточно. Поставим три главных вопроса. Каким образом этот потенциал оценивался? Какие основные результаты получены? Какое влияние эти результаты оказали на социальную практику, в том числе на деятельность органов государственной власти?
По авторитетному мнению Е. И. Степанова, «методы исследования напряжений и конфликтов должны быть прежде всего ориентированы на фиксацию проявлений конфликтности на уровне сознания и на выяснение параметров включенности в напряженные, конфликтные взаимодействия. Выяснение параметров включенности в напряженные, конфликтные взаимодействия предполагает:
Сбор и анализ статистических данных о происшедших конфликтах. Контент-анализ материалов СМИ. Наблюдение за поведением участников конфликтов. Уточнение, нюансировку экспертных оценок конфликтов в рамках фокус-группового метода. Конфликтологическую переработку имеющейся социологической информации, вторичный анализ эмпирических данных. Конфликтологическое картографирование».[2]
Наиболее часто для оценки конфликтного потенциала в регионе использовался наиболее традиционный для отечественной социологии метод – массовый социологический опрос в форме анкетирования или интервью. Большая часть подобных опросов имела локальный характер и проводилась на территории одного субъекта Федерации (республики, края, области). Самым масштабным исключением из этого правила стал опрос 4500 человек, проведенный в 1995 году под руководством Е. В. Крицкого с участием автора данной работы на территории 10 субъектов РФ. Опрос был проведен в рамках проекта «Чеченский кризис в массовом сознании населения Северного Кавказа», поддержанного Министерством РФ по делам национальностей и федерации. Данное исследование стало показательным примером «прифронтовой социологии», поскольку проводилось в период активного ведения боевых действий в ЧР, в том числе самой Чеченской Республики и соседней Республики Ингушетия. Многие последующие исследования основывались на методической базе данного опроса, что рационально, поскольку позволяет оценить динамику социальных процессов, приняв за точку отсчета 1995 год.
Массовые опросы дают широкий охват эмпирического материала, но не обеспечивают глубину полученной информации по наиболее важным вопросам исследования. Существуют такие аспекты напряженности, которые чрезвычайно трудно выразить на языке статистики. Это, например, все, что связано с мотивацией. Поэтому в 2001 году Южным региональным ресурсным центром в рамках исследования «Юг России – регион национального согласия и мира» был проведен опрос 1000 респондентов на территории 4 субъектов Федерации, дополненный серией из 8 фокус-групповых исследований (коллективных глубинных интервью) в 2 городах – Краснодаре и Майкопе. В Краснодаре были проведены следующие фокус-группы: 1) руководители национальныхобщественных объединений, входящих в состав Центра национальных культур Кубани; 2) Славянская молодежь 18-25 лет; 3) Славяне 30-55 лет; 4) Армяне 30-55 лет. В Майкопе в составе фокус-групп были представлены: 1) Женщины-славянки 30-55 лет; 2) Мужчины-славяне 30-55 лет; 3) Женщины-адыгейки 30-55 лет; 4) Смешанная группа русской и адыгейской молодежи. Сочетание массового опроса и фокус-групп дало возможность изучить конфликтный потенциал на значительной территории и в то же время рассмотреть такие важные аспекты конфликтного потенциала, как причины тревожности и мотивацию представителей различных этнических и социальных общностей.
Важным методом исследования конфликтного потенциала является анализ текстов, причем наибольшую важность имеет анализ текстов органов власти и материалов средств массовой информации. Так, в 2002 году автором было осуществлено исследование более 300 публикаций газет Краснодарского края по темам «межэтнические отношения» и «миграция» за период гг. Основной сделанный вывод – система публикаций в краевых СМИ способствует усилению негативных стереотипов этнических «чужаков». При этом интолерантность журналистов является скорее привычкой, возникшей на основе многолетнего одностороннего взаимодействия власти и СМИ, чем личной установкой многих журналистов.[3]
Сделаны пробы описания поведения людей в конфликтных ситуациях, в частности, Батыковым И. В. и Саввой М. В. на примере свидетельств о погромах в Северском районе Краснодарского края в декабре 2002г.[4], которые будут приведены ниже.
Особую важность имеют исследования взаимоотношений местного старожильческого населения и этических меньшинств, ранее не проживавших в регионе и появившихся здесь в результате этнических конфликтов на территории Советского Союза в его последние годы. Наиболее высокий уровень конфликтности характерен для представителей таких «новых диаспор» и радикально настроенных групп местного населения. К «новым диаспорам» на Северном Кавказе относятся в первую очередь турки-месхетинцы и курды. В 2003 г. сотрудниками отделения социологии Кубанского государственного университета по заказу администрации Краснодарского края было проведено обследование турок-месхетинцев края. При этом была использована своеобразная методика опроса глав 1688 семей, представляющих 8524 человека.[5]