(Глава 3)
<…> Гирин вошел в длинный зал и огляделся. Да, вот в самом конце статуя Анны. Очищенная от многолетней пыли, с залеченными ранами-трещинами, заново отполированная и такая яркая на фоне тускло-серых стен <…>
– Видали? Какова работа? – торжествующе ткнул незнакомец в изгиб колена. Гирин, улыбаясь внутреннему ходу мыслей, согласился, что работа очень хорошая. Незнакомец оторвался от статуи, взглянул на Гирина и презрительно фыркнул.
– Я не про всю скульптуру, а про то, как отделана поверхность. Смотрите. – И незнакомец коснулся полированного дерева с нежностью, будто лица любимого человека. – Проведите пальцем, и вы почувствуете, увидеть может лишь скульптор, что она не гладкая, на ней сотни крохотных бугорков и ямочек. А для вас это зрительное впечатление живого тела…
– Разве не в каждой скульптуре…
– Конечно, нет. Сейчас никто уж так не работает, это старомодный прием. – И незнакомец снова издал короткое фырканье <…> Создать, проявить, собрать красоту человека – такую, чтоб она была реальной, живой, – это большой подвиг, тяжело. Проще дать общую форму, в ней подчеркнуть, выпятить какие-то отдельные черты, отражающие тему, – ну, гнев, порыв, усилие. Скульпторы идут на намеренное искажение тех или иных пропорций, чтобы тело приобрело выражение, а не красоту. А изображение прекрасного тела требует огромного вкуса, понимания, опыта и прежде всего мастерства. Оно практически недоступно ремесленничеству, и в этом главная причина его мнимой устарелости.
– Позвольте, гражданин, – обратился к знатоку скульптуры один из круга слушателей, – вы говорите про всестороннюю красоту. И статую эту берете примером, так я вас понял?
– Так!
– А по-моему, по-простому, не то что выставлять, делать такие статуи ни к чему.
Знаток скульптуры воззрился на говорившего из-под очков и улыбнулся недоуменно и сконфуженно. Тот, упрямо наклонив голову, отчего собрались складки на плохо выбритом подбородке, встретил противника тяжелым взглядом глубоко запавших глаз.
– Дело ваше, – пожал плечами знаток. – К счастью, не все держатся таких представлений. И для огромного большинства людей красота человеческого тела – это большая радость и духовное наслаждение.
– Знаем мы это духовное наслаждение! Только портить молодежь, развращать. Для меня лично красота девушки или женщины нисколько не теряет оттого, что их неприличные места прикрыты лифчиком и трусиками.
На лице знатока скульптуры выразилось беспомощное отвращение. Тогда вступился Гирин. Он-то знал подобных людей со скрыто-поврежденной психикой, агрессивный параноидальный тип.
– То, что вы здесь высказываете, уважаемый гражданин, ошибка. Результат вашего неудачного жизненного опыта. Ручаюсь, что вас всегда точит удар, полученный в жизни, какая-то трещина в отношениях с женщиной, которую вы любили.
Нападавший побагровел и резко обернулся к Гирину, оттопыривая нижнюю губу.
– Вы что за отгадчик здесь такой? У цыганки учились?
– Не у цыганки, наука такая есть – психология. Можете прийти ко мне на прием, я объясню вам, откуда у вас такие дикие «художественные» вкусы. Держите их при себе! Помните, если вы, глядя на красоту нагой женщины, видите прежде всего «неприличные места» и их надо от вас закрыть, значит, вы еще не человек в этом отношении. – Аудитория встретила реплику Гирина одобрительно.
– Так вы хотите сказать, что я скот? – И противник, еще более разъярившийся, стал подступать к Гирину, угрожая «привлечь за оскорбление».
Гирин в упор взглянул на него, и грубая напористость собеседника точно смялась. Будто остановленный невидимой рукой, он отступил и скрылся за группой людей, выходившей из соседнего зала.
– Не понимаю: зачем вдруг выставили пронинскую вещь? – громко спросила тонкая узколицая женщина, проходя мимо статуи Анны. – Некрасиво, старо, нет мысли, грубый примитив.
– Согласен с вами, не стоило выставлять, – ответил шедший позади полный, хорошо одетый человек, – что миновало, то миновало. Наше время должно жить находками красоты иного порядка.
Прислушиваясь к разговору и оглядывая зал, Гирин обратил внимание на среднего роста девушку, стоявшую под большим панно. Ее прямая и в то же время свободная, нескованная осанка говорила о долгой дружбе со спортом, гимнастикой или танцами. Простое голубое платье, туго стянутое черным пояском, не скрывало фигуры, столь соответствующей гиринскому понятию прекрасного, что у того перехватило дыхание. Ее необычайно большие серые глаза, казавшиеся темными от ярких, как у детей, белков, вдруг встретились со взглядом Гирина. Девушка чуть улыбнулась, встряхнула короткими черными волосами. Гирин почувствовал немое ободрение. И, повинуясь ему, существовавшему, наверное, только в воображении, Гирин подошел к художникам.
– Я услышал ваши высказывания насчет скульптуры, – обратился Гирин к полному, с сильной проседью художнику, показавшемуся главой этой группы. – Может быть, вы поясните мне, что вы понимаете под красотой? Ваша соратница по искусству, – Гирин кивнул в сторону худенькой женщины, – заявила, что статуя некрасива, а мне она кажется очень красивой. Следовательно, я чего-то тут не понимаю?
Глава художников посмотрел на Гирина со снисходительным сожалением.
– Надо различать красоту и красивость, – назидательно сказал он. – Красивость – это то, что представляется красотой для людей обычных, с неразвитым вкусом, а красота… – Он многозначительно умолк <…> Конечно, красота существует в мире. Но для ее понимания нужен развитый вкус, нужно чутье художника. И его долг выявлять и показывать ее людям.
– Вот наконец-то! Значит, красота существует помимо нас, в объективной реальности, как говорят философы. А если так, то какие критерии есть у вас для определения красоты?
– Я вас не понимаю, – пробормотал художник, более уже не смотревший на Гирина с превосходством жреца искусства.
– Жаль. Тогда попробуем на примере. Вот ваш товарищ, художница… – Гирин вопросительно посмотрел на суровую критиканшу.
– Товарищ Семибратова, она график. – Гирин поклонился.
– Товарищ Семибратова сказала, что статуя некрасива. Почему? Объясните мне, каков ваш критерий для столь категорического суждения. Посмотрите, – он обвел рукой все возраставшую группу слушателей, – здесь, мне кажется, большинство находит статую красивой.
– Мне трудно говорить с человеком, не знающим наших художественных понятий. Но попробую. Образ женщины, чистый и светлый, должен быть лишен подчеркнутых особенностей ее пола.
– Почему? Это же ее пол?
– Если вы будете меня перебивать, я ничего не скажу! Женщина в новой жизни будет похожей на мужчину, тонкой, стройной, как юноша, чтобы быть повсюду товарищем и спутником мужчины, чтобы выполнять любую работу. А тут, смотрите, широкие, массивные бедра. Чтобы соблюсти пропорциональность, ноги пришлось утолстить, сделать сильнее, икроножные мышцы и валики мускулов над коленями. Как много здесь животного, ненужной силы. Зачем это в век машин? И вдобавок не просто силы, а силы пола, эротической. Вот, пожалуй, все.
– М-м! Во всяком случае, теперь я понимаю ход ваших мыслей. – Гирин посмотрел на художницу с уважением. – Могу я обобщить это так, что вы видите красоту такой, какой, по-вашему, она должна быть? И не принимаете того, что не согласно с вашими представлениями?
– Пожалуй, так.
– Но ведь тогда получается снова, что красота – это нечто исходящее из вас самой, из ваших идей и мыслей о том, какими должны быть люди и вещи. Значит, мы опять приходим к тому, что красота не существует вне художника и не является, следовательно, объективной реальностью? Красота относительна, и задача художника открывать ее новые формы – это глубоко ошибочное суждение. Откуда же возьмет ее художник – из собственной души только? Открывать законы красоты во всем бесконечном многообразии вещей и людей – вот формулировка материалиста-диалектика. Можно сказать по-иному: искать то из существующей вне нас объективной реальности, что вызывает в человеке чувство прекрасного <…> Я не знаток, я просто врач, но я много думал над вопросами анатомии. Если упростить определение, которое на самом деле гораздо сложнее, как и вообще все в мире, то надо сказать прежде всего, что красота существует как объективная реальность, а не создается в мыслях и чувствах человека… красота – это наивысшая степень целесообразности, степень гармонического соответствия и сочетания противоречивых элементов во всяком устройстве, во всякой вещи, всяком организме <…> Красота и есть та выравнивающая хаос общая закономерность, великая середина в целесообразной универсальности, всесторонне привлекательная, как статуя <…> Главное, что я хотел сказать, это то, что существует объективная реальность, воспринимаемая нами как безусловная красота. Воспринимаемая каждым, без различия пола, возраста и профессии, образовательного ценза и тому подобных условных делений людей. Есть и другая красота – это уже личные вкусы каждого. Мне кажется, что вы, художники, больше всего надеетесь именно на эту красоту второго рода, пытаясь выдавать ее, вольно или невольно, за ту подлинную красоту, которая, собственно, и должна быть целью настоящего художника…
– Значит, вы считаете, – заговорила Семибратова, – что эта скульптура…
– Есть красота первого рода – безусловная, – подтвердил Гирин.