Сергей Роледер
Бутик и окрестности
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4241835
«Бутик и окрестности.: Роман / Сергей Роледер »: Написано пером; Санкт‑Петербург; 2012
ISBN 978‑5‑905636‑18‑9
Аннотация
На рубеже тысячелетий Туркунов чистит общественный туалет. Жена на него давно уже плюнула. На день рождения она дарит ему лотерейный билет, который оказывается выигрышным. Туркунов впадает в шок, эйфорию и депрессию одновременно. Весь вечер он молчит как партизан, а затем получает деньги и сбегает в Москву, чтобы пожить три дня как новый русский… Предупреждаем – будет смешно!
Сергей Роледер
Бутик и окрестности
Прескриптум
Туркунов выиграл в лото. Миллион. Рублей. Новыми.
Туркунову было 45 лет по паспорту, а на вид – все 55. Старый пиджак на нем сидел плохо. Волосы не сидели вообще. Они почти все выпали. Лишь под ушами и на затылке около шеи зачем‑то еще держались. Наверное, для того, чтобы придавать Туркунову комический вид. Росту он был хлипкого, телосложения – соответственно росту.
Все это говорило о том, что жизнь Туркунова не сложилась. Хотя для этого не обязательно было указывать его антропометрические данные. Достаточно сказать, что Туркунов работал на заводе, в отделе главного технолога. Мезозой! Третичный период.
Нет, Туркунов, конечно, не ископаемое. Он, как и все, отдал должное Перестройке. Он даже встретил ее в первых рядах. То есть уволили его из НИИ одним из первых. Следующие десять лет Туркунов провел в свободном полете. Это его термин, между прочим. Жена называла это штопором. Она хорошая женщина, просто Туркунов ей надоел, причем давно, почти сразу же.
|
|
В общественный туалет на «Пролетарской», где Туркунов на рубеже тысячелетий промышлял уборщиком, зашел его однокашник Леня Бурлаков. Он делал то, зачем зашел, и рассматривал человека со шваброй. Человек тыкал ею в угол под раковиной, и лицо его не было освещено энтузиазмом первых капиталистических пятилеток. Несмотря на плохое освещение, Леня, к тому времени уже Леонид Петрович, разглядел в нем знакомые черты. Помыв руки и не найдя сушилки, он всмотрелся пристальнее и спросил: «Турик?» – Туриком называли Туркунова в студенческую пору за… За все и за его фамилию. Они обнялись. Туркунов был смущен, Леонид Петрович доволен, руки его стали сухими.
Сломанной сушилке Туркунов обязан местом на нежданно воскресшем заводе «Красный слесарь». Более того, он еще и прославился. На двадцатилетии их институтского выпуска, куда Туркунова забыли пригласить, за него выпили персонально. Когда записной остряк и балагур Миша Цидман предложил поднять тост за работающих по специальности, публика умиленно загыгыкала. А Витя Маркин, который напивался раньше остальных, крикнул: «Нетуть таковых!» – и предложил выпить за женщин, дабы не держать на весу руки с оттягивающими их «Ролексами». Тут‑то Леонид Петрович и рассказал об Туркунове, которого не видел с той поры, как подписал ему заявление о приеме на работу. После пятиминутной паузы, ушедшей на то, чтобы вспомнить «а кто такой этот Туркунов», за него выпили стоя. Затем, по предложению того же шутника Цидмана, почтили его подвиг минутой молчания.
Первые несколько месяцев Туркунов радовался новой работе. Ему нравилось приходить в чистой рубашке и уходить в такой же. Зарплата была маленькой, но зато стабильной. Ему даже удалось накопить на подарок дочери. К совершеннолетию Туркунов преподнес ей импортные часы «Q&Q», которые она, правда, пока так ни разу и не надела.
|
|
Однако завод, возродившись, так и не сумел расправить крылья. Леонид Петрович ушел с поста заместителя, выкупил два цеха и занял их под склады для своего нового ООО. Отдел урезали, и Туркунова оставили только потому, что он согласился на сокращение зарплаты. Теперь ее хватало на проезд и на еженедельное пиршество в заводском кафетерии, состоящее из сосиски в тесте и кофе с молоком.
Лотерейный билет Туркунову подарила жена на день его рождения, пошутив при этом недобро. Дочка о дне рождения забыла, на работе о нем не знали. Туркунов зачеркнул цифры и отнес куда надо. На следующий день он пошел праздновать в кафетерий. На окропленном кетчупом столике валялась прочитанная газета. Туркунов полистал новости и наткнулся на номера. Он угадал все шесть.
Сосиска вывалилась из теста и закатилась под стул. Молоко с кофейным запахом пролилось на тщательно оберегаемый от неприятностей свадебный пиджак. Какая‑то губа точно дрожала. Скорее всего, нижняя, потому что изо рта капало. Хотя, возможно, и верхняя, так как что‑то прыгало перед глазами. «Конец!» – промелькнуло в мозгу. «Наконец!» – поправилось там же.
«Конец‑наконец, наконец‑конец» – бились два гуттаперчевых шарика внутри черепной коробки, пока не столкнулись и не спрессовались в могучее «Что делать?» Оно‑то уже шарахнуло по‑взрослому.
|
|
Очнувшись от удара, Туркунов побежал к телефону звонить к жене. Пока бежал, он произвел в голове необходимые калькуляции и готов был крикнуть в трубку: «Я выиграл четыреста месячных зарплат, четыреста зарплат!»
Ворвавшись в отдел, он схватил телефон, набрал первую цифру и… остановился. Он представил, как Туркунова отбирает у него билет, сама едет в лотерейный офис, получает деньги и тратит их по своему усмотрению. Она скажет, что Туркунов ей должен не миллион, а сто миллионов. И это будет правдой. В бурные девяностые в семье Туркуновых жена стала основным, если не единственным кормильцем. Впрочем, то же самое происходило и в других семьях. Сначала она челночила в Турцию за шмотками, потом представляла других челноков на городском рынке. Затем ей удалось устроиться в прибазарную гостиницу администраторшей. С недавних пор она осела в райисполкоме на какой‑то должности, позволявшей ей приносить раз в неделю продуктовые пайки и раз в месяц мешок цемента для будущего ремонта, который стал целью ее жизни. Туркунов представил, как его миллион превращается в стопки кафеля, рулоны обоев и лучисто‑белую сантехнику, и ему стало муторно. Остаток, если он случится, уйдет на обновление гардероба жены и дочки. Их гардероб действительно нуждался в обновлении, но что ему от того? Ни та, ни другая давно не выходили с Туркуновым в люди. Они его просто стеснялись. И вряд ли миллион способен был излечить их стеснительность.
Так думал Туркунов и постепенно предавался панике. Билет жег ему руку, домой идти было страшно, и даже на улицу боязно.
К концу рабочего дня Туркунов принял решение: ничего не решать. Очень типичное для Туркунова решение, кстати. Он засунул билет в самый нижний ящик своего стола и пошел домой, поклявшись молчать, как партизан на допросе, а также думать.
Молчать получалось лучше. Никто и не заметил, что Туркунов молчит. Туркунова вообще редко замечали, даже у него дома. Но думалось не так хорошо. Тому были две причины. Во‑первых, Туркунова лихорадило, и в голове по‑прежнему стучало. А во‑вторых, он не обладал масштабным видением. По черепной коробке шарахались всего пять‑семь мыслей – вариантов выхода из миллионного кризиса. Все они были идиотскими – это понимал и сам Туркунов. К концу второго дня мытарств одна из мыслей забила всех остальных в угол и шастала по туркуновским мозгам, окончательно распоясавшись. Выглядела она так: Туркунов приносит домой мешок денег (почему‑то именно мешок), швыряет их в лицо ясене (скорее всего, не попадает, а то мешком, представляете!) и кричит: «Получите ваш должок! Теперь, надеюсь, я могу быть свободен?!», поворачивается и уходит. Куда уходит, Туркунов никак не мог придумать. В этом была загвоздка.
На третий день Туркунову стало совсем невмоготу. Он отпросился с работы, взял выигрышный билет и поехал в лотерейную комиссию. Из окна трамвая Туркунов смотрел на родной город. Он разваливался. Точнее, разваливался не весь город, а только его верхние этажи, начиная со второго. Город был похож; на бутерброд из французской булки. Верхушка его засохла и облупилась, а нижняя часть, намазанная маслом, покрытая заморским сыром и ветчиной, сдобренная экзотическими приправами, процветала. С продуктовых магазинов, расположенных на первых этажах хрущевок, посбивали унылые надписи «Продукты» или «Гастрономия», а то еще хуже – «Бакалея». Новые хозяева отличались большей фантазией, со склонностью к гипертрофированному славянофильству или такому же радикальному западничеству. В результате магазин «Хлеб» превратился в «Пекарню», столовая в «Трактиръ», «Пельменная» – в корчму «У Кабана». Под одной крышей с «Трактиром» располагались салон «Ля Мур», бывший магазин «Парфюмерия» и гипермаркет «Фор ё хаус», когда‑то скромно именовавшийся «Товарами для дома». К «Кабану» присоединился «Шоп Французское Линжери», золотые буквы которого сверкали поверх недобросовестно стертых «Белье для женщин и…». Кому еще при прежнем режиме нужно было белье в туркуновском городе, новое поколение уже не знало. Шесть последних плафончиков хозяева шопа просто сбили, сдав дальнюю секцию в аренду видеотеке «Рэмбо», названной, видимо, в честь французского поэта эпохи позднего ренессанса.
«Однако, ах, это однако…» – с тоской размышлял Туркунов, пока водители трамваев умиленно наблюдали за нежными поцелуями в три щеки, которыми обменивались владельцы джипов, притормозивших на рельсах. Мужчины выглядели уставшими. Скорее всего, они провели ночь в стриптиз‑казино «Афродита», открытом недавно в помещении городской бани. «Однако…» – продолжал размышлять Туркунов, обозревая ошметки штукатурки, свисавшие с балкона, что держался из последних сил аккурат над шопом. На балконе сушилось как раз то, что еще можно было назвать «бельем для женщин и…». А вот назвать это «линжери» язык не повернулся бы в силу его габаритов и крайней заношенности. На соседних балконах, лоджиях и просто в оконных проемах наблюдалась похожая картина. Вообще, создавалось впечатление, что капитализм наступал снизу, успешно овладел первым этажом, но был остановлен превосходящими силами противника. Грязно‑серые с потеками стены и ржавые крыши казались даже более убогими на фоне украшенных фонариками витрин. Да и сами витрины, чего греха таить, при ближайшем рассмотрении заслуживали лишь иронической улыбки. Все эти китайские мишки с банкой сгущенки в лапах и самодельные подарочные коробки с бантиком смотрелись до боли провинциально и даже захолустно.
Тем временем не видевшиеся с ночи конкретные мужчины докурили по сигарете и уселись в свои вездеходы. Трамвайное движение в городе возобновилось. Вскоре вагон покинул главную улицу и покатил по Сиротскому проспекту (бывшему Коммунизма). Здесь все было уж совсем по‑старому: ящики возле ларьков, обшарпанные бочки с квасом, вырытые прошлым летом канавы. Туркунову стало тоскливо и глупо. Он ехал за миллионом, так и не решив, зачем он ему. На что он его будет тратить? И где? В этом овощном? Или в той галантерее? Или в салоне «Ля Мур» на центральной улице? «Лучше отдать жене и забыть», – решил он, расставаясь с трамваем на площади.
В лотерейном офисе долго проверяли его личность, измеряли рост, вес и объем легких. Туркунов прятал глаза от обнюхивающих его сотрудников конторы. Чтобы не смотреть в пол и тем самым не вызвать еще больше подозрений, он пялился в висящий на стене огромный плакат. Плакат был отпечатан на редкой в их городе дорогой глянцевой бумаге. На нем очень радостная и красивая девушка висла на шее у обалдевшего от счастья хлопца. Тот стоял на Красной площади, около ГУМа. Вокруг него кружились банкноты по тысяче рублей каждая. Сделав пару кругов, они улетали в ГУМ. Вместо них оттуда выпархивали невиданные доселе Туркуновым товары народного потребления с чудными заморскими лейблами или, как сказал бы он, этикетками. С другой стороны к парочке бежали официанты в бабочках с подносами. Излишне говорить, что на тех подносах дымились не сосиски в тесте, а различные французские яства, украшенные икрой запрещенных к употреблению пород рыб. И потела под ярким московским солнцем не бутылка «Московской», а вино «Бордо» с коньяком «Камус» (в туркуновской транскрипции).
Наконец, кассирша с выражением председателя медкомиссии еще раз осмотрела предъявителя и, вздохнув, швырнула в пакет десять пачек денег. Таким образом Туркунов – за неимением лучшего – был признан годным.
На выходе милиционер заговорщицки спросил:
– Подвезти?
Туркунов замешкался, милиционер еще тише посоветовал:
– Лучше подвезти, мало ли чего!
Туркунов выглянул на улицу и вспомнил, что там действительно всего много… плюс милиционер.
– По паре косых нам с Кириллычем отрежешь, и доставим куда хошь в лучшем виде, – сообщил служитель порядка, подсаживая клиента в УАЗик. Туркунов еще не знал, куда он хочет, но уже нащупывал пачку «косых» с целью ее распечатывания. Получив гонорар, милиционер поделился с Кириллычем и, хлопнув того по плечу, скомандовал по‑гагарински: «Поехали!»
– Так куда, миллионер, говоришь, едем? – спросил он с воодушевлением. У Туркунова перед глазами крутились лица всей его родни и знакомых, включая сотрудников по работе. Ни к кому из них не хотелось. В горле пересохло. Выступил пот температуры утренней росы. Лица кривлялись, гримасничали и вдруг стали превращаться в купюры. Обанкнотившись, они устремились вон из машины, в серое здание Пролетарского суда, которое как раз проезжал милицейский УАЗик. Повинуясь воспаленному туркуновскому воображению, здание вдруг обернулось ГУМом.
– На вокзал! – прохрипел Туркунов, судорожно хватаясь за горло.
Постановка
Туркунов ехал в Москву. В купированном вагоне ехал. Хотя поначалу купил билет в плацкартный. Он вообще надеялся, что билета ему не хватит, и он поедет домой сдаваться жене.
В Москве он уже был, еще когда закончил десятый класс на «хорошо» и «отлично». Мама решила наградить его поездкой в столицу. Решила заранее, деньги откладывала весь год и билеты доставала за полгода. Но все равно с переплатой. Тридцать лет спустя Туркунов заявился на вокзал пусть и с миллионом, но без брони, связей и наглости. Попробовал прорепетировать фразу «Плачу две цены!» – не получилось. Голос срывался на унизительный фальцет, а «плачу» перешепелявилось в «прошу». Туркунов поднялся в кассовый зал и вздохнул с облегчением – очередей в кассы почти не было. Значит, не было и билетов. Во всяком случае, на Москву и на Черное море. Еще со студенческой юности, когда Туркунов путешествовал в последний раз, он помнил, что на эти два направления билетов не существовало в природе. То есть их нужно было либо доставать через Сан Саныча, либо ехать «по‑студенчески» – в тамбуре.
Туркунов просунул нос в окошко и, глядя на железнодорожную кассиршу снизу вверх, как собака из‑под забора, с надеждой спросил:
– На Москву билетов нет?
– А куда б они делись? – был ответ.
Через час ошарашенный Туркунов сидел в купейном вагоне. Из багажа у него были только два полиэтиленовых пакета. В одном лежала дюжина слипшихся пирожков с минтаем, в другом миллион на дорогу – или наоборот. Из глаз Туркунова капали слезы.
За окном моросил дождь. Этим дождем родной, постылый Туркунову город маскировал его настроение и прощался с ним. Кто знает, на сколько? Может быть, навсегда! А что удивительного? Туркунов шел на дело. На такое дело, коэффициент смертельной опасности которого зашкаливал за все приключения Джеймса Бонда и мог сравниться разве что с миссией Штирлица в эсэсовском бункере. Туркунов собирался растратить миллион в Москве, причем за короткий срок, пока его не хватились родственники (о том, что его отсутствие может пройти незамеченным в течение двух‑трех дней, он не сомневался). И если за спиной Д. Бонда маячила массивная тень разведки Ее Величества, а Штирлиц после вечернего коньяка отбивал телеграмму могучему Алексу, то Туркунову надеяться было не на кого. Он в этой схватке со злом мог рассчитывать только на себя.
Вечер прошел в нервном пережевывании почерствевших пирожков, а также в поиске места для миллиона и полуботинок на резиновой подошве. Соседи попались в целом интеллигентные. Их звали Анатолий, Изабелла Никифоровна и Панкратик. Анатолий был папа, Изабелла Никифоровна – его теща, а Панкратик – их сын и внук лет трех. Он отличался от своих родственников живостью натуры и крайней любознательностью. На время заключения в купе предметом его пытливого интереса стали стоптанные туфли незнакомого дяди и полиэтиленовый пакет, который тот норовил спрятать за спину. Один раз мальчику удалось обмануть взрослого. Пока тот запихивал подальше башмаки с выдернутыми Панкратиком шнурками, малыш проник в сумку и ухватил пачку денег. Еще секунда, и сто тысяч разлетелись бы по вагону. В последний момент Туркунов захлопнул пакет вместе с детской рукой. Панкратик угрожающе зашипел, а Туркунов умоляюще зашептал: «Отпусти, мальчик. Это кака, будет вава».
– Отлынь, злыдень! Тебе чо мужик сказал?! – перевел Анатолий, не отрываясь от газеты «Жизнь криминала».
– Отстаньте от ребенка, пусть играется, – заступилась бабушка.
Анатолий стоял на своем. Изабелла Никифоровна не могла поступиться принципами. Дискуссия о методах воспитания Панкратика продолжалась следующие три часа. Сам Панкратик в ней не участвовал. Он играл с дядей в «Ну‑ка отними миллион». Упорство и изобретательность в его действиях позволяли предположить, что через десяток лет на фоне молодого Панкрата Остап Бендер будет казаться унылым лохом.
Наконец в купе выключили свет, и мальчика со скандалом уложили спать. Словесный бой между зятем и тещей перешел в режим окопной перестрелки из мелкокалиберных орудий с глушителями. Туркунов уже выучил наизусть историю семейной жизни несчастливых Изабеллы Никифоровны, Анатолия, Панкратика и его мамы. Но повторение – мать учения. Кроме того, кое‑какие детали, часто интимного характера, противники приберегли до утра. Перестрелка продолжилась на железнодорожной заре под завывание Панкрата. Ребенок не желал кушать ни яичко, протягиваемое заботливой бабушкой, ни колбасу, которую подбрасывал с другого конца матерщинник‑папа.
С неприглянувшимися ему продуктами Панкратик поступал просто: швырял в стены с небольшого детского размаха. Туркунову удалось пару раз увернуться – до того как долька помидора попала ему аккурат за шиворот. Выловив томат в районе пупка, Туркунов вернул его хозяевам и на том решил покинуть купе. Кормление Панкратика входило в фазу, опасную для здоровья окружающих. Еще больше пугала миллионера реакция нервного Анатолия на индифферентность тещи к проблемному поведению ее внука. Туркунов рассчитывал постоять в коридоре полчаса, пока все уляжется. Но оно не улеглось до самой Москвы. Анатолий орал не хуже Панкратика. Изабелла Никифоровна каждые пятнадцать минут выскакивала в коридор в рыданиях, но, утерев нос и взглянув на испуганного Туркунова, бросалась обратно с гримасой матроса Железняка. Проводник решил было вмешаться, но получил удар колесом и предпочел ретироваться, пока Панкратик не применил остальные запчасти доломанного им от скуки пластмассового трактора.
Наконец за окном показались разбомбленные подростками вагоны и покореженные бетонные плиты, воткнутые в грязь как свечки в шоколадный торт. «Столица нашей Родины» – догадался Туркунов. Он хотел вздохнуть с облегчением, но вышло наоборот – с напряжением. Получился даже какой‑то нервный смешок. Покорение Туркуновым Москвы начиналось.
При выходе из вагона Туркунов еще раз столкнулся с попутчиками. Изабелла Никифоровна пыталась сдержать Панкратика, который рвался помочь папе нести два тяжелых чемодана. Бабушка объясняла внуку, что папе и так тяжело и что когда он вырастет, ему обязательно поможет. Анатолий благодарно кивал. Снаружи они смотрелись идеальной семьей. Туркунов решил, что все услышанное им этим утром было не более чем радиопостановкой, которую в его купе включили на полную громкость, дабы развлечь ребенка.
Впрочем, прошлое Туркунова уже мало волновало. Он бросал Москве вызов с миллионом рублей в кармане. У него было слишком много дел и слишком мало времени. За один день ему нужно было научиться кутить на широкую ногу. А потом так же быстро разучиться, чтобы никто ничего не заподозрил. Чтобы вернуться в свой городок тем же, кем он и уехал – серым, незаметным служащим, затюканным неудачником, человеком в футляре. Маленьким человечком, у которого есть огромная тайна. Который видел в жизни такое, какое не снилось не только презиравшему его главному технологу, но и самому директору. Да что там – самому Леониду Петровичу не снилось! И это было стимулом. Стимул толкал Туркунова в спину. Туркунов сошел на перрон Казанского вокзала.
Езда
Уже десять минут как Туркунов метался между автобусными остановками, прижимая к правому подреберью миллион. В его городе маршруты автобусов нумеровались с первого по двенадцатый. А здесь – 537‑й, 463‑й, 714‑й… Районов московских Туркунов никаких не знал, кроме Красной площади. Все эти Бабушкино, Владыкино, Хорошево‑Мневники и прочие Сокольники вызывали в нем нервную улыбку. Ему казалось, что это шутка, розыгрыш. В его городе географические названия шли в ногу с индустриализацией: 1‑я Нефтебаза, Ремснабсбыт, Военвед, Рыбкультура или, в крайнем случае, Энгельсовка.
И вдруг Туркунова осенило. Он вспомнил, что вчера, вот так же, с миллионом, он купил плацкартный билет и сел на лавочку в зале ожидания. Со стороны, возможно, казалось, что он просто сидел. На самом деле он бился не на жизнь, а на смерть. С самим собой бился, со своими страхами и привычками. Битва закончилась обменом плацкартного билета на купейный. То есть, можно сказать, закончилась вничью. Противоборствующие армии, на штандартах которых синел спальный вагон и серел плацкартный, пошли на компромисс.
Сегодня компромиссов быть не могло. Остановка маршруток, согласно объявлению, из‑за земляных работ была перенесена к какому‑то Ярославскому вокзалу. Туркунов не знал, как до него добраться. Он шагнул к стоянке такси.
– В какую гостиницу? – переспросил шофер.
– В хорошую, – отчеканил Туркунов, заикнувшись не более двух раз.
Водила оглядел пассажира через плечо и позволил себе угадать:
– В «Зарю», что ли?
Туркунов, как назло, не знал ни одного названия московских гостиниц. Однако имя «Заря» в его воображении никак не сочеталось с пятизвездочным отелем на Красной площади. Ежедневно по пути на завод он проезжал на трамвае прибазарную гостиницу «Заря», где когда‑то работала его жена. Она представляла собой двухэтажный желтый барак с местами обнаженной электро‑и водопроводкой. Несмотря на популярность среди азербайджанских туристов, «Заря» в туркуновском городе не считалась фешенебельной гостиницей.
«Значит, водитель шутит, – подумал Туркунов, – или издевается». Он уже напряг все, что можно, но имена столичных хотелей не всплывали на поверхность. Тогда (каков Туркунов!) он решил рассуждать логически. В его городе лучшая гостиница называлась так же, как и город. Светлая мысль поспела вовремя. Шофер уже назвал Туркунова очкариком, хотя он им не был, и поинтересовался в грубой форме, не желает ли тот покинуть авто, если не знает места своего назначения.
– Москва, – выпалил пассажир, и пояснил с чуть меньшим воодушевлением: – Гостиница «Москва».
– Взорвали, – сказал шофер, глядя в упор по‑хулигански.
Мурашки проскакали по задней стороне Туркунова.
– Кого взорвали?
– «Москву». Снесли. Там торговый комплекс теперь на Манежной, – таксист по‑прежнему глядел в Туркунова, как Ив Сен‑Лоран смотрел бы в кружку с супом из пакета.
Миллионер принялся падать духом, как вдруг его снова осенило:
– Россия?
– Доламывают, – сообщил моторист без выражения.
– Россию?
– Ее.
Положение скатывалось к критическому. Туркунов терял заряд накопленной в тамбуре уверенности.
– А другие хорошие есть? – пролепетал он, погружаясь с соломинкой.
– Есть, – обнадежил шофер. – Деньги покажи!
Туркунов выгреб из внутреннего кармана припасенную для мелких расходов тысячу.
– Ага, – принял таксист к сведению и как‑то с ухмылкой добавил: – Щас сделаем.
Туркунов был наслышан о проказах московских таксистов, которые возят приезжих по два часа между соседними домами. Поэтому он сразу же произнес отрепетированную еще на остановке фразу: «Пожалуйста, покороче». На остановке фраза выглядела как‑то логично. Произнесенная же в салоне автомобиля, да еще Туркуновым, она зазвучала сильно по‑идиотски. Покороче чего? Покороче куда? Поэтому Туркунов запнулся и добавил: «…в пути». Как вы сами понимаете, этим он положения не спас.
Таксист отреагировал ржанием:
– Спешишь?
Туркунов в общем‑то не спешил, хотя времени у него было немного, а денег много. Но водительского веселья он не понял – как будто в Москве никто никуда не торопится?
Несмотря на новизну ощущений, поездка не относилась к разряду приятных. Левый глаз Туркунова следил за счетчиком, а правый обозревал красоты столицы. И там, и там все быстро мелькало.
Из своего первого путешествия в Москву Туркунов помнил много людей, метро и дома, какие до и после того видел только по телевизору. Позже он узнал, что их называют сталинками. В туркуновском городе сталинок не было. Зато было очень много хрущевок, в одной из которых будущему миллионеру посчастливилось проживать. Из собранной информации Туркунов тогда сделал поспешный вывод, что Москву построил Сталин, а его город – Хрущев. После перестройки он узнал про Ивана Калиту и Дмитрия Донского, а также про купца Безлопатникова, воздвигшего на обозном тракте утепленное отхожее место, от которого затем разросся родной Туркунову населенный пункт. Но было уже поздно. Противостояние своей малой родины с Москвой будущему победителю лотерей виделось как битва между Сталиным и Хрущевым. В смысле идеологии и архитектурных мировоззрений.
За окном как раз мелькали стройные шеренги вражеских сталинок. Их лица‑фасады в отличие от милых сердцу Туркунова пятиэтажек были серыми и унылыми. Их не украшали балконы, облицованные в соответствии с художественными способностями и материальными возможностями хозяина. Разноцветные потеки не создавали гламурно‑глянцевого перелива солнечным полднем. Наконец, отсутствие белья различной степени застиранности лишало московские застройки праздничного настроения образца «все флаги в гости к нам».
В то же время первые этажи столичного жилфонда могли дать своим провинциальным собратьям сто очков вперед. «Их застекление не шло ни в какое сравнение. Оно вызывало остекленение. Остекленение с ответвлением. Служило не форточкой, а украшением. Какое везение, какое везение!» – напевал не чуждый стихосложению Туркунов, разглядывая витрины супер– и гипермаркетов, электронных «планет» и продуктовых «миров». Среди них, как жемчужины в золотой оправе, блестели различные салоны, клубы, джимы и боулинги. Возможно, где‑то там прятались и бутики.
Туркунов не хотел себе в этом признаваться, но бутики, похоже, послужили основным катализатором его безумства. Узнать, что скрывается за этим термином, от которого разило пудрой и помадой времен Людовика XIV! Проникнуть в ларец, выстроенный в человеческий рост! Открыть дверь в пещеру сорока разбойников, где все продается и покупается за миллион! Все это, конечно, не должно служить побудительным мотивом для Человека думающего, к коим Туркунов себя причислял, но что поделаешь… У всех нас есть слабости, даже у думающих. А слово‑то какое – «бутик»: манит!
Таксист, покружив вокруг колонны, подъехал к отреставрированному до блеска зданию в стиле позднего ампира (или среднего барокко, ранний модерн тоже не исключался). Вмонтированные в балюстраду буквы складывались в длинное название «Славянский Континенталь». От названия веяло научной фантастикой, от вращающихся дверей – высокими ценами.
– Деньги давай! – смазал впечатление таксист.
– Это гостиница? – зачем‑то спросил Туркунов.
– Нет, баня! – сгрубил в очередной раз шофер. – Вылезай, олигарх! Удачи в личной жизни!
Туркунову вылезать расхотелось, как только он увидел двух громадных дядек в шинелях и генеральских фуражках. Он никогда не встречал живого швейцара (в райцентровских гостиницах, куда его посылали иногда в командировки, швейцаров не держали, хотя сторожа были, ночные), но по литературным описаниям догадался, что это именно те самые. Бульдожьи лица обоих украшали, как положено, бакенбарды. Они‑то, более чем название и супердвери, указывали на эксклюзивность заведения.
Туркунов хотел дать таксисту еще столько же денег, чтобы тот отвез его обратно к Казанскому вокзалу. Но их желания не совпадали.
– Вываливай, шибзик! – гаркнул водитель. – Или хочешь, чтоб я тебя вынул?
Туркунов понял, что он так не понравился шоферу, что тот может побить его еще до того, как это сделают швейцары. Инстинктивное стремление оттянуть экзекуцию вытолкнуло миллионера на свежий воздух.
Цековская
Его экипаж; цвета недоспелого банана тут же газанул и шмыгнул на проезжую часть перед носом у огромного черного лимузина. И вовремя: блестящий шестиметровый танк перегородил все входы и въезды к гостинице. Оба швейцара ринулись открывать бронированные лимузинные двери, на бегу сгибаясь в почтительном полупоклоне. Туркунов подождал, пока они пробегут мимо, и юркнул в турникет. В крутящихся дверях он, как и положено новичку, сделал лишний круг и на ватных ногах направился к освещенной юпитерами мраморной стойке. Пол, ко всему, был тоже мраморным, разноцветным и ужасно полированным. Туркунова тошнило. Подойти к человеку, который стоял за стойкой, он не решился. Тот был одет как граф Болконский из фильма Бондарчука и отвечал на телефонный звонок, одновременно печатая на компьютере.
Туркунов притаился на самом краю мраморной дамбы в тени прожекторов. Оттуда он наблюдал процессию швейцаров, окруживших человека в джинсах, рыженькой курточке и шейном платке. После оформления формальностей процессия удалилась. Затем состоялся визит дамы, которая возникла из лона украшенного дореволюционными канделябрами лифта. Она, как ни странно, тоже была одета в джинсы, кожаную куртку, только вишневого цвета, и тоже в шейный платок. У Туркунова не было ни того, ни другого, ни третьего. Он, как вы помните, вышел за миллионом в своем лучшем комбинированном костюме. Нужно было найти что‑то объединяющее его с постояльцами гостиницы. Ему бросились в глаза независимые выражения их лиц, освещенных светом благополучия. Туркунову – с его миллионным доходом – следовало иметь такое же.
Стоять дальше становилось небезопасно. Даже его могли заметить сновавшие туда‑сюда по вестибюлю сотрудники в фельдфебельных мундирах. Туркунов поиграл скулами, пока на лице, предположительно, не застыла ухмылка Джеймса Бонда, прогуливающегося по бульвару Ля Круазет под восхищенными взглядами участниц всемирного съезда фотомоделей. С этим лицом он прошел вдоль мавзолея и остановился в двух шагах от администратора. Тот то и дело кивал головой, пытаясь следить за курсором компьютера и вращающейся дверью одновременно. Туркунов затормозил, выставил правую ногу вперед, сменил ее на левую и открыл рот. Прошелестел лифт, консьерж; повернул к нему голову, и Туркунов, обращаясь к его затылку, издал что‑то вроде вопросительного всхлипа.
Вторая попытка сорвалась из‑за проезжавшего мимо портье с золоченой тележкой. На третьей Туркунов забыл текст. Наконец, в одной из последующих попыток ему удалось вымолвить нечто членораздельное, похожее на «кабы‑кабы».
Профессиональные качества консьержа удивили бы всякого. Он понимал клиента с полуслова. Едва взглянув на пытавшегося преодолеть звуковой барьер Туркунова, молодой человек вытащил из нижнего ящика листок бумаги и протянул его в направлении. Туркунов тут же схватил и просиял от успеха.
– Там можно заполнить, – консьерж, не глядя, указал на дальний затемненный угол холла. – Ручка там есть, – добавил он, услышав, что посетитель хлопает себя по карманам.
Туркунов сравнительно быстро нашел нужный столик, антикварно отличавшийся от вмурованных в пол футуристических собратьев в центре зала. Пару минут он любовался фирменной ручкой с гравировкой «Славянский Континенталь», затем углубился в анкету.
Ему приходилось заполнять гостевые анкеты в командировках. Там было всего пять‑шесть: ФИО, адрес, предприятие, цель приезда. «Континенталь» предлагал Туркунову существенно расширенный вариант. Их интересовало образование, предыдущие места работы и даже имена родственников. «Безопасность, – понимающе хмыкнул Туркунов и еще раз обвел взглядом «свое» фойе, – это вам не «Урожай» из Песчанокопска!»
Заполнив форму, миллионер проверил орфографию и привычным уже путем отправился к администратору. Тот принял бумагу как должное, положил в мраморный выдвижной ящик и сказал хозяйски взиравшему на суетящихся за стеклом швейцаров Туркунову, чтобы тот приходил завтра.
Туркунов оцепенел. «Неужели нет мест!» – пронеслось у него в голове.
– А нельзя сегодня? – попросил он и переложил пакет с миллионом из одной подмышки в другую.
Консьерж; досадливо поморщился, буркнул: «Сейчас» – и достал невесть откуда черную, «под старину», трубку телефона. Ультракороткий разговор, судя по всему, закончился для миллионера положительно. Дежурный вынул из ящика конверт, вложил туда заполненную анкету и подписал. «Возле лифта спросите», – сказал он и протянул конверт. На конверте размашисто было начертано слово «Цековская».
От столь сногсшибательного начала у Туркунова в голове помутилось. Цековская – значит, лучшая комната в отеле. И хотя Центральных Комитетов, ЦК, кажется, уже никаких не осталось, но какое это имело значение! Не успели переименовать, назвали в стиле вновь модного соцреализма – какая разница! Он будет жить в цековском номере и ездить в лифте с лифтером!
Туркунов продвигался к навороченному подъемнику и, сам того не замечая, с вожделением пялился на лифтера. Тот того заслуживал. Его облачение состояло из красного мундира образца войны 1812 года и фуражки того же полка. На фоне аскетического дизайна гостиничного лобби лифтер выглядел павлином, сбежавшим из Сыктывкарского зоопарка. Туркунов встал напротив и подарил гардемарину свою очаровательную улыбку.
Вопреки ожиданиям, лифтер не ответил взаимностью. То ли цены себе не знал, то ли свежайший из миллионеров не произвел на него обоюдоострого впечатления. Он даже отодвинул Туркунова круглым плечом с эполетом на макушке, чтобы пропустить в лифт пару раскрашенных девушек, щебетавших на плохом английском с деловым крепышом в очках. Туркунов ничуть не обиделся. Ему даже хотелось немножко отдышаться. Постоять, последить за цифирками, что поочередно возгорались на серебристой панели: 2, 3, 4, 5, 6, 5, 4… Знаете, бывает, шандарахнет удача и как‑то чуть с ног не собьет. И голова закружится, и хочется остановиться и слегка передохнуть и полюбоваться собою со стороны – счастливым и везучим. Жаль, возвращение лифта состоялось столь скоро. Туркунову нравилось стоять, хотя и в лифт тоже чертовски хотелось.
Павлин раскрыл двери, оглядел все вокруг, встал поперек входа и спросил:
– Куда?
Туркунов протянул конверт. Взглянув на надпись, лифтер изобразил на лице гримасу, смысл которой остался Туркунову непонятен, и философски заметил: – Вообще‑то служебный лифт есть.
У Туркунова сперло в груди от гордости. Собрав в кулак всю свою скромность, он отрицательно замотал головой, мысленно парируя: «Ну зачем уж такие привилегии, я и общим могу воспользоваться». Наружу вырвалось лишь: «Н‑нет, спасибо».
Лифтер еще раз оглядел Туркунова, потоптался и пропустил вовнутрь.