Александр Торопцев
Ясный и честный ребенок
(Слово о Гайдаре)
С чем родился, тем и пригодился
В момент явления на свет люди получают в безвозмездный дар от Бога либо от Природы одно из двух главных, определяющих всю дальнейшую судьбу качеств: кто-то из нас рождается ребенком, кто-то юношем, взрослым, кто старцем. Современная наука обходит это явление стороной и совершенно напрасно, потому что родившийся ребенком не может стать взрослым и наоборот, а все жизненные коллизии любой личности, особенно личности творческой, причинно связаны, обусловленны данным качеством, опорным, стержневым, не сокрушаемым никакими внешними факторам и раздражителями. Никакими.
Аркадий Голиков родился двенадцатилетним.
В истории мировой литературы было много детей, также много было взрослых, и любой чувствующий человек сам без особого труда определит по произведениям, кем родились авторы шедевров словесной культуры от глубокой древности до наших дней. Также не сложно определить по строкам и строфам те ошибки, которые совершали родившиеся детьми, вторгаясь в пространство взрослых и наоборот. Не дано, например, было Василию Шукшину, тоже ведь двенадцатилетнему по рождению, осилить слишком уж взрослую личность Степана Разина, он ее и не осилил. Не дано было взрослому гению Тургеневу писать детей, он и не увлекался детописательством. А тот же Сократ родился ребенком ясным и честным, прожил детскую жизнь свою ясно и честно, и так и умер, не дав взрослым людям спасти себя ценою предательства себя самого, своего главного качества.
Сократ не случайно попал в строку в разговоре о Гайдаре, ребенке, и не красного словца ради я, характеризуя великого грека, вспомнил слова Гайдара: «И на что мне иная жизнь? Другая молодость? Когда и моя прошла трудно, но ясно и честно!»
Ясным и честным ребенком родился Аркадий Голиков. Ясным и честным ребенком был писатель Аркадий Гайдар. И вряд ли найдется человек, дитя или взрослый безразлично, который обоснованно опровергнет эту мысль.
Романтики великой революции
Романтизм качество юных. Взрослые люди, осторожные, редко играют в опасные игры романтические, особенно – в революции. Взрослые люди всегда помнят древнюю истину о том, что «во времена смуты не высовывайся» (Китай, V в. до н.э.). Они высовываются тогда, когда наступает пора собирать революционный урожай. Так было – так будет. Эта мысль известна всем существам общественным издревле. И если бы все люди рождались только взрослыми, то и революций-то они не знали бы вовсе. Но что есть, то есть.
Романтическое начало рождающихся детьми взрывало страны и государства, питало и питать будет неистовой энергией, неистребимой тягой к идеалам высшей справедливости источники революционных ураганов. Дети всегда являлись действующей, не движущей, а именно дествующей силой всех смут и внутренних раздоров. Так было и в 1917 – 1922 годах в Российской державе.
Аркадий Голиков, ярко выраженный романтик, ребенок, не мог не влиться в поток действующей силы великой революции, и в разговоре о писателе Гайдаре эту мысль нельзя терять из вида, дабы не превратиться в заурядных критиканов, почему-то считающих, что ветер дует, потому что деревья качаются.
Повторюсь, романтики являются лишь действующей силой революционных потрясений, то есть следствием, а не причиной этих явлений. Именно поэтому революционные романтики, то есть дети по нашему определению, гибнут во времена смутные гораздо чаще, чем не романтики, являясь по сути дела пушечным мясом революций.
Но жизнь потому-то и прекрасна, что она многогранна, как шар, и не теряет своей многогранности даже после самых тяжелых передряг, что она бережет в себе и в людях, как в своей самой симпатичной составляющей, романтическое и тяготение всего живого к романтическому, что она … сохранила нам таких ясных и честных писателей, как Гайдар!
Поэма о грядущей войне
Гайдар сделал очень точный ход, поместив поэму о Мальчише-Кибальчише в повесть «Военная тайна». Да, я не оговорился, я убежден в том, что эту прекрасную вставку вполне можно и нужно называть революционной поэмой, сравнимой по энергетике, динамике, мелодичности, ритму с самыми яркими шедеврами революционной литературы всех времен и народов.
Почему мы до сих пор боимся этих аналогий? Потому что Гайдар писал для школьников? Ну, уж полноте!
Поэма о Мальчише-Кибальчише, конечно же, очень хорошо воспринимается школьниками, особенно теми, которые родились детьми. Но в этой поэме Гайдар сказал о революции гораздо больше того, что может осилить школьный ум, и удивительно, как вообще Мальчиш-Кибальчиш мог появиться в печати в 1934 году!
Уже само имя главного героя – Кибальчиш - должно было напомнить большевикам о народовольце Кибальчиче. Почему-то не напомнило! Почему? Известно, что еще Плеханов, а затем Ленин подвергли резкой критике все направления народничества – и уж большевикам, одержавшим победу в Октябрьской революции и в Гражданской войне, никак не могло понравиться имя главного героя поэмы Гайдара. Они не могли (!) отдать Мальчишу с очень народовольческим именем, пальму первенства в борьбе с буржуинами. Что, в самом деле, получается. Отец, старший брат Кибальчиша, почти Кибальчича, и сам Мальчиш на смерть бьются с буржуинами, погибают, обескровливая врага, а затем Красная армия побеждает ненавистных буржуинов… Да, события эти произошли уже после Гражданской войны по замыслу автора, но все равно большевиков одно лишь имя Кибальчиша должно было насторожить, покоробить. Другое дело, например, Мальчиш-Коммуниш, или Мальчиш-Большевиш.
Какая интересная загадка, какой смелый ход Аркадия Гайдара! Потомки народовольцев легли костьми за дело революции… Я не боюсь того, что моя трактовка может не иметь историологической либо филологической почвы. В конце концов, и в РСДРП (б) мог быть какой-нибудь Кибальчин или даже Кибальчич, герой революционных бурь. И вполне вероятно, что никаких антибольшевизмов эта чудесная поэма не имела. Я смирюсь и с тем, что и другой историологической нагрузки она не имела, но не сказать о ней я не могу.
Земной шар. 1934 год. Фашисты властвуют в Италии, Гитлер уже год как пришел к власти в Германии. Естественно, в Москве на это реагировали все, и каждый из государственных и военных руководителей по-своему. Но никто из них в 1934 – 1941 годах не мог или не хотел говорить миру с такой пронзительностью и честности и так громко о … будущей войне! А Гайдар сказал. Никого и ничего не боясь. И сказал он, а точнее говоря, предугадал ход и исход Великой Отечественной войны с поразительной точностью, хотели того или нет в означенные годы советские руководители, не важно. Да, о том, что Вторая мировая война обязательно будет, знал наверняка и писал об этом еще М. В. Фрунзе, который, по признанию самого Гайдара, был «его первым редактором», дал ему «путевку в литературу». Герой революции и Гражданской войны в трудах 1921-1925 гг., ясно и четко говорил о предстоящей войне, как о неизбежном. Более того, М. В. Фрунзе предвосхитил стратегические схемы будущих баталий, схемы, которые позже, на рубеже 20-30-х годов, будут разрабатывать на основе изменившихся тактико-технических данных всех видов войск, такие военные специалисты, как Триандафиллов и Тухачевский. Оба они разрабатывали теорию ведения боевых действий танковых корпусов, ратовали за оснащение Красной армии самым современным вооружением, что, естественно, нельзя было сделать незаметно для буржуинов, готовившихся к войне… Обоих ругали за их работы. Жизнь обоих закончилась трагически: Триандафиллов погиб в авиационной катастрофе за три года до выхода в свет повести «Военная тайна», Тухачесвкий погиб в результате репрессий спустя три года после того, как мальчишки и девчонки Страны Советов узнали о Мальчише-Кибальчише. Оба они так и не смогли убедить высшее руководство государства в необходимости создания атакующих соединений, вооружения Красной армии соотвествующим образом. Оба они не имели никакой возможности донести свои мысли и идеи до народа.
Целью данной моей работы не являеся исследование состояния военной мысли в 20-30-е годы прошлого столетия. Это уж так, к слову пришлось, вспомнилось, вдруг высветилась мысль о том, что поэма Гайдара с детской честностью и ясностью объявила жителям страны, приближающейся к полной победе социализма, о военной опасности, о необходимости готовиться к войне. Аркадий Гайдар не был военным теоретиком, но не трудно согласиться с тем, что одну из главных составляющих будущей Великой Отечественой войны он предсказал с печальной точностью. Из-за гор (из-за Карпат) налетели буржуины на страну, и пошли защищать ее сначала отцы, потом старшие братья, а когда погибли они, то и Мальчиш-Кибальчиш со своими сверстниками пошел воевать, погиб, преданный Плохишом, а уж потом и Красная армия подоспела, собранная за Волгой и Уралом.
Удивительно смелым человеком был писатель Гайдар! Только не прислушались к нему, не поняли самой сути его поэмы соотечественники.
В жизни великих людей много логичного, вплетающегося в жесткую логику жизни страны, планеты в целом. А если так, то мог ли человек, ребенок во плоти, мог ли Гайдар не разделить участь Мальчиша-Кибальчиша в той войне, которую он предсказал за семь лет до ее начала? Мне кажется, что не мог, что Гайдар был обречен, отдав людям свое предсказание…
Я догадываюсь, что среди читателей данной работы найдется много сомневающихся, которые воскликнут: «Какая же это поэма – обыкновенная революционная, пафосная сказка!» Но, сомневающиеся, прочтите ее еще раз, да не спеша, не на вылет (в одно ухо влетело, в другое вылетело), прочтите ее вслух самим себе. И вы услышите мелодику белого стиха, сначала неспешного, мирного, затем – тревожного, громопредвосхищающего… А уж как война началась, как погибли мальчишевы отец да брат, так строфы-абзацы Гайдаровой поэмы стали обретать силу и мощь скандинавских вис. А уж как пошел воевать с буржуинами сам Кибальчиш, так зазвучали струны-строки аккордами нарастающей печали, а в печали той нарастающей, но не безысходной, так же упрямо крепла торжественно несгибаемая нота – вера в то, что назвать можно самой светлой мечтой детской половины человечества, то есть вера в идеалы высшей справедливости. Взрослый не верит в иделы, в не существующее. В это верят дети.
Не пугайся, добрый читатель, этих искренних строк поэмы о предстоящей войне, поэмы об идеале. Не Аркадий Голиков выдумал революцию. Не люди, даже самые великие, творят революции. Люди в них участвуют. Кто-то менее удачно, кто-то более удачно. Кто-то настолько удачно, что, кажется, будто они-то и «родили» революцию и победили в ней. Но это только так кажется тем, кто забывает о том, как много великих людей окружало того же Македонянина, Цезаря, Наполеона, Ленина и так далее, и так далее. Революция дает шанс проявить себя. Именно этим революции и страшны. Гениальных людей много. Революционная почва делает из них революционеров, искренно верящих и даже верующих в идеалы высшей справедливости. Именно таким был и Аркадий Гайдар.
Именно поэтому его поэма звучит и звучать будет не лживо. И даже четверостишие, завершающее поэму, звучать будет не лживо.
Лирическая поэма «Голубая чашка»
Почти все повести и рассказы Аркадия Гайдара вполне можно причислить к непревзойденным образцам приключенческого жанра. Сюжетика поиска, романтика тайн и загадок, психологические разработки характеров юных героев и людей взрослых, детективное чутье, четко обозначенный социальный вектор – все это, на мой взгляд, отвлекало неподготовленного читателя школьного возраста от тонких лирических линий, блистательно прописываемых Аркадием Гайдаром во всех его произведениях.
Лирическое, как более нежная, а значит, и робкая составляющая нашего «Я», требует более чуткого и внимательного отношения, более продолжительного времени для прочувствования в себе самих и для себя самих этого чудного качества. Романтическое напористее, звонче, ярче, властолюбивее. А ведь есть еще в нас и реалистическое, и натуралистическое. И это беспечное «вынь да положь сию минуту». Как трудно лирическому живется в нашем сложном «Я»!
«Голубую чашку» я прочувствовал в возрасте, далеко не детском, причем в те годы, когда творчество Аркадия Гайдара стало раздражать тех людей, которые, мало того, что родились взрослыми, да еще и обладали завышенным натуралистическим «вынь да положь», и столь же завышенной самооценкой, и, как следствие этого, чрезвычайной безаппеляционностью: это хорошо, а это на свалку, это литература, а это макулатура, это нужно детям, а это нет. И точка. А я читаю «Голубу чашку», чудесную лирическую поэму в прозе, и никак понять не могу, чем же им не потрафил Аркадий Гайдар!
Известно, что писатели, литературно осмысляющие в своих произведениях человека не взрослого возраста, делятся на несколько течений. Некоторые авторы своей строкой сооружают вокруг главного героя, а значит, и вокруг читателей, этакие надежные теплицы по примеру заботливых родителей, бабушек и дедушек, готовых носить своим деткам и внукам кофе в постель до возраста бритья головы, то есть приблизительно до 45 – 50 лет, когда, по наблюдениям древних греков, окончательно завершается формирование личности. Другие писатели бросают своих не взрослых героев и читателей в бурные водовороты жизни, подчас забывая о психических, душевных, духовных и физических возможностях своих респондентов. Существуют и более тонкие писатели, стремящиеся познать, самопознать человека не взрослого возраста, как самый благодатный субъект литературного анализа. Таковых писателей всегда было мало. Естественно, они исследовали ребенка в миру, а не в мамебабушкиной теплице. Но исследовали-то они ребенка, то есть существо, хоть и общественное, но даже обществом не в полной мере защищенное, обществом взрослых людей. Исследовали-то они существо, хоть и малознающее, но тоньше чувствующее, живущее в режиме ускорения, а не в режиме сформировавшейся за годы жизни и труда скорости, пусть и высокой, но все же скорости. Исследовали-то они существо, еще не разочаровавшееся в своих оценках и надеждах, знаниях и мечтах и не приспособившееся к этому состоянию разочаровавшегося… Писать ребенка в миру чрезвычайно сложная душевная работа. Может быть, поэтому в мировой литературе так мало произведений, подобных «Голубой чашеке», или, например, «Чистого Дора» Юрия Коваля, таких детей-героев, которых прописал в своих рассказах и романах Уильям Фолкнер, или Андрей Платонов…
«Голубая чашка», я не боюсь этого слова, открыла в русской литературе целое направление, но, к великому сожалению, в Двадцатом веке подвижников, способных идти по этому благородному, но не благодарному пути, было на удивление мало, а на рубеже столетий это течение литературной мысли вообще чуть не иссякло по причинах, о которых нужно говорить в других работах.
«Голубая чашка» разбитая - это прием зрелого мастера, ребенка по рождению, оптимиста. «Посуда бьется к счастью» – это древнюю, древнее гончарного круга, истину люди познали не на пустом месте, а на месте постоянно бьющейся в течение многих тысяч лет посуды. И, казалось бы, линия семейного раздора могла не беспокоить читателя. Раз посуда бьется, значит, в семье будет счастье, значит, тема полярного летчика не должна тревожить, увлекать читателя: если посуда бьется, значит, летчик улетит! Вроде бы так? Нет, не так. Волнует эта тема доброго читателя, потому что так ловко вплетает линию семейного раздора писатель-ребенок в линии однодневного похода-ухода отца и дочери от жены-матери, вроде бы ушедшей, вроде бы имевшей право уйти: сошлась-то она с отцом своей будущей дочери на беде, на гражданской войне, а то и на жалости, но не по любви, о которой мечтают все женщины на белом свете и очень много мужчин, а тут любовь пришла, да не пришла, а прилетела, небом ниспосланная. Любовь. Какая девчонка не мечтала влюбиться в те времена в летчика, как сейчас, например, какая мисс не мечтает жениться на преуспевающем бизнесмене, или хотя бы влюбить его в себя! Это полное право всех на свете женщин и мисс. И это право автор «Голубой чашки» не отрицает, признает. Осторожно, не навязчиво, по ходу похода, ухода он нет-нет, да и намекнет о чашке разбитой, о «разбитой» летчиком любви. И чем ближе к полудню, а потом – и к вечеру, тем звучит эта тема тревожнее. Вроде бы все хорошо должно закончиться, вроде бы очень вовремя чашка разбилась, в очень ответственный момент, вроде бы и дочка уже поняла это, успокаивая отца, и самолет в небе пролетел-улетел, но тема летчика оставалась открытой до самых последних строк поэмы.
Строгие критики, признав мои эмоциональные оценки, важно сказали бы: «Большой мастер композиции был Аркадий Гайдар!» Не хочу отрицать правомощность этой формулы. И все же не могу не добавить: такие, на вид не сложные (на вид!) композиции удаются даже мастерам только по вдохновению. Конечно же, отвергать мысль о зрелости и мастерстве писателя Гайдара образца 1936 г. было бы смешно и не корректно, но меня, как читателя, не оставляет некое странное чувство, то чувство, которое вспыхивает в душе всякий раз, когда я слышу Моцарта. Как же все просто! Как в полете. Лечу и радуюсь небу, солнцу, мальчишкам, теткам, корове, мельнице, солдатам, телеге, собакам, русской пересеченке, девчонке и ее отцу, их разговорам – радуюсь, летая по линиям гайдаровых строк, радуюсь, слушая музыку гениального ребенка Моцарта, на слух очень простого композитора: прилетела музыка откуда-то из занебесья, очаровала душу, записал и всех очаровал. И не надо думать – надо слушать и радоваться, надо читать и радоваться.
А еще мне чудится вкус воды подмосковных родников, поселившихся на берегах небольших рек, прямо у воды, лениво отражающей небо, где, если присмотреться, также лениво отражается наша жизнь, в том числе и струйки родников, сбегающих в реки, и бредущих по своему «голубочашкиному» маршруту отца и дочь.
Совсем серьезные исследователи разных текстов могут заявить, что Аркадий Гайдар в этой работе начертал художественным штрих-пунктиром этакую энциклопедию провинциальной жизни. И это мнение не стоит отвергать. В небольшом рассказе автор действительно сумел показать жизнь подмосковной провинции. Но не это главное в «Голубой чашке». И даже не та смелость, с которой Гайдар ведет серьезный разговор с читателем о темах, настолько глубоких, что далеко не все взрослые решались о них напоминать в своих произведениях. Помните сюжет Берты-Саньки! Помните, как автор справился с Санькиным фашизмом-антисемитизмом!
Много ли было в Двадцатом веке писателей, которые обращались к читателю не взрослого возраста и говорили с ним о столь сложной проблеме так ясно и четко и в то же время так осторожно и бережно по отношению к юному человеку, своему герою и главному читателю?!
Но, повторюсь, не эти темы – очень важные! – являются, на мой взгляд, главным достижением писателя Гайдаре в «Голубой чашке», а то, как он прочувствовал и прописал мир соприкосновения двух миров, взрослого и детского, робко пытающихся проникнуть друг в друга, оттеняющих друг друга, зависимых друг от друга, рождающих некую трепетную субстанцию, мираж, а может быть идеал – мир соприкосновения двух миров, идеал чистый, ясный и честный.
И может быть, эта честность и ясность напугала издателей последнего десятилетия Двадцатого века, а может быть и что-то другое, моему разуму неподвластное, непосильное. Только Гайдар оказался в роли без вины виноватого. Не хочется повторять прописные истины о том, что жизнь как некое вселенское явление шарообразна, а не дипольна, что искусство, как неотъемлимое явление жизни, тоже шарообразно, что шар этот тем симпатичнее и привлекательне, чем больше в нем лучей и лучиков, что творчество Аркадия Гайдара является лучом ярким, неповторимым, что без него литература Двадцатого века теряет важное качество. Не хочется доказывать людям, ограниченным от рождения, либо ограничивающих себя по каким-то причинам, что состоявшуюся индивидуальность, в нашем случае, писателя Аркадия Гайдара, из шара извлечь нельзя даже механическим путем, даже огнем и мечом. Не хочется повторять эти аксиоматичные истины.
Но забывать Гайдара грешно.