Развитие Литературы в эпоху просвещения

 

 

Литература Англии

Английская философия в XVIII в. Английские буржуазные мыслители первой половины XVIII столетия еще смело разра­батывают материалистическую философию, они позволяют себе даже нападки на церковь и религию. «...Когда буржуазное пре­образование английского общества совершилось, Локк вытеснил пророка Аввакума»,—пишет К. Маркс1. Локк сыграл большую роль в идейном формировании французского Просвещения. Для, Европы его открыл Вольтер. Блестящий популяризатор, он при­влек к философии Локка внимание своих соотечественников, а за ними и широкие читательские круги тогдашнего образованного мира.

В сочинении «Опыт о человеческом разуме» (1690) Локк по­казал несостоятельность теории о врожденных идеях, с которой выступил в свое время Декарт, и доказал зависимость идей от органов чувств, воспринимающих мир внешних вещей. Просве­тители сделали из этого вывод, что ум человеческий формируется в процессе жизненного опыта, что идеи не от бога, что они при­вносятся в сознание, что нужно противопоставить идейному влия­нию на народ со стороны церкви иное влияние—освободитель­ных, просветительных учений. Отсюда их яростная борьба против христианской церкви и великая вера в воспитательную силу идей. Сенсуализм Локка вооружил просветителей верой в ма­териальность мира и в целом—трезвым реалистическим мы­шлением.

Чрезвычайно импонировали французским просветителям и мысли Локка о государстве, о том, что сами люди устанавливают и в случае необходимости перестраивают свои общественные от­ношения, что цель государства—сохранение свободы личности. Начатая Локком критика церкви и религии была продолжена Толландом, Коллинзом, Лайонсом и другими. Философ Джон Толланд объявил все религии обманом, изобретением политиков и жрецов для угчетения темных масс («Христианство без тайн», «Письма к Серене»).

Все это свидетельствовало о громадном прогрессе, который проделала общественная мысль в Англии после религиозной пу­ританской страстности времен революции XVII в. В дни Кромвеля ничего подобного не могло бы возникнуть в умах англичан. Однако охранительные силы религии решительно действовали и в XVIII столетии. Против Джона Толланда, Джозефа Пристли церковь организовала такую травлю фанатиков, что философы были вынуждены покинуть страну.

Острые социальные противоречия, какие возникли в Англии после революции, и классовые конфликты уже буржуазного ми­ропорядка не могли не отразиться на философии, литературе. Возникли новые теории, объясняющие логику этих противоречий или стремящиеся найти пути к общественной гармонии.

Одна из таких теорий запечатлена в сочинениях графа Шефтсбери (1671—1713), которые были объединены под общим названием «Характеристика людей, нравов, мнений и времен» (1711, в 3-х т.). Шефтсбери доказывал, что яравственность, доб­родетель, внутренне присуща человеку, она не навязана ему извне, что добродетель является врожденным качеством людей. Так же как идея прекрасного живет в человеке, живет в нем идея доброго. Доброе и прекрасное сливаются воедино. В человеке, в котором пробуждено чувство прекрасного, проснется и чувство доброго.

В Англии появились энтузиасты идеализма. Одним из них был епископ Беркли (1684—1753), выступивший с сочинением «Защи­та христианской религии против так называемых свободных мыс­лителей». Епископ поставил перед собой задачу подкрепить ре­лигию философией. Для этого он воспользовался сенсуализмом Локка, истолковав его в духе субъективного идеализма.Он рас­суждал: «Предмет и ощущение суть одно и то же и поэтому не могут быть отвлечены друг от друга», т. е. здешний мир сущест­вует лишь в нашем восприятии, как совокупность ощущений. Главными своими врагами Беркли объявил материалистов и ате­истов. Против них направил он свое перо.

Попытка Беркли взять под защиту реакционное направление в философии весьма симптоматична. Она свидетельствует о боль­ших изменениях, которые произошли в мировоззрении и тактике буржуазии. Если в ранние периоды своей истории она нужда­лась в философии материализма и прославляла опыт и разум как основу познания действительности, то, получив в свои руки власть, как в области экономики, так и политики, она поняла, что для духовного закабаления трудящихся ей нужна религия.

Дэвид Юм (1711—1776) выступил с философией агностициз­ма, неверия в познаваемость мира, иначе говоря, с тем же идеа­лизмом, только в ином одеянии. Философия Юма чрезвычайно пессимистична, она внушает сомнение в силах человеческих. «Убеждение в человеческой слепоте и слабости является резуль­татом всей философии», — пишет Юм в «Исследовании челове­ческого разума». Юм не отстаивал, подобно Беркли, идею существования бога. Поэтому церковники яростно напали на не­го, решив, что в его скептицизме таится опасность для религии. Однако Юм вовсе не подрывал основы церкви. Он заявлял, что народу идея бога необходима, сомнение в существовании бога возможно лишь для представителей правящих классов.

Итак, в английской философии XVIII столетия мы наблюдаем борьбу материализма и идеализма. Политическая реакционность английской буржуазии все более и более влечет ее к признанию идеализма в качестве официальной философии. Беркли становит­ся наиболее последовательным защитником ее интересов в обла­сти философии. Против идеализма, против реакции в политике выступают философы-материалисты: Толланд, Гартли, Пристли. Борьба с пережитками феодализма, которые были еще весьма сильны в XVIII столетии, постепенно перерастает в борьбу против пороков самой буржуазии. Борьба противоположных политиче­ских и философских тенденций наблюдается и в художественной литературе.

Дефо (1660-1731) Непосредственно после «славной революции» творит выдаю­щийся писатель Даниель Дефо.Он силой слова поддерживает и защищает буржуазно-парламентарный строй от посягательств аристократической реакции (памфлеты «Чистокровный англича­нин», «Кратчайший способ расправы с диссидентами»). Вместе с тем в своих романах «Капитан Сингльтон», «Роксана», «Молль Флендерс», «Полковник Джек» он смело показывает изнанку дворянско-буржуазной Англии, а в романе «Робинзон Крузо» воссоздает типичную для буржуазии иллюзию независимости личности от общества, возможности ее обособленного существо­вания.

Натура активная, волевая, Дефо, прожил бурную жизнь, сме­ло вмешиваясь в политическую жизнь страны, отдавая свое бой­кое перо (часто небескорыстно) различным политическим пар­тиям, однако принципиально поддерживая буржуазную линию развития Англии. Как личность он очень напоминает Бомарше. У них много общего. Плебеи и отпрыски плебеев, они шли в ре­волюцию со всей дерзостью бунтарей, — смелые, талантливы», энергичные. Дефо защищал уже свершившуюся революцию от происков реакционеров. Бомарше ее готовил. Жизнь и того и дру­гого полна борьбы, взлетов и падений. И того и другого не поща­дила злоречивая молва.

Книга Дефо «Робинзон Крузо» становится великим памятником человеческой силе, бодрости, предприимчивости, изобретательности и энергии. С каким удовольствием мы узнаем о новых и новых победах Робинзона, как важны и значительны для нас все детали его быта. Мы, не отрываясь, следим за всеми его трудами. Мы радуемся вместе с ним, когда он заявляет: «Те­перь у меня есть дом на берегу моря и дача в лесу» или «Я только что доделал ограду и начал наслаждаться плодами своих тру­дов». Теперь и природа перестает быть враждебной к человеку и улыбается ему и приветствует его: «Я был так пленен этой до­линой, что провел там почти весь конец июля».

Образ Робинзона вошел в мировую литературу. Он стал веч­ным спутником человечества, как Дон Кихот, Фауст, Гамлет, Гулливер. В читательском фонде всех подростков мира обяза­тельно имеется книга Дефо. Нравственно облагораживающее влияние ее на детей отметил Жан-Жак Руссо и герою своего философского романа «Эмиль» оставил для чтения только одну книгу—«Робинзон Крузо». Женевского философа увлекла идея слияния «естественного человека» с природой, которую усмотрел он в книге Дефо. Английский писатель был, конечно, далек от этой идеи, но его книга давала обильный материал для руссоистского учения о благах естественного состояния.

Огромная популярность книги Дефо вызвала целый поток подражаний, переделок. Создался жанр «Робинзонад», в кото­рый вложили свою лепту крупнейшие имена. Среди них Жюль Верн («Таинственный остров»), Киплинг («Маугли»), Берроуз («Тарзан»), в самое последнее время—Голдинг («Повелитель мух»).

Свифт (1667-1745) Особый характер творчества Джонатана Свифта, его мрачные памфлеты, его роман «Путешествия Гулливера», вся его страш­ная, подчас доводящая до ужаса сатира — свидетельство своеобразия его личности и его таланта.

Два литературных жанра, возникшие еще во времена Ренес­санса, послужили Свифту образцом для создания его знамени­того романа, как послужили они образцом и Даниелю Дефо,— жанр путешествий и жанр утопий.. «В юности я с огромным на­слаждением прочел немало путешествий, но... убедившись в несостоятельности множества басен... проникся отвращением к такого рода чтению»,—сообщает в романе Гулливер. Признание делается, конечно, для того, чтобы убедить читателя в точности и правдивости своего собственного рассказа: уж если у других много всяких врак и небылиц, то у меня, дорогой читатель, все досконально, я терпеть не могу небылиц, как бы говорит автор пу­тешествий и целые страницы посвящает всевозможным деловым подсчетам и расчетам, географическим справкам, указаниям на долготы и широты, насыщает описания географическими и кора­бельными терминами, подчеркивая всюду непритязательную точность и правдивость описаний, что мы видели и в романе Дефо «Робинзон Крузо»1. Здесь этот прием используется для создания иллюзии правдоподобия явно фантастического вымысла.

«Ненасытное желание видеть чужие страны не давало мне покоя»,—говорит о себе Гулливер. Такое признание могли сде­лать тысячи отважных мореплавателей и первопроходцев со вре­мен Васко де Гама, Христофора Колумба, Магеллана. Средне­вековье уходило в прошлое. Люди отрешались от кропотливого домоводства, стародавнего уклада быта и устремлялись на поис­ки незнаемых земель, неведомых островов и континентов, гибли или возвращались, переполненные впечатлениями. Европа откры­вала мир.

Экзотические страны, экзотические народы, экзотические нравы, о которых рассказывали вернувшиеся путешественники, часто чудом уцелевшие, дивили читателей, возбуждая в них страсть к поискам новых земель, а литераторам и политическим мыслителям давали обильную пищу для социальных фантазий и утопий. Так возник побратим жанра путешествий—жанр утопий, началом которого послужила знаменитая книга Томаса Мора. В XVI, XVII, XVIII вв. были созданы утопии Рабле «Телемская обитель» в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Город солнца» Кампанеллы, «Путешествия» на луну и на солнцеСи - рано де Бержерака, повести Вольтера и др. В этом же ряду— и книга Свифта, полная злого и убийственного сарказма.

Свифт—мастер иронического повествования. Все в его книге пронизано иронией. Если он говорит «величайший» и «всемогущий», значит дело идет о ничтожном и бессильном, если упоми­нается милосердие, то непременно имеется в виду очередная жес­токость, если мудрость, то, по всей видимости, какая-нибудь не­лепость.

Дети всей планеты, не постигая еще смысла свифтовских ино­сказаний, с увлечением читают первые части романа, следя за странными, диковинными превращениями милого и доброго Гул­ливера, то всесильно-великого среди крохотных лилипутов, то жалкого и ничтожного среди людей-великанов. Взрослые, пере­читывая книгу, открывают в ней за гротескными образами и кар­тинами злую и жестокую сатиру на все человечество, не сумев­шее разумно построить свою жизнь, наполнив ее войнами, жестокостями, предрассудками и нелепостями.

Ричардсон (1689-1761) Ричардсон не готовил себя к поприщу литератора, он ни­когда не помышлял о литературной славе, и дарование его раскрылось случайно. Сын столяра, он еще мальчиком попал в услужение к типографу и издателю, вырос при нем, затем женился на его дочери и стал сам владельцем печатного пред­приятия.

Случилось так, что надо было издать письмовник. Книги по­добного рода в те времена были в большом ходу. Частная пере­писка была не на высоте. Малообразованные, но тщеславные кор­респонденты не всегда умели «чувствительно» и «деликатно» вы­ражать свои мысли и потому прибегали к готовым формам писем, которые им поставляли предприимчивые печатники. За неимени­ем подходящего текста Ричардсон сам решил его изготовить, тем более что с детства понаторел в писании писем за своих не­грамотных товарищей. Для удобства была придумана сюжетная связка. Автор увлекся и составил роман в письмах, первенец эпи­столярного жанра, «Памела, или Вознагражденная добродетель» (1741). Так пятидесятилетний типограф предстал миру как пи­сатель.

Само название романа говорит о нравоучительной его на­правленности. Конфликт социальный—борьба добродетельной служанки Памелы с молодым хозяином, развратным лордом, борьба за свою девическую честь. Аристократ, испробовав все средства, вплоть до самых грубых и бесчестных, и не сумев побороть стойкость простолюдинки, в конце концов женится на ней (отсюда «вознагражденная добро­детель»).

Стерн (1713-1768) Глядя сейчас с позиций XXI века на литературное наследие Англии двухсотлетней давности, можно без преувеличения сказать, что одним из наиболее значительных явлений в лите­ратуре той поры было творчество Лоренса Стерна.

Две его книги «Жизнь и мнения Тристрама Шенди» и «Сен­тиментальное путешествие» поразили современников своей не­обычностью. Они показались странными, ни на что не похожими и, пожалуй, нелепыми. Лондонский издатель отказался печатать первые выпуски «Тристрама», да и автор на всякий случай не обозначил своего имени на титульном листе.

Однако сама необычность книги привлекла к ней любо­пытство первых читателей. О ней заговорили. Среди любопыт­ных нашлись люди умные, которые разгадали в «нелепостях» и чудачествах автора глубокий смысл, и слава о новом писа­теле, а им был скромный йоркширский священник, разнеслась далеко за пределами Англии, и авторитеты того времени (Воль­тер, Дидро, Лессинг, Гете) потеснились, приняв его в своп ряды.

Правда, не все оценили манеру автора «Сентиментального путешествия», причем среди его противников оказались писатели, провозглашавшие чувствительность, — Ричардсон и писатель-сен­тименталист Голдсмит. И позднее отношение к нему не было единым: его хвалили Генрих Гейне и позднее молодой Лев Тол­стой и ругательски ругали Байрон, Теккерей и Шарлотта Бронте.

Словом, писатель не хочет и не ждет от читателя пассивного чтения, того безмятежного и легкого слежения за плавно разви­вающимися событиями, какое предлагало читателю традиционное повествование, и подчас задавал ему трудные загадки. Не все выдерживали испытание, и в наши дни не каждый отваживается до конца дойти вместе с автором до последней фразы его книги.

Стерн сравнивал свое повествование с неторопливым путе­шествием, совершаемым ради самого путешествия, когда некуда спешить, когда путник останавливается то тут, то там, отклоня­ется в сторону, ведь кругом так все интересно и замечательно, ибо мир при всем своем несовершенстве и люди, населяющие его, прекрасны. Ведь, если в человеке «есть хоть искорка души, ему не избежать того, чтобы раз пятьдесят не свернуть в сторону, следуя за той или иной компанией, подвернувшейся ему в пути, заманчивые виды будут притягивать его взор и он также не бу­дет в силах удержаться от соблазна полюбоваться ими».

Стерн и сентиментализм. Стерн дал название целому литера­турному направлению, возникшему в XVIII столетии,—оно стало называться сентиментализмом после выхода в свет его романа «Сентиментальное путешествие».

Сентиментализм обрел международное значение, и к нему приложили свое перо такие всемирно известные имена, как Шил­лер и Гете, Жан-Жак Руссо и Дидро, а в живописи — Шарден и Грёз.

Однако в истории сентиментализма первым, пожалуй, нужно назвать Ричардсона. Он первый возвел чувствительность в эсте­тический принцип. Он открыл изумленному взору читателей-со­временников, что основным содержанием повествования могут быть не события, как утверждала стародавняя традиция, а чув­ства и перипетии чувств. Писатели и поэты, увлеченные успехом Ричардсона и требованием читателей, ощутивших сладость уми­лительных слез, пошли по его стопам.

Сентиментализм приобрел социальную окраску, в нем зазву­чали политические нотки. Сострадание не вообще к человеку, а к бедняку. И нравственный принцип сострадания стал принципом политическим. Бедняк, социально униженный и обездоленный че­ловек, стал предметом общественного внимания. То презрение, которое раньше окружало его1, сменилось чувством жалости к нему, и этот переворот в нравственном сознании общества сдела­ла литература. Стерн придал сентиментализму философское обоснование.

Сентиментализм родился в Англии. Его возникновение было обусловлено социальными причинами. Напомним, что в стране в XVIII столетии произошли крупные экономические сдвиги, по своему значению равносильные революции,— аграрный и про­мышленный перевороты.

Роберт Бернc (1759-1796) После унылых стенаний поэтов-сентименталистов бодрящим и освежающим ветром обдает нас поэзия Роберта Бернса. Бла­гоухание полей и лесов, лучи солнца и синеву неба приносит нам она.

Поэт отдал, конечно, дань сентиментализму. Его крестьян­ской душе были милы приз-ывы вернуться к природе и та печаль о судьбе бедняков-поселян, которая содержалась в сочинениях сентименталистов. Элегические ноты звучали и в его чудесных

стихах:

В полях под снегом и дождем,

Мой милый друг,

Мой бедный друг, Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг,

От зимних вьюг

Мелодия любви, робкой и незлобивой души исходит от уко­ра девушки, оставленной своим ветреным возлюбленным, в дру­гом его стихотворении-песне:

Ты шутил со мною, милый, Ты со мной лукавил, — Клялся помнить до могилы.

А потом оставил,

А потом оставил.

В манере сентименталистской покорности судьбе, но без при­торной чувствительности сентименталистов заканчивается эта трогательная история любви, рассказанная просто и непритя­зательно:

Пусть скорей настанет

время Вечного покоя.

Я глаза свои закрою,

Навсегда закрою, Джеми,

Навсегда закрою.

Поэт-сентименталист примешал бы к этой истории социаль­ные мотивы (девушку соблазнил-де знатный вертопрах), но они были бы неуместны здесь, и это тонко чувствовал поэт-плебей, которому больше, чем кому-либо, пришлось испытать гнет со­циального неравенства.

 

Литература Франции

 

Франция сыграла в общей социально-политической и культур­ной жизни Западной Европы едва ли не главенствующую роль.

Ф. Энгельс в предисловии к третьему немецкому изданию «Во­семнадцатого брюмера Луи Бонапарта» Маркса писал: «Фран­ция—та страна, в которой историческая классовая борьба боль­ше, чем в других странах, доходила каждый раз до решительного конца. Во Франции в наиболее резких очертаниях выковыва­лись те меняющиеся политические формы, внутри которых дви­галась эта классовая борьба и в которых находили свое выраже­ние ее результаты». «Средоточие феодализма в средние века, об­разцовая страна единообразной сословной монархии со времени Ренессанса, Франция разгромила во время великой революции феодализм и основала чистое господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни одна другая европейская страна»'.

В пору раннего средневековья во Франции интенсивнее, чем в других странах Западной Европы, формируются и получают, наиболее законченное развитие все основные жанры и виды, ти­пичные для литературы средних веков (национальный героиче­ский эпос, рыцарский роман, фаблио, животный эпос, средневе­ковая клерикальная драматургия). В XVII веке во Франции дос­тигает наибольшего, чем в других странах Европы, расцвета классицизм (Буало, Корнель, Расип, Мольер).

В XVIII столетии во Франции с огромной силой, полнотой и революционной последовательностью развернулось просвети­тельское движение, давшее миру наиболее типичные образцы просветительской художественной литературы.

XVIII век—преимущественно французский век. Революционное движение, несущее на своих знаменах идею прогресса, возглавили во Франции просветители. От них и сам век стал именоваться веком Просвещения. Монтескье, Вольтер, Руссо, Дидро, Гольбах, Гельвеций и другие сформулировали об­щепонятным языком историческую задачу, вставшую перед об­ществом, облекли смутные догадки и чаяния своих современ­ников в достаточно стройные революционные теории.

Широкое умственное движение, вошедшее в историю под име­нем Просвещения, росло и крепло вместе с нарастанием револю­ционной ситуации во Франции. Чем более назревала необходи­мость революционного переворота в обществе, тем громче раз­давался голос просветителей, тем внятнее этот голос протеста был широчайшим народным массам.

Общность и разногласия просветителей. Просветители дей­ствовали единым фронтом, когда дело шло о ликвидации феодализма, но за пределами этой исторической задачи пути их расходились. Они спорили и подчас доходили до открытой вражды.

В стане просветителей более умеренных политических взгля­дов придерживались Вольтер, Монтескье, Бюффон, д'Аламбер, Тюрго. Другие, связанные с наиболее демократическими слоями населения Франции (Руссо, Мабли, Морелли), шли дальше их:

они поднимались уже до критики частной собственности. Жан-Жак Руссо в своем трактате «О происхождении и основах нера­венства между людьми» вскрывает истинные причины граждан­ского неравенства, указывая на частную собственность как на основной источник всех общественных бед.

Имелись серьезные разногласия между просветителями и в вопросах философии. Наиболее последовательными материали­стами были Дидро, Гольбах, Робине, доходившие до атеизма. Между тем Руссо в философии склонялся к идеалистическому истолкованию мира. Просветители чрезмерно преувеличивали силу идей. Они полагали, что идеи могут сделать чудеса в обще­ственном устройстве, произвести переворот в сознании людей, а вслед за тем и в материальной жизни общества. Это послужило причиной многих их заблуждений. Первым из таких заблуждений была вера в идею просвещенной монархии.

Теория «просвещенной монархии». Материалист и атеист Гольбах рассуждал: «Велением судьбы на троне могут оказаться просвещенные, справедливые, мужественные, добродетельные мо­нархи, которые, познав истинную причину человеческих бедст­вий, попытаются исцелить их по указаниям мудрости».

Вольтер в письме к прусскому королю Фридриху II излагал свою точку зрения следующим образом: «Поверьте, что истин­но хорошими государями были только те, кто начал, подобно вам, с усовершенствования себя, чтобы узнать людей, с любви к истине, с отвращения к преследованию и суеверию. Не может быть государя, который, мысля таким образом, не вернул бы в свои владения золотой век». Они поддерживали связь с короно­ванными особами, не скупясь на похвалы и лестные эпитеты, и подчас закрывали глаза на их пороки, недостатки, не желая рас­ставаться с излюбленной теорией. Просветители прославляли имя Екатерины II. «Дидро, д'Аламбер и я создаем вам алта­ри»,— писал ей Вольтер. «В Париже нет ни одного честного человека, ни одного человека, наделенного душой и разумом, который не был бы поклонником вашего величества»,—писал ей Дидро. Как заблуждались французские просветители насчет Ека­терины II, может засвидетельствовать любопытный документ— распоряжение русской императрицы от 1763 г. Она писала:

«Слышно, что в Академии наук продавались такие книги, кото­рые против закона, доброго нрава, нас самих и российской нации, которые во всем свете запрещены, как, например, Эмиль Руссо, Мемории Петра III и много других подобных... Надлежит приказать наикрепчайшим образом Академии наук иметь смот­рение, дабы в ее книжной лавке такие непорядки не происхо­дили» 1.

Поэт Алексей Толстой в шутливой форме макаронического стиха осмеял комическое преклонение перед Екатериной II наив­ных сторонников идеи просвещенной монархии, их иллюзии и лукавую русскую государыню:

«Madame' При вас на диво Порядок процветет», — Писали ей учтиво Вольтер и Дидерот:

«Лишь надобно народу, Которому вы мать, Скорее дать свободу, Скорей свободу дать!»

Она им возразила:

«Messieurs, vous me comb!ez!»2 И тотчас прикрепила Украинцев к земле.

В политической программе просветителей ключевым было слово «закон». От него как бы лучами расходились знакомые нам, часто довольно туманные по смыслу, но всегда ярко рас­цвеченные и притягательные слова: «Свобода, Равенство, Братство». «Свободу» просветители понимали как добровольное подчинение закону. (У Пушкина: «Свободною душой закон бо­готворить»—«Деревня».) «Равенство» тоже имело для них гражданский смысл, как равенство всех — от пастуха до коро­ля—перед законом. В дворянско-монархической Франции это означало прежде всего ликвидацию всех сословных привилегий и неограниченной королевской власти, предельно четко выражен­ной в известном горделивом афоризме Людовика XIV — «Госу­дарство—это я!» Что касается третьего слова—«братство», то оно осталось лишь эмоциональным украшением политической программы просветителей.

При соблюдении ключевого принципа, а именно законности, формы государственной власти уже не имели для просветителей принципиального значения. «Лучшее правительство—то, при котором подчиняются только законам»,— писал Вольтер в «Философском словаре»

Вольтер (1694-1778) Вольтер должен по праву считаться главой французских просветителей, хотя его социальные и политические убеждения были гораздо увереннее взглядов Дидро, Руссо, Мабли, особенно по­следних двух. Вольтер раньше их вступил в борьбу с феодализ­мом, он был старше всех просветителей по возрасту и опыту борьбы.

Просветительское движение развернулось во всей широте к середине XVIII столетия, когда Вольтеру было уже за 50 лет и он был известен как автор многих выдающихся произведений худо­жественного, философского и научного содержания, когда имя его гремело по всей Европе. Вольтер был вдохновителем и вос­питателем этого могучего поколения французских мыслителей-революционеров.

Жан-Жак Руссо, вспоминая о своей юности, писал в «Испо­веди»: «Ничто из того, что создавал Вольтер, не ускользало от нас. Мое пристрастие к его творениям вызывало во мне желание научиться писать изящно и стараться подражать прекрасному слогу этого автора, от которого я был в восхищении. Немного спустя появились его «Философские письма». Хотя они, конечно, не являются лучшим его произведением, именно они были тем, что больше всего привлекло меня к науке, и эта зародившаяся страсть с того самого времени больше не угасала во мне».

Просветители называли Вольтера своим учителем. Совершенно прав был Пушкин, когда писал: «Все возвышен­ные умы следуют за Вольтером. Задумчивый Руссо провозглаша­ется его учеником; пылкий Дидро есть самый ревностный из его апостолов» 1.

Просветительской теме разоблачения и осмеяния предрассудков и религиозного кликушества посвящена знаменитая героикокомическая поэма Вольтера «Орлеанская девственница», пародия на поэму официального поэта Франции XVII столетия Жана Шап-лена «Девственница, или Освобожденная Франция» (1656).

В памяти французского народа крестьянская девушка Жанна д'Арк, героически погибшая в Руане в 1431 г., оставалась всегда национальной гордостью, образцом бескорыстного и самоотвер­женного служения родине. Вольтер сам с глубокой симпатией относился к исторической Жанне д'Арк. В своей «Генриаде» он называет ее «храброй амазонкой», «позором англичан». В сочи­нении «Опыт о нравах» он пишет о ней как о «мужественной де­вушке, которую инквизиторы и ученые в своей трусливой жесто­кости возвели на костер».

Вольтер, негодуя на лицемерие попов, которые сначала воз­вели героическую девушку на костер, а потом объявили ее святой, излил свою ненависть к изуверству церкви в потрясающей по своему сарказму поэме. Сатирически изобразив средневековую, феодально-монашескую Францию, Вольтер вместе с тем обличал мерзости современной ему правящей клики. В образах ничтож­ного Карла VII и его любовницы Агнесы Сорель современники Вольтера легко узнавали Людовика XV и маркизу Помпадур.

Некоторые современники Вольтера говорили, что поэт, осмеяв Жанну д'Арк, обошелся с ней более жестоко, чем епископ города Бове, который сжег ее на костре. Вольтер, конечно, смеялся жес­токо: он показал Жанну обольщаемую, показал ее в самых дву­смысленных и неприличных сценах. Но смеялся он не над девуш­кой из народа, которая, искренне веря в свою патриотическую миссию, ниспосланную ей «от бога», повела французов на бой с врагом и бесстрашно взошла на костер, оставив истории свое благородное имя и свой человечески прекрасный облик. Он сме­ялся над тем, что сделали из ее имени церковные проповедники, объявившие ее «святой», после того как сожгли на костре.

Дидро (1713-1784) Дидро в течение четверти века стоял во главе грандиозного предприятия,— издания знаменитой «Энциклопедии», содействуя пробуждению и росту революционного сознания масс. Материа­лизм Дидро далеко опередил философскую систему Вольтера, патриарха просветителей, их старейшего и всеми признанного вождя. Дидро стоял на пороге диалектического материализма Жизнь его полна самой напряженной борьбы, самой энергичной деятельности в области мысли и весьма проста, бедна событиями и обыденна в своем внешнем житейском течении.

В 1750 г. издатель Лебретон пригласил его в качестве редак­тора «Энциклопедии». Лебретон помышлял лишь об издании не претендующего на оригинальность и большую научность слова­ря, переведенного с какого-нибудь иностранного образца. Дидро превратил этот крохотный коммерческий замысел издателя в ме­роприятие огромной культурной и политической важности. Вмес­те со всеми деятелями французского Просвещения он создал монументальное произведение общенационального значения. С 1750 г. и до конца дней Дидро был занят этим делом, преодоле­вая многочисленные препятствия, сопротивление цензуры, опа­сения своего издателя, запреты и преследования властей. Он на­писал сам около тысячи статей для «Энциклопедии».

«Энциклопедия» издавалась в течение 30 лет1. Несколько раз правительство пыталось задушить начатое дело; затравленный д'Аламбер не выдержал напряжения борьбы и отошел от руко­водства изданием. Дидро один довел дело до конца..

Бомарше (1732-1799) В просветительской, бунтарской, революционной литературе Франции XVIII столетия комедии Бомарше заняли одно из глав­ных мест по силе влияния на массы. Современник Бомарше Мель­хиор Гримм в своих мемуарах сообщает: «Много превозносили, и справедливо, силу воздействия сочинений Вольтера, Руссо и энциклопедистов, но их мало читал народ, между тем одно пред­ставление «Женитьбы Фигаро» и «Цирюльника» повергало пра­вителей, магистратуру, дворянство и финансы на суд всего на­селения больших и малых городов Франции».

Бомарше не был профессиональным писателем. К перу он об­ращался понуждаемый обстоятельствами, когда необходимо было апеллировать к широкой публике («Мемуары»), или же в часы досуга, когда он мог свободно отдаваться влечению сердца, а оно всегда тяготело к искусству.

«Когда моя голова полна дел — к черту занятия литературой, но если дела кончены, рука тянется к перу и бумаге, и я охотно болтаю чепуху».

ЖизньБомарше — причудливое сплетение самых удивитель­ных событий, приключений, взлетов, падений.

Просветители и искусство рококо. Просветительская культу­ра, включая философию, литературу, искусство, составляла глав­ную часть всей культуры Франции XVIII столетия. Люди пера (Вольтер, Руссо, Дидро и др.), люди резца и кисти (Гудон, Грез, Шарден), музыканты (Рамо, Глюк) составляли основную куль­турную силу страны, устремленную к прогрессу, насыщенную общественными просветительскими идеями. Однако кроме этой силы, во Франции действовали другие, а именно—писатели, поэты, художники, создававшие так называемое искусство рококо (от фр. rocaille—ракушка). Уже в XIX в. это слово применялось в качестве синонима всего устарелого и старомодного (у Пушки­на: «Признаюсь в рококо моего вкуса...»).

Словечко пошло от моды, возникшей во времена Людови­ка XV, орнаментировать предметы убранства помещений и сер­вировки затейливыми узорами, напоминающими завитушки ра­ковин. Легкость, зыбкость, изящество, присущее этим формам, пришли на смену монументальности и пышности классицизма и барокко. Искусство как бы отказывалось от всего серьезного и увлеченно устремлялось к безделушкам. Живописцы полюбили нежные тона. Бледно-розовые и бледно-голубые краски легли на их полотна. Люди обрели порхающие жесты и движения. Поэты начали орнаментировать изящными поэтическими завитушками свои стихи. Любовь стала легким развлечением, мимолетным капризом.

 

Литература Германии

Англия и Франция, два крупнейших государства в Европе в XVIII столетии, боровшиеся за первенство в захвате колоний, за первенство на мировом рынке, стремились поддержать сложив­шуюся политическую систему в Германии, сохранить ее раздроб­ленность, использовать постоянные раздоры между отдельными немецкими князьями. Они вовлекали немецких князей в войны:

Англия против Франции, Франция против Англии. Немецкие го­сударства получали от Англии и Франции огромные денежные субсидии. Франция за 1750—1772 гг. выплатила 82 миллиона ливров Австрии, 9 миллионов Саксонии, 9 миллионов Баварии, 11 миллионов Пфальцу и т. д. Англия выплатила Пруссии за пе­риод Семилетней войны 21 миллион фунтов стерлингов.

Иностранные субсидии нисколько не способствовали эконо­мическому подъему Германии. Войны, в которых участвовали германские княжества, все больше и больше подрывали их ма­териальные основы. В Баварии из-за недостатка рабочей силы в конце XVIII столетия треть земли оставалась невозделанной, причем земли плодороднейшей. Тяжело пострадала от Семилет­ней войны Саксония. Эта война сократила население Ганновера на 96 тысяч человек.

Хозяйственная жизнь в ряде княжеств и городов из года в год все более и более расстраивалась. Разительный пример тому — история Нюрнберга, где население за двести лет (1580—1780) уменьшилось наполовину в связи с постепенным сокращением производства и утечкой из города рабочей силы. Германия от­ставала технически от тогдашней Англии и Франции. «Англича­не и в особенности французы производили те же изделия, что и нюрнбержцы, только лучше и дешевле, так как вместо нюрнбергского ремесла у них существовала мануфактура»,— писал Ф. Энгельс1.

Тем не менее и в Германии в XVIII столетии, особенно во вто­рой половине века, наметились тенденции к росту производства, к возникновению буржуазных элементов хозяйства в недрах эко­номической системы феодализма. В верхней Силезии активизиру­ется разработка угольных залежей, цинковой руды. Увеличива­ется выделка сукон. Растет горная промышленность Саксонин. Бурно развивается портовый город Гамбург.

Вершиной немецкой клас­сической философии стала философия Гегеля (1770—1831). Она создавалась уже в XIX столетии («Феноменология духа», 1807; «Наука логики», 1812—1816; «Энциклопедия философских наук», 1817, и т. д.) и потому выходит за пределы настоящей работы. Нельзя не отметить, однако, здесь, что и философия Гегеля яви­лась своеобразным откликом на события революционных лет Франции. Она в области мысли делала то, что французская ре­волюция совершала в социальной действительности.

Гегель признал великую созидательную миссию революции:

«Французский народ купелью своей революции был освобожден от множества учреждений, которые человеческий дух оставил за собой, как свою