«…Моя история началась с почти случайной фразы, одного предложения брошенного человеком на ветер. Этот человек – профессор Д. Р., личность далеко не последняя. Скажи другой то, что сказал он, и не было бы меня, и не было бы ничего, профессорское слово сыграло огромный вес. А как это было? Давно. Задолго до моего рождения. Родители рассказывают, исходя из того, что они сами знают, а знают ли они всё, как было?
Вроде один профессор отмечал со своими коллегами новое своё достижение. Все пили и были уже в довольно нетрезвом состоянии. Официантка или официант подносила ещё один бокал искрящегося красного вина и шампанского, кто-то вздохнул печально – сзади послышалась речь. Это совершенно незнакомый им человек тихо разговаривал со своей супругой. Они пили не от великой радости, наоборот – от горя. Решали, кому достанется небольшое имущество их отца, дом и старый заброшенный сад с высокими яблонями, отец был болен, ему сказали на днях, что жить осталось совсем недолго. Рак, к сожаленью, неизлечим. И эти несчастные незнакомцы запивали своё горе всем, чем могли, с каждой каплей крепкого алкоголя наивно надеясь забыться.
Они шептали что-то друг другу, рыдали, несколько раз обнимая друг друга и шепча, что «будет всё хорошо, вот увидишь!». Женщина не верила и лишь качала головой.
- Нет, теперь никогда не будет… Подумать только, ему всего пятьдесят!
Очевидно, отец был её.
- Детей у нас нет. Собака – и та померла. У меня кроме него и тебя больше никого не осталось!
Давящая атмосфера уныния и депрессии тут же заполнила воздух. Она разнеслась по залу, сжав всех и объединив в один большущий липкий комок. Всё потемнело – и в один миг ночь наступила за окнами. Хотя было итак уже слишком поздно, и ночь должна была когда-нибудь наступить, но это случилось резко. Трагизм приближающейся утраты и смерти так иронично переплетался с радостью университетских коллег. Вот только недолгой радостью.
Тот самый господин Д., о котором я уже начал рассказывать, главный виновник моего рождения и тогдашнего празднования, вытянулся в один момент, напрягся и вздрогнул. Его сознание было уже далеко в безднах космоса, но слух ещё оставался на месте. Удивительное созвучие, ирония или судьба – ему и самому очень скоро исполнится пятьдесят. Долгожданный юбилей. А впрочем, почему долгожданный? Как знать, сколько ещё осталось ему? Быть может, он также чего-то не знает, и странные покалывания в боку вызваны отнюдь не от стресса? Как знать, встретит ли он свой пятьдесят первый день, или так же, как тот незнакомец, незримо присутствующий за соседним столом, злым роком обречён пасть только в могилу?
Услышанное горе определённо повлияло на его, и жаль, мы не знаем, как звали того человека. Не знаем, кого вынуждены благодарить, не знаем, благодаря кому живы? И даже то, был ли на свете он, или это – история, придуманная специально легенда?
Профессор Д. славился одной особенностью: будучи совсем пьян, он мог выдать что-то совершенно особенное, безумное, но такое, чему потом завидовали многие, все лучшие его идеи были придуманы так. И он сказал:
- Друзья! Меня посетила муза! Я задумался вдруг на тем, а что было бы, создай мы идеальные условия и помести туда человека, сколько бы жил этот человек? И каким бы он был?..
Я, пожалуй, должен представиться, но забыл. Я – Лири, рождённый в рамках этого эксперимента первенец. Вы можете ненавидеть меня, можете мне завидовать. Я знаю, что за глаза меня все называют «самым счастливым на свете». Вот только, не знаю, заслужено ли. Кажется иногда – да.
Я всего лишь хочу рассказать всем свою историю и этот эксперимент. Мне надо это сказать, но не для того, чтобы все знали, предупредить всех, а потому, что мне хочется. Времени много, а летние дни наполнены таким количеством света… Да, мне просто нечем заняться, и я хочу попробовать на себе роль писателя.
Повторюсь, меня зовут Лири, мои родители – Мела и Холдер. М1 и М2, как из называет профессор. Мы живём на окраине живописного леса. Мы – это я, родители и ещё небольшая группка людей. Поселение закрыто от посторонних, нам запрещено выходить в город, но мы прекрасно знаем о том, где находимся, какой город стоит неподалёку, что там есть цветущие сады, огромные почти до неба стеклянные здания и много-много людей, живущих почти без радости.
Почему у моих родителей такое смешное и странное прозвище? Их имена даже немного созвучны причине, оба они – меланхолики. И я меланхолик – в квадрате, шучу так иногда про себя. Когда профессор Д. только начинал работать над проектом, он старался найти самое лучшее место и самых лучших людей. И нас не бросили в лес, в маленькие прогнившие насквозь землянки, нет, нам предоставили целый лес, и целое поле, и озеро, и все поляны, нам построили восемь небольших, но просторных и светлых домов, к слову, домов одинаковых. Нас поместили в эти дома, освободив до конца жизни от надобности работать и подарив возможность встать у истоков Эпохи Новых людей.
Восемь домов – восемь человек. Изначально их было восемь. Выбирали максимально разных и непохожих. Взяли по одному представителю каждого темперамента, плюс сделали ставку на пол. И так получилось восемь – четыре пары, которые довольно быстро выбрали себе свою вторую половинку, вот только не все по любви. Но каждый принял выбор осознанно, так же, как и участие в эксперименте – насилия никогда не было.
Среди живописного поля стояли наши дома, не большие и не маленькие, некоторые пустовали. Девушка по имени Кива, или С2, почти чистый сангвиник, только долго противилась переезду, никак не могла решиться на чувства, не отвечала на ухаживания Х1. Он, типичный холерик, парень по имени Майкл, был немного грубоват в манерах, всё делал неаккуратно и резко, кажется, торопил события. Этот здоровяк, о кончине которого я вам ещё расскажу, сперва был нормальным парнем, он воспринял пожизненное освобождение от работы, как Рай, подаренный папашей-миллионером на День рожденье. Да, если я забыл сказать, то скажу сейчас: за, считайте, пожизненное пребывание вдали от города, на природе, семье, подписавшей соглашение с профессором, выплачивалась такая сумма, о котором не мог мечтать и богач. Люди фактически продавали своего сына или дочь, не задумываясь о том, что могут больше никогда не увидеться.
Можно долго рассказывать об отношениях восьми испытуемых. О том, как они знакомились, общались, вместе ходили на пикники и пытались узнать друг друга. Как ссорились, бегали по полям и лесам, как пели у костра, уже разделившись на несколько крошечных компаний по интересам. Как мама любила вставать рано утром и бегала босиком по туману, который стелился у самых ног, или собирала цветы, а затем ложилась в кровать, с венком из белых ромашек или лесных диких лилий.
О том, как было всё непривычно, какими бескрайними и бесконечными казались леса и поля, как переставали уставать ноги от постоянных походов в соседние горы, или на склоны – в долину, о том, как пьянил воздух, и как хотелось жить и летать, и мечтать. Как горело огненными бликами море, расстилавшееся за грядой Больших гор. Как напоминало маленькое море соседнее озерцо, и как восемь людей в скором времени начали ухаживать за ним, разбив на четыре сектора и превратив в дивный пруд.
Дни казались вечными, радость и свобода пьянила. Первые месяцы немного не верилось в то, что это – не сон, всё казалось слишком хорошо, нереально, а воспоминания о детстве, родных, об учёбе, работе или первой любви казались наоборот снами. Кто-то грустил за ними, кто-то даже не думал. Разумеется, ввиду сложного этического вопроса участие в эксперименте принимали в основном те люди, которые и сами-то жаждали сбежать от семьи. Грустные или замученные, или непонятые, которые так и не смогли найти общий язык с обществом, или уже попрощавшиеся с будущим в ярких цветах. Не знаю, насколько это правда, но мама говорит, что у неё нет ни одного хорошего воспоминания о своей школе. У неё нет воспоминаний и о друзьях, подругах. Выросшая в приюте для девочек, она всегда была самой тихой и затравленной серой мышкой. К счастью, хотя бы теперь расцвела, точно белая роза.
Белая – почему? Нет, это не случайное красивое сравнение или образ, и не просто сравнение. Из-за её волос. Они были слишком светлыми. И кожа – почти как мел. За то и назвали Мела. Она скорее всего была выходцем какого-то северного народа, но какого, я, к сожаленью, не знаю. Такой же хрупкий по телосложению, как и она, худой, только длинный – весь в папу. Внешне мы выделяемся на фоне других трёх семей. Выделяюсь и я, если сравнивать с остальными детьми, но уже немного в других параметрах.
Скучно здесь. Дел почти нет, хотя на самом деле дел масса. Лежу на траве, задрав ноги, пишу по старинке ручкой. Компьютеров у нас нет, а печатная машинка Майкла сломалась. Ручкой даже интересно, потом в руке ощущаешь лёгкую усталость, покалывание. Оно быстро проходит, и потом ты наоборот чувствуешь силу. Другие занятия редко приносят подобные ощущения.
Кстати четвёртый лист… Не знаю, насколько длинным получится этот рассказ. Рука уже начинает побаливать – редко я пишу так много, если пишу – с перерывами, а тут нахлынуло вдохновение! Но это не страшно, то, что рука болит, я беру ручку в другую руку и продолжаю повествование. К счастью, могу писать и одной, и другой рукой. Благодаря этому не тратится время, могу работать почти что без перерывов, ведь пока я пишу одной – отдыхает вторая, когда вторая устаёт, первая уже отдохнула, и можно вернуться к первой. Удобно.
На чём я остановился? Ах да, было восемь домов… Со временем сформировалось четыре пары – четыре дома стали чаще всего видеть смех. Люди переселились, немного поменялись местами. Были у них разногласия, и нередко девушки забирали вещи и переходили жить к подругам, а парни также устраивали мужские «кружки», но рано или поздно мирились – снова возвращались к сложившимся парам. Одна из семей поначалу разрывалась между его и её домами, но после окончательно съехалась. Оставшиеся четыре домика перестроили в сад, музей, школу и библиотеку, я помогал отцу с общим перечнем книг. Записывал их – писал, так и натренировал руки.
К слову о том, чем мы ещё занимались, каждый теперь делал только то, что желала душа. «Кто на кого учился» звучало всё реже и реже и, в конце концов, стало забытой фразой. Знания могли пригодиться и пригождались, но каждый мог также освоить что-то другое, новое, что-то более интересное. В первые месяцы безграничное свободное время давало огромный энтузиазм. Почти каждый стал учиться новым занятиям, или хотя бы хобби. И знания давались легко – в библиотеке предусмотрительно имелись книги по всем профессиям. Любой материал, который нужно было найти, можно было изучить – было бы только желание. Так мои родители, к примеру, стали заведовать медициной. К ним часто приходили за советом, и родители помогали всем.
А ещё в первый год к нам часто приходил профессор и смотрел на всё и на всех, умилялся, делал какие-то записки в блокнотах и много-много болтал. Больше всего на свете он любил беседовать, особенно наедине, запираясь на какой-то час или два в дальней комнате и задавая вопросы, все ещё поговаривали, что это психологический, а не социальный эксперимент. Но о самом эксперименте и его результатах говорили редко и мало, обычно эта тема не поднималась, она была словно табу. Между собой люди говорили на эту тему, но или разводили руками, или предлагали, как Мела, радоваться спокойному дню, не грузить себя ненужными вопросами и сомнениями, радоваться и просто жить, что, впрочем, все здесь и делали. Единственное, что должны были делать участники эксперимента – это стараться жить как можно более счастливо. И все старались так делать – не ради кого-то другого, в первую очередь – для себя.
Итак, всё было, как казалось со стороны, верно, раем. К нам приходил, за нами наблюдал профессор, делал пометки и уходил. Он фиксировал все, к сожалению, даже самые незначительные ситуации воде того, кто с кем поссорился и почему, нередко лез в душу и досаждал причинами наших слов и поступков. Наверное, планировал в будущем издать многотомный труд с описанием своего дела, вот и собирал материалы. Выступал как своего рода писатель, интересовался и от того делал так. Я его не сужу.
Но прошёл год, и всё начало быстро меняться… Первый же день был окрашен заревом ужасных событий. Френк, парень, носящие прозвище Ф1, не выдержал однообразия и начал сходить с ума. Не знаю, как всё было на самом деле и что именно делал он, ко мне дошло всё со слов отца или матери, как понял их, так сейчас и рассказываю. Вроде начал вести себя странно, агрессивный стал – нападать, жена его или девушка пожимала плечами, разводила в разные стороны длинными своими руками. Её вполне устраивала мирная жизнь среди поля, ленивая и размеренная. После той нищеты и бесконечной работы, что раньше, это казалось настоящим Раем. Жена Ф1, Мина, говорила, что «снова вернулась в детство».
А тем временем Френк менялся. Он смотрел на всех озлобленными больными глазами, рассказывал бредовые сны, без конца вспоминал своё разгульное прошлое и не мог смириться с тем, что оно кончилось и кончилось уже навсегда. Но почему сейчас? Прошёл всего год. И он знал, на что сам соглашался. А должно быть, прошёл азарт, чувства и эмоции притупились. Вот и стало всё снова серым, каким бы ни было всё, но одно и тоже. Он быстро от всего уставал.
…В довершении истории про Френка скажу только пару слов: я никогда не видел его и уже никогда не увижу. Печальные поля буквально сводили со свету. Говорят, он метался, как волк, дрался с моим отцом, часто цеплялся к холерику Майклу, точно вызывал на дуэль. Девушки не могли ничего изменить, кричали и лишь разводили руками. И подрались они, Френк и Майкл, устроили какие-то соревнования, Френк часто менял правила под себя, злобно смотрел на всех, негодовал от, впрочем, заслуженного проигрыша. И то ли по этой причине, то ли из-за стремительно развившегося сумасшествия, не выдержал он – прорвался через ограды, убежал однажды ночью в самый запретный лес. И больше его никогда мы не видели. …Я только слышал разговор профессора со своими коллегами, что такой-то такой-то, под номером Ф1, «выбежал за границы отмеченного пространства», «преодолел лес», правда, с большими трудностями ввиду напавшей на него лисицы, голода, холода и разных ранений. Он выбежал из леса, а впереди был город. Но «безумный человек представлял теперь опасность для общества» и не мог быть возвращенным в рамки эксперимента. Его убрали – убили, если я понял правильно.
Не прошло и ещё года, как вслед за Френком отправился во мрак уже упомянутый Майкл. Нет, она не устроил ещё более эффектного побега, говорят, он покончил с собой, так же утром однажды исчезнув из дома. Его нашли на ветке старого дерева далеко-далеко в лесу. Никто не смог пояснить, почему и зачем он так сделал… Его супруга, миссис Марглс, осталась безучастной и равнодушной, она продолжила ходить на озеро и, как и прежде, мочить ноги в холодной воде, не решаясь поплавать с лягушками. Орала, кричала первые дни, обращаясь и к полю, и к небу, но после затихла – смирилась. Здесь как-то быстро смирялись все с новой судьбой.
…Итак, живых осталось теперь только шестеро. Двое парней и четыре девушки. Нетрудно догадаться, что дальше начались бесчисленные интрижки, измены. Моя мать один раз даже была вынуждена простить отца, он ошибся, хотя в основном все истории были связаны не с ним, а с сангвиником, широкоплечим С1, которого за большие уши и чёрные волосы прозвали все Микки.
Но и это продлилось недолго. Родились первые дети. А ещё к тому времени старый профессор подселил к нам несколько новеньких человек, таких же побитых жизнью и грустных, с радостью поначалу принявших его мысль и «зелёное» изменение. Но они так и остались жить в стороне, редко пересекаясь с первыми поселенцами и немного не веря им. Они остались чуть в стороне и в прямом и в переносном смыслах. Но горе ещё одной смерти объединило и сблизило после всех. Не по своей вине в пруду утонула одна из новеньких девушек… На том печальные события кончились. Дальнейшая жизнь пошла своим чередом и была уже светлой и постепенной. Люди свыклись или смирились. И было с тех пор всё так, как это есть сегодня.
…Помимо меня в поселении родилось ещё много детей. Прошло около десяти лет, подросли, бегаем теперь все по полям, резвимся, как первобытные звери и птицы. Нам хорошо – всюду солнце и воздух, продукты сами готовим, и «нянек» здесь очень много. По сути все девушки, какие здесь были, смотрели не только за своими чадами, но и за чужими приглядывали. Все жили теперь одной большой дружной семьёй и все друг друга очень любили.
Все дети выросли разными, один мой брат похож на меня, другой – больше похож на его сверстника Санни. Но я не один, и меня никто за это не трогает, наоборот хорошо дополняем друг друга всеми своими отличиями. Мама не всегда соглашается, когда я говорю так, но малышке Мартине явно не хватает усидчивости, а Марсу – желания изучать науки. Я стараюсь не раздавать советы другим и не сравнивать всех с собой, лишь прививать другим то, за что сам благодарен родителям.
Почти каждый день у нас начинается учёба. Сидим все на стульчиках, поставив их в полукруг или круг, выбираем самую удобную поляну – на ней и сидим, бегаем время от времени от солнца, когда становится слишком жарко или холодит тень. Учимся спокойно – всё в радость. Не успели пройти сегодня какую-нибудь тему – значит, завтра пройдём. Никуда не торопимся. Учимся сразу все – то есть и те, кто помладше, и те, кто постарше, как я. Папа читает параграф, а после объясняет своими словами – и всем становится всё понятно, но это надо так преподносить материал. Мамина подружка, Малини, например, уже не владеет подобным даром.
Иногда она смеётся, говоря, что мы не владеем некоторой информацией, много не знаем, многое упускаем, но может, оно и к лучшему? Зато мы не знаем того, что нам не нужно, не пригодится – не перегружаем себя ненужной информацией, но знаем все то, что необходимо нам знать. То, что необходимо в первую очередь. И у нас нет соблазна сбежать ближе к цивилизации – в город. Выросли – перебороли, да, хотя, если честно, я сам никогда и не испытывал подобных желаний. Может, Макс и хотел, Макс – это сын тёти Малини, он резкий, иногда агрессивный, дерётся с теми, кто младше, но младшие драться не любят – остаётся сам в дураках. Не искоренилось, не ушло ещё это злобное поведение. Но просто совсем мало времени. Чем дальше, тем мы, говорят, будем добрее, я и уже вижу, что новое поколение лучше наших родителей.
Макс рассказывал прошлым летом, как сидел долго на холме, засматривался на город, грезил Высокими горами, думал, как через них перебраться. Оно ведь как получается: есть и за лесом город, но тот город достаточно мелкий, сам – как ещё одно поселение, а настоящий Город там, далеко. В соседний город только изредка ездит мама да старый профессор, если надо закупить нам лекарств, или ещё чего-то.
Так вот, Макс хотел убежать именно в тот – дальний – город. А я никогда не хотел. Наверное, впитал с молоком, что среди заводов, пыли и грязи нет и не может быть красоты. И не могу себе представить, как променять это поле с его раздором на какую-то узкую улицу, заваленную толпами людей, где жмутся один к другому крохотные магазинчики, где люди все злые и недовольные, каждый день они хотят на работу, и оттого сходят с ума, сидят там, возвращаются ближе к ночи, «и у каждого второго печаль, чёрным клубком обвившая шею, пожирающая или уже пожравшая душу».
Это сказал не я, это рассказала мне мама. Согласитесь, что даже звучит как-то страшно, и нет желания оставлять свои насиженные места ради этого непонятного «города». Какая романтика, в чём? Может, у нас нет компьютеров и прочих популярных приспособлений, но живём мы ничуть не хуже, мне кажется, даже лучше – счастливее. И поэтому я туда не хочу. Пусть Макс идёт, если сможет перейти горы. Только что-то подсказывает: не сможет он бросить нас, вернётся он назад, передумает. Природа возьмёт своё.
А здесь хорошо… Я в который раз уже пытаюсь описать окружающую природу, но не могу, понимаю, что слов не хватает. Слишком много травы, слишком много жизни вокруг. Ляжешь так иногда, и трава выше тебя становится. А всюду летают бабочки, прыгают кузнечики, стрекочут что-то в кустах. Разве не Рай? И солнце припекает загоревшую спину…
Наверное, я говорю так, потому что вырос вдали от города. Нам сказали, что там плохо, и оно стало нам чуждым. Мы выросли с мыслью, а увиденное собственными глазами ещё больше убедит в том, что оно нам не нужно, нужно лишь только это? Всегда намного лучше своё, то, что родное, что видел с самого детства, что горит всеми зелёными красками. Хорошо здесь!.. Хорошо!
И мы умеем делать всё тоже, что делали бы через силу в угрюмом городе. Няни, папа и дядька Микки научили резать по дереву, шить, вышивать, готовить и сочинять песни. Мы могли смастерить на свой лад всё, что было необходимо. Сломалась удочка – запуталась леска, а мы сгоняем с мальчишками в лес, найдём самую крепкую лиану какого-нибудь дикого-предикого цветка-вьюнка, срежем её – и папе. А ещё очень много читали.
Про книги, наверное, напишу целый большой абзац. Они того заслужили. В общем, если не вдаваться в подробности, у нас было много времени и много счастья, от того, скорее всего и читали – любили предаваться этим спокойным фантазиям. А хотя разве фантазиям? Читали про дружбу – и учились дружить, слышали слова о любви и запоминали их, использовали на практике, если кто-то влюблялся. Учились по книгам и через книги, поэтому почти каждый день сидели в переполненной библиотеке, или даже на ступеньках неё. Особенно хорошо было летом – когда тепло, хорошо, немного клонит в сон, а дела уже кончены – и дел нет. Лежишь себе возле какого-нибудь кустика, то срываешь с его ветвей плоды – и тут же их в рот, то просто лежишь и думаешь. А земля такая горячая и приятная, что не хочется больше ничего делать…
«Слишком много природы. Наверное, слишком много. Она пьянит душу – и отсюда такая блажь». К этому выводу я пришёл, слушая в сотый раз рассказы нянек о городе. Там её почти нет – человек не может остаться наедине с ней и собой, он всё время окружен другими людьми – другие, чужие мысли влияют на него, лезут в голову. А места мало – спрятаться от всех невозможно. После нашего простора с трудом могу представить себе, что такое «однокомнатная квартира».
…На зелёную поляну со всех сторон льётся свет. Душу переполняет надежда, какое-то дикое стремление жить, беспричинная буквально выбивающая почву из-под ног радость, и ты задыхаешься от счастья, от жизни, от одного факта её, сопричастности, благодарности, адресованной всем и всему.
Всюду снова резвились дети. Я был немного старше их, примерно такого же возраста с некоторыми, но чувствовал много старше. Смотрю на всех, смотрю, наблюдаю. И все мы часто так наблюдаем – за собой, друг за другом, понимаем порой без слов, что у кого болит, что у кого случилось. Кто рад, а кого укусила пчела – это на лицах написано.
Вы в шутку можете сказать, что я очень легко живу. Да, наверное, больше того: я знаю, что, если бы кто-то в городе узнал о таком человеке, живущем не так, как они, все сказали бы, что я – самый счастливый на свете. И все бы завидовали мне. И завидуют. Только никто не знает, что такой, как я, существую. А я есть, живой, затерянный за горами и скалами. Хотя, нет, наверное, знают, только считают вымышленным.
Живу здесь и радуюсь жизни. Наивно, но не лукавя. Дядька Микки снова гонит стадо овец. Скоро начнутся занятия, меня уже зовут брать свой стул и бежать в лес, придётся отложить записи. …Это шаг назад, но может, нам не надо было так далеко убегать? Мы ещё не готовы? Даже если это зовётся шагом назад, живётся нам здесь не плохо!»
***
- Мальчик на полянке... Ты видел его, эти голубые глаза, два василька, обращённые с любовью к небу? Вот он, - улыбнулся старик-профессор, - вот человек, полностью слитый с природой. Такой, каким задумал нас бог. – И продолжил описывать – …Понимает других, умный не по годам. Счастливый, когда спокойный. Ему надо всегда быть спокойным, радовать его, но не баловать – иначе уже другой. Самый близкий к природе, наблюдательный, чуткий тип. Он может опечалиться при виде жучка, случайно раздавленного кем-то из взрослых или увидев цветок, который радовал глаз, но прошла неделя, и он уже умирает. И он же не станет устраивать напрасных сцен в ситуациях, лишённых для него интереса.
Не слабый, а нежный, живущий душой человек, ранимый, ещё и творческий – давно проявляет задатки, мальчишка унаследовал лучшие качества темперамента сразу от обоих родителей. Он, М3, вот – человек, - повторил профессор Д., - полностью слитый с природой.
Рядом с профессором стоял другой учёный. Они вместе смотрели через огромный экран, и каждый радовался, и каждый в тайне завидовал тому, как жили и живут их подопечные. Один их секретный дрон, замаскированный под небольшую птицу, летал время от времени над поселением и записывал видео, делал фото.
- …Но это может доставлять определённые трудности.
- Но разве это плохо? Вышеперечисленное победит всё.
- Он будет слишком изнежен и не приспособлен к иной жизни. И, как знать, если столкнётся со злом…
- Мы как раз делаем всё, чтобы он его не увидел. Пусть живёт на природе, как вольный и дикий зверь, как весёлый весенний ветер.
- Он погибнет, если окажется в городе… - продолжил опять второй, но старый профессор не слушал, он был, наконец-то, доволен. То, ради чего творил он, стоит перед ним на экране.
- Нет, он прекрасен. За меланхоликами я вижу будущее. И отныне ничто не сможет меня в этом разубедить!
***
«…Занятие прошло хорошо, - снова написал Лири. – Мне всё понравилось. Каждый день нравится. Вот уже который раз думаю над тем, как же мне повезло, как я счастлив. И снова прихожу к выводу – не хочу, не поеду ни за что в город! И я знаю, что буду жить здесь всегда, жить, наверное, долго и счастливо, и мои дети также будут жить вдали от людей. Я так хочу. И они будут хотеть так – я уверен. Меня всё устраивает. Старый профессор передаст дело своим потомкам, и мы передадим – в этом жизнь.
Пусть эксперимент продолжается…»
Севастополь, 15 – 24 сентября 2020, 452