Моё чтение Винникотта «с Фройдом» призывает меня предложить концепцию первичного гомосе Н суального (homosensuelle) отношения с «двойником», чтобы описать первые условия встречи матери и ребенка. Они приводят к процессу субъективизации, лежащему в основе организации первой нарциссической конфигурации идентичности.
Франкоязычные теоретики различают «сексуальное» (sexuel) и «сексуальность» (sexualité). Они используют термин «сексуальность» для описания поведения, а понятие «сексуальное» для определения вклада удовольствия-неудовольствия, которым пронизан любой психический процесс. В этой перспективе «чувственный», «сенсуальный» (sensuel) является формой сексуального. Таким образом, для франкоговорящего психоаналитика, хотя не всё является сексуальным, во всем присутствует сексуальный элемент, поскольку инвестиция, связанная с вкладом влечений, всегда сопровождает психические процессы или интерсубъективную встречу. Говоря «первичная гомосе Н суальность» (l’homosensualité) или «первичная гомосе К суальность» (l’homosexualité), чтобы обозначить эти отношения, подчеркивается тот факт, что удовольствие и неудовольствие связаны с движением, в котором другой встречался или терялся как «двойник» самого себя.
Три идеи Винникотта, по-видимому, способствуют уточнению этого понятия: объект созданный-найденный, материнская функция «зеркала» и опыт обмена (взаимодействия) в первичном кормлении.
Согласно концепции созданного-найденного объекта (l’objetcréé-trouvé), адекватность материнского окружения, которая «представлена» грудью в хороший момент и адаптирована к нуждам ребенка, позволяет ему жить в плодотворной иллюзии, будто он способен галлюцинаторно создать грудь, которую на самом деле он «находит» в восприятии. В отличие от привычного метапсихологического описания психического функционирования, подчеркивающего оппозицию между галлюцинацией и восприятием, Винникотт описывает «парадоксальный», «переходный» метапсихологический регистр, где эта оппозиция не сохраняется. «Воспринимаемая» грудь встречается в грудью «галлюцинируемой». Одна накладывается на другую как реальный, конкретный двойник. Этот процесс лежит в основе изобретения ребенком субъективной иллюзии быть способным создавать удовлетворение, которое он находит. Благодаря материнской адекватности, примитивная галлюцинация трансформируется в позитивную иллюзию, которая поддерживает веру младенца в свои способности «производить» удовлетворяющий мир. Следовательно объектные инвестиции и нарциссизм не обязательно противопоставляются друг другу: они объединяют свои влияния, чтобы «произвести» определенное субъективное «переходное» состояние, в котором галлюцинаторное представление объекта и «объективный» объект способствуют получению удовольствия. Самосохранение и инвестиции влечений идут рука об руку, аутоэротизм и инвестирование объекта совпадают. Удовольствие возникает в результате их слияния, оно производится как «сигнал» этой встречи и объединения.
Такая концепция прежде всего преодолевает метапсихологический тупик, вызванный оппозицией между теорией влечений и теорией отношений с объектом. Ввиду ограниченности времени для размышлений, я не могу здесь затронуть все последствия, которые предполагает идея о том, что при определенных условиях психический аппарат может без путаницы одновременно воспринимать и галлюцинировать объект[4].
Я предпочитаю углубить свое рассуждение о формах двойных отношений в теории Винникотта.
Второй аспект его мысли касается представления лица матери как «зеркала» внутренних состояний младенца. Винникотт предлагает свою идею как развитие интуиции Лакана, посвященной функции стадии зеркала. Он помещает проблематику идентификации в сочленение «нарциссической идентификации» и идентичности. Суть гипотезы Винникотта заключается в том, что то, что «видит» ребёнок, когда смотрит на лицо своей матери, является отражением его собственного внутреннего состояния, его собственных аффектов.
Обратимся к некоторым комментариям и дополнениям этой теории.
Первый комментарий касается понятия «достаточно хорошей» матери, подразумеваемом в этой гипотезе. Мать, а также окружающая среда, которая включает отца, приспосабливается и приспосабливает свои мимику, жесты и положение тела к таковым же у ребенка. Она эмоционально настраивается на своего малыша, с которым идентифицируется и чьи внутренние состояния по-своему разделяет. «Лицо» матери отражает ребенку это «двойное» сопровождение как эстетическое и сенсорное, так и аффективное. Однако мне кажется, что мы должны пойти дальше положений Винникотта и признать, что не только «лицо» матери, но и всё её тело и поведение формируют это первичное «зеркало».
Это «зеркало», воплощенное в теле матери, когда оно достаточно приспособлено, достаточно «податливо»[5] и чувствительно к внутренним состояниям ее ребенка, производит эффект «нарциссического» двойника. Двойник – это «одинаковый», похожий на тебя, но также это другой. Двойник не может быть одним и тем же, поскольку тогда он будет создавать состояние спутанности, замешательства, а не отражение себя. Мать, таким образом, должна будет отметить свою инаковость через тот способ, каким она отражает ребенку его собственный разделяемый с нею аффект. Эмоции и внутренние состояния, которое она «отражает», являются «похожими», но не идентичными. Они имеют одинаковую основу, матрицу, но не одинаковую форму. Материнские отклики идентичны таковым у ребенка в близком режиме: они гомоморфны, но не изоморфны. Материнская корректировка является интермодальной. G. Gergeli (2003) отметил, что помимо этого интермодального, «двойного» сопровождения, мать также «маркирует», что аффективные состояния, которые она отражает обратно младенцу, не являются её собственными, но, скорее, его состояниями. Мать, отправляя мета-сообщение, может обозначить себя как простое «зеркало» внутренних состояний ребенка. Она может думать о себе как о «зеркале». Разумеется, что для того, чтобы быть в состоянии отражать внутренние состояния другого, нужно также уметь сопереживать этим эмоциональным состояниям, идентифицировать их, распознавать и иметь возможность делиться ими, по крайней мере, частично.
Понятие матери как первичного «зеркала», подразумевает, что первые отношения организуются и инвестируются как побуждение, как движение навстречу другому в качестве потенциального двойника себя. Здесь вновь удовлетворение и удовольствие зависят от способности двух партнеров встретиться и воспринять друг друга как «двойников», похожих, но отдельных. Это движение, это побуждение, этот балет регулирует удовольствие и неудовольствие. Игра обмена (взаимодействия) между матерью и ребенком начинает создавать преформу (рудиментарную форму) символов, другими словами, репрезентантов первичной встречи, разделения и объединения, к которым она стремится. Если психические движения ребенка могут быть отражены «эхом» матери, они перестают быть только «разгрузкой» [напряжения]: они начинают занимать место в системе примитивной коммуникации, они принимают форму «разделяемого знака» как сообщения, которое может быть адресовано объекту. Это разделение является первым условием зарождения символа, рассматриваемого как знак произошедшей встречи и объединения. Ребенок и мать находят и узнают друг друга в символе и, наоборот, символ несет в себе след этой встречи и этого союза.
Тем не менее, чтобы быть полным, этот комментарий к гипотезе Винникотта должен учесть ещё один неявный элемент упомянутой концепции. Сказать, что лицо матери «является зеркалом» ребенка, это не только сказать, что мать должна вести себя как та, кто предоставляет себя ребенку в качестве зеркала. Это значит вместе с тем сказать, что что бы ни случилось, ребенок решает, что выражение лица и тела матери «отражают» его самого, что он идентифицируется с тем, что ему отражают присутствующая мать или значимые фигуры из его окружения. «Что бы ни случилось» означает здесь, что ребенок принимает манифестируемое матерью как сообщение, которое «определенно» его касается, как форму ответа на его собственные движения в направлении объекта. Независимо от того, является ли материнский ответ «точным» отражением его психических движений или же только результатом ее личного внутреннего состояния или ещё того, каким образом она чувствует и интерпретирует излучаемые им сигналы, ребенок получает её сообщения как отражения. Мы подчеркиваем важность этого замечания для понимания патологии нарциссизма, которая возникает с точки зрения того, как была выполнена функция «зеркала» и тех специфических особенностей, которым было окрашено взаимодействие с первичным родительским «зеркалом». Либо родительское «зеркало» отражало слишком мало материала, чтобы ребенок мог идентифицировать свои внутренние состояния, которые были «выбелены» (blanchis) отсутствием ответа «двойника», либо они были «искажены» отражением и слишком деформированы.
Размышляя в этом направлении, мы можем лучше понять, что скрывает в себе загадочная формулировка Фройда «тень объекта». В «Скорби и меланхолии», Фройд особо отмечает, что в меланхолии источником чувства потери объекта является разочарование объектом. Моя гипотеза состоит в том, что тень объекта является тем, что объект не отразил субъекту о его собственных движениях и внутренних состояниях, то, где он потерпел неудачу в своей зеркальной функции, где он разочаровал первичное нарциссическое ожидание субъекта. Чтобы продолжить теоретическую нить Фройда и Винникотта, я сказал бы, что субъект затем стремится инкорпорировать объект и ту часть себя, которая ощущается им как конфискованная объектом в тот момент, когда он ничего не отразил ему. Субъект прилипает к объекту в процессе, который пост-кляйнианцы назвали адгезивной идентификацией. Эта адгезивная (прилипающая) идентичность, чтобы быть более точным, нужно обратиться к описанию Э. Бик, лежит в основе недифференцированной области объекта и субъекта, общей области, которая фантазматически удерживает объект и субъекта склеенными друг с другом, словно сиамских близнецов. Таким образом, процесс скорби по потере объекта парализован с самого начала и заключен в ловушку парадокса, поскольку отречься от объекта – это в то же самое время отречься от части себя, изолированной в объекте. И все же отречение от объекта, например, в скорби, совершается во имя сохранения себя или своей целостности (как при страхе кастрации).
Третий момент, который я затрону, появляется в поздник разработках Винникотта. Именно в статье 1996 года, я нашел его наиболее очевидный след, хотя можно предположить, что то, что было четко сформулировано в то время, уже подразумевалось ранее. В этой статье Винникотт подчеркивает важность обмена и взаимности в первом кормлении и, помимо этого, в отношениях матери и ребенка, в целом. Он комментирует факт того, что младенцы стремятся положить палец в рот матери, чтобы также её «кормить» в свою очередь. Здесь снова появляется идея «двойника». Винникотт подчеркивает важность этой взаимности для позитивной интеграции опыта кормления. Материнское «зеркало» больше не является только лишь результатом иллюзии, основанной на найденном-созданном, или только эффектом эмоционального или сенсорного отражения, оно, скорее, причастно обмену и взаимности, «обоюдному кормлению», и, возможно, обоюдной «трансформации». Ещё раз, материнское «зеркало» способствует зарождению способа символического обмена.