Хотя Московское государство приняло в значительной степени теократический характер, но по сравнению его с современными католическими и протестантскими государствами, отличается меньшим вмешательством в дело веры. По крайней мере, преступления против веры, совсем не упоминаемые в Судебниках, отмечаются лишь в Уложении царя Алексея Михайловича с осторожной краткостью.
- Богохульство. Квалификацией состава этого преступления рассматривается не только как оскорблением словом Бога, но главным образом как неверие, отрицание его существования, что считалось посягательством на основы христианского вероучения. Так же воспрещалась хула на христианскую святыню: Христа, Святую Богородицу, святой крест и святых. Виновные наказывались смертной казнью через сожжение: ”А будет ктоимноверцы,какия ни буди веры или русский человек, возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождьшую Его Пречистую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив казнити, зжечь.” [8].
- Совращение (именно в мусульманскую веру – обрезание) из православия, “ насильством” или по согласию – “обманом”безразлично ведет совратителя к смертной казни через сожжение. Закон умалчивает о совращение в другие нехристианские религии (буддизм, иудейство), конечно, потому что не предвидел практической возможности подобных случаев; но о совращении в другие христианские вероисповедания он мог умолчать намеренно; между тем практика распространяла применение этой статьи и на последний род деяний. Вероотступничество не подлежит уголовному суду государства, совращенный отдается на суд церкви.
- Насильственное обращение в православие не предусматривается в кодексах, но определяется в наказах воеводам (Астраханским 1628 г.): “наказати всякими мерами и накрепко с угрозами, чтобы тайно в неволю не крестили”. В этом выразился остаток древней русской веротерпимости, которая постепенно ослабевала в Московском государстве, но поддерживалась и тогда порядком вещей: огромная масса подданных принадлежала к нехристианским религиям [9].
- Чародейство, которое особенно приковывало внимание в 1-ом периоде (в церковных уставах и практике), теперь не так не интересовало государство; впрочем, постановления Стоглава об этом были выделены особым указом: “… к волхвам бы и к чародеям и к звездочетцам волхвовати не ходили”, под неопределенной угрозой великой царской опалы и ответственности перед духовным судом (указ 1552 года). Это постановление не принято в Уложении 1649 года. По мере удаления от времен язычества, ослабляется внимание к преступлениям подобного рода; в Московскую эпоху практика фиксирует незначительное количество случаев уголовного преследования волшебства сравнительно с современной практикой в Западной Европе. Это объясняется тем, что ослабление языческих верований, мысль о волшебстве направляется на успехи научных знаний и изобретений, которых у нас в то время вовсе не было.
- Ереси и расколы так же не входят в круг предметов уголовного законодательства (в Уложении); но практика с XV века заинтересована ими гораздо больше ереси стригольников и жидовствующих, подрывавших глубокие основы христианства. Церковная власть (Геннадий Новгородский и Иосиф Волоцкий) обвиняла светскую в прослаблении еретикам и указывала на пример испанской инквизиции; но Иоанн III был осторожен и долго не вмешивался в вопросы совести, пока собор 1504 года не вынудил его прибегнуть к казням (сожжению, урезанию языка, заточению). Последующие преследования еретиков (мнимых и действительных) объясняются иногда сторонними мотивами (заточение Максима Грека при Василии Иоанновиче). Самое активное участие светская власть принимает в деле раскола XVII века, очевидно по его связи с вопросами государственного характера. Фактическое преследование раскола узаконено статьями 1685 года: за участие в расколе – ссылка, за его распространение – смертная казнь, за укрывательство раскольников, передачу их писем – кнут и ссылка.
- Нарушение церковной литургии во время службы наказывалось смертью; это не только преступление против церковного благочиния, но и проявление неверующего фанатизма. Этим можно объяснить строгость наказания сравнительно с деянием, определяемым в Уложении (гл. I ст. 3), именно оскорбление священника в церкви и как последствие – произведенный “мятеж”, то есть тот же перерыв богослужения, карается лишь торговой казнью; в последнем преступлении объект сложный (против церкви и против чести частных лиц).
- Кража церковного имущества наказывалась смертью, и имение вора отдавалось церкви (“А церковных татей казнить смертью же безо всякого милосердия, а животы их отдавати в церковныя татьбы“) [10].