СТАТУС ЛИНГВИСТИКИ КАК НАУКИ

План:

1. Достижения лингвистики как науки.

2. Язык как руководящее начало внаучном изучении культу­ры.

3. Язык определяет способ восприятия реальности.

4. Языкознание и другие социальные науки.

5. Языкознание − естественная или гуманитарная наука?

Можно считать, что подлинно научный пери­од в истории лингвистики начинается со срав­нительного изучения и реконструкции ин­доевропейских языков. В ходе своих обстоя­тельных исследований индоевропеисты постепенно выработали методику, пожалуй, более совершенную, нежели методы других наук, имеющих дело с человеческими институтами. Многие формулировки, предложенные компаративистами, занимавшимися индоевропейскими языками, по своей четкости и регулярности близки к формулам, или так называе­мым "законам", естественных наук. В основе сравнительно-исторического языкознания лежит гипотеза о регулярном характере звуковых изменений, а большая часть морфологических преобразований понимается в компаративистике как побочный продукт регулярного фонетического развития. Многие были склонны отрицать, но в свете опыта, накопленного лингвистикой на сегодняшний день, нельзя не признать, что именно этот подход позволил достичь наибольших успехов в области проблематики истории языка.

Почему следует исходить из регулярности фонетических изменений и почему такие регулярности должны иметь место – на эти вопросы рядовой линг­вист вряд ли в состоянии дать удовлетворительные от­веты. Однако из этого вовсе не следует, что можно было бы значительно усовершенствовать методы линг­вистического исследования, если отказаться от хорошо проверенной гипотезы и открыть путь для разного рода психологических и социологических объяснений, не связанных непосредственно с тем, что мы сейчас уже знаем об историческом развитии языков. Психологи­ческие и социологические объяснения той регулярнос­ти лингвистических изменений, которая давно уже из­вестна всем изучающим язык, конечно, желательны и даже необходимы. Но ни психология, ни социология не в состоянии предписывать лингвисту, какие именно за­коны истории языка он должен формулировать. В луч­шем случае данные дисциплины могут побудить линг­виста энергичнее, чем раньше, стараться понять исто­рию языка в более широком контексте человеческого поведения вообще – как индивидуального, так и обще­ственного.

Разработанные индоевропеистами методы были с яв­ным успехом использованы и в исследованиях языков других семей. Совершенно очевидно, что методы эти столь же безотказно действуют применительно к «при­митивным» бесписьменным языкам Азии и Африки, как и применительно к значительно лучше известным фор­мам речи более развитых народов. Возможно, что как раз в языках этих более цивилизованных народов фунда­ментальная регулярность языковых процессов значи­тельно чаще нарушалась такими противоречащими ей тенденциями, как заимствования из других языков, сме­шение диалектов, социальная дифференциация речи. Чем больше мы занимаемся сравнительными исследова­ниями родственных «примитивных» языков, тем очевид­нее становится тот факт, что фонетические законы и выравнивание по аналогии – это основные ключи к пониманию процесса развития различных языков и диалектов из одного общего праязыка. Это положение хорошо подтверждают исследования профессора Леонарда Блумфилда в области центральных алгонкинских языков и мои – на материале атабаскских языков: они являют­ся убедительным ответом тем, кто отказывается верить в почти всеобщую регулярность действия всех этих нео­сознаваемых языковых сил, взаимодействие которых приводит к регулярным фонетическим изменениям и связанным с ними морфологическим преобразованиям. Возможность предсказать правильность специфических форм в том или ином бесписьменном языке на основании сформулированных для него фонетических законов су­ществует не только чисто теоретически – сейчас уже можно привести немало реальных примеров таких подтвердившихся предсказаний. Не может быть никаких со­мнений в том, что методам, первоначально разработан­ным в индоевропеиститике, предназначено сыграть суще­ственную роль в исследованиях всех других языков; кроме того, при помощи этих методов, в результате по­степенного их совершенствования, мы, возможно, полу­чим и подтверждение гипотезы об отдаленном родстве языков разных групп, в пользу чего сейчас говорят лишь единичные поверхностные факты.

Однако основная цель данной статьи – не демонст­рация достигнутых лингвистических результатов, ско­рее привлечение внимания к некоторым точкам сопри­косновения между лингвистикой и другими научными дисциплинами и, кроме того, обсуждение вопроса о том, в каком смысле о лингвистике можно говорить как о науке.

Значимость лингвистических данных для антропо­логии и истории культуры давно уже стала общеприз­нанным фактом. В процессе развития лингвистических исследований язык доказывает свою полезность как инструмент познания в науках о человеке и в свою очередь нуждается в этих науках, позволяющих про­лить свет на его суть. Современному лингвисту стано­вится трудно ограничиваться лишь своим традицион­ным предметом. Если он не вовсе лишен воображения, то он не сможет не разделять взаимных интересов, ко­торые связывают лингвистику с антропологией и исто­рией культуры, ссоциологией, психологией, филосо­фией и – в более отдаленной перспективе – с физио­логией и физикой.

Язык приобретает все большую значимость в каче­стве руководящего начала внаучном изучении культу­ры. В некотором смысле система культурных стереоти­пов всякой цивилизации упорядочивается с помощью языка, выражающего данную цивилизацию. Наивно ду­мать, что можно понять основные принципы некоторой культуры на основе чистого наблюдения без того ори­ентира, каковым является языковой символизм, только и делающий эти принципы значимыми для общества и понятными ему. Когда-нибудь попытка исследования примитивной культуры без привлечения данных языка соответствующего общества будет выглядеть столь же непрофессиональной, как труд историка, который не может воспользоваться в своем исследовании подлин­ными документами той цивилизации, которую он опи­сывает.

Язык − это путеводитель в «социальной действи­тельности». Хотя язык обычно не считается предметом особого интереса для обществоведения, он существен­но влияет на наше представление о социальных процес­сах и проблемах. Люди живут не только в материаль­ном мире и не только в мире социальном, как это приня­то думать: в значительной степени они все находятся и во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. Представление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык является всего лишь случайным средством решения специфических задач мышления и коммуникации, – это всего лишь иллюзия. В действительности же «реальный мир» в зна­чительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, – это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками.

Понимание, например, простого стихотворения предполагает не только понимание каждого из состав­ляющих его слов в его обычном значении: необходимо понимание всего образа жизни данного общества, отра­жающегося в словах и раскрывающегося в оттенках их значения. Даже сравнительно простой акт восприятия в значительно большей степени, чем мы привыкли ду­мать, зависит от наличия определенных социальных шаблонов, называемых словами. Так, например, если нарисовать несколько десятков линий произвольной формы, то одни из них будут восприниматься как «пря­мые» (straight), другие – как «кривые» (crooked), «изогнутые» (curved) или «ломаные» (zigzag) потому только, что сам язык предполагает такое разбиение в силу наличия в нем этих слов. Мы видим, слышим и во­обще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества.

Итак, для решения наиболее фундаментальных проб­лем человеческой культуры знание языковых механизмов и понимание процесса исторического развития языка, несомненно, становятся более важными, чем более изощренными становятся наши исследования в области социального поведения человека. Именно поэтому мы можем считать язык символическим руководством к по­ниманию культуры. Но значение лингвистики для изучения культуры этим не исчерпывается. Многие объекты и явления культуры настолько взаимосвязаны с их терми­нологией, что изучение распределения культурно значи­мых терминов часто позволяет увидеть историю откры­тий и идей в новом свете. Эти исследования, уже принес­шие плоды в изучении истории некоторых европейских и азиатских культур, должны принести пользу и в деле реконструкции культур примитивных.

Для социологии в узком смысле слова данные линг­вистики имеют не меньшее значение, чем для теорети­ческой антропологии. Социолога не могут не интересо­вать способы человеческого общения. Поэтому крайне важным для него является вопрос о том, как язык во взаимодействии с другими факторами облегчает или затрудняет процесс передачи мыслей и моделей поведе­ния от человека к человеку. Далее, социолог не может оставить без внимания и вопрос осимволической зна­чимости, в социальном смысле, языковых расхожде­ний, возникающих во всяком достаточно большом об­ществе. Правильность речи, то есть то явление, кото­рое может быть названо «социальным стилем» речи, имеет к социологии значительно большее отношение, чем к эстетике или грамматике. Специфические осо­бенности произношения, характерные обороты, нели­тературные формы речи, разного рода профессионализмы – все это символы разнообразных способов само­организации общества, которые имеют решающее зна­чение для понимания развития индивидуальных и социальных свойств. Но ученый-социолог не в состоянии оценить важность этих явлений до тех пор, пока у него нет вполне ясного представления о той языковой основе, с помощью которой только и можно оценить этот социальный символизм языкового характера.

Обнадеживающим представляется тот факт, что языковым данным все большее внимание уделяется со стороны психологов. До сих пор еще нет уверенности в том, что психология может внести что-либо новое в по­нимание речевого поведения человека по сравнению с тем, что лингвисту известно на основании его собствен­ных данных. Однако все большее признание получает справедливое представление о том, что психологичес­кие объяснения языковых фактов, сделанные лингвис­тами, должны быть переформулированы в более общих терминах; в таком случае чисто языковые факты могут быть рассмотрены как специфические формы символи­ческого поведения. Ученые-психологи, на мой взгляд, ограничивают себя слишком узкими рамками психофи­зических основ речи, не углубляясь в изучение ее символической природы. Это, по-видимому, связано с тем, что фундаментальная значимость символизма для чело­веческого поведения еще не осознана ими в достаточ­ной степени. Однако представляется вполне вероят­ным, что именно изучение символической природы язы­ковых форм и процессов могло бы в наибольшей степе­ни обогатить психологическую науку.

Любое действие может быть рассмотрено либо как чисто функциональное в прямом смысле слова, либо как символическое, либо как совмещающее в себе оба эти плана. Так, если я толкаю дверь, намереваясь войти в дом, смысл данного действия заключается непосред­ственно в том, чтобы обеспечить себе свободный вход. Но если же я «стучусь в дверь», то достаточно лишь слег­ка поразмыслить, чтобы понять: стук сам по себе еще не открывает передо мной дверей. Он служит всего-навсего знаком того, что кто-то должен прийти и открыть мне дверь. Стук в дверь – это замена самого по себе более примитивного акта открывания двери. Здесь мы имеем дело с рудиментом того, что можно назвать языком. Громадное количество всяческих действий является в этом грубом смысле языковыми актами. Иначе говоря, эти действия важны для нас не потому, что сами они не­посредственно приводят к какому-либо результату, а потому, что они служат опосредующими знаками для более важных действий. Примитивный знак имеет не­которое объективное сходство с тем, что он замещает или на что укалывает. Так, стук в дверь непосредствен­но соотносится с подразумеваемым намерением эту дверь открыть. Некоторые знаки становятся редуциро­ванными формами тех функциональных действий, кото­рые они обозначают. Например, показать человеку ку­лак – это редуцированный и относительно безвредный способ обозначить реальное избиение, и если такой жест начинает восприниматься в обществе как доста­точно выразительный метод замещения угроз или бра­ни, то его можно считать символом в прямом смысле слова.

Символы этого типа – первичны, поскольку сход­ство такого символа с тем, что он замещает, остается вполне очевидным. Однако со временем форма символа изменяется до такой степени, что всякая внешняя связь с замещаемым им понятием утрачивается. Так, нельзя усмотреть никакой внешней связи между окрашенной в красно-бело-синий цвет материей и Соединенными Штатами Америки – сложным понятием, которое и само по себе не так легко определить. Поэтому можно считать, что флаг – это вторичный, или отсылочный (referential), символ. Как мне кажется, понять язык с точки зрения психологии – это значит рассмотреть его как чрезвычайно сложный набор таких вторичных, или отсылочных, символов, созданных обществом. Не исключено, что и примитивные выкрики, и другие типы символов, выработанные людьми в процессе эволюции, первоначально соотносились с определенными эмоция­ми, отношениями и понятиями. Но связь эта между сло­вами и их комбинациями и тем, что они обозначают, сейчас уже непосредственно не прослеживается.

Языкознание одновременно одна из самых сложных и одна из самых фундаментальных наук. Возможно, подлинно плодотворное соединение лингвистики и пси­хологии все еще дело будущего. Можно полагать, что лингвистике суждено сыграть очень важную роль в кон­фигурационной (configuratic) психологии (Gestalt psy­chology), поскольку представляется, что из всех форм культуры именно язык совершенствует свою структуру сравнительно независимо от прочих способов структу­рирования культуры. Можно поэтому думать, что язы­кознание станет чем-то вроде руководства к пониманию «психологической географии» культуры в целом. В повседневной жизни изначальная символика поведения совершенно затемнена многофункциональностью сте­реотипов, приводящих в недоумение своим разнообра­зием. Дело в том, что каждый отдельно взятый акт че­ловеческого поведения является точкой соприкосно­вения такого множества различных поведенческих кон­фигураций, что большинству из нас очень трудно разграничить контекстные и внеконтекстные формы по­ведения. Так что именно лингвистика имеет очень су­щественное значение для конфигурационных исследо­ваний, потому что языковое структурирование в весьма значительной степени является самодостаточным и по­чти не зависит от прочих тесно взаимодействующих друг с другом неязыковых структур.

Примечательно, что и философия в последнее вре­мя все в большей, нежели раньше, степени начинает заниматься проблемами языка. Давно прошло то вре­мя, когда философы простодушно могли переводить грамматические формы и процессы в метафизические сущности. Философу необходимо понимать язык хотя бы для того, чтобы обезопасить себя от своих собствен­ных языковых привычек, поэтому неудивительно, что, пытаясь освободить логику от грамматических помех и понять символическую природу знания и значение сим­волики, философы вынуждены изучать основы самих языковых процессов. Лингвисты занимают престиж­ную позицию, содействуя процессу прояснения скры­того еще для нас смысла наших слов и языковых проце­дур. Среди всех исследователей человеческого поведе­ния лингвист в силу специфики предмета своей науки должен быть наибольшим релятивистом в отношении своих ощущений и в наименьшей степени находиться под влиянием форм своей собственной речи.

Несколько слов о связи лингвистики с естественны­ми науками. Языковеды многим обязаны представите­лям естественных наук – особенно физики и физиоло­ги – в том, что касается их технического оснащения. Фонетика, необходимая предпосылка для точных мето­дов исследования в лингвистике, немыслима без вне­дрения в акустику и физиологию органов речи. Лингви­сты, которые интересуются в первую очередь фактичес­кими подробностями реального речевого поведения от­дельной личности, а не социализированными языковыми структурами, должны постоянно обращаться к помощи естественных наук. Однако очень вероятно, что и на­копленный в результате лингвистических исследова­ний опыт также может в значительной мере способ­ствовать постановке ряда собственно акустических или физиологических задач.

В общем и целом ясно, что интерес к языку в послед­нее время выходит за пределы собственно лингвистических проблем. И это неизбежно, так как понимание языковых механизмов необходимо как для изучения ис­тории, так и для исследования человеческого поведе­ния. Можно только надеяться в этой связи, что лингви­сты острее осознают значение их предмета для науки в целом и не останутся в стороне, огораживаясь традици­ей, которая грозит превратиться в схоластику, если не вдохнуть в ее жизнь занятия, выходящие за пределы изучения только формального устройства языка.

Каково же, наконец, место лингвистики в ряду дру­гих научных дисциплин? Является ли она, как и биоло­гия, естественной наукой или все-таки гуманитарной? Мне представляется, что имеются два обстоятельства, в силу которых существует явная тенденция рассматри­вать языковые данные в контексте биологии. Во-первых, это тот очевидный факт, что реальная техника языкового поведения приспособлена к весьма специфическим фи­зиологическим особенностям человека. Во-вторых, регу­лярность и стандартность языковых процессов вызыва­ют квазиромантическое ощущение контраста с абсолют­но свободным и необусловленным поведением человека, рассматриваемым с точки зрения культуры. Однако ре­гулярность звуковых изменений лишь на поверхностном уровне аналогична биологическому автоматизму. Как раз потому, что язык является столь же строго социали­зированной частью культуры, как и любая другая ее часть, но при этом он обнаруживает в своих основах и тенденциях такую регулярность, какую привыкли на­блюдать и описывать лишь представители естественных наук, он имеет стратегическое значение для методоло­гии общественных наук. За внешней беспорядочностью социальных явлений скрывается регулярность их конфи­гураций и тенденций, которая столь же реальна, как и регулярность физических процессов в мире механики, хотя строгость ее бесконечно менее очевидна и должна быть понята совсем по-другому. Язык – это в первую очередь продукт социального и культурного развития, и воспринимать егоследует именно с этой точки зрения. Его регулярность и формальное развитие, безусловно, основываются на биологических и психологических предпосылках. Но эта регулярность и неосознанный ха­рактер основных языковых форм не превращают лингви­стику в простой придаток биологии или психологии. Языкознание лучше всех других социальных наук демон­стрирует своими фактами и методами, несомненно более легко устанавливаемыми, чем факты и методы других дисциплин, имеющих дело с социологизированным пове­дением, возможность подлинно научного изучения об­щества, не подражая при этом методам и не принимая на веру положений естественных наук. Особенно важно подчеркнуть, что лингвисты, которых часто и справедли­во обвиняют в неспособности выйти за пределы милых их сердцу моделей основного предмета их исследований, должны осознать, какое значение их наука может иметь для интерпретации человеческого поведения в целом. Хотят они того или нет, им придется все больше и боль­ше заниматься теми проблемами антропологии, социоло­гии и физиологии, которые вторгаются в область языка.