По словам К. Манхейма, изучение развития знания невозможно без анализа социально-политического контекста и политического действия, в рамках которого оно формировалось. Он утверждает, что необходимо «исследовать мышление не в том виде, как оно представлено в учебниках мышления, а как оно действительно функционирует в качестве орудия коллективного действия и образа жизни и в политике» (Манхейм, 1994: 7). Руководствуясь данным методологическим принципом, рассмотрим те структурные возможности, в рамках которых осуществляется институциализация ГИ в России. Мы выделяем социально-культурные, политические, организационно-финансовые группы факторов, способствующих формированию новой дисциплины. Рассмотрим их подробнее.
Масштабные социально-культурные и политические изменения российского общества в последнее десятилетие включают изменение статусных позиций различных социальных групп и категорий граждан. В сфере гендерных отношений эти изменения приводят к таким явлениям, как изменение структуры семьи, изменение системы социальных гарантий, изменение положения женщин в сфере экономки и политики. Данные явления часто описываются через такие формулировки, как феминизация безработицы и бедности, дискриминация по возрасту и полу при найме на работу, коммерциализация сексуальности, распространение насилия, торговля женщинами, и пр. Проблематизация гендерных отношений в публичном дискурсе приводит к росту исследовательского и общественного интереса к этой тематике.
Важным является и интеллектуально-культурный климат в современном российском обществе, который, как нам кажется, тяготеет к постмодернистской и постструктуралистской парадигме, ставящей под сомнения устойчивые идентичности периода модерна. Феминистская критика модерна является неотъемлемой частью постмодернистского дискурса, который способствует развитию ГИ, в том числе и в российском контексте.
Становление ГИ в России начинается в 1990-е годы. Важным политическим фактором является развитие женского движения в и сетей в России. В период перестройки политические реформы создали возможности для появления инициативных форм политического участия в виде негосударственных организаций и коллективных действий, которые стали называться общественными движениями. Несмотря на то, что российское женское движение трудно назвать массовым, однородным и политически сильным, оно постепенно стало обеспечивать инфраструктуру интеллектуального обмена, способствовать формированию сети исследователей и активистов, заинтересованных в разработке этой тематики. Женское движение содействует феминистскому просвещению, способствуя выполнению исследовательских проектов и формированию сообщества. Для исследователей включенность в инфраструктуру российского и европейского женского движения оказывает значимым ресурсом. Так, контакты с Центрами гендерных проблем, кризисными и ресурсным центрами для женщин, представителями политического движения «Женщины России» являются несомненно существенными для поддержки ГИ. Связь с женским движением привносит в ГИ характеристики общественного движения. Это политизированная и идеологизированная область знания. Политическая ангажированность исследований выражается в их ориентации на изменение существующих гендерных отношений.
Среди факторов способствующих развитию ГИ нужно отметить фактор глобализации, с которым связаны международные контакты с центрами женских и гендерных исследований. Такие центры, сформированные на исходе второй волны женского движения в США и Западной Европы, становятся образцами для российских гендерных центров.Новизна и политическая ангажированность ГИ способствовали притоку западных исследователей и участниц женского движения, которых привели в Россию возможности нового “научного рынка”, а также исследовательский политический феминистски ориентированный интерес. Вместе с тем, политическая открытость позволила отечественным исследователям стажироваться и публиковать свои работы за рубежом, участвовать в международных конференциях и проектах. Взаимодействие российских и западных исследователей способствовало развитию ГИ в отечественном обществоведении. Это взаимодействие сказалось в доступе к профессиональной литературе, опыте совместных исследований и дискуссий, возможностях финансирования.
Организационные возможности, создающие условия для институциализации новой специальности, чрезвычайно значимы в начальный этап ее становления. Формирование новых образовательных структур создает возможности для новых программ. В рамках новых факультетов и учебных заведений легче утвердить новую, еще нелегитимную тематику, вместе с другими курсами. Пример этому - социологический факультет СПбГУ, Европейский Университет в СПб, Невский институт языка и литературы. Новые и небольшие учреждения оказываются более открытыми для гендерной тематики.
Дополнительным фактором выступала государственная поддержка межвузовской программы по гендерным исследованиям (с центром в г. Иваново) и декларация гендерных программ государственной политики. Эти программы содействуют институционализации ГИ в устойчивых (старых) государственных вузах (МГУ, СПБГУ, ИГУ, ТГУ и пр.).
Интерес к гендерным исследованиям может быть вызван конъюнктурой исследовательского рынка, т.е. тем, что заказ на гендерные программы поступает от международных фондов и международного исследовательского сообщества, которое поддерживает (в том числе и финансово) эту тематику, и таким образом компенсирует недостаток бюджетного финансирования. Таким образом, кризис института науки в России оказывается, как ни парадоксально, «на руку» тем, кто старается утвердить новое направление в отечественной социальной науке, используя ресурсы международного сообщества. Даже ретрограды в администрации или просто не заинтересованные лица с удовольствием поддерживают новые программы, от которых может зависеть приток материальных ресурсов в образовательные и исследовательские структуры.
«Личный фактор» при создании авторских образовательных и исследовательских программ остается очень важным. Без профессионализма, научной репутации и энтузиазма исследователей-романтиков (см. Маллинз, Mullins) трудно представить себе устойчивое развитие нового направления. Хрестоматийным примером для России является становление МЦГИ, выросшего из группы ЛОТОС. Внутрипрограммная солидарность – важный ресурс в развитии ГИ.
Итак, мы считаем, что структурные преобразования последнего десятилетия способствуют формированию отечественных ГИ. Одновременно действуют и неблагоприятные факторы или барьеры институциализации. На наш взгляд, главными барьерами развития ГИ являются социально-культурные и когнитивные факторы.
Прежде всего становлению ГИ препятствует интеллектуальный климат эссенциализма и биологического детерминизма, который сменяет в российском общественном дискурсе официальные декларации о всемогуществе государственного конструирования советского человека (мужчины и женщины). Таким образом новый гендерный подход, который мы пытаемся развивать, пока противоречит основному направлению российского либерального дискурса. Для либерального эссенциализма российского образца характерно сегодня отождествление феминизма с мужененавистничеством, индивидуальной депривированностью женщин – инициаторов ГИ, политической ангажированностью и гомосексуальной ориентацией сторонников гендерного подхода. Эти культурные барьеры приводят к тому, что гендерные и феминистские исследования рассматриваются в обществе как ориентированные на нежелательные изменения в сфере отношений между полами и, прежде всего, на разрушение института семьи.
В связи с этим, в частности, тематика ГИ остается маргинальной в системе общественного знания. Легитимность данной тематики по-прежнему не высока, академическое сообщество скептически относится к проблематике гендерных исследований.
Когнитивные барьеры связаны с неразвитостью этой сферы знания в России. Российское научное сообщество в настоящее время находится в стадии включения гендерного подхода в теорию, методологию и в область эмпирических исследований. Теоретическая ситуация в России находится в состоянии неопределенности и становления (в большей степени, чем всегда). На смену догматическому марксизму приходит разнообразие новых парадигм. В последнее десятилетие мы является свидетелями и участниками изменения дискурсивной ситуации: происходит вхождение современной социальной теории в освобожденный российский дискурс. Российский (теоретический) дискурс в настоящее время является открытым; он находится в состоянии усвоения, освоения, восприятия, впитывания, «переваривания» множества социальных теорий самого разнообразного происхождения. Среди них - и классические подходы, и те, которые выросли как их критика. Такая дискурсивная всеядность явно компенсирует дискурсивный дефицит советского периода, когда многие традиции, создававшие почву для критической теории, былимаргинализованы.
Истории становления ГИ на Западе и в России различны. Гендерные исследования в США и Западной Европе формировались как феминистская критика основных социальных теорий, таких как психоанализ, неомарксизм, экзистенциализм, феноменология, структурно-функциональный анализ, структурализм и постструктурализм. Однако, в российском контексте эти направления не получили развития. Они присутствовали в советском дискурсе лишь под рубрикой критики буржуазных теорий и выражались эзоповым языком, ориентированным на цензуру и самоцензуру. Поскольку все эти подходы были табуированы, невозможна была и их (феминистская) критика, ставшая основанием ГИ.
Еще одним проявлением российской дискурсивной открытости является тенденция поиска культурных корней, которая в данном случае принимает форму дискурсивного возвращения традиционных половых ролей (см. Здравомыслова, Темкина, 1999). Такой дискурсивный контекст создает поле, заряженное негативизмом по отношению к феминистским гендерным исследованиям. Тем не менее, мы считаем, что дискурсивное возвращение традиционных мужских и женских ролей - лишь первый этап для формирования отечественного собственно феминистского дискурса.
Таким образом, можно сказать, что почва для культурной легитимизации ГИ в российском дискурсе еще не подготовлена. Дискурсивная открытость означает освоение и ревизию текстов, написанных на основе иного опыта в условиях пересекающихся дискурсивных потоков, представляющих различные хронотопы. В такой ситуации «переводной феминизм» в значительной степени оказывается оторванным от своих теоретических оснований. Это порождает неприятие феминистского дискурса со стороны публики и концептуальные трудности, в том числе и трудности освоения и создания понятийного аппарата гендерных исследований.
Несмотря на культурные барьеры, мы считаем, что в ситуации дискурсивной открытости гендерный подход имеет шанс обрести свою нишу, в рамках которой «гендер» и «различия полов» становятся «полезными категориями анализа» (Scott, 1986). Для создания феминистского дискурсивного поля нужны осознанные действия феминистски ориентированных исследователей, выстраивание стратегий утверждения новой проблематики.