Тема 5. Теория и практика развития идей нации. Часть 1

Идея нации столь привычна, что мало кто задается мыслью ее проанализировать или поставить под сомнение, - она попросту принимается как нечто само собой разумеющееся. Тем временем термин «нация» с равным успехом применяется к весьма разным явлениям - к государству, стране, этнической группе и даже к расе. Организация Объединенных Наций, например, названа совершенно неправильно, поскольку это организация государств, а не национальных сообществ. Каковы же тогда характерные признаки нации? Что отличает нацию от других социальных групп, от других форм общности людей?

«Формы всеобщего исторически изменчивы. Единство племени держалось на традиции. Единство народа имеет религиозную ос­нову. Нация объединена посредством государства. Возникновение идеологии знаменует момент образования нации. „Нациогенез" — сущ­ность любой идеологии, а не обязательно национализма», — отмеча­ет В. Б. Пастухов74. Следовательно, исторически менялось не только понятие «государство», но и понятие «нация».

В древности оно обо­значало «общее происхождение» и было синонимом понятия gens — «племя». «В классическом римском словоупотреблении natio, подоб­но gens, служило противоположностью civitas. В этом смысле нации изначально являлись сообществами людей одного и того же проис­хождения, еще не объединившихся в политическую форму государ­ства, но связанных совместным поселением, общим языком, обычаями и традициями», - пишет Ю. Хабермас.

В Средние века нацией нача­ли называть местные сообщества, объединенные языковой и/или про­фессиональной общностью, а во времена М. Лютера термин «нация» стал иногда употребляться для обозначения сообщества всех сословий в государстве. Это понятие использовали применительно к гильди­ям, корпорациям, союзам в стенах европейских университетов, фео­дальным сословиям, массам людей и группам, основанным на общей культуре и истории. «Во всех случаях, — пишет К. Вердери, — оно слу­жило инструментом отбора — тем, что сплачивает в общую массу од­них людей, которых нужно отличать от других, существующих бок о бок с этими первыми; вот только критерии, которые использовались при этом отборе... например передача ремесленных навыков, аристо­кратические привилегии, гражданская ответственность и культурно-историческая общность, - варьировались в зависимости от времени и контекста». Слово «нация» первоначально отнюдь не распространялось на все население того или иного региона, но лишь на те его группы, ко­торые развили у себя чувство идентичности, основанное на общности языка, истории, верований, и стали действовать исходя из этого. Так, у М. Монтеня в его «Опытах» словоnation служит для обозначения общности, связанной общими нравами и обычаями.

Начиная с XV в. термин «нация» использовался аристократией все в большей мере в политических целях. Политическая концепция «на­ции» также охватывала только тех, кто имел возможность участвовать в политической жизни. Она оказывала серьезное влияние на процесс складывания национального государства. Борьба за участие в строительстве такого государ­ства зачастую принимала форму конфронтации между монархом и привилегированными классами, которые часто объединялись в рамках сословного парламента. Эти классы нередко выставляли себя защит­никами «нации» (в политическом смысле этого термина) перед лицом двора. Значение слова «нация» в XVIII в. точно выразил И. Кант, определивший также различия между понятиями «нация» и «народ»: «Под словом „народ" (populus) понимают объединенное в той или дру­гой местности множество людей, поскольку они составляют одно це­лое. Это множество или часть его, которая ввиду общего происхожде­ния признает себя объединенной в одно гражданское целое, называет­ся нацией (gens), а та часть, которая исключает себя из этих законов (дикая толпа в этом народе), называется чернью (vulgus), противоза­конное объединение которой называется скопищем (agree per turbas); это такое поведение, которое лишает их достоинства граждан».

Однако уже у Ж.-Ж. Руссо понятие nation выступает как синоним понятия «государство» (Etat), и нация главным образом понимается как «народ, имеющий constitution». В конце XVIII в.борьба за признание наций расширилась и углубилась, захватив также непривилегированные классы. Самостоя­тельно просвещавшиеся средние классы (буржуа) требовали включить в «нацию» политическое сообщество, и это вызывало осложнения ан­тимонархического и антиаристократического характера. «Демократи­ческое преобразование Adelsnation, нации знати, вVolksnation, нацию народа, предполагало глубокие изменения в ментальности населения в целом. Начало этому процессу положила работа ученых и интеллекту­алов. Их националистическая пропаганда явилась стимулом полити­ческой мобилизации среди городских образованных средних классов еще до того, как современная идея нации получила более широкий резонанс».

Именно Великая французская революция навсегда разрушила веру в божественное и неоспоримое право монархов властвовать и разожгла борьбу против привилегированных классов в интересах становления суверенной нации свободных и равноправных индивидуумов. В кон­цепции суверенной нации, утвердившейся в годы Французской рево­люции, схема легитимации власти абсолютного монарха используется в светском варианте, и нация отождествляется с суверенным народом. Правда, теперь представители привилегированных сословий исключа­лись из числа граждан нации. Можно вспомнить концепцию аббата Э. Сийеса, объявившего французами только представителей третьего сословия (которые, по его мнению, были потомками галлов и римлян) и отказавшего в принадлежности к французской нации аристократии как потомкам завоевателей-норманнов. Он, в частности, писал: «Тре­тьему сословию нечего бояться идти вглубь веков. Оно найдет себя во времена еще дозавоевательные и, имея сегодня достаточно сил, чтобы дать отпор, окажет ныне куда более мощное сопротивление. Почему не низвергнет оно в леса Франконии все эти семейства, лелеющие безум­ную претензию на происхождение от расы завоевателей и на их права? Очистившись, таким образом, нация вполне будет вправе, как я пола­гаю, называть среди своих предков лишь галлов и римлян».

Французские революционеры, действовавшие во благо суве­ренной нации, подчеркивали свою преданность Отечеству - т. е. свои гражданские обязан­ности перед государством, являющимся гарантом существо­вания нации, определяемой как «единая и неделимая». Однако в 1789 г.половина населения Франции вовсе не говорила по-французски, и это несмотря на то, чтофранцузский язык, сформировавшийся на базе франсийского диалекта исторической области Иль-де-Франс, еще в 1539 г. королевским ордонансом был объявлен обязательным для употребления во всех официальных актах. Повсеместно на нем велось судопроизводство, составлялись финансовые документы, а гугеноты сделали его языком религии, способствуя тем самым проникновению его в народную среду. Даже в 1863 г. примерно пятая часть французов не владела офици­альным литературным французским языком. «Слияние деревенской и крестьянской Франции с республиканской нацией на принципах то­го же 89-го года будет длиться еще по меньшей мере целое столе­тие и значительно дольше в таких отсталых областях, как Бретань или юго-запад, - отмечает известный историк Франсуа Фюре. - Столь долго приписывавшаяся парижской диктатуре победа республи­канского якобинства была достигнута лишь с того момента, когда она получила поддержку сельских избирателей в конце XIX в.». Задача же «превращения крестьян во французов» (Ю. Вебер) была оконча­тельно решена только в XX в.

В Соединенном Королевстве несколько раньше, чем во Франции, «политическая» нация сформировалась из тех, кто населял Британ­ские острова, и включала в себя различные этнические составляющие, однако воспринималась как единое целое прежде всего благодаря об­щей для всех приверженности протестантизму, свободе и закону, а так­же разделяемой всеми враждебности по отношению к католицизму и его воплощению во всеобщем национальном враге - Франции (образ внешнего врага). Кроме того, национальное единство было скрепле­но жестокостью по отношению к британским католикам гэльского и шотландского происхождения (образ внутреннего врага), которых без­жалостно истребляли и изгоняли из страны, поскольку они отождеств­лялись с внешним врагом нации. Подобная жестокость была необ­ходима для того, чтобы преодолеть враждебность, существовавшую до тех пор даже между протестантами-англичанами и протестантами-шотландцами, — ведь исторически они принадлежали к народам, кото­рые воевали друг с другом с небольшими перерывами в течение пред­шествовавших шестисот лет.

В итальянском обществе вскоре после объединения страны в 1870 г. «стандартный» государственный язык (основу которого составило тоскано-флорентийское наречие) использовался ничтожной частью насе­ления, а региональные различия были столь велики, что это дало ос­нования писателю и либеральному политику М. д'Адзельо выступить с призывом: «Мы создали Италию, теперь мы должны создать ита­льянцев!».

Политический девиз Старого порядка - «Один король, одна вера, один закон!» -французские революционеры сначала заменили фор­мулой «Нация! Закон. Король». С тех пор именно нация творила за­коны, которые король должен был применять. А когда, в августе 1792 г. монархия была упразднена, главным источником суверенитета окон­чательно стала нация.Декларация прав человека и гражданина гла­сила: «Источник всякого суверенитета коренится по существу своему в нации; никакая группа и никакое лицо не могут осуществлять власть, не исходящую явно из этого источника». Все, что ранее было королев­ским, теперь превращалось в национальное, государственное. Согласно представлениям французских революционеров, нация строится на свободном самоопределении индивида и общества и единстве граждан­ской политической культуры, а не на культурно-исторических или тем более кровных узах. Нация — это единство государства и гражданско­го общества.

Французская революция провозгласила и законодательно закрепи­ла еще один важный принцип, но уже в сфере международных отно­шений: невмешательство в дела других народов и осуждение завое­вательных войн. Новшества в международном праве вместе с радикальными внешне- и внутриполитическими пре­образованиями способствовали появлению и развитию национальных движений в Европе, основной целью которых стало создание суверен­ных национальных государств.

Одним из результатов Французской революции стало рождение первой националистической диктатуры современного мира — бона­партизма (1799 г.), который представляет собой первую в истории Нового времени попытку введения единоличного правления на осно­ве народного волеизъявления: если формула европейского абсолютиз­ма - «Государство - это я» (ЛюдовикXIV), то новейшая формула, на которой базировалась власть Наполеона I - «Нация - это я» (одна­ко еще до Наполеона М. Робеспьер скромно заявлял: «Я не являюсь ни низкопоклонником, ни повелителем, ни трибуном, ни защитником народа; народ - это я»).

Формирование деспотического режима, вы­растающего из демократии и замешенного на националистических призывах к нации и народу, было действительно совершенно новым явлением (появляется в связи с этим и необычная формула: «Им­ператор согласно конституции Республики»). Перспектива бонапар­тистской идеологии поэтому определена как стремление к неограниченной единоличной власти цезаристского толка, опираю­щееся на легитимную волю народа (нации). Впервые сложилась ситу­ация, неоднократно затем повторявшаяся, когда новые демократиче­ские принципы легитимации власти были использованы для воссозда­ния и легитимации неограниченного господства. В результате Напо­леон совместил два типа легитимации - демократическую (плебисци­тарную) и традиционно-монархическую(божественную - коронация в соборе Парижской Богоматери), став императором «милостью Божией и волей французского народа».

Однако именно со времен Французской революции слово «нация» (на Западе) стало означать уроженцев страны, государство и народ как идейное и политическое целое и противопоставляться понятию «подданные короля». Именно деятелями революции был пущен в обо­рот новый термин «национализм» и сформулирован так называемый принцип национальности, согласно которому каждый народ суверенен и имеет право на образование собственного государства. Национализм превратил легитимность народов в высшую форму легитимности. Эти принципы воплотились в европейской истории XIX столетия, назван­ного «веком национализма».Не случайно нация понимается здесь по-прежнему преимущественно политически - как общность граждан го­сударства, подчиняющихся общим законам.

В данном случае речь идет об эволюции понятий «государство» и «нация» в Западной Европе. Однако уже в Германии, куда государ­ственное и национальное единство пришло поздно (в 1871 г.) и «свер­ху», а национальная идея ему предшествовала, слово Reich охваты­вало более обширную сферу, воспаряло в духовные трансцендентные пределы. Можно вспомнить, что только признание Вестфальским до­говором суверенности германских княжеств лишило Германию ее бы­лого господства во внешнеполитических делах Европы. Однако госу­дарственное образование, куда вплоть до 1806 г. входили германские государства, называлось «Священная Римская империя германской нации». Поэтому такое принципиально новое явление, как образование единого национального немецкого государства в 1871 г., преподносилось в качестве восстановления исторической справедливо­сти и возвращения к традициям Священной Римской империи герман­ской нации, созданной Оттоном I еще в X в.

Согласно Р. Коселлеку, латинский термин status был переведен на немецкий словом Staat уже в XV в., однако как понятие, обозначаю­щее государство, оно используется только с конца XVIII в.Reich никогда не был «государством» во французском смысле слова. Поэтому до конца XVIII в. термин Staat здесь использовали исключительно для обозначения статуса или со­словия, в особенности для обозначения высокого социального стату­са или статуса власти, причем часто в таких словосочетаниях, как Furstenstaat. Если словосочетание «суверенное государство» возник­ло во Франции уже в XVII в., то в Германии его стали использовать только в XIX в. Отсюда часто отмечаемый исследователями немец­кий культ государства. Ф. Дюрренматт, объясняя обожествление государства в немец­кой традиции, писал: «У немцев никогда не было государства, зато был миф священной империи. Немецкий патриотизм всегда был романти­ческим, непременно антисемитским, благочестивым и уважительным к власти».

Понятие «нация» также получает здесь иной смысл. Для немец­ких романтиков нация есть нечто персоноподобное - «мегаантропос»: у нее индивидуальная, единственная в своем роде судьба; она обладает собственным характером или душой, миссией и волей, ей свойственно внутренне связанное духовное и психическое развитие, которое называется ее историей. Нациям даже иногда приписывался «жизненный возраст», при этом различали между «юностью», «зре­лостью» и «старостью»; в качестве своего материального референта она имеет территорию, ограниченную, подобно человеческому телу. Государство же должно быть «внутренней связанностью целостных психических и духовных потребностей, целостной внутренней и внеш­ней жизнью нации в одном большом, активном и бесконечно подвиж­ном целом» (А. Мюллер), т.е. государство - продукт окончательного оформления нации как органической целостности.