Особенности социокультурной ситуации
Война была одним из самых трагических периодов отечественной истории ХХ века. Однако она во многом изменила сложившуюся в 1930-е годы умонастроение в обществе, создала атмосферу духовного распрямления, раскрепощения людей. У этого были две причины: 1) возникает чувство подлинного, а не мифического единства народа; 2) пробуждение подлинного чувства Родины, что становится истоком осознания личностной значимости.
Б. Пастернак так определил происходившие в обществе процессы: «Она (война) промчалась, как очистительная буря, как веяние ветра в запертом помещении». «Трагический тяжелый период войны был вольным радостным возвращением чувства общности со всеми». В написанной в годы ленинградской блокады поэме О. Берггольц «Февральский дневник» (1942) обретенное в тяжких испытаниях чувство духовного освобождения, открытие способности ценить по-новому «всю нашу жизнь» было очень точно выражено с помощью оксюморонного словосочетания «счастье страшное»: «В грязи, во мраке, в голоде, в печали, / где смерть, как тень тащилась по пятам, такими мы счастливыми бывали, / такой свободой бурною дышали, / что внуки позавидовали б нам».
Но, прежде всего, перед литературой 1941-1945 годов стояла задача укрепить дух советских людей, пробудить в них волю к сопротивлению. Поэтому она в целом носила героический характер. Это, разумеется, не означало, что писатели умалчивали о трагических событиях тех лет, но все же героический пафос явно доминировал.
Как и в другие кризисные переломные моменты истории, литература стремится стать свидетельством времени. Отсюда ее установка на факт, интерес к документу. Это оказалось возможным еще и потому, что большая часть писателей (1215) ушли на фронт. Они стали непосредственными участниками и свидетелями военных событий. Среди них были и представители старшего поколения: А. Твардовский и К. Симонов, М. Шолохов и А. Фадеев, А. Платонов и В. Гроссман, И. Эренбург и П. Антокольский; и те, кто пришел на фронт еще совсем юным: Ю. Друнина и А. Сурков, П. Коган и В. Багрицкий, Н. Майоров и Н. Старшинов, К. Ваншенкин и Д. Самойлов и многие, многие другие. Примечательны строки из стихотворения И. Сельвинского «Я это видел!»:
Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам.
Проявляется и еще одна важная особенность литературы военных лет – публицистичность, повышенная эмоциональность, открытое выражение чувств. Причем писатели стремились не только выплеснуть переполняющие их чувства, но и привлечь читателя на свою сторону. В годы войны литература приобрела агитационный, мобилизующий характер.
В связи с этим неудивительно, что преимущественное развитие получают малые жанры, позволяющие дать немедленный отклик на происходящее (очерк, рассказ, публицистическая статья, лирическое стихотворение). Из всех родов литературы лидирующее положение в 1941‒1945 гг. принадлежит лирике. И это вполне закономерно: война обострила переживания, драматизировала отношения, обновила чувства, которые проходили проверку. Лирическое начало проникает в прозу. Об этом говорит уже само обращение многих писателей к публицистике, которую называют лирикой в прозе. К этому жанру обратились А. Толстой, А. Платонов, Н. Тихонов, И. Эренбург, М. Шолохов, К. Симонов, Б. Горбатов, Л. Соболев, В. Вишневский, Л. Леонов, М. Шагинян, А. Сурков и мн. др. Индивидуальное восприятие окружающей действительности, непосредственные впечатления сочетались в их творчестве с воссозданием реальной жизни, с раскрытием глубоких человеческих переживаний.
Но особенно интенсивно в годы войны развивается лирическая поэзия, причем не только гражданская и патриотическая, но и любовная, философская лирика.
Поэты первыми откликнулись на сам факт начала войны. Уже 24 июня 1941 года сразу в двух газетах ‒ «Известия» и «Красная звезда» ‒ было опубликовано стихотворение В. Лебедева-Кумача «Священная война». Композитор А. Александров сразу же написал музыку, и уже 27 июля одна из групп Краснознаменного ансамбля песни и пляски СССР впервые исполнила эту песню на Белорусском вокзале, откуда наши войска уходили на фронт. С тех пор «Священная война» стала гимном той героической и трагической эпохи. Особая роль этой песни заключается в том, что она своим трагическим звучанием опережала реальные чувства советских людей, готовила их не к легкой победе «малой кровью», а к большой, жестокой, небывалой войне. «Ярость благородная», о которой пелось в ней, должна была еще пробудиться, и литература способствовала формированию этого чувства. Тема гнева и возмездия стала одной из ведущих, об этом говорят даже сами названия произведений («Наука ненависти» М. Шолохова и т.п.)
Но тема ненависти к врагу была неразрывно связана с темой любви к Родине. В литературе 1941‒1945 годов она заняла ведущее место и раскрылась во всей ее многогранности. С ней были связаны тема братства народов, идея преемственности традиций («Мужество» А. Ахматовой, «Родина» К. Симонова, «Россия» А. Суркова, «Тебе, Украина» А. Твардовского, «Белорусская песня», «Русской женщине» М. Исаковского, «Старый парк» Б. Пастернака и др.)
Необходимость отобразить чувство единства в любви к Родине и ненависти к врагу заставила поэзию широко обратиться к фольклорным формам. Именно они позволили изобразить войну как событие эпического масштаба, прежде всего, героический акт. Отсюда появление стихотворений, тяготеющих к жанровым формам плача, клятвы, заклятия, проклятия, лирической народной песни. В жанре проклятия, например, написаны «Слово ненависти» А. Твардовского, «Проклятие» И. Эренбурга, клятвы ‒ «Бей врага» В. Инбер, «Заповедь мстителей» А. Суркова, лирической народной песни – «Землянка» А. Суркова, «В прифронтовом лесу» М. Исаковского.
К фольклорным жанрам частушки, анекдота, поговорки обращалась сатирическая поэзия военных лет.
Особенно важно отметить, что пробуждение чувства родины было неразрывно связано с пробуждением личностного самосознания.
Перед лицом испытаний происходило открытие Родины, человек словно впервые задумывался, что же это такое, и одновременно познавал самого себя. Во многом об этом стихотворение К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…» (1941), написанное в форме дружеского послания поэту А. Суркову и содержащее элегические размышления о чувстве родины.
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: - Господь вас спаси! -
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: - Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
"Мы вас подождем! "- говорили нам пажити.
"Мы вас подождем! "- говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
Темой стихотворения становится отступление русской армии, которая вынужденно оставляла деревни и города с населяющими их жителями на поругание врагу.
Тяжесть переживаемой вины солдата выражена мотивом слез, который сначала проявляется в образе «бесконечных, злых дождей», ассоциирующимся с мужскими непролитыми, скупыми слезами, а затем уже в образе слез женщин, которые они «вытирают украдкой». И далее происходит расширение образа. О тракте говорится, что он «Слезами измеренный чаще, чем верстами», и лирический герой размышляет о том, что именно война дала ему острее почувствовать родину в ее извечных страданиях, ощутить ее «дорожную тоску» и «вдовьи слезы».
Ощущение душевной боли усиливают образы оставляемых людей. И «усталых женщин», прижимающих кринки к груди, как детей, что создает сложный образ материнства, «седая старуха», «весь в белом, как на смерть, одетый старик». Оно выражено и интонационно: в повторе обращения Одновременно все больше укрепляется чувство ответственности за родину в целом. Исторический взгляд на нее выражен и в использовании архаизмов «кринка», «тракт», «погост», в частом употреблении определения «русский» и акцентировании традиционно-ритуальных, свойственных национальной традиции форм поведения «по-русски рубаху рванув на груди», «по-русски три раза меня обняла». Проявляется он и в расширении образа пространства: ожиданием возвращения солдат проникнуты не только люди, но и пажити, леса. К финалу стихотворения это осознание величия Руси и стойкости людей, провожающих солдат, благословляя их, рождают веру в возвращение, даруют силу, которая и выражена в метафорическом образе прадедов:
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих
и старухи, сказавшей: «…мы вас подождем», и женщины, трижды обнявшей солдата.
Меняется и интонация. Из горестно-элегической она преображается в напряженно-заклинательную, что проявляется в анафоре: «Мы вас подождем!», и в повторах. Идея – чувство родины в ее историческом величии, в ее масштабности, и в то же время в ее человеческом выражении дает человеку силы выстоять даже в самый трудный момент жизни.
Патриотическое чувство раскрывалось как глубоко интимное. Неслучайно в годы войны так тесно переплелись патриотическая и интимная лирика, ведь защищая родной дом, свою родину, солдат тем самым защищал и своих близких, свою любимую. Мы убеждаемся в этом, читая стихотворение К. Симонова «Жди меня» (1942), которое в то время стало своеобразной молитвой-заклинанием для всех, кто находился в разлуке, его сборник стихов «С тобой и без тебя» (1942) или ставшие песнями «В землянке»А. Суркова (музыка К. Листова), «Темная ночь» Б. Агатова (музыка Н. Богословского), «Огонек» М. Исаковского (музыка М. Никоненко)и многие другие.
Важнейшим открытием литературы 1941-1945 годов было осознание ценности личности. Показательно стихотворение А. Твардовского «Две строчки» (1943) из цикла «Фронтовая хроника». Оно написано в форме воспоминания-размышления о гибели молодого солдата во время Финской войны. Однако новый опыт, вынесенный поэтом из испытаний Великой Отечественной, заставил его многое переосмыслить, и теперь факт гибели никому не известного мальчика, становится источником авторской рефлексии. При этом неожиданно оживает классическая тема русской литературы ‒ тема маленького человека, которая осмысляется советским поэтом в духе пушкинско-гоголевской традиции. В словосочетании «маленький человек» акцент делается на втором слове: пусть маленький, но человек, единственный и неповторимый в своей уникальности, а потому его уход воспринимается как невосполнимая утрата, вне зависимости от того, успел или не успел он что-либо совершить. Чувство жалости, сострадания соединяет героя, автора и читателя. В связи с этим закономерно, что итогом размышлений становится объединение объекта и субъекта рефлексии: определение «маленький» распространяется уже не только на погибшего солдата, но и на самого лирического героя:
Среди большой войны жестокой,
С чего ‒ ума не приложу, ‒
Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький лежу.
Все перечисленное выше характерно для стихотворений поэтов старшего поколения.
Для тех, кто начал писать на войне (С. Гудзенко, А. Недогонов, А Межиров, С. Наровчатов, П. Коган, М. Дудин, Д. Самойлов и др.), характерно большее внимание к будням войны, ситуациям, реалиям военного времени. Их стихи – зарисовки картин войны, страницы лирического дневника. Критик Л. Аннинский в статье «Глубина фронта» (1974) указал на соединение в этих стихах «грубой реальности деталей» и символического плана.
В произведениях молодых поэтов ощущается желание сказать свою правду о войне, выразить свое ощущение войны. Ю. Друнина: «Я только раз видала рукопашный, / Всего лишь раз и тыщу раз во сне. / Кто говорит, / Что на войне не страшно, / Тот ничего не знает о войне» (1943). Об этом же свидетельствуют свидетельствуют стихи Ионы Лазаревича Де́гена (шестнадцатилетним подростком добровольно ушел на фронт, воевал танкистом, горел, был ранен, награжден многими орденами и медалями. После войны стал врачом. Эмигрировал в Израиль. Е. Евтушенко, однажды процитировавший это стихотворение, говорил, что ничего лучшего о войне в поэзии не было написано. Стихотворение включил в свой роман «Жизнь и судьба» В. Гроссман: Мой товарищ, в смертельной агонии Не зови понапрасну друзей. Дай-ка лучше согрею ладони я Над дымящейся кровью твоей. Ты не плачь, не стони, ты не маленький, Ты не ранен, ты просто убит. Дай на память сниму с тебя валенки. Нам еще наступать предстоит. (1944)Собственно темой становится традиционное на войне прощание с умирающим другом. Однако стихотворение характеризует намеренная жесткость тона, нежелание попасть в плен расслабляющей жалости, своеобразное противостояние смерти. Возникает мотив отказа что-либо дать умирающему – жалость, тепло: не плачь, не стони, не зови. И одновременно желание утвердить смерть как продолжение жизни: дважды повторенное «дай».Другое стихотворение:Есть у моих товарищей танкистов, Не верящих в святую мощь брони, Беззвучная молитва атеистов: ‒ Помилуй, пронеси и сохрани. Стыдясь друг друга и себя немного, Пред боем, как и прежде на Руси, Безбожники покорно просят Бога: ‒ Помилуй, сохрани и пронеси. (1944)И в первом, и во втором стихотворении отражено сознание обезбоженного поколения, для которого в напряженный момент жизни становится значим поиск духовных опор. В первом стихотворении – это акцентированная стойкость перед лицом смерти, во втором – обращение к высшей силе.
Одним из главных конфликтов в поэзии молодого поколения становится противостояние человека, чувствующего себя неповторимым, и смерти как гибели личности.
Для поэтов этого поколения было характерно восприятие подвига как ежедневного тяжелого военного труда. Ю. Друнина «Солдатские будни» (1943).
Противостояние смерти интерпретируется молодыми поэтами не только как напряжение всех сил, но и как способность чувствовать, несмотря ни на что, красоту жизни, испытывать счастье от осознания себя живым. Примером тому может служить стихотворение М. Дудина «Жаворонок»:
Под сапогами оползает глина,
И вот опять встаёт перед тобой
Снарядами разрытая равнина,
Где третьи сутки колобродит бой.
Дрожит земля от бешеного гуда,
На сорок вёрст ворочается гром,
А он вспорхнул и с вышины, оттуда,
Рассыпался звенящим серебром.
Свистели бомбы. Тявкали зенитки.
Протяжный гул, невероятный вой…
А он висел на золотистой нитке
Между разбитым небом и землей.
Как будто бы пронизывала тело
Животворящей радости волна.
Моя земля травинкой каждой пела,
Таинственного трепета полна.
И раненый смотрел на клубы дыма,
Прислушивался к пенью не дыша.
Здесь смерть была, как жизнь, необходима.
И жизнь была, как песня, хороша.
Активизация гуманистических, философских тенденций, актуализация темы внутренней свободы проявляется в годы Великой Отечественной войны в произведениях разных жанров (например, в военных рассказах А. Платонова, в пьесе Е. Шварца «Дракон» (1943)). И все же нельзя сказать, что эта ‒ очень важная – тенденция стала в литературе 1941‒1945 годов определяющей. Она получит свое развитие в дальнейшем, в период хрущевской оттепели, затем ‒ в 1970‒1980-е годы, а во время войны ведущей в литературе все же оставалась тема подвига. Но пути ее художественного решения были различны.
В одних произведениях преобладала романтическая трактовка этой темы. Причем акцент делался не только, а порою и не столько на исключительном событии как таковом, на поэтизации конкретных фактов проявления героизма (как в «Балладе о танке КВ» И. Сельвинского, в «Рассказе танкиста» А. Твардовского), сколько на поэтизации высоких нравственных качеств человека, его совершающего, на исследовании истоков подвига, процесса формирования героического характера. Примеры тому мы можем видеть в поэмах «Зоя» (1942) М. Алигер, «Сын» (1942) П. Антокольского, в повестях В. Гроссмана «Народ бессмертен» (1942), Л. Леонова «Взятие Великошумска» (1944), в сборниках рассказов Л. Соболева «Морская душа» (1942), А. Платонова «Одухотворенные люди» (1942), романе «Молодая гвардия» А. Фадеева (работа над его 1-ой редакцией шла в течение 1943‒1945 годов).
В других произведениях, напротив, в центре внимания авторов оказывались будни войны, тяжкий каждодневный труд, требующий напряжения всех сил, а потому подвиг воспринимался не как нечто исключительное, а как норма поведения, бесстрашие – как выработанная в испытаниях способность подавлять в себе естественное чувство страха. С таким решением проблемы героического мы встречаемся, например, в повести К. Симонова «Дни и ночи» (1943‒1944), где показан человек, уже сформированный войной, переживший и радость побед, и горечь поражений. Для него бой – это тяжелая работа. Сосредоточенность человека на своем деле – главный аспект в характере героя повести капитана Сабурова. Война как очень трудное и ответственное дело, меняющее характер и сознание человека, представлена и в цикле повестей А. Бека «Волокаламское шоссе» (1943‒1960).