Становление гражданского общества было одним из наиболее значимых пунктов в программе постсоветского общественного и политического развития. Однако после сравнительно непродолжительного периода «демократизационной» эйфории пришло понимание того, что это направление, так же как и другие, не дало сколько-нибудь существенных результатов. На сцену выходит тезис о «слабости» российского гражданского общества. Разумеется, он справедлив, но односторонен. Недостаточно просто констатировать слабость гражданских институтов, необходимо видеть структуру социального контекста за пределами гражданской сферы. Именно сюда, вопреки ожиданиям многих, смещается центр социокультурной активности российского общества.
За последние годы накоплен большой объем эмпирических данных, констатирующий низкий уровень развития социального капитала в посткоммунистических (постсоветских) странах. Данные констатируют низкий уровень доверия в этих обществах (как межличностного, так и институционального), высокий уровень коррупции и административной неэффективности, тенденции к атомизации. Очевидно, что данный аспект посткоммунистической эволюции чрезвычайно осложняется комплексом крайне негативных культурных и институциональных влияний: глубоко укорененным в российской истории расколом между обществом и государством, иерархическим характером российского общества, наследием тоталитарного господства (разрушения общественных институтов и связей), слабостью гражданского общества, проблемами социально-экономического развития, заметным уровнем этнической сегментированности и т.п.
Все это означает, что постсоветские общества лишь в небольшой степени готовы к производству социального капитала в его «хорошей» форме. Однако, существует довольно весомый потенциал для формирования «плохого» социального капитала, который связан с унаследованными от советского времени фоном коррупции (включая бытовую), структурами бюрократического патронажа и общественного патернализма, недоверием к государству и т.д.
|
|
Разумеется, такая структура социального капитала существенно уменьшила шансы постсоветских обществ на демократизацию. Более того, именно она может служить объяснением их авторитарной эволюции.
Пзитивные тенденции связаны с успехами социально-экономического развития, повышением уровня жизни, расширением состава среднего класса, развитием средств массовой коммуникации, вовлечением российского общества в процессы глобальной мобильности и обмена и т.п. Однако перспективы институционального влияния в области политики носят, на наш взгляд, негативный характер.
Уже в начале 90-х годов в России сложился гибридный режим, сочетающий в себе черты демократической и недемократической систем. Дальнейшая эволюция российской политики была связана с эрозией демократических институтов. Российский политический режим по-прежнему остается гибридным, однако демократические его компоненты (выборные процедуры, партийная система, парламент, судебная система, конституционная система сдержек и противовесов в структуре правительственных институтов) сведены, по сути дела, до уровня институциональной имитации. Результатом становится режим с доминированием авторитарных черт, который может быть охарактеризован как «соревновательный» или «электоральный авторитаризм»
|
|
Разумеется, как всякий недемократический режим, российский режим, существующий в настоящее время, стремится к уничтожению оппозиции, снижению уровня политического плюрализма и соревновательности. Однако в отличие от классических диктатур прежнего времени (коммунистических или военных), современные авторитарные лидеры вынуждены считаться с тем, что применение открытого и масштабного политического насилия имеет очень высокую цену. Ограничения на применения насилия носят как внутренний, так и внешний характер. Социально-экономическое развитие, изменение социальной структуры обществ, развитие средств коммуникации, возрастающее в рамках глобализации международное общение, социально-культурная и институциональная унификация - все это существенно трансформирует общественную среду, повышая потенциал сопротивления общества насилию. В очень большой степени невозможность применения масштабного насилия связана с изменением характера системы международных отношений. Особенно это значимо для ресурсных стран, глубоко интегрированных в глобальную экономику. В России имеет существенное значение то обстоятельство, что политическое руководство и более широкий правящий слой стремятся сохранить высокий уровень групповой и персональной включенности в систему международных политических, экономических и иных общественных институтов. Поэтому они вынуждены практиковать насилие «низкого уровня интенсивности», позволяющее хотя бы внешне соблюдать международные правила «политических приличий».
|
|
«Тихое удушение» оппозиции предполагает разрушение инфраструктуры политического участия и гражданского общества. Это означает, что российское политическое руководство, стремясь к сохранению устойчивости режима, разрушает институты, более или менее успешная деятельность, которых могла бы способствовать развитию политического доверия и социального капитала в целом. В то же время, оно поддерживает институциональные практики «реального» гражданского общества, препятствующие развитию гражданственного («хорошего») социального капитала и поощряющие социокультурные формы негражданственности («плохой» социальный капитал)
Таким образом, жизнеспособность негражданственной среды в современной России связана не только с инерционностью соответствующей традиции, но также и с прямой заинтересованностью политического руководства в снижении гражданственного тонуса российского общества, что позволяет политически эксплуатировать формы негражданственности. Главными инструментами (или измерениями) антигражданской стратегии являются:
· прямое разрушение структур самодеятельной гражданской и политической активности, репрессии против гражданских и политических активистов (масштабы этой формы воздействия заметны, но сравнительно ограничены);
· манипулирование законодательством, создающее формальные барьеры для политической и гражданской активности;
· использование судов для незаконного или неоправданно жесткого преследования гражданских и политических активистов;
· использование судов для преследования отдельных журналистов и средств массовой информации (особое распространение получило судебное преследование по обвинению в клевете, обвинение в экстремизме, разжигании социальной вражды и т.п.);
· имитация гражданской активности (GONGOs - термин, обозначающий формально независимые «неправительственные» организации, в действительности, контролируемые и часто учреждаемые органами государственной или местной власти), институтов демократии и институтов системы верховенства права, а также кооптация гражданских и политических активистов в политические или бюрократические структуры, контролируемые властью;
· массовая коррупция, рост которой является прямым следствием стремления власти контролировать общественно-политичекие процессы в обществе на основе использования административного ресурса, а также высокого уровня элитной коррупции;
Эти практики приводят к эрозии гражданского общества и доминированию сетей патронажа и коррупции. Негражданственные структуры, в свою очередь, выполняют две политические функции в структуре российского режима. Во-первых, они способствуют дальнейшему разрушению культуры гражданственности и сетей гражданского взаимодействия. Таким образом, понижается потенциал оппозиционной деятельности. Во-вторых, они становятся весьма эффективным ресурсом в деле выстраивания системы авторитарного политического контроля над обществом: в электоральной сфере, в сфере партийного строительства, в механизмах контроля над парламентом и судейской системой, в системе центр-периферийных отношений и т.д. Особую роль в этом случае играют сети патронажа и коррупции.
Таким образом, поддерживаемые в российском обществе формы негражданственности являются, с одной стороны, формами социокультурной адаптации к деформации институтов современного общества, а с другой - факторами, обусловливающими дальнейшую деградацию институтов. В этом смысле их необходимо рассматривать как синдром анти-современного развития.