Два рассказа
Когда всё кончилось, сначала стало тихо. Ушла боль. Утихли страхи. Непривычно очень. Но кто чувствует эту непривычность? Значит, что-то всё-таки осталось. Есть лёгкость, есть сознание. Кто всё это думает? Я ведь умер. Кто такое это "я", которое продолжает думать?
И чем я смотрю, если нет тела и нет глаз? Значит, могила это не конец.
Это первое, что я понял.
- Будто про меня пишет. Про детство особенно. Про метель и сосульки. Про то, как я жевала снег. - Слышу чей-то голос. Близко-близко. - Интересно, сколько ему сейчас лет? И где он рос?
- Что это? Кто это? Кто говорит?
- Так легко и предельно просто пишет об одиночестве. Хотя и о себе, но мне всё время кажется, что обо мне. Надо Райке и Людке это посоветовать, пусть почитают. Три часа ночи, а отрываться неохота. Ладно, надо спать. Завтра после работы ещё почитаю. Как его зовут? АВИ? Какое странное имя. А... Это его псевдоним. Всё. Спать, спать, спать...
А мне не хочется спать. Это плюс. Мёртвые не спят. Весело. Интересно.
О! Вижу! Женщина в возрасте, красивая. Укладывается спать. Как странно. Она говорила, а губы не шевелились. Похоже, она думала. А я слышал. И так будет всегда, когда будут вспоминать обо мне? Забавно. Не знает ещё, что меня нет в живых. Что осталось от меня у них, живущих? Тексты. Мои тексты. У некоторых из них память обо мне. Но память скоро сотрётся. Даже у близких. У друзей раньше, у родных чуть позже.
А кто у меня родные? Нет их среди живых. Раньше меня ушли.
Я никогда не любил похороны. Старался не бывать. Смотреть, как в землю опускают ящик с холодной оболочкой, не интересно. Традиция людей. Прощание с телом усопшего. Да разве я тело любил? Я их живых любил. Настоящих. А тело, как старый, поношенный костюм. Теперь я и сам без тела.
|
|
- Ну, давай за Андрюху! Не чокаясь. Неплохой был мужик. Конечно, с придурью. Но кто сейчас без неё?
Вижу пару друзей, за меня пьют. Поминают. Водочка, закусочка, дым сигаретный за столом. Бывало, и я любил этот простой мужицкий антураж. А теперь со стороны смотрю.
Они не знают, что я здесь. С ними. Не могут знать. Чувствую себя шпионом. Невидимкой. Забавно.
- Да. Странный он был. - Слышу продолжение разговора. - То болтает без умолку, слова не вставить. А то вдруг замолчит и в точку смотрит. Слышал, он в последние годы немного умом подвинулся. Книжки писать начал. Пить совсем бросил.
- Это точно. И я заметил. Перестал ко мне приезжать. Сколько его ни звал к себе, он всё причины выдумывал. Дома сидел и сочинял свою белиберду.
- А ко мне приезжал в прошлом году пару раз. С виду нормальный. Но молчаливый стал. А, если и говорил, то только о своих книжках. Но вот слушать он умел, как никто. Теперь это редкость.
Мне было приятно видеть друзей. Слушать их разговор. Читать их мысли. А что у меня ещё оставалось? Только это. Никаких знаков о себе подать я не мог. Только смотреть и слушать. И, как я уже догадывался, слушать о себе мне придётся ещё долго. От разных людей, от моих живых читателей, от бывших жён и любовниц, от моих детей. От тех, кто жив и помнит.
И не только хорошее слушать. Но и всё то, о чём хочет забыть моя совесть. Всякое было в жизни. Они ещё напомнят мне мои гадости и подлости. Вспомнят меня отвратительно трусливым и слабым. Люди знали меня и таким. И я должен быть к этому готов. В их памяти остались мои поступки, мои ошибки. Всё это я заслужил.
Буду выслушивать о себе всё. А чем здесь ещё заниматься? Сознание и совесть - это всё, что у меня осталось в этом странном мире теней и света.
|
|
Голоса смолкли. Друзья заговорили о чём-то другом. А я мог слышать только о себе. Пока затишье, самое время осмотреться.
Ни райских просторов, ни адских костров не увидел. Ни Ангелов поющих, ни демонов кошмарных. Пустота. Ни неба, ни земли, лишь пустота.
Нечего и рассматривать. Ни звёзд, ни солнца, ни луны. И воздуха нет. Тишина, безмолвие, отсутствие всего. Только моё сознание и совесть.
А желания? Желания остались.
Они впечатались в сознание, глубоко въелись в душу. Как татуировка в кожу. Хочется курить. Рта нет, горла нет, лёгких нет, а хочется. Вот же, блин... Не успел бросить при жизни. Теперь вот мучайся. Ладно. Это не самое худшее.
Значит, троица. При мне сознание, желания и совесть и больше ничего. Конечно, и к этому привыкну. Развлечение одно. Выслушивать мысли знакомых, друзей и читателей. Обо мне. Пока не забудут. А забудут, тогда что? Пока не знаю.
Хочется писать. Рассказик сочинить. Проклятое желание. Тут ни бумаги, ни стола. Даже и рук нет. А писать хочется. Буду терпеть.
- Смотри, как он начинал. Сначала писал о детстве, о работе, о своих чувствах. - Слышу голос женщины лет тридцати. Пригляделся. Нет, раньше её не видел. - И только в двух последних книгах он начал по-настоящему сочинять истории. Всё интересней и интересней. Сюжеты уже не из своей жизни, а выдуманные. Но не менее правдоподобные. Он будто полюбил проживать чужие жизни в своих книгах.
Вижу просторный зал со стеллажами книг. Это явно не квартира. Похоже, библиотека. Неужели меня в век интернета в библиотеках читают. Две подруги, термос с кофе, чашки на столе. Неужели теперь разрешается пить кофе в читальном зале? Интересные экземпляры, до сих пор не разлюбившие бумажный запах книг и шелест страниц.
|
|
- Может он и любил проживать чужие жизни в своих книгах, только мне непонятно, почему у него почти ничего нет о любви. Самой обычной человеческой любви мужчины к женщине. У него всё о страданиях и одиночестве, о покинутых всеми стариках, о несчастных женщинах и детях-инвалидах. Много пишет о смерти. Он что, никогда не любил?
- Думаю, что любил. Но или не хотел раскрывать эту, слишком интимную для него, тему, или просто не успел.
- Как не успел? Он уже умер?
- Ты не знала? Девять дней назад похоронили.
- А ты откуда узнала?
- Мне из Новосибирска сообщили. Там моя подруга живёт, она лично у него книги с автографом покупала. Тоже случайно узнала. В последний год он мало появлялся на люди. Пришла на литературную встречу, там ей и сообщили. Умер тихо, незаметно.
- Земля ему пухом. Интересный писатель был. Своеобразный. Теперь почти никто так не пишет. Читаю, и душу наизнанку выворачивает. Но бывает и смешно. Столько иронии к себе, фантазии.
- Да почему был? Он и остался писателем. Ещё увидишь, как к его книгам слава придёт. Только ему при жизни признание нужно было. А теперь только посмертно. У нас, в России, почти всегда так.
Я слушал эту беседу за кофе, и стало так хорошо и спокойно. Они правы. Теперь мне не нужно ничего. Ни денег на жизнь, ни славы, ни тиражей, ни издателей, ни верных поклонниц. Всё это в прошлом.
Моё "Я" лишилось земных потребностей. Почти всех. Только вот курить охота. Думаю, и это желание стихнет во мне и испарится в Вечности. Утихнут и разговоры обо мне. Кому нужны мысли, записанные в книгах? Люди озабочены земным, насущным. Это вполне нормально.
Но вот как донести до живых, что смерти нет? Что совесть не умирает. Что сознание вечно. Не знаю.
Ведь все ниточки, связывающие меня с миром живых, обрезаны. Нет. Не все. Обо мне помнят, думают и говорят. Значит, ниточка есть. Последняя не разорвана нить. Она от людей ко мне. И от меня к ним. Я должен не потерять эту связь. Ещё не знаю как... Ещё не знаю когда... Но я достучусь до их сердец... Они живы. И я жив в их памяти, пока цела эта последняя нить.
А что это за звуки? Противное жужжание. Ещё и скребётся кто-то. А...
Это муха на мою книгу села. Вот зараза поганая! Лапки задние чистит на моей обложке. Вдруг ещё и нагадит! И согнать не могу. Вот они, минусы загробной жизни. На мою книгу гадят, а я смотри.
Вижу, подходит товарищ мой. Вот молодец. Согнал насекомое. Будто желание моё предугадал.
- Слышь, Серёга. Похолодало, что ли? Может печку растопить? - Лёха берёт в руки спасённую от надругательства мухой, книгу. - Давай растоплю.
- Тебя от недопития морозит. В доме тепло. Хотя, растопи, если мёрзнешь. - Отвечает Сергей.
- У тебя газеты есть? Чем растапливать то? Или эту порвать?
Тут до меня доходит, что Лёха, согнавший муху, собирается растапливать печь моим шедевром. Уж лучше бы на книге сидела и гадила муха.
- Положи. Это мне Андрей подарил. Даже подписал на память. За диваном газеты. Поленница на дворе, под навесом.
Моя книга вторично спасена. Вот чего я лишён был при жизни, так это наблюдать судьбу моих книг. Кто-то с ними в туалет ходит, явно не для чтения. Кто-то печь растапливает. Кто-то на них селёдку и колбасу режет. Кто-то из моих страничек кульки для семечек вертит. А кто-то читает и перечитывает.
- Да у него же вся проза любовью пронизана. - Слышу я продолжение разговора в библиотеке. - Ты, Лиза, что чувствуешь, когда читаешь его роман или рассказы?
- Тепло, лёгкость, нежность, иногда сострадание.
- Это и есть свойства любви. Тепло, нежность и сострадание. А что тогда тебе не хватает в его книгах? Постельных сцен? Поцелуев при луне? Охов-ахов, эротики? Настоящая любовь тиха и не показушна.
- Тогда почему его не печатали при жизни? Все свои книги, насколько мне известно, он издал на свои деньги.
- А ты сама посмотри, кого сейчас печатают при жизни. И что печатают? Иронические детективы, фантастику для подростков, кулинарные книги, эзотерику, разношерстную магию, эротику, пособия по бизнесу и маркетингу. Из классики переиздают только зарубежных авторов. Из русских только пять-шесть популярных прозаиков. Поэзию вообще почти перестали публиковать. Зачем мне было бы ходить в библиотеку, если бы это было сейчас в книжных магазинах? А цены на книги какие? *АВИ* в магазинах не купишь. Только заказывать в интернете. Или в библиотеках читать. Да и то, далеко не во всех.
Женщины опять были правы. Издатели меня игнорировали. В журналах издавали не часто. Было время, когда я засомневался в себе и хотел бросить писать. Не получилось. Не издавали, но не писать я тоже не мог.
Ещё я видел сны о себе. Конечно, умерев, я не имел желания спать. Но мог видеть чужие сны о себе. Всё, что касалось моей персоны, разговоры, мысли, сны, обязательно доходило до моего взгляда, слуха, вплоть до ощущений.
Однажды я приснился восьмидесятилетней даме из города Юрга. Она уснула. И вдруг якобы явился я и начал щекотать её в самых разных местах. Пожилая женщина заливисто хихикала во сне, смущалась и игриво просила меня перестать. Перестать я никак не мог, потому что снился ей. И выключить этот пошлый бред не имел никакой возможности. Приятного мало. Умер то я не совсем ещё старым, в пятьдесят пять. И щекотать престарелых дам не входило в список моих земных интересов. Пришлось лишь смириться и ждать, когда же закончится эта глупая комедия.
Отдыхал я лишь тогда, когда обо мне не разговаривали, не думали, и когда я никому не снился. В общем, когда обо мне на время забывали.
Но тогда начиналось другое испытание. Ко мне приходили муки совести. Всплывали факты жизни, за которые было особенно стыдно. Дерьма за жизнь скопилось настолько много, что если бы я имел тело, то краснел бы и потел от стыда за свои подлости и мерзости. В моём сознании, будто навозные мухи, ползали воспоминания прошлого.
Вспоминалось и хорошее. Детство, юность, первая чистая любовь. Из небытия далёкого прошлого всплывали мои наивные мечты, мои надежды. Тогда я улыбался. Не губами, конечно. А улыбалась моя душа. Словно в дальние закоулки моей странной жизни в эти мгновения проникал нежный лучик света. Но это было так редко и так недолго.
Потом обо мне снова кто-нибудь вспоминал, и я должен был наблюдать и слушать. Больше всего это напоминало собаку на цепи. Я не мог, не имел никакой возможности не слушать, не видеть то, что обо мне говорят и думают живые люди. Сорваться с этой цепи было просто нереально. В такие дикие моменты отчаяния мне особенно сильно хотелось курить.
Удача блудного беса
Алексей, обычный советский парнишка, был призван на службу в Советскую Армию в середине 80-х. Волею судеб попал в воздушно-десантные войска, в штурмовую бригаду. Отбирали туда самых физически крепких, высоких ростом и не глупых ребят. Из них собирались готовить решительных и бесстрашных головорезов, обучая действиям в тяжёлых и экстремальных условиях учебного боя.
Ближе к концу службы Лёши десантников ждал очередной прыжок с парашютом. Ничего необычного, привычная служба. Учения не предвещали ни неожиданностей, ни беды. Всё давно знакомо, отработано до автоматизма.
Однако, перед самым приземлением, раскрытый парашют Алексея попал в сильный поток бокового ветра. И опытного десантника внезапно понесло не к земле, а вдоль неё. Всего в десятке метров от каменистой поверхности.
При такой скорости не спас бы ни шлем, ни опыт, парня размозжило бы при ударе о камни.
Сердце бешено колотилось. А дрожащие губы сами собой лихорадочно зашептали:
- Господи, спаси, Господи, помилуй! Гооооосподи, Спасиииииииии!!!
И тут произошло чудо. Ветер стих, Алексей плавно опустился на землю. Но силы оставили его. Вокруг шла атака, а он лежал на земле, как мешок, ничего не понимая. Словно контуженный или полумёртвый.
Нужно было срочно освободиться от парашюта и бежать в учебную атаку, вместе с товарищами. Но шок ещё не прошёл. Наступило временное отупение, ум никак не мог поверить в спасение от неминуемой гибели.
- Лёха, разбился что ли!? Живой? - Подбежавший зам. командира бригады пару раз хлопнул десантника по щекам. Алексей очнулся и стал ошалело осматриваться по сторонам, приходя в себя.
Случилось так, что это был последний прыжок Алексея. После демобилизации решил ехать не домой, его потянуло в монастырь.
Никто не знал истинные мотивы этого поступка, кроме самого Лёши. Может быть, после спасения ему захотелось как-нибудь послужить своему Спасителю, отблагодарить Его. А может быть, что-то изменилось в его молодой, шокированной тем случаем, психике.
Прибыв в монастырь, парень сразу попросил себе послушание, и настоятель назначил Алексея истопником в храме. В его обязанности вошло топить печь, следить за тем, чтобы в церкви всегда было тепло. Как и многие тут, Лёша стал обычным послушником, молился, читал Святое Писание, жил тихо и скромно.
Поздняя осень 1990 года выдалась снежной и холодной. Таёжный ноябрь. Молодому истопнику приходится часто выходить в монастырский дворик за углём и дровами. В перерывах Алексей читал Евангелие или недолго дремал. В храме пусто и тихо, тепло и спокойно. Обычная северная ночь. Все насельники в своих монастырских кельях спят, устав от дневных трудов и непрестанных молитв.
Уже несколько лет Лёша жил в монастыре. Но сегодня истопник снова не мог уснуть. Он сидел на лавке у печи, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, зажав голову обеими руками. Его Душу и тело мучил блудный бес.
Несмотря на постную монастырскую пищу, в парне играла молодая горячая кровь. Хотелось женской любви и ласки.
Он начал изнурять себя работами, меньше есть, меньше спать, до изнеможения пилил, колол дрова и разгружал машины с углём. Но ни недоедание, ни упорный труд, ни молитва, ни частая исповедь и причащение не смогли полностью избавить Алексея от похоти. Тело стонало. Мысли путались и уводили в страстные картины блуда. В голове стоял непрестанный похотливый жар.
Молодые послушницы и монахини казались парню настолько желанными, прекрасными, нежными и ласковыми, что ничего поделать с этим он не мог. Фантазии страстного блуда уводили Душу Алексея в воображаемые наслаждения тела.
Сегодняшняя ночь особенно сильно сводила его с ума. Детородный орган восстал, бесы похоти рисовали в сознании яркие и страстные картины совокупления. Молодое и сильное тело упорно просило удовлетворения.
Парень постоянно исповедовался перед батюшкой в грехе рукоблудия, но желание самоудовлетворения мучило его всё больше и больше. Алексей судорожно схватил Евангелие, наугад открыл его на первой попавшейся странице.
"- А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.
Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну огненную.
И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну огненную."
- Вот выход! Вот спасение! - Зашептали, перебивая друг друга, сталкиваясь и суетясь в уме, бешеные мысли.
Парень нервно нащупал под ногами топор и, как-то вне себя, как в кошмарном сне, покачиваясь будто пьяный, двинулся к выходу храма.
Вот сосновая чурка, на которой он обычно рубит дрова. Перекрестился. И зашептал.
- Господи прости, помилуй и благослови. - Он поднял глаза к небу. Небо хмуро и равнодушно молчало. Лишь луна и звёзды безразлично смотрели на жгучие мучения Алексея.
Послушник медленно, как в бреду, приспустил брюки. Достал восставший и мучивший его орган. Выложил член на чурку. Несильный, но решительный взмах наточенного до блеска топора. Мгновенная вспышка ярких искр перед глазами. Болевой шок. Алексей потерял сознание.
Когда он очнулся, страшная боль сковала не только тело. Но и всю его Душу и мозг.
Казалось, что ночное небо со звёздами падает на Алексея. В ушах стоит нестерпимый гул, хохот, грохот, вой. Вся Вселенная рушилась и вопила. Каменный Храм накренился и начал клониться на измученное тело послушника. Он хотел закричать от ужаса и боли, но не смог. Губы лишь беззвучно шевелились. Из открытого рта струился только пар и слабый стон.
Обезумевшего от страданий, всего мокрого от крови и слёз, парня нашли уже под утро поднимавшиеся первыми монахини. Припорошенный ночным снегопадом Алексей лежал на куче дров и тихонько стонал. Руками он зажимал кровоточащую промежность. Как он не умер от потери крови — знает только Бог. Всем показалось, что от боли он сошёл с ума.
Ранней зимой паром через реку уже не ходит, но лёд ещё не крепок. Скорую помощь ждать придётся очень долго. Местный врач помочь ничем не смог. Только мрачно сказал:
- Нужна срочная операция в городе. Ещё много донорской крови. Здесь этого ничего нет. Необходимо немедленно вызвать вертолёт. Другого выхода нет. Это срочно, иначе больной погибнет.
Через два часа вертолёт приземлился в городе. Алексей выжил. Операция прошла. Насколько успешно, мне неизвестно.
После долгого лечения Лёшу выписали из городской больницы. В монастырь он не вернулся.
Впервые увидел его весной, сидящим на лавочке в церковном дворе, возле семинарии. Не знаю почему, но мне всегда были интересны странные люди. Захотелось подойти и заговорить с несчастным парнем. Тем более, что я уже знал его историю.
- Добрый день, Алексей. - Я тихонько присел рядом.
Он неторопливо, слегка повернул голову в мою сторону. На меня, не мигая смотрели абсолютно непонимающие, пустые глаза с лёгкой тенью равнодушного удивления.
- Господи, помилуй! Господи, помилуй! - Это всё, что чуть слышно прошептали губы Лёши мне в ответ.
Он поднялся с лавки и спешно отошёл, не оглядываясь. Я проводил его взглядом.
Ещё примерно с неделю после Пасхи иногда встречал его бесцельно бродящим во дворе собора или за общим столом в трапезной. Но он ни с кем не разговаривал, если люди пытались с ним заговорить, молча отходил в сторону.
Потом он куда-то уехал и больше я его не видел.
Через год мне рассказали, что бывший послушник Алексей устроился куда-то на работу личным охранником. Значит, навыки, полученные в Армии, не утратил. Телохранитель у какого-то богатого коммерсанта. Женился. Сбылось у парня, всё, о чём он мечтал. Счастлив ли он теперь?
АВИ