Возле закарпатского села Подгорян испокон веков протекает речка Латорица. А над ней среди лесов возвышается Замковая гора, на которой стоит Замок. Из Львова, Ивано‑Франковска и Киева, со всей Украины осенью, летом, весной едут в Закарпатье автобусы с туристами. Едут смотреть гору и Нивецкий замок на ней, о котором веками ходит в здешних местах множество легенд.
Старенькие экскурсионные «Икарусы», сипя натруженными моторами, карабкаются вверх по серпантину горной дороги. Это Старая дорога, проложенная лет пятьсот назад венграми. Она пересекает дремучие леса, тенистые ущелья, минует села на склонах гор, яблоневые, черешневые сады, виноградники, уводя все дальше к перевалу, издавна служившему карпатскими воротами между Востоком и Западом. Здесь, рядом с перевалом, как форпост и крепость, и был заложен Нивецкий замок. И сколько раз за эти долгие годы закрывал он перевал своими крепкими стенами.
Туристы обычно высаживаются на специально оборудованной стоянке для автобусов и около полукилометра идут в гору пешком. Дорога ведет к воротам замка, но экскурсионные маршруты предусматривают вот такую прогулку по окрестностям с любованием видами. А виды, дали, пейзажи и правда открываются отсюда, с горы, удивительные. Особенно со смотровой площадки на южной стене замка. И чего только не пригрезится счастливым, обалдевшим туристам в утренний, дневной ли, вечерний час – зеленая вершина Чернечной горы, воздушный шар, залетевший в это приграничье бог его знает откуда, ведьма на помеле, оставляющая за собой сноп ярких искр, как ракета, «Боинг» австрийских авиалиний, выполняющий здесь, в заоблачных высях над карпатскими деревеньками Завидовичами, Завязанцами, Мышлятичами, Волчищовичами, регулярный рейс Вена – Москва.
А с восточной стороны к замку ведет другая дорога – обычное шоссе, гораздо менее живописное, давно не ремонтировавшееся, разбитое дождями, захламленное разным придорожным мусором, валяющимся в кювете. По этому шоссе ползут к замку грузовики со стройматериалами. Дело в том, что Нивецкий замок вот уже третий год как реставрируется. А вместе с реставрацией на его территории под первоклассный горный отель переоборудуется так называемый «дом варты », бывшая караульная казарма. В данный момент Нивецкий замок, как и его окрестности, не что иное, как объект приложения капиталов, внедрения современных технологий и инвестиций. Дело в том, что всего в пяти километрах отсюда, в горах, Андрей Богданович Лесюк, известнейший на Украине бизнесмен и предприниматель, затеял строительство горнолыжного курорта. Там возводятся отели, кемпинг, рестораны, оборудуется подъемник и вертолетная площадка. Через пару лет эти сумрачные горы и узнать‑то нельзя будет – в зимние месяцы сюда хлынет нескончаемый поток лыжников, и как знать, может, даже из самой независимой суверенной Словакии и ясновельможной Польши будут приезжать те, у кого «грошей богато». Ну и без москалей, конечно, не обойдется. Куда же сейчас без них, без москалей, – приедут, голуби, завороженные красотой мест, чистотой воздуха, белизной снега и редкой дешевизной по сравнению с уже набившей оскомину Андоррой и постылым турецким Улудагом.
В Нивецком же замке, как памятнике истории и культуры, все останется по‑старому. Только вот избранным гостям Андрея Богдановича Лесюка откроет двери пятизвездочная мини‑гостиница в бывшем «доме варты», да еще в правом крыле Верхнего замка будут оборудованы покои для совсем уже VIP‑персон.
И все будет складываться как нельзя хорошо и отлично. А все темные легенды останутся в прошлом. Канут в тухлую Лету! Их просто неловко будет вспоминать здесь, в этих фешенебельных стенах, при электрическом свете роскошных люстр богемского хрусталя. И о том, о чем шепчутся досужие старухи в разных там Завидовичах и Мышлятичах на завалинках и у колодцев, здесь никто даже и не вспомнит. Мало ли что тут было в этих стенах когда‑то. Мало ли какие ужасы рассказывают про сына последнего владельца замка, который как раз перед войной… Впрочем, все это ерунда и небылицы. Ужасные сказки для наивных, недалеких умом. Сказки, рассказанные на ночь. Мифы, порожденные мраком – точнее, колдовским мороком этих древних Карпатских гор.
Но если какие‑то страхи и тревожат, терзают душу, над ними самое время позубоскалить и посмеяться. Ну хотя бы во время ежегодной летней ярмарки, искони проводимой здесь, под стенами Нивецкого замка, а ныне превратившейся в многолюдный фольклорный фестиваль, на который съезжаются сотни туристов. Здесь оживают легенды, трагедия становится фарсом, здесь играют рок и аутентичный фолк, бьют в барабаны, пиликают на скрипках, рвут струны электрогитар, горланят песни, разыгрывают представления, дурачатся и прикалываются, отрываются по полной, пьют горилку, пиво и местное вино. Здесь не думают о том, что было когда‑то. О том, что может выплыть из потаенных уголков памяти, из тьмы и холода первобытной ночи – под вой волков, под скрежет зубовный, под мертвый стук в ваше закрытое, заколоченное с перепуга окно.
В бывшем «доме варты», а теперь пятизвездочном отеле, обустраиваются спальни и ванные, устанавливается и подключается итальянская сантехника. В правом крыле Верхнего замка проветриваются и убираются комнаты, что расположены как раз над бывшим рыцарским залом. Когда‑то, перед самой Второй мировой, в этом крыле жила семья последних владельцев замка графов Шенборнов. Через сорок лет тут уже отдыхал по осени кто‑то из первых секретарей местного обкома партии, к которому наезжали из Киева поохотиться на кабанов друзья из ЦК. Теперь все здесь снова переоборудовано, облагорожено евроремонтом, модернизировано и улучшено в плане комфорта и дизайна. Здесь приготовлено нечто вроде санатория или убежища – тихой тайной гавани, о которой никто не должен знать, кроме узкого круга друзей и посвященных. И вообще здесь, в Закарпатской Украине, возле сельца Подгоряны на склонах Замковой горы, все совсем не так, как в готической Праге или кремлевской Москве, как в туманном Лондоне или ветреном Нью‑Йорке. Здесь все совсем по‑иному.
Ну, впрочем, солнце‑то и здесь тоже заходит на западе (это константа постоянная). В сумерках со смотровой площадки небо кажется морем. А горы на горизонте – волнами, а может, островами.
По слухам из достоверных источников, в Нивецком замке ждут гостей. Будет совсем хорошо, если они успеют прибыть до наступления темноты. Но в принципе, если они приедут ночью на своих мощных дорогих машинах – «Лендкрузерах», джипах и «Мерседесах», ничего такого не произойдет, не случится. Наш век свято верит, что джипы и «Мерседесы», Интернет, ноутбуки и спутниковые телефоны – это суть не что иное, как новые идолы, талисманы удачи. Самые надежные обереги от чудовищ. От ужаса ночи.
Вообще‑то о чудовищах в здешних местах кое‑что слышали. И кое‑что рассказывают. Порой, когда местные жители снова, в который уж раз натыкаются в лесу или на дороге на растерзанных окровавленных птиц, они тревожно названивают по старенькому телефону, стоящему в сельской управе, в район. Оттуда приезжают на авто с мигалкой стражи порядка и составляют протокол о новом факте «анонимного вандализма» или же «жестокого обращения с животными». Речь о чудовищах не заходит – к чему? Ведь засмеют умные люди. И потом, это вопрос, не относящийся к компетенции правоохранительных органов, озабоченных борьбой с коррупцией и преступностью, продвинутых, современных, отмахивающихся как от назойливых мух в профессиональной горячке от разных там глупых деревенских суеверий. От темных сказок Карпат.
Глава 7
ЛЕТАРГИЯ
Самое главное было – крепко стоять на земле обеими ногами, ощущая только это – твердую почву. И не падать. Говорить себе: все в порядке, все в полной норме. Это не глюки, не сны, это объективная реальность, данная тебе, Вадим Андреевич Кравченко, друг ситный, в ощущении. Это не что иное, как воскрешение. Подумаешь, самое банальное воскрешение из мертвых, носящее медицинский термин «летаргия».
Вадим Кравченко повторял это себе, наверное, уже сотый раз, но… Другу Сереге Мещерскому было гораздо проще – он просто гикнулся со всего размаха в обморок там, в этом подвале, похожем на вылощенный, отмытый хлоркой склеп. В таких вот аккуратненьких пражских подвалах только гестапо заседать, пытая героических повстанцев, а не являть миру чудо воскрешения.
Но в принципе‑то, по большому счету… Ну, был человек мертвым. И ожил. Был жмуриком бездыханным. И вдруг пошевелился. Другу Сереге повезло – он рухнул в обморок и не видел всего, что последовало за этим самым «шевелением». Вадим Кравченко – человек, не обладавший столь ранимой впечатлительной психикой, видел, сподобился.
Этот мигающий свет в подвале…
Хриплый вздох. Стон.
«Иезус Мария!!!» – возглас вернувшегося шофера Анджея, влипшего спиной в бетонную стену.
Вопль – нечеловеческий и уж тем более неженский – вдовы Елены Андреевны.
Ах, впрочем, вдова олигарха уже не вдова. А снова жена олигарха.
Да, другу Сереге крупно, очень крупно повезло – его психика поставила всему этому барьер. Шлагбаум опустился. Шторка на мгновение задернулась, скрывая это – лежащее на медицинской каталке под простыней и саму эту простыню‑саван с себя сдергивающее прочь. Мертвой рукой и одновременно – воскресшей, сбросившей оцепенение летаргии.
Слово это Вадим услышал уже от врачей. Их столько потом наехало на виллу – пражские кареты «Скорой помощи» заняли все подъезды к холму Петршин. Хорошо, что дело происходило уже глубокой ночью. А то бы от зевак и репортеров не спасла бы и конная полиция. Петра Петровича Шагарина отвезли в клинику Святого Микулаша. У Елены Андреевны после всего произошедшего не было сил ехать туда. И в клинику отправился Вадим Кравченко. Оттуда уже под утро (принимайте разницу во времени между Прагой и Москвой) он и позвонил своему шефу Василию Чугунову, поднял его, не совсем трезвого, с постели и все рассказал, стараясь при этом не слишком походить на клиента бедлама.
«Да брось ты! Ну?! Быть не может! – реакция шефа была в этот ранний час эмоциональной. – Ну дает Петр Петрович, Петяха… В больницу, говоришь, повезли… И всегда он вот так – чего‑нибудь да отколет этакое. Как тогда на приеме в Завидове, ладно, сынок, про это потом… И умереть‑то не мог по‑человечески! А это что ж за летаргия такая, а? Я думал, это так, фантастика научная».
Объяснять своему боссу, что это не научная фантастика, Вадим не стал. Что он вообще мог объяснить в такой ситуации?
Летаргия. Летаргический сон. Выход из летаргического состояния. Пробуждение. Пришествие с того света…
Про пришествие бормотал всю дорогу из клиники Святого Микулаша шофер Анджей, отвозивший туда Кравченко. Его бил сильнейший озноб. Кравченко от души посоветовал ему выпить водки.
Первым утренним рейсом из Москвы в Прагу прилетел доктор Самойлов – профессор, светило, присланный Чугуновым для консультации. Вадим и Анджей прямо из аэропорта доставили его в клинику Святого Микулаша на консилиум. Туда же приехала и Елена Андреевна.
А на Серегу Мещерского, очнувшегося от своего обморока, впрочем весьма быстро, жаль было смотреть. Кравченко и ему в сердцах посоветовал выпить водки. В душе он страшно жалел, что нервный Серега увязался за ним в эту поездку. Предчувствия у Кравченко были самые дурные.
– Летаргия – редчайшее явление, но это реальность, – так было объявлено профессором Самойловым уже на вилле Шагариных по возвращении с консилиума. – В мире наблюдалось не так много подобных случаев. Но есть и более уникальные. Одна женщина провела в состоянии летаргического сна двадцать восемь лет. А тут всего лишь семь дней, неделя. Слава богу, с похоронами торопиться не стали, – он многозначительно покосился на ставшую похожей на тень от пережитых потрясений Елену Андреевну. Несколько минут у кровати мужа в клинике дались ей, при всем ее самообладании, нелегко. – Я ведь понял из всего вышеизложенного, что правильный диагноз ему здесь местными врачами не был поставлен. Его сочли умершим…
– И настаивали на похоронах, – хрипло ответила Елена Андреевна. – Я не дала зарыть его в землю.
– Он обязан вам жизнью, – профессор Самойлов вздохнул. – А симптомы, про которые вы говорили мне, вполне типичны. У него болело горло, да? У многих впавших в летаргический сон все начиналось с состояния легкого недомогания и подозрения на хронический тонзиллит или ангину. Но в общем и целом мы еще крайне мало знаем об этом состоянии и о самом течении болезни. Летаргия – вещь малоизученная, и медицинскими средствами она не лечится. Более того, упрекать здешних коллег в недостаточной квалификации я бы тоже не стал – при летаргии налицо многие характерные признаки смерти: отсутствие пульса и дыхания, отсутствие реакции на внешние раздражители, даже на боль, холод кожных покровов. Сном такое просто язык не поворачивается назвать. Впрочем, древние верили в некое тождество смерти и сна. Мифические Танат и Морфей у древних греков были родственниками – дядей и племянником. В общем, все на этот раз, к счастью, обошлось. Но впереди у Петра Петровича длительный период восстановления, реабилитации. Я бы посоветовал вам сменить обстановку, как только его выпишут из клиники.
– Уехать отсюда? О, мы непременно уедем. Я и лишней минуты тут не останусь. – Елена Андреевна обвела испуганным взглядом стены гостиной, украшенные гравюрами и картинами.
Вот так идея отъезда и была заронена в умы. А потом появилась идея Нивецкого замка, как весьма удобного места реабилитации и отдыха. Приехать туда Елене Андреевне по телефону предложил потрясенный новостью о том, что «никаких похорон не будет», Андрей Богданович Лесюк – тот самый, кто должен был встретить похоронный десант по ту сторону границы – на Украине.
Нивецкий замок, как узнал Вадим, тоже был на Украине – в Закарпатье, совсем рядом с новым строящимся горнолыжным курортом, о котором столько писали в газетах. И о котором кое‑что слыхал Серега Мещерский, как‑никак съевший собаку на туристическом бизнесе.
– Мне придется поехать с Шагариным и его вдовой, тьфу ты, с женой туда, – осторожно сообщил ему Кравченко. – Это распоряжение Чугунова.
– Куда?
– Через границу в Карпаты. А тебя я сегодня же вечером отвезу в аэропорт. Ты в Москву двигай.
– Нет. – Мещерский сидел в шезлонге на открытой веранде.
– Ты на себя в зеркало глянь. Зеленый вон весь, как трава. В Москву без разговоров!
– Ты на себя лучше в зеркало полюбуйся, Вадик, – Мещерский вздохнул. – В Москву я без тебя не поеду. Приехали вместе, вместе и уедем.
– Это может не день и не два занять. А как же твой бизнес?
– Я на фирму позвоню. Какое это может сейчас иметь значение? Мы стали свидетелями настоящего чуда. Ты хоть это понимаешь?
– Это просто уникальный медицинский случай. Летаргия. Мне доктор объяснил.
– Это чудо, Вадик. И оно произошло у нас на глазах. И знаешь что… у меня такое чувство – это только начало, пролог… – Мещерский чересчур уж сосредоточенно и серьезно вещал все это. – Это чудо не из разряда добрых чудес, хотя человек фактически воскрес. Словами я это не объясню, но я это чувствую. И одного я тебя во всей этой чертовщине не брошу.
– Ладно, что с тобой делать, – Кравченко усмехнулся.
– Кате позвони, пожалуйста. Я прошу.
– Сам лучше позвони. Скажи… мы задержимся на несколько дней.
Вслед за доктором Самойловым из Москвы спешно прилетел адвокат Шагарина и поверенный в его делах Павел Шерлинг. Он имел беседу с Еленой Андреевной, а затем вместе с ней на следующий день отправился в клинику Святого Микулаша. Вернулся Шерлинг до крайности взволнованный – пятна багрового румянца проступали на его скулах сквозь средиземноморский загар, пальцы дрожали, когда он прикуривал сигарету.
– Он сильно изменился, – таково было его первое впечатление. – Очень сильно изменился. Я видел его сквозь стекло. К нему в палату меня не пропустили. Врачи пока не разрешают разговаривать с ним. Говорят, что дополнительная эмоциональная нагрузка может вызвать шок.
Насчет Шерлинга у Кравченко сложилось впечатление, что этот загорелый, тщательно следящий за собой деляга‑юрист с внешностью киногероя на вторые роли никак не может смириться с мыслью, что его патрон, Петр Петрович Шагарин, не умер. Не радость была написана на холеном лице Шерлинга, а растерянность и страх.
– Вот только сыграй в ящик, – хмыкнул Кравченко, делясь своими наблюдениями с Мещерским. – А потом попробуй восстань из мертвых. И твой адвокат скажет тебе, что все это незаконно.
Следующие два дня тянулись медленно и неопределенно. Кравченко регулярно звонил Чугунову, докладывая ситуацию. На вилле было тихо. Елена Андреевна все время проводила в клинике. Сына Илью она туда не пускала. Да он, насколько Кравченко успел заметить, и не рвался увидеть очнувшегося от летаргии отца.
Кравченко слышал разговор мальчика с доктором Самойловым. Илья спрашивал, кто такие Танат и Морфей, на которых так любил ссылаться в своих рассуждениях доктор. Вечером Илья сидел в гостиной на диване и читал антологию греческих мифов на английском, за которой специально посылал в книжный магазин шофера Анджея. Кравченко видел, что мальчишке крайне не по себе.
– С твоим отцом все будет хорошо, – сказал он (надо было хоть как‑то успокоить пацана, до которого в этом богатом доме никому не было дела). – Летаргия – это просто болезнь, греческие выдумки тут ни при чем.
На третий день – по идее, ничего такого не должно было случиться, но вот случилось – Елена Андреевна сообщила, что забирает мужа из клиники.
– Мы не мешкая уезжаем отсюда, – объявила она Кравченко. – Вадим, свяжитесь с Василием Васильевичем, сегодня утром я с ним беседовала по телефону. Вы с вашим напарником поможете нам.
– Мы приехали именно за этим, Елена Андреевна, – сдержанно ответил Кравченко.
– Ну и хорошо. По крайней мере, есть на кого положиться в трудную минуту. – Она посмотрела на него и отвела взгляд в сторону. Он понял: она тоже не может забыть то, что им обоим довелось увидеть в ту ночь в подвале. После паузы она продолжила: – Помните, Вадим, речь шла об Украине? Туда мы и отправимся. Там есть одно место, которое рекомендуют наши друзья, – тихое место в горах. Целебный курорт. Там мы поживем пару недель, пока он… пока мой муж не оправится окончательно от… – она махнула рукой, не в силах продолжать.
– Мы с другом целиком в вашем распоряжении, – склонил голову Кравченко.
Вот так все и произошло здесь, в Праге, на этой вилле, которую всем им скоро предстояло навсегда покинуть.
Сергей Мещерский вместе с Павлом Шерлингом смотрели в гостиной по спутниковому телевидению российский канал – в новостях сообщали о новых требованиях генпрокуратуры по экстрадиции «лондонских» и прочих «сидельцев». После фамилии Березовского сразу же была названа фамилия Шагарина.
После передачи Шерлинг начал нервно звонить в Киев. А Кравченко было поручено ехать в тот самый городок Мельник с его аэродромом – туда должен был прибыть из Киева частный самолет. Кравченко забрал Мещерского с собой. Таким образом, самое главное событие – возвращение Петра Петровича Шагарина из клиники – прошло без них. К счастью. На аэродроме с ним – живым – встретиться лицом к лицу было все же намного легче. И даже на минуту забыть про тот подвал, про ту больничную каталку и ту простыню, покрывающую нечто.
С аэродрома Сергей и позвонил Кате в Москву. Слов описать все с ними происходящее он так и не подобрал. Сказал просто, что из Чехии они через Словакию едут на Украину в Закарпатье, куда по «каким‑то срочным делам посылает Вадика его босс Чугунов».
Катя подавленно молчала. Она не спросила: «А когда же вы вернетесь?» В другой раз Мещерский огорчился бы, но на этот даже был рад – по мобильнику на аэродроме под рев авиамоторов рассказать Кате всю правду было невозможно.
Глава 8
ПРИНЦЕССА‑СКРИПАЧКА
После двух часов непрерывных занятий спина деревенеет, плечи наливаются свинцовой тяжестью, однако надо продолжать играть. Если прерваться, усталость окончательно победит тебя, слабость и боль в теле сломят твой дух. Надо продолжать заниматься, играть упражнения на беглость пальцев, следуя заданному ритму, оттачивать виртуозность техники исполнения. И очень скоро, как в марафоне, у тебя откроется второе дыхание. Воля и дух заставят тело, презрев усталость, снова стать послушным, покорным придатком смычка и скрипки в твоих руках.
Заниматься игрой на скрипке по четыре‑пять часов в день – этого ведь совсем недостаточно, чтобы ну хоть немного приблизиться к идеалу. Для девушки в девятнадцать лет идеал вообще многое значит. Только вот одни избирают в качестве своего идеала Киру Найтли, Кейт Мосс или Кристину Агилеру, а ты – китайскую принцессу смычка Ванессу Мей, которая играет на скрипке так, что у тебя от восторга и зависти захватывает дух.
Сколько помнила себя Маша Шерлинг – дочь Павла Арсеньевича и Лидии Антоновны, она всегда играла на скрипке. В пять лет мать пригласила ей учителя игры на рояле. Но рояль маленькую Машу напугал своей громоздкостью и громким бравурным звуком. Словно черный лакированный дракон, открывал он свой зев, обнажая белые зубы – клавиши, и внутри у него все гудело, грохотало. Деревянные молоточки били по стальным струнам в его душной утробе, и казалось – только положи руки ему в пасть, только коснись зубов‑клавиш, сразу и съест тебя этот злой и черный дракон‑рояль.
Разочарованная, но не сдавшаяся Лидия Антоновна повела Машу в музыкальную школу и там, в кабинете директора, и решилась ее дальнейшая судьба. Перед глазами пятилетней Маши, точно волшебный сундучок, открылся кожаный футляр, в котором лежала «восьмушка» – маленькая скрипка, на которой начинали играть в детстве все будущие гении и виртуозы. Скрипка была похожа на игрушку, на вычурную деревянную фигурку и одновременно на преданного друга. Очарованная новизной впечатления, Маша коснулась ее грифа, хрупких полосатых дек, ущипнула струны – скрипочка так и просилась в руки. В крышке футляра в специальном гнездышке был укреплен маленький смычок. Тут же лежала алая бархатная подушечка на лентах – подвязывать на шею в качестве подставки. Эта подушечка, черный гриф, смычок – палочка с белым конским волосом – и решили все дело. Маленькая Маша Шерлинг объявила громко и внятно, что хочет заниматься только вот на этой «деревянной куколке с черными ушками», что лежит в футляре‑кроватке, на алой подушечке, прикрытая байковым одеяльцем‑чехлом.
– Это не куколка, это скрипка, девочка, а черные ушки – это колки, чтобы ее настраивать, – сказали Маше добрые строгие тети – музыкальные педагоги. – Всему этому ты скоро научишься.
В той музыкальной школе Маша проучилась три года, а затем ее перевели в музыкальную школу для особо одаренных детей. Отец, кроме этого, нанял ей частного преподавателя из консерватории. Маша несколько раз участвовала в детских музыкальных конкурсах и завоевывала на них призы. На самый престижный – Венский – она не попала по причине болезни. Во время важного отборочного тура ее буквально свалил с ног жестокий грипп. И мать Лидия Антоновна категорически запретила ей играть перед комиссией с температурой.
Вообще с годами отношение родителей к занятиям дочери музыкой менялось. «Ты что же, действительно решила посвятить себя скрипке целиком?» – осторожно спрашивал ее порой отец. Маша отвечала: «Да, папа, я так решила». Он вздыхал, качал головой. Маша знала – родители из всех профессий на свете самой престижной и хлебной считали профессию юриста. В свое время (в семье об этом ходило так много рассказов) отец даже отказался ради юриспруденции от церковной карьеры. Но навязывать своего мнения Маше он не желал – оплачивал ее занятия у известнейших консерваторских педагогов, был готов оплачивать и двухгодичный мастер‑класс в Мюнхене, куда Маша должна была отправиться на учебу этой осенью.
Он вообще был хороший, добрый отец. Очень добрый.
Во время занятий у Маши было железное правило – не отвлекаться ни на какие внешние раздражители, особенно на телефонные звонки по мобильному. Их она просто игнорировала. Но этот – настойчивый и тревожный – услышала. Мелодия звонка была папина. Отец звонил из Праги.
– Машенька, это я, здравствуй, моя хорошая, – голос его был какой‑то иной, не такой бодро‑оптимистичный, как обычно.
– Пап, привет!
– Занимаешься?
– Занимаюсь.
– Прости, что помешал. А где мама? Я звоню ей, что‑то она не отвечает.
– Она в столовой была, сейчас посмотрю.
Маша положила смычок, вышла из своей комнаты, где обычно занималась, спустилась по лестнице на первый этаж. Заглянула в столовую. Понятно, отчего отец волнуется. Тот недавний случай, когда маме стало плохо в ванной и пришлось ломать дверь и вызывать «Скорую» (Павел Шерлинг со всеми возможными предосторожностями постарался скрыть от дочери то, что это была попытка самоубийства). Маша об этом не знала, но о самочувствии матери все равно беспокоилась. Лидия Антоновна сидела в столовой, разговаривала о чем‑то с домработницей.
– Пап, она с Аллой говорит, передать ей трубку? – спросила Маша.
– Нет‑нет, подожди. У меня к тебе серьезный разговор, ты сама где сейчас: в столовой или в коридоре? Вернись, пожалуйста, к себе, ладно? – голос отца дрогнул.
– Я на лестнице, а в чем дело? Ты не хочешь, чтобы мама слышала?
– Да, то есть нет… нет, конечно же… У меня к тебе большая просьба, Машенька. Если мама вдруг скажет тебе, что вы сегодня вечером улетаете, ты не соглашайся, не позволяй ей.
– А куда мы должны с ней улетать? – Маша от неожиданности даже растерялась. – Пап, ты что? Это она тебе сказала?
– Да, но…
– А мне она ничего не говорила. Куда мы летим?
– В гости к Андрею Богдановичу и его семье, в горы, – голос отца снова дрогнул. – Помнишь, как он говорил, что обустраивает в Карпатах отель на территории старинного замка?
– Замка? Помню. А что и… Богдан там будет? – тихо спросила Маша.
Богданом звали сына Андрея Богдановича Лесюка. Он был старше Маши, ему было двадцать пять лет. Последний раз они виделись с ним на прошлое Рождество в Лондоне.
– Маша, ты слышала, о чем я тебя попросил? Если мама скажет, что вы едете к Андрею Богдановичу и его семье в гости, ты откажешься, сделаешь все, чтобы вы не поехали. Скажешь, что тебе надо заниматься. Скажешь, что ты не хочешь ехать в эти Карпаты, что у тебя другие планы. Ты пойми, наша мама нездорова, она еще не совсем оправилась от того приступа. Ей вредно куда‑то ехать сейчас. Вреден авиаперелет, – голос Павла Арсеньевича дрожал все сильнее. – Я пытался ей все это объяснить, как‑то урезонить ее, но она меня не слушает. Телефон вон свой отключила. Маша, ты уже взрослая, ты должна понять меня.
– Папа, я… да ты не волнуйся так. Я постараюсь. Мне и правда надо заниматься.
– Я очень надеюсь на тебя. Если что, звони мне немедленно.
Какой странный звонок… Маша ничего не понимала. Настроение заниматься было порушено окончательно. Она закрыла скрипку в футляр и хотела было отправиться в столовую за разъяснениями. Но Лидия Антоновна заглянула к дочери сама:
– Как дела, принцесса? Как настроение?
Голос и у нее был иной, не прежний. Маша заметила, что после того приступа в ванной и поведение ее матери, ее обращение с домашними стало иным. Она словно бы каждый раз принуждала себя быть прежней, но у нее не выходило. Отсюда и этот делано веселый тон, эта нервная заискивающая улыбка. Маша любила мать, часто искренне ею восхищалась. Но сейчас восхищаться было нечем. Какая‑то фальшь витала в самом воздухе их дома.
– Как настроение? Славное? – повторила Лидия Антоновна. – А знаешь что, котенок, я придумала? Не устроить ли нам с тобой самим себе маленький праздник? Помнишь, Андрей Богданович рассказывал про свой карпатский отель? Они едут туда всей семьей на несколько дней. Кстати, и Богдан туда тоже собирался. Он тебе не звонил, котенок?
– Нет, он мне давно не звонил, мама.
– Да, я забыла, Олеся говорила мне – он отдыхал с друзьями на Ибице.
Олеся Михайловна была матерью Богдана и женой Андрея Богдановича Лесюка.
– Туда и Шагарины приедут из Праги. Ты, наверное, слышала, отец тебе говорил… Петр Петрович был серьезно болен, почти при смерти, врачи потеряли надежду, но сейчас, к счастью, все обошлось. – Лидия Антоновна кашлянула, словно у нее внезапно запершило в горле. – Он жив. Самое главное – он жив. Они тоже будут там – его жена, Илюша… Я подумала, котенок, тебе надо отдохнуть. Ты совсем прозрачная от своих занятий стала. Да и со мной тут было тоже… Так я вас всех тут напугала, – она глянула на дочь. – Так что отдых необходим. Я заказала нам с тобой первый класс на ночной рейс до Киева, а туда Андрей Богданович пришлет за нами свой самолет.
– Мы что, сегодня летим?!
– Ну конечно! А завтра будем уже в горах, ты только представь себе – чистый воздух, тишина. Разве не здорово я придумала?
– Но мы же все – я, ты и папа – собирались в конце месяца на Корсику в море купаться!
– Да остров от нас не уйдет, это само собой. А это просто экспромт, сюрприз, маленький уик‑энд.
– Нет, мама, я не могу, – твердо сказала Маша, помня просьбу отца. – Это невозможно.
– Но почему?
– Мне надо заниматься.
– Но заниматься ты можешь и там. Там первоклассный комфортабельный отель, у тебя будет место для занятий.
– Нет, – Маша покачала головой.
– Принцесса, ты не знаешь, от чего отказываешься, – Лидия Антоновна нервно улыбнулась. – Ну я прошу тебя, котенок, доставь маме радость.
Тон был фальшивый. А в глазах Лидии Антоновны была мольба. Маше стало как‑то не по себе. Что происходит? Этот странный звонок отца из Праги. Теперь эта неожиданная новость – «вечером летим к Лесюкам». Что они оба от нее хотят?
– Мама, я не могу.
– Не можешь или не хочешь?
– Хочу, конечно, но…
– Тогда никаких разговоров больше. – Лидия Антоновна подошла к дочери и порывисто обняла ее, целуя в волосы. – Собирайся. Такси за нами приедет в восемь вечера. Богдан будет там, – шепнула она. – Он не даст тебе скучать.
Маша осторожно высвободилась из ее объятий. Она едва не ответила матери, что вот эта последняя фраза – это тоже фальшь, жуткая фальшь, запрещенный прием.
Лидия Антоновна покинула комнату дочери. В воздухе все еще витал аромат ее духов – «Коко Шанель». Маша растерянно смотрела перед собой. Неужели они действительно вечером летят в Киев? А оттуда в какой‑то карпатский замок. Надо собираться… А как же отец? Она не выполнила его просьбы. Но что она могла сделать?
Самое простое было – взять инструмент и снова начать упрямо играть упражнения и гаммы. Она погладила футляр. Интересно, как она выглядит, когда играет на скрипке? У некоторых скрипачек просто зверское выражение лица от усилий. А какое лицо у нее? Богдан видел ее на сцене. Но ничего не сказал. Совсем ничего. Значит ли это, что она ему категорически не понравилась в роли новоиспеченной Ванессы Мей? Или все дело в его полном неприятии классической музыки?
Телефон пискнул – пришла SMS. Маша схватила телефон – а вдруг?! Ведь бывает – ты подумала о человеке… Вот так подумала, а он на том краю земли в чужом городе, в другой стране тоже вспомнил о тебе. И прислал весточку. Кто сказал, что чудес на свете не бывает?
Номер Богдана Лесюка она помнила наизусть. Но на дисплее телефона высветился совсем другой номер. Маша даже не поняла сначала, кто это. Потом увидела подпись «Илья». Это мог быть только Илья Шагарин, четырнадцатилетний сын Петра Петровича, у которого работал отец. Чудной такой, неуклюжий, но, впрочем, весьма забавный толстый мальчишка, с которым она познакомилась в прошлом году и который часто присылал ей по электронной почте из Лондона, из Женевы, а потом из Праги смешные письма и разные приколы. Он еще не вышел из детства. Когда вам уже девятнадцать лет, все четырнадцатилетние кажутся сущими младенцами… Хоббитами‑невысокликами.
Маша бегло прочла SMS, не понимая его смысла. Потом прочла снова, и еще раз снова. Илья Шагарин написал: «Отец умер. А теперь он жив. Помоги. Мне очень страшно».
Глава 9
«КАРПАТСКАЯ СКАЗКА»
Полет прошел относительно нормально. Что называется, в штатном режиме. Сергей Мещерский готовился к худшему, а все совершилось быстро, цивильно и даже без привычной российской суеты и бестолочи, сопровождающей всякие сборы. Самолет, ожидавший их на аэродроме в Мельнике, оказался новеньким евроджетом класса люкс, точной копией бизнес‑лайнера, на котором по миру путешествовал председатель Евросоюза, – до умопомрачения комфортабельным внутри. В полночь из Праги на аэродром прибыла вереница машин – специально заказанная по такому случаю «перевозка» и два лимузина представительского класса. Елену Андреевну и Илью сопровождали Павел Шерлинг и водитель Анджей, остальные – человек семь – были нанятая в клинике медицинская обслуга. Профессор Самойлов на аэродром не приехал, остался в Праге. Санитары выкатили из «перевозки» инвалидное кресло и по специальному трапу подняли его на борт. В кресле сидел прикрытый клетчатым пледом Петр Петрович Шагарин. В свете ночных прожекторов он (Мещерский и Кравченко наблюдали посадку уже из самолета) выглядел обычным больным.
Шагарина разместили в салоне рядом с кабиной пилота. Вход в салон закрывали пластиковые раздвижные двери.
– Ребята, огромное спасибо. – Елена Андреевна, удовлетворенная тем, как все было подготовлено на аэродроме, обратилась к Кравченко и Мещерскому уже вполне по‑свойски, без церемоний. – Илюшу возьмите в свою компанию, – она подтолкнула к ним сына. – Пусть с вами сидит здесь, а я буду там с Петром Петровичем.
Илья сел в кресло возле иллюминатора. Он не сводил напряженного взгляда с пластиковых дверей, скрывавших инвалидное кресло и отца, окруженного санитарами и медсестрами.
Взревели двигатели. Самолет пошел на взлет.
– Через полчаса будем уже на границе, – объявил Павел Шерлинг. Он читал «Форбс», но поверх него тоже все время смотрел на закрытые двери салона.
– Ты чего такой? – спросил Кравченко Илью. – Тебя, часом, не укачивает?
– Нет, я привык летать, – мальчик опустил глаза.
– Всякое, Илья, в жизни бывает, – Кравченко вздохнул. – Готовить себя к разному надо. Вон на войне, рассказывают, случаи были. Похожие.
– Похожие?
– Ну да, контузило бойца, посчитали его мертвым. Хоронить уж хотели. А он очнулся. Глаза открыл. А некоторых вообще в морг отправляли. Они там уже, в общем, просыпались, очухавшись. А бывает проще, напьется какой‑нибудь до посинения…