Евгений Евгеньевич Сухов
Гастролеры и фабрикант
Червонные валеты – 6
Текст предоставлен издательством https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=4441902
«Гастролеры и фабрикант: роман / Евгений Сухов»: Эксмо; Москва; 2012
ISBN 978‑5‑699‑59800‑7
Аннотация
На этот раз у шайки мошенников «Червонные валеты» новое дело. Они задумали отобрать у знаменитого казанского мильонщика Ильи Феоктистова солидную сумму, причем так, чтобы он сам добровольно отдал мошенникам деньги. Предводитель шайки Сева Долгоруков придумал изящную и хитроумную комбинацию отъема денег. Да вот незадача: шайка находится под колпаком у казанской полиции, которая денно и нощно ведет наблюдение за жуликами. Но тем желаннее добыча, если афера совершается прямо под носом у полиции…
Евгений Сухов
Гастролеры и фабрикант
Глава 1
Некоторые люди воют от скуки и тоски, или Будем брать
Октябрь 1888 года
Знаете, почему богатые люди умеют сохранять состояние? А секрет в том, что они очень бережливы. И очень ревностно стерегут нажитое добро. Иными словами, богаты потому, поскольку прижимисты. Относится это, конечно, не ко всем людям со средствами, но к определенной их части, про которых говорят «удавится за копейку» или «за рубль родную мать продаст».
Илья Никифорович Феоктистов принадлежал именно к этой части состоятельных людей. Он, несомненно, входил в первую пятерку самых богатых людей города, да чего там города – всей Казанской губернии и даже всего Среднего Поволжья! Может быть, и Нижнего тоже. После купцов Юнусовых, Александровых, Чернояровых и дворянина‑промышленника Григория Юшкова он шел следом. А возможно, это за ним следом шли Юшков, Чернояров, Александров и Юнусов, поскольку действительной суммы, определяющей состояние его капиталов, достоверно не знал никто. Разумеется, кроме него самого. Илья Никифорович не любил, чтобы кто‑то копался в его финансовых делах и собирал о нем всякие сведения, а потому старался держаться в тени и не афишировать своих доходов, которые по привычке, приобретенной еще в молодости, всегда малость занижал. Ну, сами подумайте, какой резон «звонить» всем и каждому о своем богатстве? Чтобы вызывать зависть и тем самым плодить толпу недоброжелателей? Глуповато получается. Да и ни к чему это…
|
|
Илья Никифорович Феоктистов обладал большими связями. Весом, как говаривали о нем в «обществе».
Его младший брат, Семен Никифорович, служил обер‑секретарем при генерал‑прокуроре Правительствующего Сената и вот‑вот должен был занять место обер‑прокурора. Что само по себе было весьма значительно. Племянник же покойного старшего брата, Валериана Никифоровича, – Василий Валерианович являлся товарищем Государственного секретаря Госсовета Российской империи, то есть вторым лицом в Государственной канцелярии, через которую в Государственный Совет шли все дела империи. Самые, следует заметить, важные государственные дела…
На Илью Никифоровича Феоктистова было собрано первоначальное досье, вполне достаточное, чтобы начать «дело», и помещалось оно в большой синей папке с зелеными завязками. Кроме состояния его счета и обширных родственных связей имелось еще несколько фотографий, где он с видом вальяжного человека восседал в кругу своих приятелей.
|
|
– А мы не очень рискуем, связываясь с таким типом? – спросил Огонь‑Догановский, когда Долгоруков выбрал Феоктистова в качестве очередного объекта аферы.
– Мы всегда рискуем, старик, когда беремся за новое дело, – задорно посмотрел на Алексея Васильевича Сева. – Нет, мы, конечно, можем почивать на лаврах и жить в свое удовольствие, поскольку последнее наше дело принесло нам два миллиона рублей без сорока с чем‑то тысяч. Мы можем отдыхать в Ницце, принимать грязевые ванны в Баден‑Бадене или купить виллы в Италии и обосноваться там до скончания века, наслаждаясь бездельем и сибаритством. Мы можем даже ежедневно принимать ванны с шампанским «Вдова Клико» и завтракать в «Славянском базаре» в отдельных кабинетах, пожизненно нами арендуемых. Но ведь ты первым взвоешь от скуки и тоски. Разве не так, а, старик?
– Взвою, – неохотно согласился Огонь‑Догановский и немного виновато посмотрел на Всеволода: – Это я так спросил, для проформы. Не по мне это – сибаритствовать и баклуши бить.
– Знаю, – усмехнулся Всеволод Аркадьевич. – Тебе по должности положено нас время от времени осаживать. Поэтому‑то ты и задал такой некорректный вопрос.
Алексей Васильевич кивнул. Так уж случилось, что он был самым старшим в команде Севы Долгорукова и самым старым членом гремевшего некогда на всю Россию‑матушку московского клуба «Червонные валеты», которые решением Московского окружного суда от февраля 1877 года были осуждены на различные сроки и отправились, кто куда, отбывать ссылку или заключение в тюремном остроге. Помимо обязанностей корректировщика, направлявшего действия группы согласно установленному плану в очередной афере, Огонь‑Догановский выполнял еще функции старшины, последнее слово которого могло стать решающим и не однажды таковым бывало.
|
|
– Сева, ты не прав, – твердо посмотрел Долгорукову в глаза Африканыч. – Решительно не прав.
– Вот как… В чем именно? – с некоторым недоумением взглянул на Самсона Неофитова Долгоруков.
Африканыч являлся его «правой рукой» и близким другом, и Сева был слегка удивлен возникшим разногласием. Хотя в словах «правой руки» был возможен и подвох, чем Африканыч был знаменит, будучи еще «червонным валетом». Шуткарь он был еще тот! Что, впрочем, не лишне при их нервической «работе».
Так оно и оказалось…
– Не прав в том, что от скуки и тоски первым взвоет старик, – усмехнулся Африканыч и добавил: – Первым взвою я. Потому как именно я, и никто более, в процессе прожитых годов, по натуре своей…
– Первым взвою я, – перебил многословную тираду Неофитова Давыдовский.
Павел Иванович в «команде» играл роли знатных особ или должностных лиц в весьма приличных чинах. Тому способствовали внушительная позитура Давыдовского и его горделивая осанка. А лицо Павла Ивановича, словно высеченное из камня без каких‑либо смягчающих черт, было внушительно‑начальническим. Сомнений, что сей господин с такой осанкой и физией, и верно, обладает чинами и относится к категории людей сильных мира сего, ни у кого и не вызывало. В команде его единодушно звали «граф», поскольку, еще будучи «червонным валетом», он самовольно присвоил себе этот титул и весьма продуктивно и безапелляционно им пользовался. Этот титул «шел» Давыдовскому, как костюм или шляпа, если, конечно, можно так выразиться относительно титулов Российской империи. Впрочем, кому бы не пошел графский или княжеский титул? Разве только крестьянину? Да и то, ежели его приодеть должным образом да отскоблить от чернозема, так иной мужик от косы и сермяги запросто сойдет за какого‑нибудь барона…
– А я уже вою, – добродушно улыбнувшись, произнес Ленчик, самый молодой в «команде» Всеволода Аркадьевича Долгорукова.
Семь лет назад Ленчик прибился к Долгорукову и стал полноправным членом команды, хотя в клубе «Червонные валеты» не состоял по малолетству, а также по безвыездному проживанию в губернском городе Казани. Ленчик, в отличие от остальных членов «команды» Долгорукова и бывших «валетов», был аборигеном. Иначе – местным жителем. И это обстоятельство было весьма полезно для дела, поскольку, даже обосновавшись в городе весьма давно, ни Сева, ни остальные члены его команды из бывших «валетов», все равно не знали его настолько, насколько ведал его Ленчик.
Сказав это, абориген запрокинул голову и протяжно завыл. Получилось у него столь натуралистически и громко, что вой тотчас подхватила собака из соседнего особняка, а следом за ней откликнулись все уличные псы. Невообразимый гвалт стоял не менее четверти часа, в продолжение которого все присутствующие в особняке Севы хохотали, в том числе и сам «начальник команды» Всеволод Аркадьевич Долгоруков.
Отсмеявшись и вытерев выступившие слезы, Сева уже на полном серьезе произнес:
– Итак, наш новый объект Илья Никифорович Феоктистов, шестьдесят восемь лет, вдовец, дворянин, уроженец Свияжского уезда, скотопромышленник, фабрикант и домовладелец. Что мы еще знаем о нем?
– Весь город знает, что он – жила, – подал голос Ленька. – Жмот невероятный, каких еще свет не видывал.
– Свет видывал всяких, – заметил ему на это Всеволод Аркадьевич. – Ты, братец, приведи хотя бы один пример его несусветной скаредности. Тогда будешь более убедителен, а мы – более к тебе внимательны.
– Запросто, – так среагировал на реплику шефа Ленчик. – Когда в семьдесят девятом году преставился его отец, бывший свияжский городничий, наш фигурант потратил на похороны в общей сложности всего‑то семнадцать рублей. Остальные средства, чтобы достойно похоронить главного городского администратора, были выделены из городской казны. Об этом тогда судачила вся Казань, даже я помню.
– Хорошо, принято, – едва кивнув, констатировал Всеволод Аркадьевич. – Что еще «интересного» удалось выяснить по фигуранту?
– Мильонщик он, – сказал Африканыч. – Состояние его, по разным оценкам, исчисляется от сорока пяти до шестидесяти миллионов рублей. Судя по его закрытости характера и жадности, шестьдесят миллионов – это минимум, чем он владеет. Верно говорю.
– Меня интересует его реальная наличность, так сказать, в «живых» деньгах, – сказал Сева. – А не стоимость его фабрик со станками, амбарами с зерном, конюшен с лошадьми.
– Это никому не известно, – произнес покудова не вступавший в разговор Огонь‑Догановский.
– Надо выяснить, – посмотрел на самого старшего из бывших «червонных валетов» Долгоруков. – Где он хранит свои деньги?
– В Волжско‑Камском коммерческом банке, – ответил Давыдовский. – Каковую сумму он там держит – неизвестно. Но судя по всему – весьма и весьма внушительную. Так что у него имеется чем поделиться с нами, – Павел Иванович жестко усмехнулся. – Жду вот, когда вернется из Москвы наш друг, первый помощник управляющего банком господин Бурундуков. Тогда мы проясним, смею надеяться, каковая наличность сохраняется у господина Феоктистова в банке.
– Так он тебе и скажет, – усмехнулся Африканыч. – Эта банковская тайна будет построже государственной. А сам он ни за какие коврижки не поделится своими секретами.
– Со мною непременно поделится, – перебив товарища, заверил Давыдовский.
И все почему‑то сразу поверили Павлу Ивановичу на слово. Впрочем, не «почему‑то», а за имеющиеся определенные качества. Спросите, какие? Ну, во‑первых, Давыдовский никогда не бросал слов на ветер, и не было еще ни одного случая, чтобы он не сдержал данное обещание или нарушил уговор. И не потому, что потом ему было бы неловко; и не потому, что дела, которые они вели в команде Севы, требовали следовать словам и обещаниям. Просто он был так устроен. А во‑вторых, Павел Иванович был весьма сильным волевым человеком. Согнуть его было нельзя. Сломать – тем более. Зато он мог сломать и согнуть в дугу любого…
– Лады, – посмотрел на «графа» Всеволод Аркадьевич. И уже обращаясь ко всем, спросил: – Что еще нам известно о фигуранте? Привычки, слабости, наклонности, прихоти?
– Да скряга он, говорю же, – первым ответил Ленчик. – Вот его наипервейшая наклонность и слабость.
– Этого мало, – немного поразмышляв, произнес Сева. – Весьма немаловажно еще будет знать о его взаимоотношениях с совестью и, главное, с законом. Это я поручаю тебе, Самсон Африканыч, – Долгоруков глянул на Неофитова, и тот коротко кивнул. – Проясни все по нашему фигуранту. Конечно, большие деньги можно иногда нажить и честным путем. Но очень большие капиталы, – Сева непроизвольно хмыкнул, – в этом я что‑то сомневаюсь. Наверняка у этого Феоктистова есть какой‑нибудь скрываемый от посторонних глаз грешок. По части взаимоотношений с законом. Проясни, Самсон, и как можно скорее.
Африканыч снова кивнул и задумался. Задание было не из легких, возможно, с выездом в Свияжск, откуда родом был нынешний мильонщик Феоктистов. А может, и в другие города и веси Российской империи.
– Как насчет женщин, карт и вина? – спросил, снова обращаясь ко всем, Всеволод Аркадьевич. На Ленчике, самом молодом из команды, Сева задержал взгляд, потому как именно ему, уроженцу Казани, он поручал разузнать о Феоктистове как можно больше, включая его слабости, прихоти, привычки и наклонности. – Ты все сделал, о чем я тебя просил?
– Конечно. Разузнал, что почем.
– И что там?
– Феоктистов в карты не играет, – уверенно сказал Ленчик, будто бы отрезал. – Но толк в них знает. Как пить дать! Раньше он в картишки всерьез поигрывал, нутром чую… Глаз уж больно дурной.
– Дельный штришок, – заметил Сева и обернулся к Неофитову: – Возьми это на заметку, когда будешь интересоваться его грешками.
– Всенепременно, – ответил Африканыч.
– Еще что там есть на него? – по‑деловому спросил Сева.
– Вина не пьет, – продолжил блистать своими знаниями о фигуранте Ленчик. – Абсолютно! Как он сам говорит: «Голова всегда должна быть ясной».
– Понятно, – безрадостно резюмировал Долгоруков. – Здесь нам ничего не обломится… Дальше?
– Касательно женщин… – Ленчик замялся. – Есть одна такая краля, в Собачьем переулке живет, но я не уверен точно. Может, это так… На раз! Мало было времени, чтобы выяснить более подробно.
– Все равно ты хорошо поработал, – одобрительно посмотрел на Леонида Всеволод.
– Благодарствую.
Самый молодой «валет» зарделся ушами и заполыхал по‑юношески пухлыми щечками (вот уж чего никак нельзя было ожидать от опытного афериста и мошенника, каковым Ленчик сделался за семь с лишком лет пребывания в «команде» Севы Долгорукова!). Оно и понятно: Долгоруков хвалил мало, а больше требовал, и одобрение шефа значило много…
– Что же касается дамы сердца господина Феоктистова, – обратился Всеволод Аркадьевич к остальным, – то у нас есть кому поручить выяснить этот вопрос более обстоятельно.
Взоры всех присутствующих обратились к Неофитову. Самсон Африканыч в бытность «червонным валетом» заслуженно считался первым ловеласом Москвы и знал толк в женщинах. И они, надо полагать, знали толк в Африканыче, потому как липли к нему во множестве и безо всяких особых усилий с его стороны. И он, подобно трудолюбивой пчелке, без устали собирающей нектар с цветов, обихаживал всех понравившихся ему дамочек. Бывало, что, совершив интимное соитие с одной, он, едва ее выпроводив, тратил четвертной на лихача‑извозчика, чтобы поспеть к означенному сроку к другой.
К настоящему времени, достигнув средних лет, Африканыч ничуть не потерял лоска. Более того, стал еще более желанным для дам, прибавив к красоте юности степенную привлекательность знающего себе цену мужчины. А достаток, что буквально излучала его фигура, был дополнительным шармом. Таким уж народился на белый свет Самсон Африканович Неофитов. Как говорится, что было посеяно, то и проросло!
– А чего это вы на меня все уставились? – едва не задохнулся от показного негодования Африканыч. – У меня уже есть одно задание – узнать грешки Феоктистова. К исполнению самое трудное, кстати. Потому как грешки эти всегда самым тщательнейшим образом скрывают. А мне их надо найти. И тут вы мне вешаете еще одно задание! Не много ли забот на одну бедную голову? Я не лошадь, чтобы все везти на своем горбу…
– Это скорее не задание, а некое… поощрение, – резонно заметил Огонь‑Догановский, пряча усмешку. – Забота – это да, определенно! Но из приятных. Ведь из приятственных же, а, Самсон?
– Совершенно верно, – Всеволод выглядел серьезным. – Займись этой дамочкой, Самсон Африканыч. Она может нам пригодиться. В смысле возможного свершения с ней каких‑либо противузаконных деяний со стороны господина Феоктистова. Мало ли какие у него имеются наклонности. Чужая душа, сам понимаешь, сплошные потемки!
– Это точно, – кивнул Огонь‑Догановский, жизненный багаж которого был вместительнее и тяжелее, нежели чем у всех остальных. – Чужая душа – лес темный…
– Прямо сей же час заняться или можно немного погодить? – не без иронии поинтересовался Неофитов, посмотрев сначала на Долгорукова, а потом на старика. – Чайку‑то хоть позволите хлебнуть перед дорожкой?
– Это как ты сам посчитаешь нужным, дружище. На все про все тебе – две недели. Через две недели мы начинаем уже плотно обхаживать господина Феоктистова, – ответил Всеволод Аркадьевич.
– Мне чем заниматься, Сева? – спросил Огонь‑Догановский.
– Свести знакомство с нашим богатым фигурантом, – быстро ответил Долгоруков, показывая тем самым, что он все загодя продумал перед началом этого разговора. – Познакомиться мягко, ненавязчиво, чтобы фигурант наш, не дай бог, не почувствовал, что на него накидываются силки… Может, ты увидишь‑разглядишь в нем то, что мы не заметили. В нашем деле каждая мелочь может стать решающей, ты же знаешь… Помимо этого, – Всеволод Аркадьевич посмотрел старику в глаза, – ты, как всегда, следишь за осуществлением принятого плана, координируешь наши действия и осаживаешь, если кто‑то начнет брать на себя лишнего.
– Я‑асно, – протянул Алексей Васильевич.
– А я? – спросил Леонид.
– Что, беспокоишься, что останешься не у дел? – поинтересовался Долгоруков.
– Ну‑у, не то чтобы беспокоюсь…
– Не волнуйся, дойдет и до тебя очередь, – серьезно заверил Ленчика Всеволод Аркадьевич.
Какое‑то время Сева молчал. Потом произнес, как бы подводя черту разговору‑совещанию:
– Что ж, фигуранта мы, конечно, выбрали не из лучших. Но мы ведь не очень и привередливы. А, господа?
«Господа» заулыбались:
– Не очень…
– Это точно, на приверед мы не похожи…
– Ничуть не похожи…
– Вот и славно, – заключил Долгоруков. – Значит, будем брать, что дают. За дело, господа! – Встряхнув синей папкой с завязками, добавил: – А сюда мы заносим на нашего фигуранта все по листочку. Надеюсь, что через пару недель эта папка будет заполнена.
Глава 2
«Черные вороны», или Папка с красными тесемками
16 октября 1888 года
Утреннее совещание у исполняющего обязанности полицеймейстера Якова Викентьевича Острожского происходило, как обычно, в девять часов утра. Были все приставы шести казанских частей – полицейских участков, на которые делился город, помощник полицеймейстера Николай Людвигович Розенштейн и, конечно же, секретарь городского полицейского управления Александр Алексеевич Поспелов. Обычно совещания не затягивались: приставы кратко сообщали о текущих делах на своих участках и новых происшествиях, случившихся за истекшие сутки. Яков Викентьевич всех внимательно выслушивал и затем вместе со своим помощником намечал план действий по тому или иному делу и отдавал соответствующие распоряжения. На сей раз совещание длилось уже целый час, а ему еще не видно было конца. Никто не знал, в чем тут заковырка, и только Александр Алексеевич Поспелов догадывался, а вернее, ведал по своим секретарским обязанностям, что дело в очередной депеше: Острожский получил из Департамента полиции еще одно предписание, в котором начальство требовало ускорить производство по деянию «Черных воронов». Это была третья по счету депеша, и в ней уже вполне прозрачно намекалось, что ежели дело «Черных воронов» не будет в скорейшем времени раскрыто, а участники банды арестованы, то никакой очередной «распеканции» от начальства ждать не следует. А что будет? Или, вернее, чего не будет? А не будет того, что не видать Якову Викентьевичу должности полицеймейстера и чина статского советника как своих ушей.
Два года! Вот так‑с… Полных два года Яков Острожский исполнял обязанности казанского полицеймейстера и все никак не утверждался в должности. По всему видать, имелся у него некий недоброжелатель в Департаменте полиции или Министерстве внутренних дел. Или это были (что вполне вероятно!) козни Розенштейна – помощника Острожского по должности, тайно желающего, очевидно, самому занять место полицеймейстера. Николай Людвигович пришел в полицию из армии с понижением в чине, потому как надавал по мордасам своему полковому командиру, будучи штаб‑ротмистром. Это же надо – полковнику по мордасам! От такого можно было ожидать всякого…
Острожский покосился на своего помощника, внимательно выслушивающего доклад одного из приставов о происшествиях за сутки. Потом перевел взгляд на пристава: ограбление хозяйки квартиры ее постояльцем – опять не то… Мелочовка! Вот же, прости господи, напасть какая – мелочовка на мелочовке. А вот дело большого масштаба и громкого звучания, которое шумно аукнулось бы в обеих столицах и принесло бы ему наконец чин статского советника и утверждение в должности полицеймейстера – не просматривалось. Буксовало и следствие по делу пресловутых «Черных воронов»…
Зараза эта пришла с юга. Вообще‑то, Казань была довольно тихим провинциальным губернским городом, в котором, конечно, водились громилы и мошенники, но до вооруженных ограблений дело еще не доходило. Причем до «удачных» вооруженных ограблений, которые покуда оставались нераскрытыми. Более того, не было даже никакой зацепки: настолько казанские «Черные вороны» действовали нагло, слаженно и аккуратно.
Первый звоночек прозвенел в городе Николаеве в конце мая сего года. Именно там впервые появились громилы, рядившиеся в черные маски и вооруженные револьверами и «бомбами». Шайку эту прозвали «Черными воронами». Глядя на Николаев, свои «Черные вороны» завелись в Ростове‑папе и Одессе‑маме. И пошло‑покатилось по всей России: Харьков, Херсон, Керчь, Киев, Смоленск, Рязань, Нижний Новгород и… на очереди Казань. В Казани они появились с началом осени.
Второго сентября средь бела дня был ограблен галантерейный магазин Иосифа Швейцера на Большой Проломной. Трое грабителей в масках ворвались в магазин, закрыли входные двери, вынули револьверы и заставили всю публику и приказчиков поднять руки вверх. Затем, изъяв всю наличность, что имелась в магазине, они велели публике не двигаться, не заявлять в полицию, чтобы не повредить своему здоровью, оставили у выхода бомбу и благополучно скрылись, укатив на пролетке в неизвестном направлении. До окончания недели все было спокойно: громилы, скорее всего, весело прожигали награбленное, пили и ели в свое удовольствие и вообще отлично проводили время, благо, было на что его проводить.
В воскресенье подобный случай повторился: на Вознесенской улице ограблению подвергся магазин готового платья, который держал потомственный почетный гражданин Нур‑Галей Салтанбеков. Сценарий был аналогичным: трое в черных масках проникли в магазин, достали из‑за пазух револьверы, приказали всем, находившимся в помещении, поднять руки вверх, после чего немедленно обчистили кассу, предупредили «не рыпаться» (то есть не двигаться и не заявлять в полицию) и после свершения «дела» ретировались на пролетке, поджидавшей их у входа.
Когда через четверть часа все же прибыла полиция, вся публика, которую грабители застали в магазине, по‑прежнему оставалась в нем с поднятыми руками, поскольку у входа лежал оставленный громилами разрывной снаряд, который на поверку оказался обыкновенной жестяной коробкой, наполненной грязными портами. По Казани пополз слух, что в городе появилась залетная гастролирующая банда отъявленных головорезов, которые средь бела дня, ничуть не опасаясь полиции, грабят известные торговые заведения и, угрожая револьверами и бомбой, преспокойненько вслед за тем удаляются, совершенно не преследуемые полицией. Последнее обстоятельство особенно расстраивало полицейские чины города, да и вообще, вся ситуация выглядела крайне неприятно.
После двух‑трех ограблений слух о неуловимой банде «Черных воронов», как их стали называть казанские обыватели, а вслед за ними газетчики и все прочие, достиг все‑таки обеих столиц. Исполняющему должность полицеймейстера коллежскому советнику Острожскому от Департамента полиции пришло первое предписание усилить свои действия в направлении поимки и ликвидации банды. Яков Викентьевич бросил все свои текущие дела и вплотную занялся «Черными воронами». Но они и впрямь казались неуловимыми и всегда успевали скрыться еще до появления полиции.
После очередного ограбления ювелирной лавки на Университетской улице Яков Викентьевич Острожский провел расширенное оперативное совещание, на котором приказал приставам всех полицейских частей сосредоточиться на поимке «Черных воронов», а дела, находящиеся у них в производстве, передать своим помощникам и квартальным надзирателям. Руководство и корректировку всех действий против банды, посеявшей в городе настоящий ужас, Яков Викентьевич возложил на Николая Людвиговича Розенштейна. Помощник полицеймейстера с энтузиазмом принял новое назначение, но на обстоятельства дела имел собственный взгляд, заявив, что версия о гастролирующей банде, принятая за основную, возможно, является ложной, по крайней мере, не должна быть единственной.
– Может, есть резон принять к рассмотрению и иные версии касательно банды? – осторожно спросил он Острожского.
– Это какие же? – насмешливо поинтересовался Яков Викентьевич.
– К примеру, что «Черные вороны» – это банда из обнаглевших местных громил…
– Так‑так, продолжайте…
– Либо из мест не столь отдаленных вернулся авторитетный громила, ставший мазом у казанских уркаганов. Он‑то все и организовал…
– Вздор, – отмел предположения своего помощника Острожский. – У наших громил совсем иной почерк. Попроще. Еще никогда они не были столь дерзки и наглы. Кишка у них на это тонка. Несомненно, действуют гастролеры…
Паршиво, когда начальник и его помощник не находят взаимопонимания и не питают друг к другу симпатии. Наплевать, конечно, на их личные взаимоотношения. Они могут не любить друг дружку, презирать, даже находиться в конфронтации. Важно, чтобы все это не сказывалось на результатах порученных им обязанностей и качестве выполнения их общего дела. А вот когда это выходит за рамки личностных отношений и сказывается на службе – это из рук вон плохо…
Розенштейн, конечно, принял к исполнению приказ своего начальника и начал проверять на предмет уголовного прошлого всех приезжих в Казань начиная с августа месяца. По полученным результатам проверки было выявлено семь человек, могущих иметь причастность к гастролирующей в городе банде. Все семеро были задержаны для выяснения личности. И в то самое время, когда Острожский и Розенштейн лично вели дознание по этим семерым, проясняя их личности и всю подноготную, вплоть до малолетства, в городе случилось еще одно дерзкое ограбление. На сей раз нападению банды «Черных воронов» подвергся дорогой и популярный среди казанских модниц магазин «Французския моды», что находился при Гостином дворе. Все было как всегда: «руки вверх», «не сметь сообщать в полицию», «бомба» на выходе возле дверей. Кассу обчистили всю, так сказать, до последнего рублика. Взяли что‑то около семи тысяч выручки – деньги весьма большие, на которые можно было бы прожить безбедно семье из пяти‑семи человек как минимум лет семь‑восемь.
Бомба и на этот раз оказалась камуфляжем: простым бураком – круглым коробом из бересты, набитым грязным бельем. А вот выстрел в это ограбление прозвучал. Один из «Черных воронов» заметил, что приказчик магазина юркнул в коридор. «Ворон» бросился за ним и увидел, что приказчик открывает дверь черного хода.
– Стоять! – крикнул грабитель.
– Что? – переспросил приказчик, отомкнув дверь.
– Стоять, я сказал!
Приказчик не послушался. И тогда громила выстрелил. Пуля попала приказчику в плечо. Он со стоном упал, истекая кровью, а «ворон» поспешил в зал, чтобы поскорее убраться из магазина: на этой же Воскресенской, только ближе к зданию Имперского университета, находилось Городское полицейское управление, из которого вот‑вот могли повыскакивать по их душу фараоны.
Полиция была возле Гостиного двора уже через две минуты. Однако погоня не задалась и на сей раз: свидетели, видевшие пролетку грабителей, на вопрос, куда они поехали, указывали в разные стороны. Совершеннейшая путаница была и в показаниях. Этот случай с выстрелом и ранением приказчика попал на страницы местных газет, а потом и в колонки «Происшествия» газет столичных. На имя исполняющего обязанности казанского полицеймейстера Острожского пришла из Департамента полиции еще одна депеша, требующая скорейшего форсирования действий касательно уже набившей оскомину банды «Черных воронов». Всех задержанных семерых приезжих пришлось с извинениями отпустить, на что пятеро промолчали, а двое угрюмо заявили, что им на извинения «фараонов стремных» начхать с высокой колокольни, а еще плюнуть да растереть.
Острожский скрежетал зубами, рвал и метал, но «Черные вороны» были неуловимы. Со скрипом Яков Викентьевич согласился на разработку версии Розенштейна, что это действуют обнаглевшие местные воры. С бандой и правда надо было что‑то делать. Но вот вопрос, как?!
Помощник полицеймейстера за дело принялся со свойственной ему обстоятельностью и педантизмом (немец, он и есть немец!). Розенштейн начал с того, что стал опрашивать всех секретных агентов и осведомителей, работающих на полицию явно и тайно. Кто‑то что‑то случайно прознал, кто‑то чего‑то слышал краешком уха, однако достоверной информации, кто именно из местных уркаганов входит в банду и грабит в черных масках и с револьверами магазины, покудова не заимелось.
Тем временем Острожский получил третью по счету депешу, в которой ему предписывалось скорейшим образом разобраться с «Черными воронами». Четвертой, похоже, могло уже не быть…
* * *
Итак, совещание у исполняющего обязанности полицеймейстера Якова Викентьевича Острожского продолжалось уже более часа, а конца‑края ему видно не было.
А что, если они не поймают «Черных воронов»? Тем более что за последние две недели в городе не случилось ни одного громкого ограбления с участием этой банды? Такое может случиться? Вполне. Ведь не удалось же полициантам взять «Гробовщика», хотя этот человек был явно больной на голову? Согласитесь: вскрывать на Арском кладбище свежие могилы с умершими женщинами и производить над ними глумление вряд ли является прерогативой нормального и здорового человека. И вот этот умалишенный целых два месяца промышлял своими занятиями и отличался от прославившегося на всю Европу французского сержанта Франсуа Бертрана, некрофила и некросадиста, лишь тем, что не расчленял труп, а лишь срывал с него одежды.
Несколько раз у могил умерших дам устраивались секреты. Но «Гробовщик» в эти засады не попадал, словно чуя опасность. Зверь, милостивые государи, он и есть зверь. А как секреты снимались и наблюдение прекращалось, злоумышленник вновь разрывал могилы… Ужас, да и только!
Через два месяца осквернения могил прекратились. Но не потому, что «Гробовщик» перевоспитался или был арестован полицией. Его нашли возле одной из оскверненных могил с раскроенным черепом. Рядом с трупом некрофила валялась окровавленная лопата. Следствие по делу убийства «Гробовщика» шло крайне вяло, и хотя подозреваемые по нему были, до суда дело доведено не было «за недостаточностью улик». Дознаватели и прокурорские чиновники попросту не желали докапываться до истины, в глубине души, а иногда и явно показательно, сочувствуя человеку, прикончившему лопатой гада‑осквернителя. Даже если бы этот человек и был найден, все равно улик оказалось бы против него «недостаточно». Засадить его за убийство «Гробовщика» в тюрьму было бы неслыханной несправедливостью, и вряд ли в полицейском управлении нашелся бы такой законник. А если бы и нашелся, то потом ему никто не подал бы руки. Включая самого что ни на есть захудалого городового.
Незаконченным было сдано в архив и «Дело о мохнатке». Год назад на Суконной слободе, где проживали в основном фабричные рабочие, объявилась группа молодых людей: два парня и одна девица. Обычно они «работали» вечерами, в дни получения цеховыми жалованья. Ошивались подле кабаков и пивных, каковых в кварталах, населенных фабричными, было десятка полтора. Выходит, к примеру, из пивной подвыпивший цеховой, а тут ему навстречу парень:
– Хошь на мохнатку посмотреть?
– Че? – не понимает тот.
Но спросившему про мохнатку совершенно неважно, понимает или не понимает цеховой, о чем идет речь. Парень разрешающе кивает девице, что топчется рядом с ним, и та распахивает накинутый на плечи плащ (пальто, шубку). Оказывается, под ним ничего нет, лишь голое тело. Глаза цехового округляются от удивления, и он невольно смотрит на сдобную грудь девицы, потом его взор опускается ниже, и он, естественно, взирает на эту самую мохнатку.
– Ну, все, хватит, – говорит парень, и девица запахивается в плащ (пальто, шубку, в зависимости от сезона). – Хорошего помаленьку. Видел мохнатку? Получил удовольствие? Теперь плати!
– Но я не просил…
– Это не важно, – перебивает парень цехового. – Плати гривенник и ступай себе дальше.
Ежели цеховой начинал артачиться, то из темноты на подмогу появлялся второй парень, и «получившему удовольствие» приходилось расставаться с гривенником. Ежели цеховой продолжал препираться, то получал в лоб и у него отбирался не гривенник, а уже вся имеющаяся в карманах наличность. Так что выгоднее все же было расстаться с гривенником. Ведь как ни крути, а мохнатка все же лицезрелась, факт неоспоримый!
Полиция узнала об этом оригинальном способе вымогательства денег не сразу. Ведь те, кто получил удовольствие за лицезрение мохнатки и расплатился за это гривенником, в участок не обращались, на что, в общем, и делался хитроумный расчет этой шайки. А избитые цеховые возвращались в кабак заливать обиду водкой. После чего уже ничего не помнили, кто им наподдал по мордасам и по какой‑такой причине. Впрочем, все же про мохнатку у них в памяти все же что‑то оставалось. И один из таковых, кто получил по лбу, доплелся до участка и рассказал о случившемся. Было заведено «Дело о мохнатке», а в Суконную слободу немедленно отправился наряд из пяти человек, но парни и девица исчезли, словно испарились. И больше уже не появлялись. Очевидно, они‑то как раз и были гастролерами…
«Черные вороны» могут вот так же больше не объявиться. А вдруг они легли на дно надолго или даже уехали из города? Что, так и дальше числиться исполняющим должность полицеймейстера и молча дожидаться чина статского советника, который должен был обозначиться в послужном списке еще два года назад? Обидно‑с!
Яков Викентьевич с возмущенным видом откинулся на спинку кресла. Пристав, сообщавший об очередном преступлении на его участке, замолчал, думая, что сейчас от начальника последует какой‑либо вопрос. Но вместо него он услышал следующее:
– Продолжайте, продолжайте, я вас внимательно слушаю…
«Все‑таки необходимо громкое разоблачение. Такое громкое, чтобы заполучило резонанс в Петербурге», – продолжал рассуждать сам с собой Яков Викентьевич. Доклад пристава он слушал вполуха, но все равно до него доносились слова полицианта: