1. Сущность содержания этого видения. В этом видении фигурировали три таинственных существа – "Гуру", "Могущественный" и "Отец". Последний – это ваш покорный слуга. Теперь трудно поверить, что если мне только не приписываются способности галлюцинирующего медиума, что я, хорошо сознавая, что до этого времени я никогда не приближался менее, чем за милю к этому молодому джентльмену и также не посещал его в его сновидениях, что я бы поверил в реальность описанного видения или, по крайней мере, что у меня не возникли сомнения по поводу таких странных утверждений.
2. Трудность примирения двойственного факта, что я являюсь "властным малым", который становится очень сердитым, когда ему возражают, и моя спокойная покорность к непослушанию, восстанию ученика, находящегося под испытанием, который, как только узнал, что М. хочет этого, т.е., чтобы его видение было опубликовано, обещал переписать его, а на самом деле и не думал подчиниться этому желанию и после этого; также бедный глупый Гуру и "Отец" более не думали об этом деле. Все вышеизложенное стало бы совершенно ясным даже для человека со средними мыслительными способностями. Но произошло обратное – человек, несомненно большого интеллекта и с еще большими мыслительными способностями был пойман в невообразимо жалкое сплетение фальши, и отсюда императивный вывод, и никакого другого не может быть выведено, как следующий: тот человек незаметно для себя позволил своим маленьким мыслительным чувствам искать удовлетворения ценою логики и здравого ума. Довольно, мы больше не будем об этом говорить. При всем том, пока я открыто выражаю свою неприязнь к вашему высокомерию и эгоизму, я откровенно признаю и выражаю свое восхищение за многие ваши замечательные качества, за здравый ум во всем, что не связано непосредственно с вами самими, а в этом случае вы становитесь таким же властным, как я сам, только более нетерпеливым, и я от всего сердца надеюсь, что вы мне простите мою прямоту и, согласно вашему западному кодексу поведения, грубую речь. В то же самое время, подобно вам, я скажу, что я не только не питаю к вам злобы и люблю вас не менее за это, но что сказанное мною является действительностью, выражением моих настоящих чувств, а не только слов, написанных ради выполнения принятых на себя обязательств».
|
|
А теперь, после того, как я сделался для вас представителем М., может быть, мне будет разрешено сказать несколько слов от самого себя. Я начну напоминанием вам, что в различное время, особенно в течение последних двух месяцев, вы повторно предлагали себя в ученики, первый долг которого заключается в том, что без гнева или злобы выслушивать все, что будет сказано Учителем. Как можем мы учить или вы учиться, если мы должны поддерживать положение, совершенно чуждое нам и нашим методам – позу двух светских людей? Если вы действительно желаете быть учеником, стать преемником наших Тайн, вы должны примериться к нашим способам, а не мы к вашим. И до тех пор, пока вы не сделаете этого, совершенно бесполезно для вас ожидать более того, что мы можем дать при обычных обстоятельствах. Вы хотели учить М. и вы можете обнаружить (и обнаружите, если М. мне разрешит действовать так, как мне хочется), что он вам дал урок, который или сделает нас друзьями и братьями навсегда, или же, если в вас больше от западного джентльмена, чем от воспитанного ученика и будущего Адепта, то вы порвете с нами с отвращением и, возможно, объявите об этом по всему свету. Мы к этому готовы и стараемся ускорить наступление кризиса тем или иным путем. Ноябрь быстро приближается, и к тому времени все должно решиться. Второй вопрос: не думаете ли вы, добрый Брат, что нецивилизованный властный малый, который честно и ради вашей собственной пользы готов сказать вам все, что он о вас думает и в то же время заботливо, хотя и незримо, охраняет вас самого, семью вашу и репутацию от всякого вреда, даже следит ночи и дни за одним головорезом, слугой мусульманином, намеревающимся отомстить вам, и фактически он уже расстроил его злобные планы, не думаете ли вы, что он стоит десять раз столько золота, сколько весит британский резидент, джентльмен, который вдребезги разрушает вашу репутацию за вашей спиной, но улыбается и сердечно пожимает вам руки каждый раз, когда с вами встречается? Не думаете ли вы, что гораздо благороднее сказать, что думаешь, и сказавши то, что вы обычно рассматриваете как наглость, оказывать тому же человеку всякого рода услуги, о которых последний не только никогда не услышит, но и не обнаружит, чем делать так, как поступил высоко цивилизованный полковник или генерал Ватсон, а в особенности его леди, когда в первый раз в своей жизни, увидев в своем доме двух чужих – Олькотта и туземного судью из Барода, ухватилась за этот предлог, чтобы с пренебрежением говорить об Обществе, потому что вы в нем состоите! Я не хочу повторять вам ложь, в которой они виноваты, преувеличения и клевету на вас со стороны м-с Ватсон, подкрепленные ее мужем, храбрым воином; так поражен и невозмутим был бедный Олькотт этой неожиданной атакой, он, кто всегда гордился тем, что вы состоите в Обществе, что в своем унынии обратился к М. Если бы вы слышали, что последний говорил о вас, как высоко он оценивал вашу нынешнюю работу и образ мыслей, вы бы охотно уступили ему право быть иногда по видимости грубым. Он запретил ему рассказывать Е.П.Б. больше, чем он ей уже рассказал, что она чисто по-женски сейчас же передала м-ру Синнетту; и хотя она в то время была очень сердита на вас, даже ее глубоко возмущали нанесенные вам оскорбления и обида, и она в самом деле потрудилась, чтобы заглянуть в то прошлое, когда по словам м-с Ватсон, вы пользовались гостеприимством в их доме. Вот такова разница между предполагаемыми доброжелателями и друзьями западного высшего происхождения и также признанными недоброжелателями восточной низшей расы. Оставляя это в стороне, я уступаю вам право сердиться на М., ибо он совершил нечто, хотя и находящееся в строгом соответствии с нашими правилами и методами, но все же такое, что ставши известным, вызовет глубокое возмущение в западных умах. Если бы я во время узнал это, когда можно было остановить, я бы несомненно это сделал. Несомненно, очень любезно со стороны м-ра Ферна высказать свое намерение «поймать» нас. Конечно, не разоблачать Старую Леди, ибо какое отношение ко всему этому имеет бедняжка Старая Леди? Но он может предпринять все, что угодно, чтобы поймать нас и даже разоблачить нас не только для своей и вашей защиты, но и для защиты целого света, если это может как-нибудь послужить утешением в его неудаче. А неудачу он потерпит, это несомненно, если он будет продолжать двойную игру. Решение о принятии или непринятии его в качестве ученика зависит от Когана. М. должен просто испытывать, соблазнять и исследовать его всевозможными способами, чтобы выявить его истинную сущность. Это правило у нас настолько же неумолимо, насколько оно отвратительно на ваш западный взгляд, и я не мог бы помешать этому, даже если бы захотел. Не достаточно знать в совершенстве, что ученик способен сделать и чего не способен при данных обстоятельствах в течении испытаний, мы должны знать, на что он может стать способным при различных ситуациях. Мы принимаем все предосторожности. Ни одна из наших учениц и ни один из наших учеников, ни Е.П.Б. или О., ни даже Дамодар, не может быть обвинен. Он может делать все, что угодно, показывать все письма, какие у него имеются; разглашать то, что ему предложено делать (ему предоставлен выбор между двумя путями) и то, что он в действительности сделал, или скорее – не сделал. Когда время придет, если оно, к его несчастью, когда-либо придет, у нас имеются средства, чтобы показать, сколько тут правды, сколько неправды и собственной его выдумки. А пока что я даю вам совет – наблюдайте и не говорите ни слова. Он был, есть и будет соблазняем на всевозможные неправильные поступки. Как я говорю, я ничего не знал о том, что происходит, вплоть до последнего времени; но когда я узнал, что даже мое имя косвенно замешано в этом испытании, я предупредил, кого следует, и запретил строго смешивать мои дела со всем этим. Все же он великолепный субъект для ясновидения и он совсем не так плох, как вы думаете. Он полон самомнения, а кто нет? Кто из нас совершенно свободен от этого недостатка? Он может воображать и говорить все, что ему угодно, но что вы позволили себе так увлечься предвзятым мнением, в существовании которого вы даже не хотите сознаться, это чрезвычайно странно. Что вы искренне поверили сообщению, что М. обманут и пойман в западню м-ра Ферна – является настолько нелепым, что даже О., не только Старая Леди, никогда не верили, так как они знали, что он находится на испытании, и также знали, что это значит. Несколько дней тому назад М. приложил старания, чтобы доказать вам, что он никогда не был обманут, как вы надеялись, и что он смеется над самой этой мыслью; и безо всякого сомнения, Олькотт даст вам хорошие доказательства к этому, хотя он в данный момент находится в центре Цейлона, куда никакие письма, не говоря уже о телеграммах, не доходят. Этот «обман», если вы его так называете, не был начат в наших интересах по той причине, что мы в нем не заинтересованы, но в интересах Ферна и Общества, по идее Е.П.Б. Но почему это называть обманом? Он просил у нее совета, беспокоил, умоляя ее, и она сказала ему: «Работайте для нашего дела, старайтесь узнавать и ищите, чтобы собрать всевозможные доказательства о существовании Братьев. Они не придут в этом году, но каждый год много лам спускается к Симле и в окрестности и, таким образом, доставайте какие только можете доказательства для самого себя и м-ра Хьюма и т.д.». Есть ли тут что-нибудь плохое? Когда она получила рукопись с описанием его видения, она спросила М., и тот, кого в нем называют «Могущественный» и «Отец» и еще как-то, сказал ей правду и затем приказал ей спросить Ферна, хочет ли он опубликовать его, причем заранее сказал ей и О., что он не будет этого делать. Что М. известно об этом и других видениях, знает только он сам, и я никогда не вмешаюсь в его способы тренировки, какими бы неприемлемыми для меня лично они ни были. Старая Леди, раз вы спрашиваете меня, конечно, ничего не знает. Но вы должны знать, что с тех пор, как она уехала в Бароду, ее мнение о Ферне стало даже хуже вашего. Она там узнала некоторые вещи о нем и о Бруксе, и еще кое-что услышала от последнего так как он, как вы знаете, был в Бароде помощником Ферна. Она женщина, и хотя она Упасика (ученица), ей трудно удержать язык, когда речь идет не об оккультных делах. Я считаю, что хватит об этом говорить. Что бы ни случилось или еще случится, это будет касаться только Ферна и никого другого.
|
|
|
|
Я слышал о проектируемом большом теософическом Собеседовании и, если в то время вы еще будете теософами, то, конечно, лучше, чтоб оно происходило в вашем доме. А теперь мне хочется сказать вам несколько слов на прощание. Несмотря на неприятность знания вашего главного и почти единственного недостатка, в котором вы сами признались в своем последнем письме ко мне, я желаю, чтобы вы поверили мне, мой дражайший Брат, когда говорю, что во всех других делах я о вас высокого мнения, и мое уважение к вам велико и весьма искренне. Так же, что бы ни случилось, я не забуду, что в течение многих месяцев вы, не ожидая и не прося никаких наград и преимущества для себя самого, работали и трудились день за днем ради пользы Общества и человечества в целом с единственной надеждой творить благо. И я прошу вас добрый Брат, не рассматривать мои простые замечания, как «упреки». Если я вступил в спор с вами, то это потому, что я был к этому вынужден, так как Коган рассматривал их (ваши советы), как нечто совершенно беспрецедентное, как требования, к которым, с его позиции, не следует ни на миг прислушиваться. Хотя вы сейчас можете рассматривать выставленные против вас аргументы в свете «незаслуженных упреков», все же когда-нибудь вы сможете признать, что вы, действительно «хотели необоснованных уступок». Тот факт, что ваши настойчивые предложения, чтобы вам (а не кому-либо другому) было разрешено, если возможно, приобрести некий феноменальный дар, который можно бы употребить для убеждения других, хотя и может быть принят по его значению мертвой буквы, как «совет на (мое) рассмотрение» и ни коим образом не составляющий требования, все же для любого, кто в состоянии читать между строк, он казался действительно определенным требованием. У меня все ваши письма, и едва ли между ними найдется одно, которое не дышало бы духом решительного требования, заслуженной просьбы, т.е. требования того, что следует и отказ в котором дает право чувствовать себя обиженным. Несомненно, ваше намерение не было таковым, когда вы писали. Но таковы были ваши тайные мысли, и эти сокровенные чувства всегда обнаруживались Коганом, чье имя вы упомянули несколько раз и который это заметил. Вы недооцениваете полученное до сих пор, основываясь на противоречиях и неполноте. Я вас просил: берите на заметку противоречия, как вы их называете, начиная с тех, которые находятся в наших первых аргументах относительно за и против существования Бога и кончая предполагаемыми противоречиями в отношении несчастных случаев и самоубийств. Затем пришлите их ко мне, и я докажу вам, что для человека, хорошо знающего всю доктрину, там нет ни одного противоречия. Странно обвинять человека, вполне владеющего своими мозгами, что в среду он писал одно, а в субботу или воскресение почти все забыл и категорически себе противоречит! Я не думаю, чтобы даже наша Е.П.Б. с ее до смешного ослабленной памятью, могла бы быть повинна в такой полной забывчивости. По вашему мнению «не стоит работать только для второстепенных умов» и предлагаете, следуя по линии приведенного аргумента, или получить все, или совершенно бросить эту работу, если вам не будет немедленно дана «система философии, способная выдержать разбор и критику таких людей, как Герберт Спенсер». На это я отвечаю, что вы грешите против множеств. Не среди Гербертов Спенсеров и Дарвинов или Джон Стюарт Миллов следует искать те миллионы спиритуалистов, которые теперь интеллектуально пропадают, но являются теми, кто составляет большинство «второстепенных умов». Если бы только вы имели терпение, вы получили бы все, что захотели, из нашей спекулятивной философии, подразумевая при этом, что она останется таковой для всех, за исключением, конечно, Адептов. Но, в действительности, мой дорогой Брат, вы не перегружены этой добродетелью. Однако, я все же не понимаю, почему вам унывать вследствие этой ситуации.
Что бы ни случилось, я надеюсь, что вы не будете негодовать по поводу дружеских истин, которые вы от нас услышали. Зачем вы стали бы это делать? Разве вы стали бы возмущаться голосом вашей совести, который шепчет вам, что временами вы бываете неразумно нетерпеливым и совсем не таким выдержанным, каким вы хотели бы быть? Правда, вы трудились для нашего дела без перерыва в течение многих месяцев и по различным направлениям, но вы не должны думать, что мы никогда не проявляли внешней заинтересованности в том, что вы делаете, никогда не высказывали нашей признательности и не благодарили вас за это в своих письмах, что мы или неблагодарны или намеренно игнорируем сделанное вами, т.к. в действительности это не так. Ибо, хотя никто не должен ожидать благодарности за исполнение своего долга перед человечеством и делом истины, так как, в конце концов, кто трудится для других, трудится для самого себя, тем не менее, мой Брат, я чувствую глубокую благодарность к вам за то, что вы сделали. Я по природе своей не склонен проявлять свои чувства, но надеюсь когда-нибудь доказать вам, что не являюсь таким неблагодарным, как вы думаете. И вы сами, хотя вы действительно были выдержанными в своих письмах ко мне, не жаловались на то, что вы называете слабыми местами и противоречиями в ваших письмах, все же вы зашли в своей выдержанности так далеко, чтобы представить времени и дальнейшим пояснениям задачу решения, действительно ли это слабые места или только кажутся такими на поверхности. Вы жаловались Синнетту, и вначале даже Ферну. Если бы только вы согласились на пять минут вообразить себя в положении туземного Гуру и европейца ученика, то вам вскоре стало бы ясно, какими чудовищными должны показаться такие отношения туземному уму, и вы бы никогда не упрекнули за неуважение. Пожалуйста, поймите меня, я не жалуюсь, но один голый факт, что вы адресуетесь ко мне, как к «Учителю» в своих письмах, делает меня посмешищем для всех наших посредников, которые ничего не знают о наших взаимоотношениях. Я бы никогда не упомянул этого факта, но должен дать вам для прочтения письмо от Субба Роу, которое вложу в это письмо, полное извинений, а другое к Е.П.Б., столь же полное искренней правды, так как они оба являются учениками. Я надеюсь, что этим не совершаю нескромности по западным понятиям. Пожалуйста, возвратите мне их после прочтения, заметив, что в них сказано. Это посылается вам строго секретно и для вашего личного наставления. Оттуда вы узнаете, сколько вам, англичанам, надо аннулировать в Индии, прежде, чем вы можете надеяться принести какую-нибудь пользу этой стране. Пока что я должен закончить письмо, повторяя вам еще раз уверения в моем искреннем уважении.
Ваш К.Х.
Поверьте мне, вы слишком суровы и несправедливы к Ферну.
Письмо 81
К.Х. – Синнетту
Строго секретное и доверительное
Мой терпеливый друг!
Вчера я послал по почте короткую записку в сопровождении длинного письма Хьюму; оно отправлено заказным где-то в центральной почте счастливым свободным другом; сегодня длинное письмо вам самому, и оно предполагается быть сопровожденным колокольным звоном иремиады, печальным рассказом о расстройстве планов, которое, может быть, заставит вас смеяться, как это было с моим громоздким Братом, который заставляет меня чувствовать себя, как тот поэт, не спящий ночами:
«Ибо душа его светила огнями
Всю ночь перед очами».
Я слышу, как вы шепотом произносите: «Что же такое он хочет сказать?» Терпение, мой лучший англо-индийский друг, терпение; и когда вы услышите о неприличном поведении моего безнравственного, смеющегося более чем когда-либо Брата, то вы ясно увидите, почему мне приходится сожалеть, что вместо вкушения плодов Древа Познания Добра и Зла в Европе, я не остался в Азии, во всей святой простоте невежества по поводу вашего образа действий и манер, ибо тогда я бы тоже улыбался!
Я хочу знать, что вы скажете, когда узнаете страшную тайну! Я очень хочу знать, чтобы избавиться от кошмара. Если бы вы теперь впервые встретили меня в тенистых аллеях вашей Симлы и вы потребовали бы от меня всю истину, вы бы услышали ее, но очень неблагоприятную для меня. Мой ответ напомнил бы миру, если бы вы были настолько жестоким, что повторили бы его – знаменитый ответ, данный Уорреном Хастингс «собаке Дженнингсу» при его первой встрече с бывшим правителем после своего возвращения из Индии: «Мой дорогой Хастингс, – спросил Дженнингс, – возможно ли это, что вы такой великий мошенник, как говорит Бэрк и чему весь совет склонен верить?» «Могу вас уверить, Дженнингс, – был печальный и кроткий ответ, – хотя я иногда вынужден казаться людям мошенником, в моих собственных глазах я таким никогда не был». Я жертва искупления за грехи Братства. Но – к фактам.
Разумеется, вы знаете, я думаю, Старая Леди рассказала вам, что когда мы берем кандидатов в ученики, они дают обет держать в секрете и хранить молчание в отношении каждого получаемого ими указа. Нужно оказаться годными для ученичества, прежде чем обнаружить годность для адептства. Ферн находится под таким испытанием, и в хорошее же положение поставили они меня! Как вы уже знаете из моего письма Хьюму, Ферн меня не интересуют, я ничего о нем не знаю, кроме его замечательных способностей к яснослышанию и ясновидению, и еще более замечательное упорство к достижению цели, сильную волю и т.п. Распущенный, безнравственный тип долгие годы, «Перикл кабаков с милой улыбкой для каждой уличной Аспазии», он вдруг полностью исправился после вступления в Теософическое Общество, и М. взял его в руки серьезно. Не мое дело рассказывать вам, сколько из его видений бывают правдивы, сколько являются галлюцинациями или даже, возможно, – выдумкой. Вероятнее всего он неплохо надувал нашего друга Хьюма, так как последний рассказывал мне о нем самые чудеснейшие повествования. Но самое худшее в этом деле следующее – Ферн надувал его так хорошо, так эффектно, что когда Хьюм не верил ни одному его слову, Ферн говорил правду, но почти каждую его ложь наш уважаемый председатель «Эклектика» принимал за евангельскую истину.
Теперь вы будете в состоянии понять, что мне нельзя открывать Хьюму глаза на истинное положение дел, так как Ферн является учеником М., и я не имею никакого права, ни законного, ни обычного, согласно нашего кодекса, вмешиваться в их действия. Из многих неприятностей эта, однако, самая малая. Другим из наших обычаев является доставка писем и посланий нашими учениками во внешний мир с соблюдением ими условия – если нет в этом особой необходимости, забыть и больше никогда об этом не думать. Очень часто письма от нас самих, если нет ничего важного и секретного, пишутся нашим почерком нашими учениками. Именно таким образом в прошлом году некоторые из моих писем в ваш адрес были доставлены путем осаждения, а когда приятное простое осаждение было оставлено, ну – тогда нужно было сконцентрировать свой ум, расположиться свободно и думать, а моему же верному «Лишенному Наследства» оставалось только копировать мои мысли, лишь случайно допуская ошибку. О, мой друг, благодаря этому и легкая же у меня была жизнь вплоть до того самого дня, когда «Эклектик» начал свое неровное существование... В этом году по причинам, о которых нет необходимости упоминать, мне самому приходится выполнять всю свою работу. От этого иногда бывает тяжко, и я становлюсь нетерпеливым. Джон Поль Рихтер где-то говорит: «Из наших телесных болей наиболее болезненна бестелесная или нематериальная, а именно, наше нетерпение и иллюзия, что это будет длиться вечно...» Однажды, разрешив себе действовать, словно я в своей душевной простоте поддался заблуждению, вверил священную неприкосновенность своих писем в руки моего второго я, «безнравственного» малого, вашего «Прославленного», который недолжным образом воспользовался моим доверием и поставил меня в это настоящее положение! Бессовестный смеется со вчерашнего дня, и сказать вам правду, я тоже склонен думать то же самое. Но вы, будучи англичанином, боюсь, будете поражены ужасом в виду размеров его преступления. Вы знаете, что несмотря на свои недостатки, м-р Хьюм пока что необходим Т.О. Меня иногда раздражают его мелочные чувства и дух мстительности. Все же мне приходится мириться с его слабостями, которые заставляют его в один момент досадовать, что еще нет, и в другой момент – что уже поздно. Но наш «Прославленный» не совсем такого мнения, возражая, что гордость и себялюбие м-ра Хьюма желают, согласно нашей пословице, чтобы все человечество стояло на коленях и молилось только ему, и он, М., не собирается угождать Хьюму. Разумеется, М. ничего не будет умышленно вредить или досаждать ему. Наоборот, он намеревается всегда защищать Хьюма, как это делал до сих пор, но не поднимет и мизинца для того, чтобы вывести Хьюма из заблуждения.
Его аргументы сводятся к следующему: «Хьюм смеялся над действительным, настоящим феноменом (выполнение которого почти вызвало немилость у Когана в отношении нас) только единственно потому, что демонстрация производилась не по его плану, не в честь его и не для его одного пользы. А теперь он пусть чувствует себя счастливым и гордым из-за таинственных явлений его собственного изготовления и творчества. Пусть он насмехается над Синнеттом в глубине своего собственного гордого сердца и даже бросает намеки другим, что даже Синнетту не оказана такая благосклонность. Никто никогда не пытался умышленно вводить его в обман, также никому не разрешалось бы делать что-либо подобное. Все шло своим естественным путем. Ферн находится в руках двух ловких «обитателей порога», так назвал их Бульвер – двух Дуг-па, которых мы держим для работы мусорщиков и выявления скрытых пороков, если таковые имеются в кандидатах на ученики. И Ферн, в общем, проявил себя значительно лучшим и более нравственным, нежели от него ожидали. Ферн делал только то, что ему приказано было делать. И он не дает воли своему языку, так как это его первая обязанность. Что касается выставления им себя перед Хьюмом и другими, как ясновидца, то раз он заставил самого себя в это поверить и так как это только некоторые подробности, что действительно можно назвать выдумкой или, менее мягко выражаясь, ложью, то тут действительно вреда нет никому, кроме его самого. Ревность и гордость Хьюма всегда будут служить препятствиями, чтобы не допустить его поверить истине настолько, сколько приукрашенной выдумке; а Синнетт достаточно проницателен, чтобы отсеять и очень легко отличить реальность Ферна от мечтаний... «Почему же тогда должен я или вы или еще кто-нибудь» – заключает М. – «предлагать совет человеку, который ни в коем случае его не примет или, что будет еще хуже, в случае, если он убедится, что ему позволили делать из себя дурака, вернее всего, станет непримиримым врагом Обществу, нашему делу, многострадальным Основателям и всем. Пусть останется он в строгом одиночестве... Он не будет благодарным за раскрытие его заблуждения. Наоборот, он забудет, что некого винить, кроме себя, что никто никогда не шепнул ему ни слова, которое могло бы привести его к ненужному заблуждению. И он обернется более свирепо, чем кто-либо к тем парням – Адептам и будет называть их публично самозванцами, иезуитами и лицемерами. Ему явили пока один настоящий феномен, что должно было убедить его в возможности всяких других феноменов».
Таковы рассуждения М., и такими же были бы и мои рассуждения, если бы я не был непосредственно замешан во всем этом. Но теперь, вследствие надувательства этой маленькой двуличной обезьяны – Ферна, я вынужден побеспокоить вас – просить вашего дружеского совета, поскольку наш образ действия отличается от вашего. Смотрите, что случилось: Хьюм в последнее время получил много писем от меня. Я надеюсь, что вы будете добры проследить со мною судьбу трех из них, полученных им с начала переписки. Постарайтесь также хорошо понять мое положение и иметь представление о моем состоянии. Так как у нас были три ученика в Симле – два настоящих и один кандидат – Ферн, то мне пришла в голову несчастная идея о сохранении энергии, об экономии, точно я имел «сберегательную кассу». Сказать правду, я стремился отделить, поскольку обстоятельства позволяли, находящуюся под подозрением «штаб-квартиру» от всех феноменов, произведенных в Симле, следовательно, от переписки между Хьюмом и мною лично. Если Е.П.Б., Дамодар и Деб не были совершенно разъединены, трудно было бы сказать, что могло бы произойти. Первое письмо то, которое было найдено в оранжерее, я дал М., чтобы тот отослал его с одним из двух принятых учеников в дом мистера Хьюма. М. передал Субба Роу, которого видел в тот день. Субба Роу послал обычным путем по почте Ферну с просьбой или передать м-у Хьюму или отослать по почте в том случае, если боится, что Хьюм будет его расспрашивать, ибо Ферн не мог и не имел права отвечать ему и таким образом был вынужден говорить неправду. Несколько раз Д.К. пытался проникнуть в Ротни Кастл, но каждый раз так сильно страдал, что я сказал ему не делать этого. (Он готовился к посвящению и вследствие этого легко мог не выдержать). Ну, а Ферн послал не по почте, а со своим Дуг-па, который положил его в оранжерее около двух часов ночи. Это был феномен наполовину, но Хьюм принял его, как целое и очень рассердился, когда М., как он думал, отказался подобрать его ответ тем же способом. Тогда, чтобы утешить его, я написал ему с такой откровенностью, какую допускало не нарушение доверия М. в связи с Ферном, что Д.К. в настоящее время ничего не мог сделать для него, и что это был один из учеников М., который положил письмо и т.д. Я думаю, что мой намек был достаточно широк, и никакого обмана произведено не было? Второе письмо было брошено ему на стол Джуль Кулом (его имя правильно пишется Гюль, но фонетически это не так), и так как это было сделано им самим, то это был самый ортодоксальный феномен, и Хьюму жаловаться было не на что. Несколько писем посылались ему различными путями, и он может быть уверенным в одном: как бы ни были обычны способы доставки писем ему, они не могут не быть не феноменальными, поскольку доставлялись в Индию из Тибета. Но это, кажется, не принимается им во внимание. А теперь мы приходим, в самом деле, к худшей части всего этого, к части, за которую я всецело обвиняю М., как позволившего это, и оправдываю Ферна, который иначе не мог.
Разумеется, вы понимаете, что я пишу вам это строго конфиденциально, полагаясь на вашу честь, и чтобы не случилось, вы не выдадите Ферна. В самом деле (и я расследовал это дело весьма внимательно), этот парень был доведен до виновности в умышленном иезуитском обмане скорее постоянными оскорблениями, подозрительным отношением и умышленным третированием за столом и за работой со стороны Хьюма, нежели каким-либо другим побуждением или по нравственной распущенности. Затем письма М. (продукция любезного Дуг-па, в действительности экс-Дуг-па, чьи прошлые грехи никогда не позволят ему полностью искупить свои злодеяния) ясно говорят: «Поступайте или так или так, или вот таким образом». Они соблазняют его и приводят к мысли, что раз не причиняется вреда какому-либо человеческому существу и побуждения добрые, то всякое деяние становится законным! Меня также искушали в моей молодости, и я два раза почти поддался этому соблазну, и был спасен от попадания в эту западню своим дядей. И то же самое было с «Прославленным», который являлся самым ортодоксальным оккультистом и придерживался старых традиций и методов. И то же самое было бы с любым из вас, если бы я согласился принять вас в качестве ученика. Но так как я с самого начала был осведомлен, что вы признались в одном из писем Е.П.Б., а именно, что для европейских умов высшего класса в понятии испытания, нахождения под испытанием, имеется что-то в высшей степени отвратительное; я всегда уклонялся от принятия предложения Хьюма, часто им выражаемого, стать моим учеником. Это, может быть, снабдит вас ключом ко всей ситуации. Однако, вот что произошло.