Людмила Гаргун Повесть
СВЕТ НЕВЕЧЕРНИЙ
БОРИС
– Что-то произошло; вчера… – пришло к нему ощущение, едва пробудился.
Предрассветье ранней осени. Как паруса наполнены ветром шторки на открытых оконцах. Всю ночь – комната нараспашку. Отдыхая после знойного августа, Борис наслаждался теперь свежестью. Лежа навзничь и закинув за голову руки, чувствовал, как расслабляется каждая клеточка тела, будто выходит из него что-то. Чуждое, постороннее покидает, давно и крепко завязшее, ставшее привычкой, натурой – напряженное и недоверчивое. Будто в глухую яму скользнул луч света – что-то сдвинулось в его жизни, как с якоря сорвалось. Он еще не верил предчувствиям, еще прислушивался к чему-то в себе и, не спеша открывать глаза, явственно ощущал, как входит в него радость, пульсируя и удивляя. Серые заботы, которыми жил Борис в последние годы, будто отставали, скользили в тень. Осторожно сторонились перед неожиданным и светлым. Он искал внутри себя и находил их, уже знакомые оранжевые нотки, вдруг вспыхнувшие в нем вчера. Почти физически улавливал цвет радости. Сквозь густые ресницы прямо в прикрытые глаза бились первые лучи солнца, едва поднявшегося над горизонтом.
В последние годы он все больше отдавался звукам, запахам, ощущениям – всему тому, что так мало замечают люди с полноценным зрением. Его глаза не могли давать ясную картину жизни, и он неосознанно и сознательно искал им замену. Все дальше в памяти Бориса уходил день, ослепившей вспышкой искр, бросивших его в полусумерки.
Третий ребенок в многодетной крестьянской семье и первый сын, он рано пошел в помощники отцу. Будто больше дел хотел захватить – успеть, пока стопроцентное зрение. В селе взрослеют рано. Отцу и в голову не шло, чтоб поберечь сына. Не винил себя, и когда пришла беда.
– Случилось, что ж тут поделаешь… Значит, судьба – быть нездоровым, – успокоил себя, когда горе стало привычным, а зрение сына, благодаря докторам, частично вернулось. Огненным хлыстом показался в тот злополучный день Борису удар по лицу сорвавшейся цепи. Тысячи искр, почудилось ему, рассыпались из глаз.
В семье рождались дети, прибавлялось забот у старшего сына. Он привык к ним, принимал обыденно, как смысл жизни. Теперь он все время проводил дома, даже школу бросил, потому что пересказать мог только то, что слышал на уроке, не выполняя письменных заданий. Не приобретя в свое время товарищей по играм, он все больше погружался в одиночество. Одиночество становилось средой обитания, привычным образом жизни, ее серым фоном.
– И все же, что вчера было? – еще мгновенье бродит непонятная радость в просыпающемся сознанье, и вдруг вспыхнуло:
– Она! Ее встретил… Девушку незнакомую! – Борис даже дернулся всем телом, как распрямившаяся пружина. Плюхнулся на живот, уткнулся лицом в подушку. Хотелось побыть одному, хоть чуть-чуть. Пережить испытанное, ощутить прикосновение, все, что было вчера. Даже дыхание затаил, боясь побудить братишек, сопящих на соседних постелях.
ЛИЗА
Она приехала в Центр реабилитации незрячих в тот же день, что и Борис. Он обратился сюда за помощью по трудоустройству, когда одиночество и безработица в родном селе стали невыносимы, она окончила школу-интернат и прибыла сюда в сопровождении педагога для приобретения навыков самостоятельной жизни. Многому чему ей, незрячей, предстояло обучиться: и какой-нибудь нехитрой профессии, и общению с чужими людьми. Среди многих слабовидящих и незрячих Борис бы ее не заметил. Хотя бы потому, что не ставил перед собой такой задачи, не считал возможным знакомство с девушкой. Она сама на него налетела. Он выходил из кабинета, погруженный в свои невеселые мысли, в то же мгновенье вскочила Лиза.
Она не вошла, не вбежала, она скакнула на порог. Так импульсивно и безоглядно, будто обувь ее была на рессорах; да и не за чем ей было оглядываться. Он и подумать бы не посмел в то мгновенье, что она незрячая, но она стукнулась о косяк. Встала столбом, потерла ушибленное место, и улыбка, настороженная и нежная, осветила ее лицо, вздернув пухловатый носик, вдруг ставший веселым и беззаботным, и обнажив мелкие плотные зубы и верхнюю полоску десен.
Он был совсем рядом, почти касался ее плеча и смотрел ей прямо в лицо. Она что-то почувствовала; может, тепло, исходящее от него, неожиданную нежность. Все так же улыбаясь, спросила:
– Кто тут? – отделяя друг от друга слова шутливой интонацией и глядя в себя, как бы прислушиваясь к внутренним ощущениям. Ее глаза были рядом, и он заглянул в эти озера, заполненные стоячей синевой – огромные и глухие в своей безучастности.
– Вам сюда? – задал он глуповатый вопрос и остался собой недоволен.
– Нам сюда… – что-то почувствовав, из глубины себя проворковала она и вдруг пригласила, будто боясь, что нежность, обволакивающая сейчас ее, безвозвратно исчезнет:
– И вы идемте.
Он пошел. Развернулся и отправился следом. Он уже опасался за нее почему-то. Она ударится сей же час, расшибется, рассыпется, исчезнет, если он оставит одну – казалось ему теперь.
– Лиза! – услышал Борис голос, в котором почудился испуганный упрек. Оглянулся, распространяя привычно свою заботу и на этот женский голос позади. На пороге стояла немолодая полная женщина.
– Лиза… – повторил по себя имя, и оно показалось ему слаще музыки.
– На секунду упустила и уже ссамовольнчала, – распекала женщина. – Куда понесло?
– Ишь, фонарь набила, – коснулась пухлой рукой округлого Лизиного лба. Девушка засмеялась беспечно, и смех ее отозвался в Борисе чем-то давно забытым. Что-то радостное и беспечальное шевельнулось в нем. Как предчувствие, озарение: вот-вот оно вспомнится и наконец-то исполнится.
О встрече на другой день не договаривались. Просто вышли в раздевалку втроем. Не смея предложить свои услуги, Борис молча отошел с легкой своей курткой в угол. Они взяли нехитрый багаж, оставленный здесь с дороги, и разошлись в разные стороны, почему-то зная о встрече на другой день. И вот теперь, лежа и думая о вчерашнем дне, Борис уже волновался перед новой встречей. Странно, но его даже устраивало сейчас, что она не зрячая. Значит, рассматривать его не станет, с грубым шрамом на лице и не привыкшего к общению, ни к чему ему сейчас чужие глаза.
Теперь у него не было в том учреждении иного дела, как встреча с незнакомой девушкой. Ради нее он и шел, почему-то уверенный, что свидятся. Но свиданье не состоялось. Надеясь и волнуясь, Борис присматривался к каждому силуэту, мало-мальски схожему с Лизой. Заранее чувствуя и зная наперед, что это не она, не Лиза, обманывая себя, чтобы подольше сохранить лучик радости. Боясь с утра встречи, теперь начисто забыл о своих опасениях. Так же, как о вопросе, со всей трезвостью звучавшем в нем, помимо воли: «Нужна ли она мне, слепая?»
Встретились через 3 дня, когда Борис отказался от иллюзий. И опять она натолкнулась на него, теперь, может, и не без умысла.
– Ой, кто тут! – пискнула Лиза как можно нежнее, безошибочно угадывая возле себя разлитую его теплоту. И близость эта, облив кипятком, мгновенно показалась самым откровенным интимом. Он увидел, а еще более ощутил, всю ее, гибкую в талии с тонкими руками. Она не была красавицей. Светлые негустые волосы, убранные назад темной бархатной лентой, открывали невысокий округлой формы лоб. Пухлые губы маленького рта, мягкий нос, так забавно подскакивающий вверх картофелькой от светлой улыбки. И глаза, чуть выпуклые, большие и яркие. Они, пожалуй, прекрасны… Если бы не были так пугающе стеклянны, не обращались бы куда-то бессмысленно поверх его головы.
– У меня красивые глаза? – спросит Лиза его позже, уверенная в комплименте, и он, сжавшись внутренне от непривычки к неискренности, глядя в сторону, скажет ожидаемое. Как признание в чувствах примет она его заминку и растерянность. Не потому что на сей раз интуиция подведет, а будто чувствуя свою судьбу, свое в ней спасение, быть может, не зависящее от их воли.
В смятенных чувствах покидала воспитанницу Нина Ивановна, возвращаясь в свой город, к своим интернатским обязанностям. «Кто бы мог подумать, – рассуждала про себя озабоченно, собирая дорожную сумку в путь, – увлеклась парнем – едва за порог. Это наша-то Лизонька, наша прямодушная и правильная».
– Не натворила бы чего, – оценила ее перед уходом озабоченным материнским взглядом, а вслух неожиданно сказала:
– Тебе еще три месяца тут быть. Будь умницей, Лизавета, не промахнись.
– И он туда же, прицепился к ней, – недоумевала, спускаясь по лестнице. Совсем разгулялись нервы, вступило в поясницу. Воспитательница шла и, чтобы компенсировать в себе возникшую неуверенность, придерживалась за перила. Всякие мысли бежали в голове.
– Вот тебе и незрячая… Чем могла завлечь? Каким образом? – неожиданно вырвалось чисто женское.
– Что она имела в виду? – бродили игривые мысли в голове Лизы, когда за воспитательницей захлопнулась дверь. Впервые она осталась без присмотра. А потом и вовсе свобода, самостоятельная жизнь. Она уже не боялась ее, спешила к ней навстречу. Как пчела летит за взяткой, не видя объекта своего устремления – по запаху или по каким-то иным сигналам, зовущим ее вперед. Издалека различала его шаги в коридоре общежития. Вот возник этот желанный звук, нарастает, спешит, приближается. «Неужели любовь?» – замирает сердце.
Шаги возле ее двери. Он такой нежный и заботливый. Он может стать ее лучиком света, и она доверяется ему: во всем.
АРИАДНА
Дождь пошел к середине дня. Крупные капли уверенно застучали по листьям, уже тронутым осенью. Небо потемнело и тугой сеткой нависло над городом.
Дождь уже прошумел, когда Ариадна вышла из училища. Преподаватель биологии, она общалась с природой по-особому, чувствуя в ней живое и трепетное, будто сродни ей, и теперь, идя вдоль тесного ряда деревьев, отвлекала себя дробью капель, падающих с подсохших листьев. Забывая в аудитории о случившемся, Ариадна который день не находила себе места, когда оставалась наедине с собой. Звенела ли на кухне посудой, собирала с полу ее осколки или отдавалась музыке до изнеможения, чтобы выплеснуть сдавившие душу эмоции, - вдруг загорался в памяти тот миг – и перед ней опять он, Олег, и почти вровень с ним ростом женщина.
В тот субботний день Ариадна ездила в пригород, к своей подруге. Бабье лето, лес, переполненный запахами прели и увядающей листвы, сквозное солнце меж золота деревьев. Возвращаясь домой, она присела неподалеку от платформы электрички в парке на скамье.
Они шли и смеялись. Он нес корзину, кажется, с грибами, она вела за руку сынишку. Мальчик лет пяти, он порывался ухватиться за ношу в руках Олега; мать удерживала его. Ариадна тут же уловила каждое движение в их отношениях и догадалась о многом. Ребенок не его – определила она – Олег здесь ради женщины, яркой, как сама осень. Им хорошо вдвоем, а третий ему мешает. Значит, и частые командировки, которыми объясняет Ариадне свои долгие отсутствия, и выходные дни Олег проводит с ней, с этой женщиной – решила она.
Вообще-то увиденное не было открытием, Ариадна давно мучилась ревностью, догадываясь о тайне, но всякий раз спешила уговорить себя, обмануть, что все в порядке. Вот и теперь, устав от боли, почти физической, уже жалела, что нельзя вернуть ее прежнее неведение. Даже убеждала себя, цепляясь за прошлое: нечаянно подсмотренное ничего не значит, мало ли какие случайности бывают в жизни. Да, в первый момент она загорелась желанием сделать ему больно при встрече. Хотелось плеснуь все в лицо, отыграться, прогнать. Испытать удовлетворение мести за переживания последних лет. Но время мучительно тянулось, он не шел, она простила уже, хитрила сама с собой, искала ему оправдания.
Шумно закрыв зонтик, который так и держала над головой, не замечая, что дождика нет, а ей достались лишь капели с листьев, она медленно подымалась на свой этаж. Осенний лист. Он лежал на последнем ее этаже, под самой дверью, яркий и прекрасный. Сбросив с ног промокшую обувь, девушка пробежала к дивану, плюхнулась на него, прижала листок к щеке – он приходил, он хотел ее видеть.
– Олежка!.. – подскочила к телефону, едва раздался звонок.
– Крестная! – услышала в трубке девичий голос и несколько мгновений не могла переключиться на неожиданный разговор. Звонила Лиза. Не замечая растерянности на другом конце провода, девушка сыпала новостями. В другое время Ариадна удивилась бы ее слишком открытому настрою, а теперь не могла войти в разговор. И даже недоумевала вначале: причем тут какой-то Борис, почему она так рада ему и ждет того же он нее, Ариадны?
– Ариадна Николаевна, – перешла Лиза на официальный тон, – я здесь три месяца жить буду и всему на свете научусь.
Она уже почувствовала холодок со стороны крестной, но еще не вышла из состояния радости и доверия.
– Отстрелялась, – сказала вслух Ариадна, услышав короткие гудки, и удивилась:
– Чего это я… Неужели раздражаюсь?
Неожиданно рассердившись на красный лист, прихваченный ею, когда кинулась к телефону, смахнула его со столика и теперь, глядя пристально и не видя ничего вокруг, вдруг разом перестала лгать себе, и затолпились все прежние обиды. Ариадна вспомнила их, призналась со всей откровенностью, что и знакомству, и дружбе с Лизонькой она обязана одиночеству, обидам.
– Кому сейчас еще хуже, чем мне? – спросила однажды себя в горькую минуту и сама ответила:
– Безнадежно больному или ребенку-сироте.
– Вот и найду такого несчастного, заглушу его болью свою – решила для себя неожиданно.
В училище отговаривали, когда Ариадна сказала о желании в свободное время заниматься со слепыми детьми.
– Ты не сможешь, – говорили. – Слишком впечатлительна.
Но Ариадна только тогда поняла, что они имели в виду, когда окунулась во двор интерната с его сырым сквозняком.
Была ранняя весна. Она сразу увидела стайку детишек, сбившихся вокруг воспитателя возле зеленой скамьи в затишье, и тут же обратила внимание на физическую скованность маленьких человечков. Одни озорно прыгали и толкались на пригреве. Те, что чуть видели свет. Другие, совсем незрячие, довольствовались скупой лаской солнечного тепла. Ариадну поразил Ванечка, так называла, уговаривая не плакать, воспитательница мальчика лет восьми. А он просил что-то, и слезы катились из пустых глазниц. Совершенно пустых, без глазных яблок.
Потом шла по сквозному коридору от окна до окна, пронизанному столбами солнца, и старалась не замечать старшеклассников. Почти юноши, они сидели на диванах вдоль стены и, погруженные в свои мысли и в токи крови, опустив головы, мерно раскачивались в оцепенении. В тот день она и познакомилась с Лизой. Незрячая Лиза не спрашивала себя позже, кем стала для нее эта то ли девушка, то ли женщина с мягким голосом, с легким арбузным запахом свежести, теплыми руками и четким постукиванием каблучков. Услышав, что в класс собирают малышей, и какая-то чужая, но добрая тетя расскажет им что-то интересное о природе, Лиза поспешила в ту комнату. А потом тихо сидела, положив голову на стол, – может, спала, может, слушала. Сидела долго, не шевелясь, ничем не выдавая интереса к разговору. Малыши уже покинули класс, а взрослая девочка чего-то ждала. Или просто некуда было спешить.
– Тебя как зовут? – чуть коснулась ее плеча рука незнакомой женщины, и Лиза, ощутив тепло, исходящее от нее, окончательно с собой согласилась: у незнакомки открытое сердце, где можно найти себе место
– Вы приедете еще к нам? – назвала она свое имя. Подняла спокойное незрячее лицо, и Ариадна, переборов в себе потрясение от всего здесь встреченного, с благодарностью глянула в глухие озера глаз, обрамленные девичьими бровками. Странная дружба завязалась меж ними с тех пор. Ариадна спешила к детишкам при удобном случае, присобрав заранее всякую мелочь. Еловые шишки и перышки птиц, оброненные с неба, коряжки и атласная кора березы – все принесенное новым педагогом доставляло им радость.
– Твоя тетя пришла! – звали детишки Лизу, заслышав голос Ариадны. Закрепив ее за девушкой-сиротой, радовались, что и к ней теперь кто-то ходит. Усевшись кружком, изучали предметы пальцами, слушали рассказ об окружающей жизни или добрую сказку, по очереди занимая место рядом с ней, шумно отстаивая свое право касаться руки тёплой женщины.
НАДО ПОДПРЫГНУТЬ, ЧТОБ НЕ УПАСТЬ
Лиза не знала солнца и света, хоть и родилась зрячей. У непутевой молодой матери она была третьим ребенком, прижитым от сожителя уже после развода с законным мужем. Старших детей, едва родившихся, забирали родственники мужа, дочка задержалась чуть дольше. В два года часто болеющая Лизонька подхватила менингит. Мать, слоняясь по чужим углам, с озлоблением трясла тщедушное тельце, исходившее плачем, пичкала аспирином, а когда совсем стало невмоготу слышать крик, обратилась за помощью к Алевтине. Она числилась в родственницах, хоть дальних, зато неравнодушных. Это по ее запоздалым хлопотам тогда Лизонька и ее мать оказались в больнице. Ребенок все кричал, мать терпела, и вскоре стало ясно: младенец ослеп, атрофировался зрительный нерв. Никто не видел, когда сбежала из больницы мать. Как это ни странно, но с того двухлетнего возраста ребенок запомнил тепло рук и, как ей казалось, голос почти чужой тети. Алевтина не оставила Лизоньку одну в те дни. Девочка звала мать, а приходила тетя. Приносила самое вкусное, брала на руки, убаюкивала у груди. А еще Лиза запомнила море. Оно называлось Черным и позже, задним числом, когда подрастет и составит свое представление о цветах, оно будет казаться жутковатым, но нежность волн, которые она тогда познала, так и останутся в памяти.
Было жарко, наверное, лето. Она на руках тети, тетя вносит ее во что-то нежное и ласковое. Тельце вздрагивает от неизвестности, девочка вскрикивает, цепляется за что попадется, наверное, за волосы… Успокаивается. Ей так покойно и хорошо. Уставшее сердечко еще взрыдывает, но глазки закрываются сами собой.
А потом Дом малютки. Ее долго везут в кромешной тьме куда-то в духоте вагона среди чужих голосов, рук, не всегда любящих и терпеливых. Той тети рядом нет, она приходит во сне. Вот присела у кровати, гладит по пушистым волосам едва сон загородил от жизни, от тьмы. Хочется сказать ей что-то, пошевелить рукой… Но девочка знает, надо притихнуть, иначе тётя уйдет.
Обрывки памяти. Они наскакивают, дополняют друг друга, столь схожие меж собой, как одна сплошная чернота. Но что-то выпрыгивает из общего фона. Она опять чувствует себя под кроваткой, нужно перья искать из подушки. Что это было? – Лиза не знает, но явственно помнит: под кровати загоняли всех. Может, в наказание, а может, чтобы занять чем-то. Слепым ведь все равно – лежать под кроватью или сидеть у окошка.
Долгое время занимала Лизу эта загадка, пока не успокоила себя со временем: наверное, приучали пальчики незрячих к чуткости.
– А были ли они, эти пёрышки? – поразилась услышанному Ариадна, не найдя других слов. Как обычно они сидели в интернатском коридоре на диване.
– Надо было найти, - недоуменно пожала плечом Лиза, стеклянно глядя в мир, далекий до нереальности, населенный звуками, бедами и краткими вспышками радости. Засмеялась вдруг, дотронувшись до руки Ариадны, встала.
– Посидите чуточку, я сейчас, – сорвалась с дивана и нацелилась в сторону спальни своей подпрыгивающей походкой.
– Она права, – улыбнулась вслед Ариадна. – Если споткнешься, лучше подпрыгнуть. Ишь как подпрыгивает… На всякий случай. При ходьбе. Чтобы не упасть. Как и меня учит.
– Вот, – протянула узелок Лиза в сторону своей взрослой подруги, быстренько вернувшись. – Ажурная шаль. Красота! Другой рукой пробежалась по воздуху, обнаружила нужный объект, настороженно засияла.
– С областной выставки вернули вчера, премию получила в конкурсе. Пойдем по магазинам шиковать? Поможете новые ножнички выбрать? Да вы накиньте на плечи, накиньте, – суетилась, разворачивая изделие и неловко пристраивая на Ариадне, столь же впечатлительной и нуждающейся в чьей-нибудь поддержке.
– Ну, как? Красиво? Нравится? – счастливая радостью зрячих, Лиза провела ладошкой по узорам, похвалилась:
– Быстро связала. Пряжу воспитательница принесла, Нина Ивановна. Валентина Сергеевна вязать учит. Но это я сама… она строгая, за нас не вяжет.
Уселась рядышком, сжавшись в комочек, прижалась к Ариадне. Так защищённее она, так недополученное в детстве лучше навёрстывается.
– Голубая? – полувопросительно назвала цвет. Почему-то радость доставляют ей разговоры о цвете.
– Вам подойдет такой? – ласково провела ладошкой по шали.
– Это к твоим глазам, Лизонька.
Ариадна теперь накидывала работу Лизы на ее узкие плечики. Наставница уже не боялась говорить о глазах и зрении. Кощунством казалось в первое время произносить при этих детях роковые слова «глядеть» и «видеть». С удовольствием услышала впервые «я вас увидела», сказанное Лизой и вскоре поняла, успокоилась: девушка и впрямь «видит»; по-своему. Даже игра появилась такая между ними.
– Найди дерево, – скажет Ариадна во время прогулки в парке. Лиза поводит сосредоточенно рукой в пространстве, вокруг себя и, уловив что-то и будто боясь, что предмет отойдет в сторону, развернется в нужном направлении, и осторожно пойдет прямо на него.
– Вот! – вдруг наткнется на дерево, довольная.
– Тут, слева, лежит что-то тяжелое, длинное и твердое, – скажет, когда проходят мимо бетонных плит. Но за столом ведет себя скованно.
– Лиза! – шумит нетерпеливо Ариадна. – Ты опять вся съежилась… И ложку боком несешь, тычешь, будто забыла, где рот!
– Вот выйдешь замуж в зрячую семью и будешь выглядеть некрасиво. Надо, как Катя. Она так повернется на шаги, так глянет, будто впрямь видит.
– Она свет помнит, умеет все. Ослепла позже, – отвечает Лиза.
– А ты посмотри на меня (то есть послушай): я закрыла глаза, но ложку несу уверенно. Слышишь, как хлебаю?
– У меня с вашей ложкой не получается. Я к своей привыкла, – смеется без обиды воспитанница.
– Ну-ка определи, каких пряностей я в борщ положила? – уже спокойно спрашивает Ариадна, и Лиза перечисляет все до единой. Конечно, не видела, что сыпала старшая подруга, хоть и готовили вместе. Лиза и картошку чистила, зажатую в двух ладонях, – в ее, с крошечными пальчиками, и чуть покрупнее, покрепче Ариадны, которая направляла движения ножа. Достало им терпения, чтобы капусту нашинковать. А когда резали лук, Лиза гордилась: у нее глаза слезились, как настоящие.
ТАИНСТВО КРЕЩЕНИЯ
Все чаще теперь Ариадна отказывала в визите Олегу.
– У меня сегодня Лизонька, – ответит по телефону, когда он звонит, а сердце замрет от счастья: может, нужна? Иной вечер проводят втроем, когда Лиза ночует у Ариадны. Застав Ариадну не одну, Олег коротал время у телевизора, а женщины о чем-то шептались, занимаясь своими делами. Это было маленькое возмездие ему за то, что так мало дорожил любовью, свалившейся на него несколько лет назад, не спешил к совместной жизни.
– Синий или красный? – тихо спрашивала Ариадна и, посматривая исподтишка за любимым, раскладывала перед Лизой шарфы.
Углубившись в себя и пройдясь ладошкой над полоской ткани девушка отвечала настороженно:
– Тепло… Значит, красный?
– Лизонька, а какая я? Какого роста и сложения… И какого цвета волосы… Симпатичная… А может страшноватенькая? Как ты меня представляешь? - назадавала полушутливых вопросов Ариадна в один из посещений интерната. Она по-прежнему рассказывала ребятам о всяких чудесах в природе, учила «видеть» ее, а потом, как обычно, оставалась с Лизонькой. В тот день на улице вьюжило. Кругленький нос Лизоньки еще больше припух и потек, и они предпочли уютный уголок прогулкам. За все время знакомства незрячая девочка ни разу не прикоснулась к своей наставнице с тем, чтобы узнать, какая она. Войдя в тесный с ней контакт, Ариадна уже хотела мало-мальского равенства.
– Пусть бы провела ладошкой по щеке или обняла за плечи, – порой проскакивала мысль. Но, уткнувшись головой в плечо, притулившись, Лиза не касалась лица и волос, как вроде делают незрячие, судя по прочитанному Ариадной в книгах.
– Вы красивая, – от удовольствия девочка расплылась в улыбке. – Ни худая, ни полная. Как раз самая хорошая. Волосы, наверное, темнее моих, а глаза…– чуточку засомневалась – карие?
– Олег любит вас, – с удовольствием добавила, помолчав. Почему-то зная, что это нужно сказать.
– Говори мне «ты», – заволновавшись, попросила в который раз взрослая подруга, и Лиза привычно кивнула головой
– Шить научите? – добавила тут же свою постоянную просьбу, воспользовавшись минутой.
– Только вручную. На машинке тебе нельзя, прошьешь палец.
– Ну, почему?! – заупрямилась по-детски. – Смогу! Вот увидите, получится.
Выпалила с необычной для себя горячностью и осеклась вдруг, совсем присмирела. Будто слепота, щёлкнув по носу, сказала свое обычное: сиди, не высовывайся.
Февраль был великолепно снежным, и Ариадна, забыв свои обиды, влюбилась в Олега заново. Что-то отошло мешающее, и теперь они встречались в каждый свободный час, наверстывая упущенное. Слепили глаза белые хлопья, подгоняемые ветерком. Редкие прохожие укрывались шарфами. Прижавшись, парочка ходила и ходила по заснеженной дорожке парка, подсунув влажные ладошки в рукава друг другу, и радость была одна на двоих. И зима наверстывала, готовясь к весне, стожила сугробы.
– Теперь не расстанемся, – пульсировала теплая жилка на шее Ариадны. – Вот-вот Олег переступит порог с заветным чемоданчиком, – пела радость.
Снегопад между тем прекратился, усилился ветер, предвестник весны. Что-то треснуло в их отношениях. Опять будто украдкой звонил телефон, и она напрасно ожидала стука в дверь.
– Проживу без него, – измучившись, сказала себе и с первыми несмелыми ручейками направилась к своему спасению, в интернат. Нет, к встрече с шумной ребятней была не готова. Нужна была Лиза, ее покой, ласка. Да и долг свой Ариадна чувствовала перед ней. Лиза примчалась тут же, лишь только узнала, что Ариадна пришла. Влетела, как камень, выпущенный из арболета. Ни обиды, ни упрека. Приникла к наставнице, усевшись в уголок видавшего виды дивана, чуть-чуть повизгивая от восторга, потянула за руку.
– Садитесь. Вот тут, рядышком.
Угнездилась и приступила к чему-то важному. Видно, вызрело, пока сидела в ожидании. Ждала и не надеялась, верила и разочаровывалась.
– Я давно хочу узнать, можно? – настороженно спросила и, почувствовав легкое пожатие руки, приняв его согласием, продолжила: «Как вас мама ваша называет?»
– Рина, – ничуть не удивившись, ответила наставница.
– А-а-а… – неопределенно протянула Лиза и неожиданно сказала:
– Принять крещение хочу. Будьте моей крестной.
Сказала и засияла вся, глядя в никуда: родня теперь у нее будет. И Сам Господь Бог станет Покровителем.
Не сказать, что Ариадна каким-то образом влияла на девушку. Иногда замалвивала о православных праздниках, а чаще Лиза сама осведомлялась, нет ли их в ближайшие дни, чтобы не заниматься постирушками. Позже Ариадна вспомнит, с каким удовольствием девушка рассказывала ей о житиях святых. Кто-то из слабовидящих читал вслух, оставляя неизгладимое впечатление. Уж очень понятны, видно, были страдания святых душе, немало пережившей в своей жизни.
Решение приняла не в один час, к крещению готовилась. Тайно собирала необходимое. Даже будущей крестной не сразу доверилась. Приобрела крестик и маленькие иконки в церковной лавке. Сюда привели ее слабовидящие подруги. Долго копила на церковную лавку, но деньги не понадобились.
– Все освященное, – сказали ей в храме и подали в маленькое окошко просимое, собрав в ее ладошку мелочь, которую она успела высыпать на прилавок.
В первый воскресный день они и отправились в церковь после всестороннего обсуждения предстоящего события. Ариадне пришлось похлопотать, отстаивая перед интернатским начальством право их воспитанницы на принятие личных решений. Девушке уже семнадцать, а быть христианкой – ее воля и желание. Притихшая, прижалась Лиза к будущей крестной матери, так и шла своей первой дорогой к храму, ни за что не соглашаясь отдать свой узелок. А потом большая девочка Елизавета стояла первой в ряду принимаемых Таинство. Младенцев держали на руках крестные отцы и матери, Лизу вел за собой священник. Она ступала босыми ногами несмело в незнакомой ей обстановке, будто в неизвестность шла в длинной белоснежной сорочке с тонкими просвеченными солнцем волосами. Останавливалась рядом со священником под самым куполом храма с затаенными чувствами на невидящем лице. Она так похожа была на дев-первохристианок, и Ариадна, впервые в жизни превращаясь в эти минуты в крестную мать, не пыталась скрыть слез горького восторга.
И вдруг в горячем порыве до конца осознанной беды Лизы и своей ответственности за нее, ей показалось, коснулась Небес.
– Господи! Ты Всемогущ, и любовь Твоя совершенна! Сделай так, чтобы глаза сироты Елизаветы увидели свет… – сама собой полилась из нее мольба. Ариадна не знала подходящих случаю слов, не помнила нужной молитвы. Слова шли сами, они рвались в пронизанную ладаном высь, будто живую от легкого дымящегося аромата.
– Господи! – взывало что-то внутри ее. – Дай опору в жизни, Ты Всесилен, соверши чудо!
Хрупкая, сама недавняя девочка, она горячо смотрела вверх и верила: чудо свершится; вот-вот оглянется Лизонька, поищет глазами и узнает ее, знакомую и незнакомую…
– Крестная, я такая счастливая, – задумчиво сказала Лиза и споткнулась о половицу, когда Ариадна, получив ее из рук священника, повела переодеваться. Притихшая, погруженная в свои мысли, шла девушка рядом.
– Чуда нет, – думала между тем ее крестная мать. Прозрей под куполом Лиза, она не удивилась бы. Осталась слепой – и это поразило ее.
РОДНЫЕ ДУШИ
Но перемены настали. Вдруг из далекого прошлого письмо, как луч солнца, дошло.
– Получай! – вручила воспитательница, радуясь за девочку. – Полюбуйся и приходи ко мне.
Тугой конверт. Исследовала долго. Привычно пробежалась пальцами, понюхала и даже прикоснулась языком к уголочку. Аккуратно срезала край ножницами, у рукодельницы их целая коллекция. Внутри несколько листов и даже фотокарточки.
– Нину Ивановну не видел? – остановила проходящего пацана. Озорник Васька, она точно знает, что это он. Каждого узнает по походке. Этот – слабовидящий, он подскажет.
– Она там, – махнул рукой увалень и ухватился за Лизу. – Давай поведу.
– Иди ты!.. – отбилась от добродушного толстячка. Чтобы ее водили в собственном доме! Как слепого котенка? – да ни за что!
– Лизка – утюг! – крикнул вдогонку и показал язык. Она не обиделась, знала свое прозвище.
– Ну и что… – пожимала плечами, когда на своем пружинисто-напористом ходу сталкивалась с кем-нибудь, едва нащупывающим в длинном коридоре путь. А что обижаться? Вовсе не утюг, не похожа. Да и выруливает вовремя, почувствовав чье-то присутствие. Наскоки случаются нечасто.
– Нина Ивановна…– нараспев позвала с порога воспитательницу. Поняла, педагог в комнате, чем-то занята в дальнем углу.
А потом было чтение вслух и пересказ содержания фотокарточек. Тетя Алевтина из далекой-далекой темноты дала о себе знать. С удивлением Лиза узнала, что вовсе не была ей племянницей. Алевтина приходилась женой брата ее отца. Сожитель матери, тот отец, давно исчез куда-то, видно сложив семью. С другим мужем живет Алевтина, растит детишек в новом браке, с той родней никаких связей. Но о Лизоньке не забывала. Куда только не обращалась с того времени, как ее вывезли из города. Всю цепочку Лизиных дорог проследила, и вдруг повезло, дали ей точный адрес.
– Тетя твоя полненькая и волосы в скобочку светлые, в общем симпатичная, – рассказывала воспитательница прильнувшей к ней Лизоньке, глядя на фотокарточку.
– А здесь она с мужем. Видный мужчина, положительный. С усами. И детки у них, видно, умненькие.
Лиза слушала, и ей казалось, знает эту семью. Всегда знала и всю жизнь любила. Будто они и есть самые главные родственники, которых так не хватало.
– Крестная, – зашептала таинственно через день, усевшись, как обычно, на старый диван в коридоре, – я письмо получила.
Погремела им через кармашек платья, бережно достала, разгладила ладошкой на коленке.
– Вот читайте!
С того момента началась активная переписка с помощью Ариадны. А вскоре пришло письмо от отца, невероятный факт, совершенно поразивший Лизу, но свершившийся. Ее позвали, сказали об этом. Надо только протянуть руку навстречу воспитателю, в нужном направлении. И взять письмо. Это так непросто. Когда в голове мутится и в руке противная дрожь. Лиза не считала, что отец у нее имеется. Фамилию носила матери. В личном деле хранилась лишь медицинская справка, из которой явствовало: был туберкулез, на излечение ушли годы, годы провела на больничных койках. Туберкулез достался от отца по наследству. И вот теперь, вынырнув из тьмы прошлого, благодаря хлопотам Алевтины, стал слать подарок за подарком. Одежду покупал случайную, не зная размеров дочери. Но она приходила в полный восторг: Отец! Он все-таки есть. И доказательством тому – мягкие тряпочки, которые, может, никогда не наденет, но зато прижимает сейчас к своим горячим щекам.
Получая письмо за письмом, Лиза теперь многое узнала. Расставшись в те далекие годы с непутевой Зиной, матерью девочки, он встретил порядочную женщину. Создали семью, появились дети, которым больше, чем ей, повезло со здоровьем. Излечился от туберкулеза с годами и он. Конечно, не обо всем писал Лизе. Не нужно ей знать, как страдал запоями, как едва терпела порой жена. Все давно позади. Теперь он предприниматель, надежный семьянин, прочно стоит на ногах. И все эти годы сокрушается о судьбе несчастной потерянной в пьяном угаре дочери. «Как загладить вину?» - слышался между строк вопрос, и в ответ летело письмо Лизы, писавшей при помощи крестной матери.
Смешно сказать, но Лиза завидовала раньше тем, на кого жаловались родителям, а теперь и у нее будто родственница появилась, нарекания со всех сторон.
– Лиза не простирала лифчики, а грязные трусики спрятала под матрас, – жалуется воспитатель Ариадне. Недовольства сыпятся по разным поводам, теперь есть кому их выразить, и это Лизоньке нравится. Ну и что с того, что проливает суп из ложки, а на столе вокруг нее полно крошек. Зато за чью-то спину спрятаться можно, крестная выслушает и поймет. Внимательно выслушает педагога и погладит ее по шелковистой головке. Надерзила учителю? Так это же учитель нелюбимого предмета. Физика ей не дается, она не хочет ее учить. Зато рукоделия отправили в область, на выставке отмечены наградой. Все удивляются: «Как? незрячая связала?! И так великолепно!..»
На этот раз тихонько удалились в интернатский сад, как только пришла Ариадна, и уселись в его глубине на скамейке. Была поздняя осень, близилась зима. До вечера далеко, но день не радовал светом. По затаенной улыбке и по тому, как Лизонька усаживалась, будто не спеша угнездиться, подсовывая на влажную скамью шарф и рукавички, Ариадна чувствовала: скажет сейчас что-то важное.
– А там что? – кивнула головой вверх дерева, приникнув, наконец, щекой к плечу крестной. Просунув ладошку под ее руку, будто оттягивала какой-то момент, очень важный для нее.
– Да птаха какая-то. Не вижу… – дунула Рина в ее лоб, распыляя веером тонкие волоски, выбившиеся из-под кроличьего капора.
Ариадна осознанно говорила это «не вижу», давая понять: и зрячим не все открыто.
– Маму видела во сне сегодня, – призналась Лиза без перехода и напряглась настороженно.
– И какой она там была у тебя? – сказала вслух Ариадна, а про себя удивилась: незрячие видят сны?
– Толстая и большая, – сказала Лиза с заминкой. Чуть помолчала, добавила совсем уже грустно.
– Будто мной была недовольна… Сердилась. Почему? – пожала плечом.
– Ну и что…– все же позволила своей улыбке коснуться губ. – Все равно ведь видела. Это мама была.
ОБЪЯВИЛАСЬ
– Сон в р