— А как мы будем в них играть‑то?
— Очень просто. Ты давай прячься, а я тебя потом поймаю и разрежу на мелкие кусочки, как мертвяки делают.
— Ты почем знаешь, что они делают? Может, они все другое делают.
— Сдрейфил, — презрительно процедила Лира. — По глазам вижу, что ты мертвяков боишься.
— Никого я не боюсь, — пискнул Роджер. — Нет никаких мертвяков.
— Нет, есть, — авторитетно заявила Лира. — Только я их тоже не боюсь. Если они придут, я одну штуку сделаю, меня дядя научил, когда он сюда в последний раз приезжал. Знаешь, в рекреации был один профессор, из другого колледжа, очень нахальный. А мой дядя, лорд Азриел, посмотрел на него вот так, пристально, и он ка‑а‑ак упадет — и все. Мертвый. Только изо рта пена идет.
— Ты ври, да не завирайся, — неуверенно заморгал глазами Роджер. — Кто тебя пустил‑то в рекреации. И потом, я что‑то не слышал, чтобы там кто‑нибудь помер.
— Где тебе, — надменно отчеканила Лира. — Слугам о таких вещах не говорят. И в рекреации я, к твоему сведению, была. Между прочим, мой дядя всегда так делает. Один раз его тартары поймали, связали по рукам и ногам и хотели ему заживо кишки выпустить. А дядя не испугался и когда к нему тартарин с ножом подошел, он ему прямо в глаза посмотрел, а тот — раз! — и тоже умер. А третьему тартарину дядя говорит: “Ты меня развяжи, я тебя убивать не буду”. Ну он и развязал, а дядя его все равно убил, чтобы знал.
История эта внушала Роджеру еще большие сомнения, чем сказки про мертвяков. Но тут уж сам Бог велел поиграть в лорда Азриела, взглядом умертвляющего тартар, а в качестве пены изо рта решено было воспользоваться сиропом. Чтоб никто не обижался, лорда Азриела они представляли по очереди, то Лира, то Роджер.
|
|
Но Лира не привыкла отказываться от своих планов, так что не мытьем, так катаньем, но Роджера нужно было склонить к игре в мертвяков. Для начала она предложила поваренку совершить экскурсию в винный погреб, воспользовавшись для этого связкой запасных ключей, которые она совсем случайно выудила у дворецкого из кармана.
Дети на цыпочках крались вдоль стен подвала, где под замшелыми сводами хранились богатейшие запасы токайского, канарского, бургундского и благородного брантвейна.
Изъеденные временем потолки опирались на могучие колонны толщиной не в три обхвата, а, по меньшей мере, в десять. Каждый шаг по вымощенному каменными плитами полу гулко отзывался в настороженной тишине. И повсюду, куда ни бросишь взгляд, — полки, полки, ярусы полок, а на них — оплетенные паутиной бутыли и бочонки. Мертвяки опять были забыты. Замирая от ужаса и восторга, дети скользили вдоль стен, стараясь ступать как можно тише. В дрожащих пальцах Лиры плясал огонек свечи, а в голове ворочался один и тот же, никак не дававший покоя вопрос: а вино — это вкусно?
Грех было его не попробовать. И, невзирая на отчаянные протесты Роджера, наша Лира выудила откуда‑то снизу самую грязную, самую старую, самую пузатую бутыль из самого толстого стекла и, не найдя подходящей замены штопору, попросту хряпнула камнем по горлышку. Забившись в дальний угол, дети по очереди прикладывались к отбитому краю и жадно лакали густую терпкую влагу, алую, словно кровь. Лире вкус вина не больно‑то понравился, он показался ей каким‑то неожиданным, что ли. А интересно, как они с Роджером узнают, что уже опьянели? Пока веселее всего было наблюдать за подвыпившими альмами: они оба уже не стояли на ногах, то и дело заливались беспричинным хохотом и превращались в каких‑то горгулий, пытаясь перещеголять друг друга в уродстве.
|
|
Как вдруг и Лира, и Роджер предельно ясно ощутили, что же такое опьянение, причем наступило это практически одновременно.
— Неужели им это нравится? — простонал поваренок, с трудом поднимая голову после того, как его в очередной раз вывернуло наизнанку.
— Конечно, — сипло отозвалась Лира, которой было немногим лучше. — Мне тоже нравится, — упрямо добавила она, и ее вновь вырвало.
Единственно полезный опыт, который наша героиня вынесла из этого трагического происшествия, сводился к следующему: игры в мертвяков могут завести тебя во всякие интересные места. К тому же слова дяди Азриела, сказанные во время его последнего приезда в Оксфорд, не давали девочке покоя, и она с жаром принялась обследовать подвалы колледжа, поскольку, как выяснилось, на поверхности земли лежала лишь самая малая и отнюдь не самая интересная его часть.
Наверху колледжу Вод Иорданских было не развернуться: справа — колледж Святого Михаила, слева — колледж Архангела Гавриила, сзади — Университетская библиотека. Так что еще в период раннего Средневековья колледж принялся расти вглубь, прогрызая под землей подвалы, тоннели, целые этажи подземных помещений и служб, соединенных меж собой крутыми лестницами; сперва только под учебными корпусами, но дальше — больше. Шли годы, и гигантская паутина, словно разветвленная грибница, начала расползаться вширь на многие сотни ярдов, превратив весь прилегающий участок в подобие подземных каменных сот.
|
|
Сколько неизведанных возможностей сулила Лире эта сокрытая от людских глаз терра инкогнита! Ради нее были забыты героические восхождения на гребни крыш. Теперь Лира и верный Роджер с упорством кротов обследовали каждый закоулок подземелья. Как‑то постепенно игра в мертвяков превратилась в охоту на мертвяков, потому что где же им еще прятаться и отсиживаться, как не по подвалам?
Однажды дети набрели на склеп под домовой церковью.
Здесь, в глубоких вырубленных в стене нишах, стояли тяжелые дубовые гробы со свинцовыми наугольниками, где покоились останки почивших магистров колледжа Вод Иорданских. Над каждой нишей была табличка с надписью: “Симон Ле Клерк, магистр 1765 — 1789. Requiescant in pace. Церебейтон”.
— Что тут написано? — прошептал Роджер.
— Что, не видишь? — зашипела Лира в ответ. — Симон Ле Клерк — это его имя. Цифры означают годы, когда он был магистром. Внизу по‑латыни написано “Покойтесь с миром”. А Церебейтон, наверное, его альм.
Озираясь по сторонам, дети двинулись вдоль стены, ощупывая руками буквы на других табличках:
“Фрэнсис Лайелл, магистр 1748 — 1765. Requiescant in pace. Захариель”.
“Игнатий Коуль, магистр 1745 — 1748 Requiescant in pace. Муска”.
Лира вдруг с изумлением увидела, что в крышку каждого гроба была врезана бронзовая пластина с изображением какого‑либо существа: горгульи, пери, змеи, мартышки. Она догадалась, что видит перед собой альмы покойных магистров. Ведь с возрастом, когда люди становятся взрослыми, альмы теряют способность принимать разные обличья и навсегда становятся чем‑то определенным.
— Там, наверно, скелеты в гробах, — пискнул Роджер.
— Точно. И тлен! И прах! И черви вылезают из глазниц, — захлебывалась от восторга Лира.
— А вдруг тут есть привидения? — сладко замирая от ужаса, спросил Роджер.
Они прошли склеп насквозь и добрались до узкого коридора, вдоль которого стояли стеллажи, разделенные на небольшие квадратные секции. В каждой секции лежал человеческий череп.
Альм Роджера, смешная черно‑подпалая такса, испуганно поджала хвостик и жалобно взвизгнула, дрожа всем телом.
— Фу, — шикнул на нее мальчик.
Лира не могла разглядеть Пантелеймона в кромешной тьме, но чувствовала, что его бабочкино тельце тоже трепещет у нее на плече.
Она встала на цыпочки и осторожно сняла с полки череп.
— Положи! — предостерегающе замахал руками Роджер. — Их нельзя брать.
Но ей было море по колено. Не обращая ни малейшего внимания на своих спутников, Лира крутила череп в руках и так, и сяк, как вдруг из него выпал какой‑то предмет, скользнул сквозь Лирины пальцы и со звоном запрыгал по каменным плитам. От неожиданности и ужаса девочка чуть не уронила череп на пол.
— Монета! — завопил Роджер, поднимая золотой кругляшок. — Тут сокровища!
Он поднес свою находку ближе к свету. Две лохматые детские головки склонились над пламенем свечи. Нет, это была не монета. На ладони у Роджера лежал гладкий бронзовый диск с грубо нацарапанным изображением кошки.
— Похоже на пластины, помнишь, на крышках гробов, — завороженно прошептала Лира. — Я знаю. Это его альм.
— Давай положим как было, — опасливо покосился на нее Роджер.
Лира послушно засунула диск внутрь и осторожно водрузила череп на пыльную полку, служившую ему местом вечного упокоения. Из любопытства она потрясла еще несколько черепов, и в каждом внутри лежал диск‑альм, не покидавший своего человека и за последней чертой.
— Ты как думаешь, чьи это черепа? — рассеянно спросила Лира и тут же сама себе ответила: — Наверное, профессоров. Гробы после смерти полагаются только магистрам, а профессоров этих так много, что их уже и хоронить негде. Вот они, наверное, и решили хоронить только черепа. И правильно. У профессора что, по‑твоему, самое главное? Голова, ясное дело.
Никаких мертвяков они не поймали, но проползали в катакомбах под домовой церковью целый день до самого вечера. И назавтра пришли туда снова. И послезавтра. Как‑то раз Лире пришла в голову замечательно веселая мысль: а что, если перемешать все альмы покойных ученых и рассовать их по разным черепам? Пусть у каждого будет чужой альм. Бедный Пантелеймон пришел в такое страшное возбуждение, что обернулся летучей мышью и с пронзительными воплями метался перед Лириным лицом, отчаянно хлопая крыльями. Лира только отмахивалась. Подумаешь! Что, пошутить нельзя? Она и не знала, как страшно поплатится за свою шалость.
Той же ночью, когда она мирно досматривала какой‑то сон, в ее комнатку на двенадцатой лестнице явились призраки. Осипшим от ужаса голосом Лира завизжала, увидев три склоненные над ее кроватью фигуры в саванах. Вот костлявые персты отбрасывают белые капюшоны и указуют на окровавленные обрубки — все, что осталось от шеи после усекновения головы. Слава богу, что обернувшийся львом Пантелеймон заставил призраков отступить, и они исчезли в толще стены, медленно растворяясь и все протягивая к Лире изжелта‑серые тощие руки. Потом исчезли и руки, и сухие пергаментные ладони, а цепкие паучьи пальцы все тянулись к горлу девочки, пока не истаяли и они. На следующее утро маленькая осквернительница могил первым делом прокралась в катакомбы и разложила диски с альмами по местам, покаянно шепча над каждым черепом:
— Простите меня! Простите, пожалуйста. Я больше так не буду.
Катакомбы были куда обширнее, чем винные погреба, но и у них были границы, так что в один прекрасный день Лира и Роджер, так и не найдя ни одного мертвяка, с сожалением вынуждены были признать, что больше им здесь делать нечего и пора заняться чем‑нибудь еще. Тут‑то их и угораздило попасться на глаза отцу настоятелю, да еще в тот самый момент, как они боязливо вылезали из склепа, за что оба тотчас же были призваны к ответу.
Пухленький седовласый настоятель, которого все звали отец Гайст, был священником домовой церкви колледжа Вод Иорданских. В его обязанности входило проводить службы, читать проповеди и исповедовать свою паству. Когда Лира была помладше, он пытался весьма серьезно наставлять ее на путь истинный, но хитрая девчонка легко обвела старика вокруг пальца своим напускным безразличием и показным раскаянием, так что очень скоро отец Гайст решил, что никакой тяги к духовному совершенствованию у Лиры нет, и потерял к ней всякий интерес.
Услышав его голос, Лира и Роджер обреченно вздохнули, понурились и неохотно побрели под темные своды часовни. В душном полумраке перед бледными ликами святых мерцали огоньки свечей, наверху, на хорах, чинили церковный орган, и оттуда доносился немелодичный скрежет. Трудолюбивый служка тер тряпочкой бронзовые завитушки аналоя. Стоя в дверях часовни, отец Гайст поманил детей пальцем.
— И где же вы были, голубчики, а? — спросил он с любопытством. — Я ведь вас тут не в первый раз вижу.
Судя по всему, бояться было нечего. Лира украдкой взглянула на альма настоятеля — маленькую ящерку, которая, насмешливо шевеля язычком, сидела у него на плече.
— Мы просто хотели посмотреть на склеп, — повинилась девочка.
— Зачем?
— Потому что там эти… гробы. Мы хотели посмотреть все гробы.
— И что?
Лира молча ковыряла ногой землю. Она всегда так делала, когда на нее наседали с вопросами.
— Допустим. А ты, сын мой? — Настоятель повернулся к Роджеру. Маленькая такса‑альм изо всех сил завиляла хвостиком, стараясь всячески продемонстрировать отцу Гайсту свое искреннее расположение. — Как тебя зовут?
— Роджер, святой отец.
— Ты ведь, Роджер, не просто здесь живешь. Где ты у нас работаешь‑то?
— При кухне, сэр.
— И сейчас наверняка должен быть на работе?
— Да, сэр.
— Ну так беги!
— Слушаюсь, сэр.
Роджер стрелой метнулся к кухне, так что такса за ним еле поспевала на своих коротеньких лапах. Лира, не поднимая головы, все водила носком туфли по полу.
— Видишь ли, Лира, — ласково обратился к девочке отец Гайст, — мне, безусловно, очень отрадно, что ты проявляешь такой интерес к тем, кто покоится в усыпальнице при нашем храме. Дочь моя, ты живешь в удивительном месте, где все дышит историей. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Лира что‑то невразумительно промычала в ответ.
— Я ничего не имею против твоих прогулок. Скорее, меня тревожит твой круг общения. Тебе, вероятно, одиноко, дитя мое?
— Вот еще, — фыркнула Лира.
— Может быть, тебе нужно общество сверстников?
— Ничего мне не нужно.
— Я же не имею в виду поваренка Роджера. Я говорю об обществе детей из… хороших семей, как и ты сама. Тебе хотелось бы иметь таких друзей?
— Нет.
— А подруг?
— Нет.
— Поверь мне, детка, мы все понимаем, что ты живой ребенок, которому нужны и радости, и шалости, и проказы. Тебе, вероятно, тоскливо тут с нами, стариками…
— Нет.
Отец Гайст задумчиво потер кончики пальцев. Ну что ты будешь делать с этой упрямицей? Как с ней разговаривать?
— Если тебя что‑нибудь тревожит, — ласково сказал настоятель, — ты всегда можешь прийти ко мне и все мне рассказать. Ты поняла меня, дитя мое?
— Да.
— Ты не забываешь молиться?
— Нет.
— Ну и умница. Ну все, беги.
Лира облегченно вздохнула и побежала из часовни на улицу. Ну что ж, в подземелье мертвяков не оказалось, значит, пойдем гулять, тем более что на улице всегда есть чем заняться.
Вот как случилось, что именно в тот момент, когда Лира о мертвяках и думать забыла, они появились в Оксфорде.
Она прознала об этом, когда у ее знакомых цаган пропал сынок.
Было время конской ярмарки, и канал пестрел лодками и плоскодонками, где толкались продавцы и покупатели. Вдоль набережной Иерихона были развешаны уздечки, хомуты и прочая конская сбруя, а воздух, казалось, звенел от цокота копыт и азартных перебранок торговцев. Лира обожала конские ярмарки в Оксфорде. Во‑первых, можно было задарма покататься на какой‑нибудь лошади, если хозяин отвернется, а кроме того, ввязаться в какую‑нибудь веселую заваруху или потасовку.
На эту осень у нее были большие планы. Вдохновленная прошлогодним героическим угоном лодки, она решила на этот раз не останавливаться на достигнутом и, если повезет, попробовать, пока не поймали, уплыть на чужом ялике подальше. Например, куда‑нибудь в Абингдон, где ее кухонная гвардия будет сеять ужас и разрушение среди местного населения.
Но мечтам о широкомасштабных военных действиях так и не суждено было сбыться. Ранним сентябрьским утром, в сопровождении ватаги голодранцев, Лира фланировала вдоль набережной Иерихона. Деткам удалось разжиться сигареткой, одной на всех, так что честная компания важно пускала дым из ноздрей. Внезапно до ушей Лиры донесся пронзительный вопль.
— Я тебя спрашиваю, мешок ты с дерьмом, куда ты смотрел?
Лира узнала бы этот голос из тысячи. Так могла орать только одна женщина, потому что только одну женщину Господь наделил кузнечными мехами вместо легких и голосовыми связками из воловьей кожи.
Лира пошарила в толпе глазами и мгновенно увидела ее. Мамаша Коста! Это она разок отвесила Лире пару таких затрещин, что у девочки несколько дней в голове звон стоял. Это она целых три раза щедрой рукой совала той же Лире душистые имбирные пряники. Это ее лодка на всю округу славилась своим блеском и великолепием. Среди цаганского племени семейство Коста по праву занимало особое положение, и мамаша Коста наполняла Лирино сердце безграничным восхищением, хотя и не без примеси некоторой настороженности, ибо лодка, так лихо угнанная прошлой осенью, принадлежала именно семейству Коста.
Один из поварят, заслышав перебранку, привычно потянулся рукой за булыжником, но Лира быстро осадила его.
— Не лезь. Ты что, не видишь? Она разошлась не на шутку. Так влепит — костей не соберешь.
Но мамаша Коста была не столько рассержена, сколько напугана. Торговец лошадьми, которого она трясла за грудки, дрожал как осиновый лист и лепетал:
— Не знаю, видит Бог. Тут ведь он все крутился, рядом. А потом гляжу — нет его, как сквозь землю провалился.
— Так ведь он же к тебе был приставлен! Тебе помогал, лошадь эту треклятую держал!
— Ну так и держал бы! Что ж он не держит? Сам куда‑то сбежал посреди работы.
Лучше бы он этого не говорил, потому что могучая рука мамаши Коста оборвала его на полуслове, а потом на бедолагу обрушился такой град ударов и оскорблений, что, втянув голову в плечи, он со всех ног бросился бежать. Вслед ему летели насмешки и улюлюканье лошадников, а перепуганный жеребенок, которого он держал под уздцы, прянул назад, наступая на зевак.
Лира протолкалась сквозь толпу.
— Что случилось‑то? — спросила она у цаганенка, который смотрел на все происходящее, открыв рот. — Чего она злится?
— Да Билли, сынок ее, пропал. Его, видать, мертвяки сманили, ну вот она и кричит.
— Мертвяки? Они что, в Оксфорде?
Просияв от восторга, цаганенок обернулся к другим мальчишкам и призывно замахал чумазой рукой.
— Давай сюда! Слыхали? Она ничего не знает! Не знает про мертвяков!
К ним уже проталкивались с полдюжины босоногих чертенят, и на физиономии у каждого была написана мрачная решимость. В воздухе запахло грозой. Лира швырнула окурок на землю и встала в боевую стойку. Альмы тоже не теряли времени даром, и рядом с лохматыми детскими головками грозно блеснули клыки, лязгнули когти, а кое‑кто взъерошил на холке дыбом шерсть.
Презирая жалкие цаганские примитивы и полное отсутствие фантазии, Пантелеймон обернулся драконом размером с сенбернара.
Но битве не суждено было начаться. Расшвыривая цаганят направо и налево, мамаша Коста прорвалась к Лире и встала перед ней, как борец‑тяжеловес, уперев руки в могучие бока.
— Может, ты знаешь? Билли моего не видала?
— Нет. Мы вообще только что пришли, правда, мэм.
Альм мамаши Коста, ястреб, описывал круги над ее головой, зорко глядя по сторонам янтарными немигающими глазами. Лира перепугалась не на шутку. Ну какая, скажите на милость, цаганка станет так убиваться из‑за того, что ее сынок куда‑то делся? Ведь еще и двух часов не прошло. Здесь, в этом цаганском плавучем таборе, детей обожали и нещадно баловали. Любая мать могла быть спокойна: даже если ее малыш куда‑то убежал, рядом всегда найдется пара добрых рук, которые не дадут его в обиду, защитят и обогреют как своего.
И вот сейчас мамаша Коста, цаганка из цаганок, ломает руки и в панике ищет пропавшего Билли! Нет, решительно, здесь дело нечисто.
Ничего не видя вокруг себя, мамаша Коста повернулась и нетвердыми шагами побрела вдоль пристани, вцепившись себе в волосы. Перед лицом такого отчаяния кровная вражда была забыта, и дети возбужденно зашушукались.
— Какие мертвяки‑то? — спросил маленький Саймон Парслоу, один из университетских.
— Сам как будто не знаешь. Которые детей воруют, — отозвался давешний цаганенок. — Они разбойники.
— Никакие они не разбойники, — перебил его другой мальчишка. — Скажешь тоже. Людоеды они, вот кто. Детей воруют, убивают и мертвых едят. Вот и называются мертвяками.
— Как едят? — ахнул Хью Лофат, поваренок из колледжа Святого Михаила.
— Известно как. Только наверное не знает никто, — ответил первый цаганенок. — Они детей сманивают и уводят куда‑то. А потом поминай как звали.
— Тоже мне, удивил, — хмыкнула Лира. — Да мы все это раньше вас знаем. И сколько времени уже в мертвяков и детей играем, кого хочешь спроси. Только их все равно никто не видел.
— Нет, видели!
— Врешь! Кто видел, ты, что ли? Почем ты знаешь, что их много?
— Чарли их видел в Бэнбери, — сказала какая‑то маленькая девочка. — Там тетенька с ними разговаривала, а какой‑то другой дядька ее сынка свел прямо из садика.
— Я тоже видел, — поддакнул цаганенок Чарли.
— Ой, видел один такой, — хмыкнула Лира. — Ну и какие они?
— Ну, я близко‑то не подходил, — пошел на попятную Чарли. — Я только их фургон видел. Белый такой. Они в него мальчишку завели — и привет! Мертвяки всегда в таком фургоне ездят.
— А почему “мертвяки”‑то? — не унималась Лира. — Они что мертвые?
— Они не мертвые, — терпеливо объяснял ей цаганенок. — Это дети потом мертвые, а они их жрут. Нам девчонка одна, знаешь, из Нортгемптона, рассказывала. Дескать, мертвяки эти туда явились, и все такое. Братика ее свели. Она, значит, спрашивает мертвяков, что вы, мол, с ним делать будете? А они ей прямо так и сказали: сожрем, дескать. Они детей жрут, все знают.
Маленькая чумазая девчушка, стоявшая рядом с Лирой, оглушительно заревела.
— Это Билли сеструха двоюродная, — пояснил Лире Чарли. — Жалко ей братика, ясное дело.
— Кто из вас последним видел Билли? — громко спросила Лира.
Вверх взметнулся лес рук:
— Я!
— Я видел, как он Джонни Фиорелли помогал клячу эту продавать!
— Я тоже видела, как он печеные яблоки таскал.
— Как на лебедке катался в порту…
Пытаясь разобраться в этой разноголосице, Лира все же сообразила, что последний раз Билли видели не позднее чем два часа назад.
— Что же это получается, — ошарашенно произнесла девочка. — Значит, совсем недавно, каких‑нибудь два часа назад мертвяки были прямо здесь?
Дети поежились, несмотря на теплое сентябрьское солнышко. Все вокруг было так хорошо знакомо: пестрая пристань, пропитанная запахами вара, лошадиного навоза и табака. Никто не знает, как мертвяки выглядят. Значит, мертвяком может оказаться любой. Именно этот несложный вывод Лира и попыталась донести до смятенных рядов своих слушателей. Распри были забыты перед лицом общего страха и общего врага.
— Они на вид ничем не отличаются от обыкновенных людей, — возбужденно говорила девочка, — раз средь бела дня орудуют. Ночью‑то все кошки серы, значит, можно как угодно ходить. А днем незаметно надо, чтобы в толпе не отличить. Вот и получается, что мертвяки среди нас сейчас ходят. Вон тут сколько народу! А может, они и есть мертвяки.
— Да ну, — не очень уверенно возразил ей кто‑то из детей. — Мы тут всех знаем.
— Ну, не здесь. Пусть не эти люди, пусть другие, — не сдавалась Лира. — Айда искать! Какой там фургон у них, белый?
Как по команде босоногая ватага сорвалась с места, и охота началась. Вскоре к ним присоединились еще желающие, так что в общей сложности не менее трех десятков добровольных сыщиков шныряли по набережной, заглядывали в каждый угол, ворошили солому в денниках, кружились возле грузоподъемников в порту, врассыпную гоняли по прибрежному лугу, дружно висли на шатком мосту, рискуя сорваться в мутную зацветшую воду реки и, сверкая пятками, носились по узеньким улочкам Иерихона, где над жалкими кирпичными домишками вздымается каменная твердыня храма Святого Варнавы Отшельника. Впрочем, не будем обольщаться. Добрая половина сыскарей понятия не имела, кого они ищут, и, решив, что это “казаки‑разбойники”, гоняла со всеми вместе за компанию. Но другая половина, и Лира в том числе, думала иначе. Любая тень, мелькнувшая в проулке, или звук чужих шагов по мостовой отдавались тоскливой болью где‑то под ложечкой, а в голове стучало: “Мертвяк!”
Ну конечно же, никого они не нашли, но мысль об исчезнувшем Билли прогнала остатки веселья. День клонился к вечеру, пора было идти по домам. Поворачивая к колледжу Вод Иорданских, Лира и ее спутники‑поварята увидели, что на набережной Иерихона, прямо перед лодкой семейства Коста, собралась возбужденная толпа цаган. Женщины плакали в голос, мужчины недобро поблескивали глазами, их альмы не в силах усидеть спокойно, с воем и шипением взвивались от малейшего шороха.
— Нет, сюда мертвяки не сунутся, — уверенно сказала Лира маленькому Саймону Парслоу.
Они уже вошли во двор колледжа Вод Иорданских.
— Девочка‑то пропала, — тихонько отозвался малыш Саймон.
— Какая еще девочка? Откуда?
— С рынка. Джесси Рейнолдс, дочка шорника. Она вчера пошла отцу рыбы купить на ужин и пропала. Ему лавку закрывать, а ее нет. Так и не вернулась. Они весь рынок обегали.
— А я почему не знаю? — топнула ногой Лира, до глубины души возмущенная тем, что нерадивые вассалы не доложили ей обо всем сразу же.
— Ну, это только вчера вечером было. Может, она уже дома.
— Бежим проверим! — рванулась к воротам Лира, но не успела она и шагу ступить, как привратник цепко взял ее за руку.
— Никуда ты не пойдешь. Не велено.
— Кем не велено?
— Знамо дело кем. Их милостью магистром не велено. Как придет, говорят, Лира, так ты ее, Шустер, больше никуда не пускай.
— Сперва поймай!
С этими словами Лира вырвала руку и, весело крича: “Не догонишь, не догонишь!” — припустила вниз по улице, к маленькой площади перед крытым рынком, где обычно разгружали товарные фургоны. Время было позднее, почти все разъехались, но у ворот рынка, прямо напротив стены колледжа Святого Михаила, стояла кучка подростков. Одного из них, шестнадцатилетнего верзилу, Лира знала и трепетно уважала за редкостное умение плеваться дальше всех. Она скромно встала в сторонке, ожидая, пока на нее обратят высочайшее внимание.
— Ну? Чего надо‑то? — спросил ее кумир, шикарно выпуская табачный дым из ноздрей.
— Это правда, что Джесси Рейнолдс пропала?
— Тебе‑то что за дело?
— Просто в Иерихоне тоже сегодня человек пропал.
— Эка невидаль, цаган пропал! Да они после конской ярмарки все поразбегутся! Ищи ветра в поле.
— И коней с собой прихватят, — хохотнул один из подростков.
— А вот и нет, — робко возразила Лира. — Это ведь не взрослый цаган, а мальчик. Они его весь день искали. Говорят, мертвяки сманили.
— Кто‑кто?
— Мертвяки, вот кто. Что, не слышал разве?
И, поскольку мальчишки об этом действительно ничего не слышали, Лира обрела в них благодарную аудиторию, а кое‑какие их замечания благоразумно пропустила мимо ушей.
— Выдумают тоже, мертвяки какие‑то, — недоверчиво буркнул Лирин кумир по имени Дик. — Сказки это все цаганские.
— Мертвяков видели в Бэнбери, совсем недавно, недели две назад, — настаивала Лира. — И там пропало пятеро детей. А сейчас они, наверное, до Оксфорда добрались. Спорить могу, Дженни они сманили.
— А ведь точно, — задумчиво отозвался один из подростков. — Мне еще тетка рассказывала, что по дороге на Каули, что ли, мальчонка пропал. Тетка там рыбой жареной торгует, вот и слыхала. Но только мертвяки тут ни при чем.
— А вот и при чем! — взвилась Лира. — Цагане же их видели! Они детей крадут, потом их убивают и мертвых…
Внезапно она замерла на полуслове. В памяти ее всплыл тот странный вечер, когда она пряталась в шкафу рекреации. Лорд Азриел показывал ученым слайды, и там еще был какой‑то человек с жезлом в руках, а этот жезл словно бы притягивал поток света. А вот позади него виднелась еще одна маленькая фигурка, но вокруг нее света было намного меньше. И лорд Азриел еще сказал, что это ребенок, а когда кто‑то спросил про рассечение, он ответил, что ребенок целый и что это почему‑то для них особенно важно. Лира знала, что рассечение — это что‑то вроде операции, когда тебе что‑нибудь отрежут.
И внезапно еще одна мысль пронзила все ее существо: Роджер! Где Роджер? Почему она не видела его с самого утра?
Ее охватила паника. Пантелеймон, обернувшийся карликовым львом, спрыгнул с ее плеча на мостовую и негромко рыкнул. Рассеянно кивнув мальчишкам у ворот рынка, Лира, словно в забытьи, медленно побрела вниз по улице, а потом побежала, все быстрее и быстрее, так что Пантелеймон, теперь уже гепард, не поспевал за ней. Через мгновение она стояла на пороге колледжа Вод Иорданских.
Старый лицемер Шустер притворно вздохнул:
— Мне пришлось обо всем доложить их милости магистру. Да уж, Лира, не хотел бы я сейчас быть на твоем месте. Нагорит тебе.
— Где Роджер? — требовательно спросила Лира.
— Почем же я знаю. Тоже, поди, гоняет где‑нибудь. Ну, ничего, обер‑лакей Кавсон ему пропишет, дай срок…
Не дослушав болтливого старика, Лира бросилась на кухню.
— Вы Роджера не видели? — кричала она, задыхаясь от влажного чада.
— Лира, не путайся под ногами, — шуганул ее повар. — И без тебя дел по горло.
— Где Роджер? Его кто‑нибудь видел сегодня?
Слова ее тонули в грохоте кастрюль. Главный повар отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.