«Профессор Ван Дазен: Человек»
Это было совершенно невозможно. Двадцать пять высококлассных шахматистов со всего мира, собравшиеся в Бостоне на ежегодный турнир, единодушно объявили это невозможным, а единодушие по какому-либо вопросу - это необычное состояние для шахматистов высокого класса. Ни один из них не признал бы сейчас, что это было в мере человеческих возможностей. Некоторые спорили об этом до красноты, другие высокомерно улыбались и молчали, третьи, одним словом, отвергали вопрос, как совершенно нелепый.
Дискуссию спровоцировало небрежное замечание профессора ван Дазена, известного ученого и логика. В прошлом его случайные замечания уже вызывали острые споры; в сущности, он однажды стал дискуссионным центром наук. Именно благодаря его скромному объявлению одной поразительной, выходящей за рамки общепринятого гипотезы его попросили покинуть кафедру философии в одном известном университете; позднее он оказал университету честь и принял от него звание доктора права.
С тех пор на протяжении двадцати лет образовательные и научные институты мира развлекались тем, что одно за другим присваивали ему ученые степени. Их инициалы обозначали вещи, которые невозможно было произнести: ученые степени Англии, России, Германии, Италии, Швеции и Испании. Это было выражение признания того факта, что он был выдающимся научным умом. Отпечаток его несдержанной личности тяжелым грузом лежал на полуждюжине научных отраслей. Наконец, настало время, когда звуки обсуждения стихли до уважительного молчания перед одним из его умозаключений.
Замечание, приведшее высококлассных шахматистов всего мира к столь пугающему и единодушному несогласию, было сделано профессором ван Дазеном в присутствии трех стоящих рядом джентльменов. Один из них, доктор Чарльз Элберт, оказался ярым поклонником шахмат.
- Шахматы – это бесстыдное искажение функций мозга, - заявил профессор ван Дазен обычным своим раздраженным тоном. – Это совершенно бесполезная трата усилий, тем более расточительная, что это, вероятно, самая сложная из всех известных абстрактных задач. Само собой, логика решит ее. Она решит любую проблему – не большинство их, а любую из них. Полное понимание ее законов позволило бы любому победить ваших величайших шахматистов. Это было бы неизбежно, как неизбежно то, что два плюс два равняется четырем - не иногда, а всегда. Я не умею играть в шахматы, потому что никогда не занимаюсь бесполезными вещами; но я мог бы за несколько часов пройти обучение у того, кто сведущ в этом, и выиграть у человека, посвятившего этому всю свою жизнь. Его разум ограничен, он привязан к шахматной логике. Мой же разум свободен и использует логику в ее обширнейших масштабах.
Доктор Элберт резко покачал головой. «Это невозможно,» - заявил он.
- Нет ничего невозможного, - отрывисто сказал ученый. – Человеческий ум способен на все. Это единственное, что ставит нас выше неразумных существ. Так, ради Бога, оставьте его нам.
- Вы знаете замысел шахмат – их бесчисленные комбинации? – спросил доктор Элберт.
- Нет, - был раздраженный ответ. – Я не знаю абсолютно ничего об этой игре, кроме ее главной цели, которая, как я понял, состоит в том, чтобы передвигать определенные фигуры в определенных направлениях и помешать, таким образом, оппоненту перемещать своего короля. Я прав?
- Да, - медленно произнес доктор Элберт, - но я никогда не слышал подобной ее формулировки.
- В таком случае, если все верно, я утверждаю, что истинный логик может обыграть эксперта по шахматам, руководствуясь лишь чисто механическими законами логики. Я выберу время, посвящу несколько часов тому, чтобы ознакомиться с правилами передвижения фигур и обыграю вас, чтобы убедить, что я прав.
Профессор ван Дазен беспощадно посмотрел в глаза доктора Элберта.
- Не меня, - сказал доктор. – Вы утверждаете, что любой – например, вы – может обыграть величайшего игрока в шахматы. Согласились бы вы встретиться с величайшим шахматистом после того, как «ознакомитесь» с игрой?
- Разумеется, - ответил ученый. – Я часто сталкиваюсь с необходимостью выставлять себя на посмешище, чтобы убеждать людей. И я снова сделаю это.
Таким образом, это и стало язвительным началом дискуссии, которая взбудоражила шахматистов и вызвала открытое недовольство видных людей, которые долгие годы до этого не смели усомниться ни в одном утверждении знаменитого профессора ван Дазена. Было условлено, что по завершении турнира профессор встретится с победителем. Это оказался Чайковский, русский, который был чемпионом по шахматам последние шесть лет.
После этого вполне ожидаемого исхода турнира Хиллсбери, известный американский шахматист, провел утро с профессором ван Дазеном в скромных апартаментах последнего на Бикон Хилл. Он уехал оттуда с печальным озадаченным лицом. Этим же днем профессор ван Дазен встретился с русским чемпионом. Газеты пестрели заголовками о событии, и посмотреть игру пришли сотни.
Когда профессор ван Дазен появился, пронесся легкий шепот удивления. Он был худощав, как ребенок, а его худые плечи, казалось, поникали под весом его огромной головы. Он носил шляпу восьмого размера. Брови его росли ровно и имели полукруглую форму, а сильное потрясение, вызванное его длинными желтыми волосами, придавало ему почти гротескный вид. Его синие глаза представляли собой узкие щелочки, вечно щурящиеся из-за толстых очков; у него было небольшое, чисто выбритое и белое лицо, бледное, как у студента; губы были идеально прямые; его руки удивляли своей белизной и гибкостью, а тонкие пальцы – длиной. С первого взгляда было понятно, что физические упражнения никогда за пятьдесят лет не входили в расписание ученого.
Русский улыбнулся ему, когда тот садился за шахматный стол. Он чувствовал, что потакает чудаку. Остальные шахматисты собрались рядом, с любопытством ожидая. Профессор ван Дазен начал игру с королевского гамбита. На пятом ходе, сделанном без малейшего сомнения, улыбка сошла с лица русского. На десятом ходе шахматисты стали начали беспокоиться. Теперь для русского игра стала делом чести. На четырнадцатом ходе профессор сделал рокировку в сторону королевского фланга.
- Шах, - объявил он.
После долгого изучения доски русский защитил своего короля конем. Профессор ван Дазен заметил ход и откинулся на спинку стула, соединив кончики пальцев. Он не смотрел на доску и мечтательно изучал потолок. В ближайшие, по меньшей мере, пятнадцать минут не было ни звука, ни движения: «Мат в пятнадцать ходов,» - тихо сказал он.
Послышался изумленный вздох. Понадобилось несколько минут, чтобы опытные взгляды шахматистов подтвердили сказанное. Русский чемпион посмотрел и откинулся на спинку, немного бледный и оцепенелый. Он не был удивлен; он беспомощно барахтался в путанице непостижимых вещей. Неожиданно он встал и крепко пожал худую руку победителя.
- Вы никогда не играли прежде? – спросил он.
- Никогда.
- Mon Dieu! Вы – не человек; вы – мозг – машина – мыслящая машина
- Это детская игра, - резко сказал ученый. В его голосе не было ни нотки восторга; это был все тот же его обычный раздраженный и холодный тон.
Итак, вот что представлял собой профессор ван Дазен. Именно так он стал всемирно известной Мыслящей Машиной. Газетный репортер, Хатчинсон Хатч, использовал выражение русского в качестве заголовка. Прозвище прижилось.
«Первая задача»
Эта странная, с виду необъяснимая цепь событий, которая была связана с таинственным исчезновением знаменитой актрисы мисс Ирен Уоллэк, была, вероятно, первой совершенно ненаучной задачей, которую Мыслящей Машине когда-либо предстояло решить. Она исчезла из ее гримерной во время представления в театре Спрингфилда, когда эхо бурных аплодисментов еще звучало в ее ушах. Прибегнуть к помощи ученого в этой загадочной ситуации предложил Хатчинсон Хатч, репортер.
- Но я – ученый, логик, - протестовал Мыслящая Машина. – Я совершенно ничего не знаю о преступлениях.
- Неизвестно, было ли совершено преступление, - поторопился ответить репортер. - Есть что-то чрезвычайно странное в этом деле. Женщина исчезла, испарилась в воздухе, будучи в пределах слышимости, почти на глазах ее друзей. Полиция ничего не может сделать. Это задача для ума более острого, чем у них.
Профессор ван Дазен жестом пригласил человека из газеты сесть, а сам погрузился в огромное кресло с множеством подушек, где его миниатюрная фигура казалась еще более детской, чем была в действительности.
- Расскажите мне, как все произошло, - сказал он раздраженно. – Все в точности.
- Мисс Уоллэк тридцать лет, она очень красива, - начал репортер. – Как актриса, она получила признание не только в нашей стране, но и в Англии. Вы, вероятно, читали о ней в ежедневных газетах, и если…
- Я не читаю газет, - сухо прервал его собеседник. – Продолжайте.
- Она не замужем, и, насколько это известно, не собирается менять свое положение, - продолжил Хатч, с любопытством глядя на худое лицо ученого. – Я полагаю, у нее есть поклонники – они есть у большинства красивых женщин на сцене, - но она одна из тех, кто ведет добропорядочную жизнь, ее биография – это открытая книга. Я говорю вам это, поскольку это может повлиять на ваш вывод, как возможная причина ее исчезновения. - Теперь о фактических обстоятельствах ее исчезновения. Мисс Уоллэк играла в репертуаре Шекспира. Последнюю неделю она провела в Спрингфилде. В субботу вечером она находилась в театре и выступала в роли Розалинды в постановке «Как вам это понравится». Зал был переполнен. Она отыграла первые два акта с большим воодушевлением, и это несмотря на то, что она очень страдала от головной боли, которой была временами подвержена. После второго акта она вернулась в гримерную и, прямо перед тем, как занавес поднялся для третьего акта, ее позвал помощник режиссера. Она ответила, что тотчас же выходит. Нет ни тени сомнения, что это был ее голос.
Розалинда не появляется в третьем акте раньше шестой минуты. Когда подошла очередь реплики мисс Уоллэк, она не произнесла ее. Помощник режиссера поспешил к ее двери и позвал ее. Ему не ответили. Затем, опасаясь, что она упала в обморок, он зашел внутрь. Ее там не было. Поспешный поиск ничего не дал, и помощник режиссера был вынужден объявить публике, что ввиду неожиданной болезни звезды закончить представление не представлялось возможным.
Занавес был опущен, а поиски возобновлены. Был обойден каждый угол за сценой. Сторож служебного входа театра, Уильям Миган, не видел, чтобы кто-то выходил оттуда. Он и один полицейский стояли у служебного входа и разговаривали в течение, по меньшей мере, двадцати минут. Значит, напрашивается вывод, что мисс Уоллэк не проходила там. Единственный оставшийся способ покинуть сцену – пройти над рампой. Само собой, она воспользовалась этим путем. Следов ее, однако, обнаружено не было. Где же она?
- Окна? – спросил Мыслящая Машина.
- Сцена находится ниже уровня улицы, - объяснил Хатч. – Окно ее гримерной, гримерной А, очень маленькое и защищено железной решеткой. Оно открывается в вентиляционную шахту, которая поднимается вверх на десять футов, и шахта тоже закрыта железной решеткой, закрепленной в граните. Другие окна на сцене не только недоступны, но также защищены решетками. Она не могла бы подойти к ним незамеченной другими членами труппы или рабочими сцены.
- Под сценой? – предположил ученый.
- Ничего, - продолжил репортер. – Это большое цементное основание, которое оказалось пусто. Его обыскали, потому что, разумеется, была такая вероятность, что мисс Уоллэк на время заблудилась и зашла туда. Был даже проведен обыск колосников, то есть галерей над сценой, где стоят рабочие, которые отвечают за падающий занавес.
- Как была одета мисс Уоллэк в момент исчезновения?
- На ней был дублет и рейтузы – трико, - ответил газетчик. – Она ходит в костюме из второго акта практически до конца пьесы.
- Вся ли ее уличная одежда была в комнате?
- Да, вся, разложенная на закрытом чемодане для костюмов. Все выглядело так, будто она ушла, чтобы произнести свою реплику – все в порядке, вплоть до открытой упаковки шоколадных конфет со сливками на ее столе.
- Ни признаков борьбы, ни шума не было слышно?
- Нет.
- Никаких следов крови?
- Ничего.
- Горничная? Она у нее была?
- О, да. Я не сказал вам, что ее горничная, Гертруда Мэннинг, ушла домой сразу после первого акта. Ей неожиданно стало дурно, и с позволения она ушла.
Мыслящая Машина впервые остановил свой недружелюбный взгляд на репортере.
- Дурно? – повторил он. – В чем была причина?
- Этого я сказать не могу, - ответил репортер.
- Где она сейчас?
- Я не знаю. В суматохе вокруг мисс Уоллэк все о ней забыли.
- Что это был за сливочный шоколад?
- Боюсь, что этого я тоже не знаю.
- Где он был куплен?
Репортер пожал плечами; это был еще один вопрос, на который он не мог ответить. Мыслящя Машина выпаливал вопросы напористо, спокойно глядя на Хатча, который испытывал от этого неловкость.
- Где теперь этот шоколад? – спросил ученый, и снова Хатч пожал плечами.
- Сколько весила мисс Уоллэк?
Репортер попытался определить наугад. Он видел ее с полдюжины раз.
- От ста тридцати до ста сорока, - позволил он предположить.
- Нет ли случайно гипнотизера, который был бы связан с труппой?
- Я не знаю, - ответил репортер.
Мыслящая Машина нетерпеливо взмахнул своими тонкими руками, он был сердит.
- Это совершенно нелепо, мистер Хатч, - заявил он, - приходить ко мне с несколькими фактами и спрашивать совета. Если бы вы располагали всеми фактами, я, вероятно, смог бы что-то сделать, но это…
Газетчик был уязвлен. В своей профессии он традиционно считался человеком сообразительным и проницательным. Его возмутил тон, манера и незначительные с виду вопросы, которые ему задавали.
- Я не понимаю, - начал он, - как шоколад, даже если бы он был отравлен, как вы, я думаю, и предположили, или гипнотизер могли бы быть связаны с исчезновением мисс Уоллэк. Несомненно, ни яд, ни гипноз не могли сделать ее невидимой.
- Конечно, вы не понимаете, - вспыхнул Мыслящая Машина. – Если бы понимали, вам не пришлось бы идти ко мне. Когда произошел инцидент?
- В субботу вечером, как я и сказал, - немного более смиренно сообщил ему репортер. – Это произошло в последний день ее пребывания в Спрингфилде. Мисс Уоллэк должна была выступать сегодня вечером здесь, в Бостоне.
- Когда она исчезла, по времени, я имею в виду?
- О, - сказал репортер. – Часы помощника режиссера показывали, что занавес поднялся для третьего акта в 21.41; он говорил с ней, скажем, за минуту до этого, в 21.40. Действие пьесы до ее появления в третьем акте длится 6 минут, следовательно…
- Ровно за семь минут женщина, которая весит больше, чем сто тридцать фунтов, одетая, определенно, не для улицы, бесследно пропала из своей гримерной. Сейчас 17.18, вечер понедельника. Я думаю. Мы раскроем это преступление за несколько часов.
- Преступление? – напряженно повторил Хатч. - Значит, вы думаете, что имело место преступление?
Профессор ван Дазен не удостоил вопрос вниманием. Вместо этого он встал и прошелся взад и вперед по гостиной несколько раз, сцепив руки за спиной и опустив глаза. Наконец, он остановился и посмотрел на репортера, который тоже встал.
- Труппа мисс Уоллэк и их багаж, я полагаю, уже в Бостоне, - сказал он. – Встретьтесь с каждым мужчиной из труппы, поговорите с ними и особое внимание уделите их глазам. Не пропустите ни одного, как бы прост он ни казался. Также выясните, что случилось с коробкой с шоколадом и, если это возможно, сколько кусочков там не хватает. Затем сообщите мне. От вашей расторопности и аккуратности может зависеть безопасность мисс Уоллэк.
Хатч был откровенно удивлен.
- Как… - начал он.
- Не тратьте время на разговоры, поторопитесь, - скомандовал Мыслящая Машина. – По возвращении вас будет ждать такси. Мы должны поехать в Спрингфилд.
Человек из газеты поторопился выполнить приказания. Он совсем не понял их сути. Изучать глаза людей было не по его части, тем не менее, он подчинился. Он вернулся полтора часа спустя, и Мыслящая Машина бесцеремонно затолкал его в ожидающее такси. Машина с грохотом направилась в сторону Южного Вокзала, где двое мужчин сели в поезд, почти готовые отправиться в Спрингфилд. Они заняли свои места, и ученый повернулся к Хатчу, который почти задыхался от сдерживаемой информации.
- Ну что? – спросил он.
- Я выяснил несколько деталей, - бурно начал репортер. – Во-первых, исполнитель главной мужской роли, Лэндон Мэйсон, который в течение трех лет влюблен в мисс Уоллэк, купил шоколад в магазине Шуйлера в Спрингфилде в субботу рано вечером перед тем, как пойти в театр. Он сам рассказал мне об этом – довольно неохотно, – но я заставил его рассказать.
- Ах! – воскликнул Мыслящая Машина. Это было отнюдь не двусмысленное восклицание. – Сколько кусочков не хватает в коробке?
- Только трех, - ответил Хатч. – Вещи мисс Уоллэк были упакованы в открытый дорожный чемодан, что находился в ее гримерной, и шоколад вместе с ними. Я убедил управляющего…
- Да, да, да, - нетерпеливо прервал его Мыслящая Машина. – Какие у Мэйсона были глаза? Какого цвета?
- Голубые, искренние, совершенно ничего необычного, - сказал репортер.
- А у остальных?
- Я не вполне понял, что вы имели в виду под «уделить внимание их глазам», поэтому я сделал серию фотографий. Я решил, что это может помочь.
- Отлично! Отлично! – прокомментировал Мыслящая Машина. Он тасовал изображения, то и дело останавливаясь, чтобы изучить и прочитать имя, напечатанное ниже.
- Это исполнитель главной роли? – спросил он, наконец, и подал одно фото Хатчу.
- Да.
Профессор ван Дазен ничего не сказал. Поезд останавливался в Спрингфилде в 21.20. Не сказав ни слова, Хатч отправился вслед за ученым прочь с вокзала и в такси.
- Магазин Шуйлера, - распорядился Мыслящая Машина. – Поторопитесь.
Такси помчалось сквозь ночь. Десять минут спустя он остановился перед ослепительно освещенной кондитерской. Мыслящая Машина первым зашел внутрь и подошел к девушке, стоящей за прилавком с шоколадом.
- Скажите, пожалуйста, не припоминаете ли вы лицо этого человека? – спросил он, предъявляя фотографию Мэйсона.
- Да, я помню его, - ответила девушка. – Он актер.
- Он покупал у вас небольшую коробку шоколадных конфет в субботу рано вечером? – задал он следующий вопрос.
- Да. Я помню это, потому что мне показалось, что он спешил – на самом деле, он сказал, что очень хотел успеть в театр, чтобы собрать вещи.
- А не помните ли вы, чтобы этот мужчина когда-либо покупал тут шоколадные конфеты? – спросил ученый. Он достал другую фотографию и дал ее девушке. Пока она рассматривала ее какое-то время, Хатч вытягивал шею, впрочем, безрезультатно, чтобы посмотреть.
- Я не помню, чтобы он заходил, – наконец ответила девушка.
Мыслящая Машина резко развернулся и скрылся в телефонной будке. Он оставался там в течение пяти минут, а затем поспешил обратно к такси. Хатч вплотную следовал за ним.
- В городскую больницу, - распорядился он.
И вновь автомобиль помчался прочь. Хатч молчал, говорить было нечего. Мыслящая Машина явно следовал по какой-то четкой линии расследования, однако, репортер не знал, по какой именно. Дело начало принимать крутой поворот. Это впечатление усилилось, когда Хатч понял, что он стоит в городской больнице рядом с Мыслящей Машиной, который разговаривал с хирургом-практикантом, доктором Карлтоном.
- Мисс Гертруда Мэннинг находится здесь? – был первый вопрос ученого.
- Да, - ответил хирург. – Ее привезли в субботу вечером, она страдала от…
- Отравления стрихнином, да, я знаю, - прервал его собеседник. – Вероятно, ее нашли на улице. Я врач. Если ее состояние позволит, я бы хотел задать ей несколько вопросов.
Доктор Карлтон согласился, и профессора ван Дазена, за которым все еще преданно следовал Хатч, проводили в палату, где лежала мертвенно-бледная и ослабевшая горничная Мисс Уоллэк. Мыслящая Машина взял ее руку, и его тонкие пальцы на минуту остановились на ее пульсе. Он удовлетворенно кивнул.
- Мисс Мэннинг, вы понимаете меня? – спросил он.
Девушка слабо кивнула.
- Сколько конфет вы съели?
- Две, - ответила она. Она смотрела в лицо над ней печальными глазами.
- Мисс Уоллэк съела хоть одну до того момента, как вы ушли из театра?
- Нет.
Если до этого Мыслящая Машина торопился, то теперь он мчался. Хатч покорно проследовал за ним вниз по лестнице и сел в такси, откуда профессор ван Дазен крикнул доктору Карлтону слова благодарности. На сей раз их целью был задний вход театра, откуда исчезла Мисс Уоллэк.
Репортер был в замешательстве. Наверняка он знал лишь то, что три шоколадные конфеты пропали из коробки. Из них горничная съела только две. Она отравилась. Следовательно, было бы разумно предположить, что если Мисс Уоллэк съела третью конфету, то она тоже отравилась. Но яд бы не сделал ее невидимой. На этом этапе репортер безнадежно покачал головой.
Уильяма Мигана, сторожа, отыскали легко.
- Скажите мне, пожалуйста, - начал Мыслящая Машина, - не оставлял ли вам мистер Мэйсон коробку шоколадных конфет для Мисс Уоллэк вечером в прошлую субботу?
- Оставлял, - добродушно ответил Миган. Миниатюрный мужчина его позабавил. – Мисс Уоллэк не приехала. Мэйсон приносил ей по коробке конфет каждый вечер и обычно оставлял их здесь. А в субботу вечером я поставил коробку на полку, вот сюда.
- А мистер Мэйсон приходил раньше или позже всех остальных в тот вечер?
- Раньше, - ответил Миган. – Он пришел необыкновенно рано, по-видимому, чтобы уложить вещи.
- А остальные члены труппы, я полагаю, заходя внутрь, останавливаются здесь, чтобы взять письма? – он указал взглядом на почтовый ящик над полкой.
- Как всегда.
Мыслящая Машина сделал глубокий вдох. До этого момента его брови были озадаченно нахмурены. Теперь же складки исчезли.
- А теперь скажите, пожалуйста, - продолжил он, - не уносили ли со сцены какого-либо пакета или коробки в субботу вечером между девятью и одиннадцатью часами?
- Нет, - уверенно сказал Миган. – Ничего совершенно до того, когда в полночь увозили багаж труппы.
- У Мисс Уоллэк было два чемодана в гримерной?
- Да. И два очень больших чемодана.
- Откуда вы знаете?
- Я помогал заносить их и выносить, - резко ответил Миган. – Какое вам до них дело?
Неожиданно Мыслящая Машина развернулся и выбежал к такси, сразу за ним тенью следовал Хатч.
- Езжайте, езжайте так быстро, как можете, к ближайшему междугороднему телефону, - проинструктировал водителя ученый. – Жизнь женщины под угрозой.
* * *
Полчаса спустя профессор ван Дазен и Хатчинсон Хатч сидели в поезде, который мчался обратно в Бостон. Мыслящая Машина провел в будке пятнадцать минут. Когда он вышел, Хатч задал ему несколько вопросов, которые ученый не удостоил ответом. Прошло, наверно, полчаса с тех пор, как они выехали из Спрингфилда, прежде, чем ученый изъявил желание заговорить. И он заговорил, без предисловий, скорей, как если бы продолжал прерванный разговор.
- Разумеется, Мисс Уоллэк не покидала театра, она находилась там, - сказал он. – Согласимся, что она не стала невидимой. Следовательно, задача состояла в том, чтобы найти ее. Тот факт, что против нее не применяли насилия, был окончательно доказан полудюжиной примеров. Никто не слышал криков, не было борьбы, нет следов крови. Ergo, сначала мы предполагаем, что она сама предприняла первые шаги, которые привели к ее исчезновению. Вспомните, ее наряд был совершенно неуместен для улицы.
Теперь давайте построим гипотезу, которая учтет все обстоятельства. Мисс Уоллэк страдает от сильной головной боли. Гипнотическое воздействие может излечить ее от постоянных приступов. Был ли гипнотизер, которому Мисс Уоллэк бы доверилась? Допустим, что был. Тогда воспользовался бы этот гипнотизер тем, что контролировал ее, чтобы погрузить ее в каталептический сон? Предположим, что был мотив, и он бы сделал это. Тогда как бы он избавился от нее?
Отсюда вопросы расходятся по всем направлениям. Мы ограничимся возможным, предполагая, что эта гипотеза – единственная, которая учитывает все обстоятельства, - верна. Очевидно, что гипнотизер не пытался бы избавиться от нее в гримерной. Что остается? Один из двух чемоданов в ее комнате.
Хатч открыл рот от удивления.
- Вы хотите сказать, что считаете возможным, что ее загипнотизировали и поместили во второй чемодан, тот, который был закрыт и перетянут ремнями? – спросил он.
- Это единственно возможный вариант, - категорически заявил Мыслящая Машина, - следовательно, именно это и произошло.
- Боже, это ужасно, - воскликнул Хатч. – Живая женщина находится в чемодане на протяжении сорока восьми часов? Даже если тогда она была жива, то сейчас она, наверняка, мертва.
Репортер содрогнулся и с любопытством посмотрел на непроницаемое лицо спутника. Он не увидел на нем ни жалости, ни ужаса – только отражение усиленной работы мозга.
- Из этого не обязательно следует, что она мертва, - объяснил Мыслящая Машина. – Если она съела третью шоколадную конфету до того, как ее загипнотизировали, то она, вероятно, мертва. Если ее положили ей в рот после того, как она была погружена в каталептический сон, то есть шансы, что она жива. Шоколад не растаял, и ее организм не смог впитать яд.
- Но она бы задохнулась, ее кости могли сломаться из-за жесткого обращения с чемоданом – есть тысяча вероятных исходов, - предположил репортер.
- Человек в состоянии каталептического сна необычайно невосприимчив к травмам, - ответил ученый. – Есть, конечно, вероятность того, что она задохнулась, но в чемодан может поступать много воздуха.
- А шоколад? – спросил Хатч.
- Да, шоколад. Мы знаем, что две конфеты чуть не убили горничную. Кроме того, мистер Мэйсон признал, что покупал их. Это признание означает, что отравленный шоколад – не тот, что купил он. Мистер Мэйсон гипнотизер? Нет. У него не такие глаза. Я понял это по его фотографии. Мы знаем, что мистер Мэйсон несколько раз покупал по случаю шоколад для мисс Уоллэк. Мы знаем, что иногда он оставлял его у сторожа заднего входа. Мы знаем, что члены труппы останавливались там, чтобы взять письма. Мы тут же видим, что один человек мог забрать коробку и заменить шоколад отравленным.
Безумство и безумное коварство стоят за всем этим. Это была тщательно спланированная попытка убить мисс Уоллэк из-за, возможно, безответной или отчаянной страсти. Все началось с отравленного шоколада, который не сработал, и закончилось сразу после того, как помощник режиссера в последний раз поговорил с актрисой. Гипнотизер мог тогда находиться в ее комнате.
- Мисс Уоллэк все еще в чемодане? – спросил, наконец, Хатч.
- Нет, - ответил Мыслящая Машина. – Ее уже достали, живую или мертвую; я склонен верить, что живую.
- А тот человек?
- Я передам его полиции через полчаса после того, как мы приедем в Бостон.
С Южного Вокзала ученого и Хатча тут же увезли в штаб-квартиру полиции. Их принял детектив Маллори, с которым Хатч был очень хорошо знаком.
- Мы получили ваш звонок из Спрингфилда, - начал он.
- Она была мертва? – перебил его ученый.
- Нет, - ответил Маллори. – Она была без сознания, когда мы вытащили ее из чемодана, но кости сломаны не были. У нее много ушибов. Доктор говорит, она под гипнозом.
- У нее изо рта достали шоколадную конфету?
- Да, шоколадную конфету со сливками. Она не растаяла.
- Я вернусь сюда через несколько минут и разбужу ее, - сказал Мыслящая Машина. – Поедемте с нами и поймаем преступника.
Удивленный детектив залез в такси, и всех троих отвезли к большому отелю в дюжине кварталов оттуда. Прежде, чем они вошли, Мыслящая Машина вручил Маллори фотографию, которую тот изучил при электрическом свете.
- Этот человек и несколько других наверху, - объяснил ученый. – Найдите его и держитесь за ним, когда мы войдем в комнату. Он может попытаться выстрелить. Не трогайте его, пока я не скажу.
В большой комнате на пятом этаже управляющий Стенфэлд собрал труппу Ирэн Уоллэк. Профессор ван Дазен зашел без предварительных объяснений. Он украдкой осмотрел все вокруг, затем прошел прямо к Лэнгдону Мэйсону, с минуту пристально вглядываясь в его глаза.
- Вы были на сцене в третьем акте вашей пьесы, до того, как должна была появиться мисс Уоллэк? Я имею в виду тогда, в субботу вечером, - спросил он.
- Да, был, - ответил Мэйсон, - по меньшей мере, три минуты.
- Мистер Стенфэлд, это так?
- Да, - ответил управляющий.
Наступила долгая натянутая тишина, прерываемая только шагами Маллори, который отходил к дальнему углу комнаты. Мэйсон побледнел, осознав, что эти вопросы означали почти обвинение. Он начал говорить, но спокойный, бесстрастный голос Мыслящей Машины прервал его.
- Мистер Маллори, заберите вашего обвиняемого, - произнес он.
Тут же последовала яростная жестокая борьба. Все присутствующие обернулись и увидели, как огромные руки детектива Маллори сомкнулись вокруг Стенли Уитмана, меланхоличного Жака из «Как вам это понравится». Резким движением Маллори бросил Уитмана вниз и надел на него наручники, затем взглянул вверх, чтобы увидеть, как Мыслящая Машина из-за его плеча вглядывается в глаза распростертого на полу мужчины.
- Да, он - гипнотизер, - заключил он самодовольно. – Это всегда видно по зрачкам.
Мисс Уоллэк, придя в себя, рассказала историю, которая почти полностью совпадала с тем, что сказал Мыслящая Машина, и три месяца спустя возобновила свое турне.
Тем временем Стенли Уитман, чьи размышления о его несчастной любви сделали из него маньяка, бредит и выкрикивает строчки Жака в заключении в палате психиатрической больницы. Психиатры объявили его неизлечимым.