Г. Нина Павловна Дмитриева




 

 

Воспоминания Дмитриевой Нины Павловны…

«Во время войны я уже работала на заводе, как говорится, с сорок второго года по сорок пятый год. Было мне тогда двенадцать лет. Трудностей во время войны было столько, что лучше сказать каких их не было. Все трудности были. Если выразиться в таком смысле, что я была сирота, из детского дома, так что у меня своего ничего не было. Что мне ФЗО, как говорится, предоставляло, то и было. Допустим полуботинки брезентовые 42 размера, когда я носила 32... Ну, вот так чего-нибудь… Фуфаечка… чуть пояс закрывала, чтобы совсем не замёрзнуть. Шапка стёганная…не меховая никакая, а просто – вата стёганая и сшитая шапка.

Самоё тяжёлое воспоминание о том времени, что жили практически голодом. Работали, допустим, хотя мне и 12 лет было, с 8 утра до 8 вечера. Рабочий день был 12 часов, не зависимо, сколько тебе лет было, и сколько чего…

А самое радостное это было конечно, конец войны. Когда по радио сообщили, что война кончилась. В 45 году мне ещё только 15 лет….Нас таких было много, как говорится…ну какую группу, допустим, из детских домов привезли, так все и были. Жили вокруг нашего завода. Были жилые бараки, отдельных домов не было, потому что, у кого они могли быть, не знаю…Жили все люди практически в бараках. Ну, бараки, я думаю, вы понимаете, что такое. Огромный дом, коридорчик посередине отгороженный и комнаты.

Ночью, где-то часов в 11-12 передали, что подписали договор о капитуляции. Так, через всю прилегающую территорию, которая относилась к нашему заводу, мы весь этот свой рабочий посёлок обежали. Которые уже легли спать, всех разбудили, всем эту весть принесли. Ну, там не вообразить, что там было… Потому что уже конца этой войны ждали, как не знаю кого. Фотографий особых не было. Мы сами ходили фотографироваться»

 

 

Воспоминания Нестерович Тамары Петровны…

«Во время войны я жила здесь, в Мурте. Война началась в 41-м году, а я с 33 –го года. Я первый класс закончила.

Трудностей было много. Отец ушёл на фронт, а нас осталась трое, и четвёртый через два месяца после ухода отца на фронт народился. Вот -четверо, мать с нами осталась одна. А время тяжёлое. Держали своё хозяйство. Отец прежде, чем уехать на фронт, поехал бабушку к нам привёз, мамину мать, из Межово. Вот она помогала. Мама-то болела у нас, она астматичка была. На огороде работали, картошки садили много.

Тяжёлое событие, это когда приходили похоронки с фронта. У нас вот бабушкины два сына и внук, мои два дяди и двоюродный брат, они ушли с начала войны и где-то уже в 43-м, в 44-м году начали приходить похоронки. Трудно, конечно, было, плакали все.

Ну, а радостное, когда… Вот у меня –то отчим был… Когда отчим вернулся. Вовка-то у нас родился, когда отца уже взяли на фронт. Ну и нам ещё всем смешно было, ведь Вовка отца- то и не видел, только на фотокарточке. А когда отчим пришёл, Вовка, значит, выскочил: «Здравствуй, папка, я тебя узнал!». Мальчонка, было ему тогда совсем немного.

Вообщем, я коренная муртинка, но родилась в Предивинске, меня привезли в Большую Мурту, мне где-то года два было. Закончила школу здесь же большемуртинскую, тогда она одна была, средняя, которая по Партизанской, тогда ещё деревянная. Закончила пединститут и всю жизнь проработала в школе в Большой Мурте.

Война, конечно, горе для всех. Вот мой родной отец, он погиб на фронте, у бабушки два сына и внук. У отчима, у его матери тоже два сына погибло. Вообщем, многие мужчины остались там…»

 

Воспоминания Суховской…

«Было мне 7 лет. С 10 лет мы уже начали помогать в колхозе: пололи пшеницу, пололи картофель, убирали картофель, зерно сушили, мешали на токах. Мы жили в Алтайском крае, там сушилок не было. Там теплее, не как здесь вот, в Красноярском крае. И ногами сушили, ходили, чтобы зерно просыхало. Ну, а потом школа, также и учились в школе.

Все события в то время были тяжёлые. Годы были тяжёлые. Во-первых, отец погиб в 42-м году, мы получили похоронку. Потом брат ушёл в 42-м году. Так о нём ничего не знаем, где он и что. Не могли разыскать. Тогда все так жили. Лето работаем, зиму учимся. Вот и все события.

Ну, а светлое воспоминание всегда было, всё равно же –дети есть дети. Также и бегали на улице, также и по снегу лазили, также и в снежки играли. Как и всегда. Но главное же - работа.

Трудности были всему народу в годы войны - не доедали. Есть практически нечего было. Потому что картофель родил плохо, поздно садили. Это ж пока отсеются в колхозе, а потом уже разрешали садить дома. Ели травы, щавель собирали. Собирали всё, что росло. Хлеба, как такового, хлеба вообще не было. Хлеб давали понемногу - отсеянные отходы -там трава и какое -то количество зёрнышек пшеницы. Вот это мололи, толкли шкурки с картошки, толкли ботву картофельную. Вот с этого пекли хлеб. Сушили их в печах. Тогда все так жили, весь народ, потому что взрослые мужчины и молодые все ушли на фронт. Работали женщины, дети. Все дети работали-13 летние, 7-летние мальчишки уже подвозили, отвозили зерно и всё полностью делали. Тогда все работали. Сено согребали с лошадьми. Вот -учёба, работа. Особых событий не было. Чем могли, тем помогали. Вот и всё».

 

Манаковы Виталий Иванович и Тамара Сергеевна

Воспоминания Манаковой Тамары Сергеевны…

Война началась, мне было два с половиной года. А моему брату и год не исполнился. Он родился в 40-м году, в августе. Я родилась в подмосковье, на юге Тульской области. Дома была мама, в то время ей было 32 год, я, братик, которому 8 месяцев было ещё и тётя, ну просто в гости пришла. Я, конечно, не помню этого времени, это у мамы я спрашивала, или она рассказывала, я слышала. Пришли немцы с прикладами и всё: «Шнель, шнель, шнель», - быстро, быстро. Мама взяла корзинку, плетёная такая корзинка с двумя ручками, и воды туда поставила, чтоб нас попоить и всё. И погнали, и погнали, и угнали в Германию. Угнали, как рабсилу. Мама была молодая, работоспособная, и дети будут подрастать. Эти первые годы я, конечно, не помню. Иногда бывает, что дети и в три года помнят, ну так что-то в памяти … Ну, вот только бомбёжки. И страшно, пристрашно. Самолёты летят… Мама меня на одно колено садит, брата -на другое, и зажимала нас. Это я хорошо помню. Там человек убитый, под бомбами, чтобы мы не видели. А ребёнок ведь как, где страшно, будет кричать, а сам будет туда и смотреть. Но мы всё равно видели, всё равно…И так догнали нас до концлагеря. Концлагерь в Германии «Файфен - зиэ». Но сколько я там была не знаю, но я потом письмо писала в Орёл, когда уже появились рубрики в газетах. Так как нужны были свидетели, а у меня никаких свидетелей, с кем я там была, только мама, тётя, а их нету, они уже тогда умерли. А когда они были, то разговаривать о концлагере с нами нельзя было. Я что – то вспомню, маме напоминаю, она скорей, скорей заговорит меня, чтобы ни в коем случае, потому что нас преследовали, кто вернулся из Германии, и угоняли ещё дальше в Магадан, далеко, далеко, чтобы не вернулись. В Сибирь – то мама сама приехала, и нас привезла. Это даже в 1998-1999 году, я учитель, работала, и мне нельзя было нигде сказать, что я в концлагере была. Но справку мне выдали, что против Родины никаких противоправных действий не совершала.

Вот мы были в концлагере. Нас освободили в 1945 году, в апреле месяце. Мне было шесть лет. Тут я уже как-то, что-то я и помню. Это был такой длинный барак, вход один, одна дверь и окошечко около двери. В углу стояла какая-то ни фляга, ни ведро, что-то такое…. И кружка была, чтобы воды могли попить. Полы земляные и были нары. Деревянный настил. Конечно, ни подушек, ни одежды, ни матрасов. Ну и мы, у нас тоже одежда, что вот на тебе. Сейчас ты здесь ночуешь, завтра там, а другую ночь где-то ещё. И кормили, там говорили - баландой. Мама, я, брат и тётя, вот для нас одну чашку. В этой чашке брюква и вода подсоленная. А брюкву не поймаешь. И давали кусочек хлеба со спичечный коробок на день. А в воскресенье приносили кипяток, стакан и маленькую беленькую таблетку, сахарин. Сладкий, сладкий. А разбавить чтобы, уже не дают, только стакан кипятка. Мы все болели золотухой. Это болячки на лице, на голове, на подбородке. Возможно, это видимо из-за сахарина, но я – то откуда, не знаю, просто так люди говорили. Свободного времени было много, но мы не играли. У нас даже стремления к играм не было. Мы только сидели, дрожали: летят самолёты, снаряды, где-то разрываются бомбы. Один сплошной страх. На день маму угоняли, она работала. Как она рассказывала потом, они рыли противотанковые рвы. А мы сидели на нарах. Днём, как - то поменьше было бомбежек, а ночью - всю ночь бомбят. Иногда мы куда-то бегали, в бомбоубежище. Я его хорошо помню. Длинный ров, потолок вроде как бетонированный, не деревянный. Но иногда приходилось долго сидеть. Стена земляная и жёрдочки, вот мы на этих жёрдочках сидим. Мы-то послушные. А были дети не послушные - есть хочу, пить хочу. Кричит, кричит ребёнок. Мать из убежища вышла что - там найти, раз и её убила, или ребёнок не послушался, выбежал и всё, погиб. Утром приходил немецкий офицер, я помню у них высокая фуражечка. Наши солдатики все расслабленные, а эти все поджарые, подтянутые такие. Заходит и топает, будто бы маршал идёт. Заходит, что по- немецки говорит. Женщины уже как то понимали. Выстраивали нас на улице. Вот мама стоит и у неё на груди, на верёвке, как из пакли, картонка и на ней номер, но номера я не помню. Понимаю, что он многозначный. У мамы была фотография, я когда стала подрастать залезла, нашла эту фотографию. Мама увидела, обрезала этот номер, и осталось на фотографии этой только одно её лицо. Это перекличка была каждый день, выводили, проверяли, чтобы мы не сбежали, хотя мы были за колючей проволокой. Но по-моему там никто не сбегал, бежать некуда было. Где-то это глубоко было в Германии. Мне выдали справку, что я находилась в концлагере год. А вот до этого, где мы были, не знаю. Но я помню немецкую речь и польскую речь. Помню дом, такой же как у нас здесь, калитка, ограда. Мама где-то там в доме шила, машинку швейную помню. Помню мы за калиткой, скамеечка, улица широкая. Едут немцы на телеге, помню немецкую речь. И рядом бежит собака, овчарка, видимо санитарная, с крестом на боку. Немцы видимо сигнал ей дали, и она побежала к нам. Я ребёнок, напугалась, как скорей в калитку забежала, а братца – то я оставила. Собака подбежала и его прямо под себя подмяла, но не укусила. Немцы засмеялись и поехали. Я забежала в дом, закричала маму. Мама выскочила на улицу, мой брат слово сказать не может. Так заикание осталось у него на всю жизнь.

Ещё помню…Мы едем на платформе. Паровозик и три платформы. Тогда паровозики не очень быстро ходили, можно было их догнать на верховой лошади, и даже обогнать. На платформе люди с детьми. На тех платформах видимо солдатики ехали. И вот летит самолёт, чёрный, крылья расправлены, и летит прямо на нас. Жутко. Мама всегда закрывала нас, а тут она что-то замешкалась что ли, и я прямо вижу этот самолёт. Взрыв один, другой, третий. Страшно. Только наша платформа уцелела. Остальные были разбиты, много погибших, раненых…».

Сразу после войны…

«Город Мценск. Станция. Какой-то дяденька спрыгнул с поезда. Мама моя меня ему - раз - бросила, дяденька меня поймал. Потом брата бросила, потом сама спрыгнула. И тётя спрыгнула, да так неудачно, ногу так сильно подвернула, что потом всё время хромала. Поезд-то движется, не останавливается. Вот мы приехали в город. Весь город разбитый. И вот… мама идёт, я тут- мне уже 6 лет, брат мой идёт- пять лет. Тут яма, тут яма, рытвины, ухабы. Тут такая тропа- дорожечка есть, она нас ведёт -это город. Там погреб, лучинка какая-то горит, там погреб…Люди зимовали в погребах. А весна пришла, всё расстаяло и залила эти погреба. Вот Сирию показывают-бегут, а у меня слёзы на глазах. Я не могу это смотреть, что по ту сторону экрана. Ведь я это всё пережила, и холод, и голод, и страх…

Мы зиму перезимовали у тётеньки… Мама работала на почте. У неё была зарплата какая-то. На эту зарплату она могла купить пышку, круглую, как лепёшка. Вот она нам с братцем на день оставит такую лепёшку. Случай… Мама ушла на работу, мы как -то с ним спим. Тут я смотрю, хозяйка подошла и эту пышку забирает. А я не могу сказать –ты зачем нашу пышку забираешь? Ну, тогда целый день вообще голодные. И маме боимся сказать, не говорим, потому что вот мне 6 лет было, вдруг мама с хозяйкой поссорятся, так она нас и отсюда выгонит. А где же мы будем тогда…

А у мамы две сестры в Москве были. Род наш - отец из Орла, а мама- Тульской области. И, сёстры говорят, давай приезжай. А брат младший у неё был здесь, работал начальником на шахте в Новокузнецке. Брат - с женой, а детей у них не было. Он на войне не воевал. У него была бронь. Все специалисты работали - тыл, иначе как? В деревнях одни женщины оставались. А в шахте женщины тоже работали. Вот у него мать всю войну в шахте работала, даже вагонетки сама таскала. А отец у него на фронте воевал, до Вены дошёл, до Австрии. Живой остался, но от ранения умер. И вот дядя Коля, маму пристроил. Мы к нему ехали целый месяц. Я уже пошла в школу. А школа была разбитая, но не до конца, церковь. Учитель - пожилой человек Николай Иванович. И вот, комната разбитая, окон нет, мы босиком. Николай Иванович доску повешал, намазал эту доску чем- то чёрным и поставил какие-то скамеечки. Деточки, всё деточки нам говорил. А бумаги не было. Он находил мешки, похожие в которых вот цемент сейчас -коричневые. Вот мешки эти как -то нарежет. И всё равно он учитель и ему хотелось, чтобы мы учились. И вот палочки, крючочки. Сейчас это всё в детском саду проходят, а мы вот в первом классе проходили. Подойдёт, погладит по головке: «Ой, деточка, умница». За каждого прям переживал. И вот ставить «4», «5», «4», «5». Никому чтобы он «3»или «2» поставил - никому. И вот мы приезжаем в город Новокузнецк. Мама привела меня в школу. В нашем классе человек 60. Парты были длинные, человек по шесть сидели. Учительница одна, Антонина Евгеньевна. Она там где-то, далеко прям далеко. И в классе было много, много мальчишек. Все дети были бритые, из-за педикулёза. Моя мама: «Нет, я свою дочку брить не буду». Но она меня так (показывает руками длину волос) подстригла, а тут значит чуб, и ещё бант мне привязывала. Но таких бантом не было. Дети были кто в чём. Этот бант мне покоя не давал. Мальчишки же дёргают за этот бант. Я не хотела в школу ходить. Не пойду в школу и всё. А про маму, просто хоть пиши гимн матери. Она устроилась так на работу, что каждый день ночью работала, а днём водила меня в школу. Вот урок отсижу, а на перемене она сидит караулит. Я ни с кем не играла, бегу к маме. Почему, потому что вот эта война так придавила нас к маме. С какими детьми? Как играть? Только с мамой. И вот весь первый класс она со мной отходила. А на работе она потеряла сознание. Там она была лебёдчица. Там значит породу везёт вагонетка, мама должна дать сигнал и высыпать. Она сознание потеряла, это вогонетка и ушла. А время то было сталинское, сразу враг народа и всё. Рабочие -то заметили. Что такое? Вагонетка пролетела. Прибежали, а она без чувств лежит. Позвали врача. Врач говорит- полное истощение у женщины. Тогда определили, чтобы мама нас водила в столовую и кормила нас там. Один раз она могла нас там покормить. То есть, что - то что она могла заработать, на это она нас кормила.

Здесь - то тоже войну пережили. В своих домах жили. Картошечку садили. Трудились, работали, но такого здесь не было. Корова была, мужиков не было. Такой страх, такой голод -нет. Морковочка была. Колоски собирали. Труженики тыла рассказывали. Семья приезжала с Воронежа. Ой, тоже рассказывали - таяжело было. Под Москвой тяжело было. Вот сейчас ты живой, а вдруг через секунду, ты всё. Да ладно если сразу убило. А сколько перекалечат».

Воспоминания Манакова Виталия Ивановича …

У меня мать во время войны работала в шахте на золоте, была бригадиром проходчиков. А в бригаде были одни мужики, которых на фронт не брали -больные. Ну, она сколотила бригаду и золото добывала. Здесь не далёко в Кемеровской области, город Новокузнецк. От него 200 километров. Вот она там семь с половиной лет отработала на золоте. До войны и во время войны. Отца на фронт отправила. Вернее он сначала попал на учёбу на артиллериста в Новосибирск. И тут война началась. Семь лет его не было. Ну я где, болтаться по улице. Там тайга была. Сами себе предоставлены. Мне было года 3, около 4. Шорский посёлок, типо хакасов - национальность. 2 километра от прииска. Я по дороге шёл и уснул прямо на дороге. А мужик вёз сено на волокушах. Лошадь меня переступила и остановилась. Он её бьёт, она не идёт. Вышел, посмотрел - мальчишка лежит. А народу там мало было, все друг друга знали. Оттащил домой…

С 1939 по 1945 я был в этой тайге. Война нас боком коснулась. На прииске ещё более менее что-то давали. Муку давали, кормили. Работа тяжёлая была. По 12 часов работали, по колено в воде. Потом, когда кончилась война, и женщины и мужики – все с ревматизмом. Ноги у всех отказывали. Весна, осень, всё время в воде. Мать рассказывала. Мужчины слабые были. Лошадей хороших на фронт, а клячи нам оставляли. А вагонетку с рудой надо тащить. А лошадь, раз, и упала. «Я начинаю эту лошадь поднимать», говорила мать. Мать крепкая, здоровая была. В газете о ней писали в 1958 году, и про эти времена Мне вот скорее, как ребёнку, запомнился этот голодный период, до 47-го года, до реформы, сталинские времена.. Хлеб давали по карточках. Один магазин хлебный на 200 -300 домов. Там затемно выстраивалась очередь. Когда открывался магазин начиналась драка. Меня вечно посылали за этим хлебом и от туда приходишь выжатый весь. То ползком, то ещё как. Боялся. Давили старух, стариков. Хлеб давали днём. Все на работе. Карточку потеряешь все хлеб не дадут. Голодное было время. Мёрзлую картошку на базаре продавали, очистки продавали. В Ленинграде, конечно, ещё страшнее было. Я встречался с ленинградцами, так у них чернозём продавали, как еду. У нас хоть мёрзлая, но картошка. Это ещё что-то.

Материнские слёзы, похоронки. Отец воевал на самоходке -самоходная артиллерийская установка. Был ранен, пришёл с осколком в челюсти. После войны работал шофёром. Эту часть лица простудил, и в 46 лет умер. После войны было ему всего лишь 27 лет. 20 лет всего прожил без потрясений. Осколок достали, матери дали. Детьми мы смотрели на взрослых, на человека, пришедшего с войны. В 45-50 лет они казались нам такими старыми и замученными. Женщина в 45 - старуха была».

В.П.Добрынина

 

«Домик детства»

 

Есть удивительные места на земле

Где по-особому время течёт.

Это домик в родной стороне,

Где до сих пор моё детство живет.

 

Он стоял на высоком яру,

А внизу Ангара свои воды несла.

Как стражник всегда на посту,

А вокруг спокойная жизнь мирно текла.

 

Вдруг страшное слово – война.

Для всех она была беда одна.

И не было в деревне избы,

Кого не коснулось бы боль той войны.

 

Казалось в этот день

Каждая семья на фронт кого отправляла.

Деда, брата, сына, мужа иль отца.

А встретятся ли вновь, не знала.

 

В путь их провожали всем селом.

Три километра шли по берегу пешком.

Папа нёс меня всё время на руках,

Говорил и говорил, повернув к себе лицом.

Как будто боялся не сказать что в второпях.

 

Протяжный гудок парохода прозвучал как приказ.

Пора уходить, пять минут всего до отхода...

И на целую вечность пришлось проводить.

 

Папа на прощание всё повторял:

«Не плачь дочушка, я вернусь.

Вот только фашистов разобьём

И я домой потороплюсь».

 

Но нашей встречи не суждено было сбыться,

А я её так долго ждала.

Встречала все пароходы

И почта письма не несла.

 

Без папы осиротел наш домик.

Остались с мамой мы одни.

Не смог вернуть нам счастье гномик.

Как мы его не берегли.

 

Папочка, я всегда гордилася тобою,

И память детства бережно хранит

Всё, что было связано с тобою,

И как наследство правнукам и внукам сохранит.

 

Состарился и обветшал мой домик детства.

И в нём никто уж не живёт давно.

Но память, она такая,

Нет, нет, да и напомнит всё равно.

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Встречаясь с ветеранами, слушая истории их жизни, у меня возникало много новых ощущений и мыслей. Одной из главных была мысль о том, что не стоит жить, не ценя близких, родных и чистое небо над головой, надо радоваться тому, что есть пища, одежда и кров. Многие молодые люди моего поколения скажут, что это ерунда и куда же всё это может деться. Но, если пережить внутри себя все события этих сильных духом людей, то у многих из нас появятся слёзы на глазах. Мы же, собирая все эти истории, видели слёзы на глазах ветеранов. Лично у меня вставал ком в горле слушая о их жизни в военное время, и видя их слёзы. Мне сразу вспоминался рассказ "Судьба человека".
Признайтесь себе, вы бы тоже заплакали, если бы узнали, что кто-то из ваших родных погиб. Или видели бы слёзы своей матери, которая в военное время, потеряв своего мужа или отца пытается жить, ведь у неё есть дети, которые плачут от голода, которым холодно и нет никаких средств, чтобы накормить и одеть своих детей.
Я надеюсь, что многие из читателей книги задумаются над этими словами и поймут, как была важна эта победа в 45-ом, и не дай бог, если случится война, ведь это самое страшное и ужасное, что может произойти.

Я обращаюсь к молодому поколению, цените то, что вам дано, и не в коем случае не относитесь к ветеранам и пожилым людям не уважительно, ведь именно они создали для вас мир, в котором вы живёте.

Елизавета Семенчук,

учащаяся 10 класса.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2020-11-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: