Наконец, добрейшая Н<аталия> Д<митриевна>, я пишу Вам, уже выйдя из прежнего места. Последний раз, как я писал Вам 12, я был болен и душою и телом. Тоска меня ела, и я думаю, что написал пребестолковое письмо. Эта долгая, тяжелая физически и нравственно, бесцветная жизнь сломила меня. Мне всегда грустно писать в подобные минуты письма; а навязывать в такое время свою тоску другим, хотя бы очень расположенным к нам, я думаю, малодушие.
… Я слышал от многих, что Вы очень религиозны 13, Н<аталия> Д<митриевна>. Не потому, что Вы религиозны, но потому, что сам пережил и прочувствовал это, скажу Вам, что в такие минуты жаждешь, как «трава иссохшая», веры, и находишь ее, собственно, потому, что в несчастье яснеет истина. Я скажу Вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпа<ти>чнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной.
Примечания:
1) Место, на котором в данное время расположена женская исправительная колония, исторически является местом расположения заложенной в XVII веке каторжной пересыльной тюрьмы. Первоначально острог был группой деревянных строений, предназначенных для недолговременного пребывания пересыльных, помещений охраны, дома начальника острога. В конце XVIII века острог обносится каменной стеной, появляются первые каменные здания и внутри стены. Согласно царского указа от 14 апреля 1808г. О постройках тюремных замков во всех губерниях Российской империи» примерно после 1831г. острог получает статус тюремного замка. Одновременно начинается строительство нового тюремного замка, проект которого был утвержден в 1838г., т.к. старых помещений уже не достаточно для содержания всех арестантов и ссыльных. С 1846 по 1849 год строительство Тюремного комплекса в основном было закончено, но при приеме комиссия сочла слишком высокими помещения боковых одноэтажных флигелей, и они были понижены. Эти и другие переделки, а также достройка церкви задержали открытие тюрьмы до 1855 года. Во второй половине XIX века значение острога падает, т.к. уже построены тюремный замок (военно-каторжная тюрьма) и гражданская каторжная тюрьма. На плане 1875г. острог уже отмечен как «Арестантская рота гражданского ведомства». В 1906г. Исправительно - арестантская рота преобразуется в Каторжную тюрьму №3, но ненадолго. После Октябрьского переворота, Гражданской войны и установления в Сибири власти большевиков бывший комплекс зданий острога укрепляется, реконструируется и передается в ведение НКВД под следственный изолятор. В период репрессий 30-х это здание частично используется как пересыльная тюрьма, при этом наполнение достигает 1500 человек. Впоследствии на данной территории была организована исправительно-трудовая колония №7. Документов о создании ИТК № 7 в учреждении не сохранено. 5.02.1972г. приказом начальника Управления внутренних дел Тюменского облисполкома № 010, в соответствии с приказом МВД СССР от 21.01.1972г. исправительно-трудовая колония № 7 особого режима в городе Тобольске ликвидирована, на ее базе открыт с 01.03.1972г. следственный изолятор № 3 с лимитом наполнения 972 места. Во исполнение приказа МЮ РФ от 20.03.03г. № 61 «О переоборудовании исправительных и иных учреждений, установлении лимитов наполнения учреждений УИС МЮ РФ» приказом № 201 от 23.04.03г. начальника УИН по Тюменской области в помещениях ликвидированного учреждения ИЗ-72/3 создана исправительная колония № 13 общего режима для осужденных женщин с лимитом наполнения 980 человек, в настоящее время 550 осужденных женщин.
2) Судя по «Донесению о доставленных в Тобольск преступниках Дурове, Достоевском и Ястржембском», они прибыли туда 9 января 1850 г. (см.: «Литературное наследство». Т. 22—24. С. 704).
3) В Тобольске находились прибывшие ранее, для дальнейшего распределения по назначенным пунктам, М. В. Петрашевский, отправленный сюда прямо с места казни, Н. А. Спешнев, Н. П. Григорьев, Ф. Н. Львов, Ф. Г. Толль.
4) В Тобольске на поселении в это время жили декабристы И. А. Анненков, М. А. Фонвизин, П. С. и Н. С. Бобрищевы-Пушкины, А. М. Муравьев. П. Н. Свистунов и С. М. Семенов.
5) Достоевский был доставлен в Омск 23 января 1850 г. (см.: «Исторический вестник». 1898. № 1. С. 220—221).
6) Житомирская Сарра Владимировна, будучи заведующей отделом рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, опубликовала письмо из архива Фонвизиных в сообщении «Встречи декабристов с петрашевцами». Само письмо дается в извлечениях. 1978 уволилась из отдела рукописей. В 1985 была исключена из КПСС «за грубые нарушения в использовании документальных материалов, приведшие к утечке информации за рубеж».
7) Михаил Александрович Фонвизин (1787—1854) автор труда «О коммунизме и социализме» 1849—1851. В романе «Братья Карамазовы» Иван Карамазов говорит: «.. Я же возразил ему, что, напротив, церковь должна заключать сама в себе всё государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно, то в сущности вещей несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею целью всего дальнейшего развития христианского общества.»
8) Дом, в котором жили на поселении декабрист М.А. Фонвизин и Н.Д. Фонвизина. Подарен воспитаннику семьи Николаю Знаменскому. Мемориал одной из утрат исторического Тобольска: недовосстановленный дом Фонвизина на ул. Октябрьской. Его разобрали в конце 1980-х. гг.
9) Эта часть рассказа Петрашевского, сопровождающаяся, кроме того, домыслами Н. Д. Фонвизиной, свидетельствует о тяжелом болезненном состоянии, в каком он прибыл в Тобольск. Однако о пытках, применявшихся к петрашевцам на следствии, имеется гораздо более позднее и трезвое свидетельство Ф. Н. Львова и самого Петрашевского: в «Записке о деле петрашевцев», направленной ими Герцену для публикации в «Колоколе», есть прямые указания о том, что " Спешнева морили три дня голодом», а в отношении других, в том числе Петрашевского, «прибегли к систематической отраве наркотическими средствами, преимущественно белладонной», результатом которой были «галлюцинации, бешенство и продолжительные обмороки» («Литературное наследие» Т.63)
10) Михаи́л Васи́льевич Петраше́вский (Буташевич-Петрашевский; 1821 – 1866) мог быть одним из прообразов Петра Степановича Верховенского в романе «Бессы». Вот что рассказывает про него Достоевский в объяснениях по делу петрашевцев:
«От меня требуют, чтоб я передал всё, что знаю о Петрашевском и о тех людях, которые у него бывали по пятницам, то есть показания фактов и личного мнения моего об этих фактах. Соображаясь с первым допросом моим, я заключаю, что от меня требуют отчетливого ответа на следующие пункты: О том, каков характер Петрашевского как человека вообще и как политического человека в особенности? Что бывало на тех вечерах у Петрашевского, на которых я присутствовал, и мое мнение о тех вечерах? Не было ли какой тайной, скрытой цели в обществе Петрашевского? Вредный ли человек сам Петрашевский и до какой степени он вреден для общества?
Я никогда не был в очень коротких отношениях с Петрашевским, хотя и езжал к нему по пятницам, а он, в свою очередь, отдавал мне визиты. Это одно из таких знакомств моих, которым я не дорожил слишком много, не имея сходства ни в характере, ни во многих понятиях с Петрашевским. И потому я поддерживал знакомство с ним ровно настолько, насколько того требовала учтивость, то есть посещал его из месяца в месяц, а иногда и реже. Оставить же его совсем я не имел никакой причины. Да к тому же мне бывало иногда любопытно ходить на его пятницы.
Меня всегда поражало много эксцентричности и странности в характере Петрашевского. Даже знакомство наше началось тем, что он с первого разу поразил мое любопытство своими странностями. Но езжал я к нему нечасто. Случалось, что я не бывал у него иногда более полугода. В последнюю же зиму, начиная с сентября месяца, я был у него не более восьми раз. Мы никогда не были коротки друг с другом, я думаю, что во всё время нашего знакомства мы никогда не оставались вместе, одни, глаз на глаз, более получаса. Я даже заметил положительно, что он, заезжая ко мне, как будто исполняет долг учтивости; но что, например, вести со мной долгой разговор ему тягостно. Да и со мной было то же самое; потому что, повторяю, у нас мало было пунктов соединения и в идеях и в характерах. Мы оба опасались долго заговариваться друг с другом; потому что с десятого слова мы бы заспорили, а это нам обоим надоело. Мне кажется, что взаимные впечатления наши друг о друге одинаковы. По крайней мере, я знаю, что я очень часто езжал к нему по пятницам не столько для него и для самих пятниц, сколько для того, чтоб встретить некоторых людей, с которыми я хотя и был знаком, но виделся чрезвычайно редко и которые мне нравились. Впрочем, я всегда уважал Петрашевского как человека честного и благородного.
Об эксцентричностях и странностях его говорят очень многие, почти все, кто знают или слышали о Петрашевском, и даже по ним делают свое о нем заключение Я слышал несколько раз мнение, что у Петрашевского больше ума, чем благоразумия. Действительно, очень трудно было бы объяснить многие из его странностей. Нередко при встрече с ним на улице спросишь: куда он и зачем? — и он ответит какую-нибудь такую странность, расскажет такой странный план, который он только что шел исполнить, что не знаешь, что подумать о плане и о самом Петрашевском. Из-за такого дела, которое нуля не стоит, он иногда хлопочет так, как будто дело идет обо всем его имении. Другой раз спешит куда-нибудь на полчаса кончить маленькое дельце, а кончить это маленькое дельце можно разве только в два года. Человек он вечно суетящийся и движущийся, вечно чем-нибудь занят. Читает много; уважает систему Фурье и изучил ее в подробности. Кроме того, особенно занимается законоведением. Вот всё, что я знаю о нем как о частном лице, по данным весьма неполным для совершенно точного определения характера, потому что, повторяю еще раз, в слишком коротких сношениях с ним я никогда не находился.
…
Наконец, во мне возникло еще одно соображение, о котором я не могу умолчать, соображение чисто житейское. У меня было давнее, старое убеждение, что Петрашевский заражен некоторого рода самолюбием. Из самолюбия он созывал к себе в пятницу и из самолюбия же пятницы не надоедали ему. Из самолюбия он имел много книг, и, кажется, ему нравилось, что знают, что у него есть редкие книги. Впрочем, это не более как мое наблюдение, догадка, ибо, повторяю, всё, что я знаю о Петрашевском, я знаю не полно, не совершенно, а по догадкам, основанным на том, что я видел и слышал.
Вот мой ответ. Я передал истину.»
11) Мария Дмитриевна Ф р а н ц е в а — дочь губернского прокурора в Тобольске, приятеля декабристов. В своих «Воспоминаниях» («Исторический вестник», 1888, № 6, стр. 628—629) она подробно рассказывает о свидании Фонвизиной с Достоевским и Дуровым при их выезде из Тобольска в Омск. Францева передала жандарму для И. В. Ждан-Пушкина, инспектора Сибирского кадетского корпуса, письмо, в котором просила проявить участие к Дурову и Достоевскому.
12) Письма Достоевского к Фонвизиной периода каторги неизвестны. В ответ на упомянутое письмо Фонвизина писала в ноябре 1853 г.: «...благодарю Бога и Вас за доставленную мне радость письмом Вашим, хотя в нем собственно об Вас и мало радостного. Главное, что Вы живы и по возможности переносите тяжесть Вашей жизни теперешней» (ВЛ. 1981. № 5.С. 311—312).
13) Наталья Дмитриевна Фонвизина (Апухтина) (1805 – 1869) в 17 лет вышла замуж за своего двоюродного дядю Фонвизина Михаила Александровича. В последствии признавалась своему духовнику в Тобольске С. Я. Знаменскому «Надобно было отца из беды выкупать». Последовала за своим мужем в Сибирь. Её судьба во многом напоминает судьбу Татьяны Лариной из романа Пушкина «Евгений Онегин».
Дом Фонфизиных
