Р. Мани-Кёрл
Как, наверное, часто бывает, я увлекся проблемой – в данном случае проблемой когнитивного развития, – не понимая, почему мне это так интересно. Позднее я обнаружил ряд причин, и в качестве вступления, опишу в общих чертах ту, которая кажется мне наиболее рациональной.
Если говорить коротко, и значительно упрощая ситуацию, я всерьез заинтересовался когнитивным развитием в результате того, что достиг третьего из трех возможных этапов понимания психического расстройства. Эти этапы, если не вдаваться в детали, примерно отражают последовательное изменение довольно общего отношения к вопросу в рамках психоаналитического движения в целом.
На первой стадии, 40 или 50 лет назад, основной моей посылкой было бы то, что психическая болезнь является следствием сексуальных торможений. Возможно, это чистая правда, но, если понимать это слишком прямолинейно, мы получим очень поверхностный анализ. Более того, предательским образом это может содействовать тому, что пациент остается верен бессознательному убеждению, будто вместо того, чтоб отказаться от Эдипова комплекса, он может реализовать его с помощью аналитика и стать таким образом властелином мира.
На втором этапе, 20-25 лет назад, моей главной посылкой было бы следующее: психическая болезнь является результатом бессознательного морального конфликта. Такая точка зрения скорее дополняет, чем противоречит той, что описана выше, и подразумевает лучшее понимание фрейдовской концепции Супер-Эго вместе с кляйнианским дополнением, касающимся сложности ранних взаимоотношений Эго и Супер-Эго. В частности, суровое Супер-Эго считается следствием жесткого воспитания в меньшей степени, чем «интрапсихической паранойи» (если можно так выразиться). Рецепт, следовательно, состоит в следующем: постараться сделать так, чтобы пациент реинтегрировал проекции, которые деформировали его Супер-Эго, – в этом процессе кристаллизуется то, что Кляйн называла депрессивной позицией, а также благодаря депрессивному чувству вины возникает мотив обуздать атаки на улучшенные внутренние фигуры.
|
|
На третьем, современном этапе моим основным допущением является то, что пациент, неважно клинически больной или нет, страдает от бессознательных ошибочных представлений (misconceptions) и иллюзий (delusions). Как и раньше, эта посылка скорее дополняет, чем замещает две другие: запреты, присущие пациенту, являются продуктом ошибочных представлений, да и его суровое Супер-Эго само по себе является ошибочным представлением. Но это еще не все. У меня теперь часто возникает впечатление, что глубины бессознательного, даже у без сомнения нормальных анализантов, просто пронизаны ошибочными представлениями, особенно в сфере сексуальности. Например, там, где прежде я бы интерпретировал сновидение как репрезентацию полового акта родителей, теперь я скорее бы интерпретировал его как искаженную репрезентацию (misrepresentation) данного события. В самом деле, кажется, что любая мыслимая репрезентация оного, за исключением верной, множится в бессознательном.
Подобные ошибочные представления о первичной сцене обычно объяснялись внешними преградами, стоящими на пути детского сексуального любопытства. Но сегодня я уверен, что, как и другие животные, человеческий детеныш имеет врожденную предрасположенность к тому, чтобы обнаружить правду, и что преграды к этому в основном эмоциональные. Несомненно, эти препятствия нам теперь намного более понятны. Я думаю также, что мы находимся на пороге понимания врожденного процесса когнитивного развития, которому они противостоят, и часто – с фантастической силой. (Например, можно обратиться к тому, что написал Бион (1962) о конфликте между K и –K.)
|
|
Моей целью было наметить в общих чертах теорию этого взаимодействия (между нашим восприятием истины и стремлением ее искажать). Работая над этой теорией, я обнаружил, что могу расширить ее границы, чтобы включить бессознательные (не психотические) иллюзии, в частности, дезориентации, а также ошибочные представления. Все, что мне на самом деле удалось сделать, это предложить два новых «крючка», на которых можно развесить множество уже существующих теорий, – но даже и эта работа еще далеко не закончена. Эти крючки имеют отношение к двум внутренним задачам, которые должен выполнить детеныш любого животного, если собирается выжить: овладения несколькими, я уверен, изначально предопределенными, концептами (или классификационными понятиями (class notions)) и, что не является врожденным, размещения их элементов (members) в системе пространства-времени. Сейчас я попытаюсь объяснить, что имею в виду.
Построение концепта
За отправную точку я возьму понятие Биона (Bion, 1962, 1963) о «врожденной преконцепции, сопрягающейся с реализацией, чтобы сформировать концепцию», а также точку зрения Шлика (Schlick, 1925) о том, что обретение знания состоит не в том, чтобы получать сенсорно-эмоциональный опыт, а в распознавании того, чем этот опыт является. Если это означает признать нечто принадлежащим какому-то классу или подчинить его какому-либо концепту, подходы Шлика и Биона оказываются сходными, за одним исключением: Бион отталкивается от концептов (или перконцепций), которые являются, в известном смысле, врожденными.1)
|
|
Конечно, налицо огромное количество противоречий. Существующая уже две тысячи лет проблема универсалий, то есть общих идей, не исключение. С одной стороны – номиналисты, для которых класс есть не больше, чем общее наименование, которое мы даем некоторому количеству сходных объектов или явлений, или, возможно, удобная логическая фикция. С другой – реалисты, так сказать, потомки Платона, для которого класс – это идеал, вознесенный на небеса, о котором нам приходится вспоминать всякий раз, когда мы видим несовершенную копию. Идеалы Платона в таком случае могли бы, кажется, быть мифическими предвестниками «Врожденных Преконцепций» Биона.
Согласиться с их существованием сложно, я думаю, оттого, что их невозможно вообразить. Мы можем представить себе конкретную собаку, мы можем представить дворнягу, позаимствовавшую черты многих собак, но это не более чем разновидность визуального символа или обозначения для концепта «собака вообще», который мы вообразить не можем.
Врожденная преконцепция, следовательно, если таковая существует, есть нечто, чем мы пользуемся, будучи не в состоянии это вообразить. Я полагаю, что она обладает некоторыми качествами забытого слова. Различные слова предлагают нам себя, и мы без колебаний их отвергаем до тех пор, пока именно то слово, которое нужно и которое мы тут же признаем, не придет на ум. Я думаю, это как раз то, что Бион имеет в виду под «пустой мыслью». Хотя это и невозможно себе представить, но приблизительно можно описать, как нечто похожее на форму в ожидании содержания. Мы можем гипотетически допустить ее существование, развить теорию на основе этого допущения и посмотреть, подходит ли разработанная таким образом теория и помогает ли она сделать более понятными феномены, находящиеся в сфере интересов психоанализа.
Согласно современным представлениям, первая врожденная преконцепция, которая начинает функционировать у новорожденного, – это, вероятно, преконцепция груди или соска. Или, скорее, так как можно предположить существование противоположных эмоций любви и ненависти, с самого начала окрашивающих преконцепцию, это может быть преконцепция хорошей и плохой груди. Два класса, которые можно определить от противного как исключающие: с одной стороны, то, что не фрустрирует, а с другой, то, что не удовлетворяет, – охватывают широкий диапазон: целый ряд объектов можно признать элементами этих классов (или, в терминах Биона, эти объекты могут быть сопряжены с ними). Но все, что первым распознается как таковое – конкретная грудь или бутылочка, которую дают каким-то определенным образом, – кажется, производит эффект сужения класса. Хранящийся в памяти образ первого распознанного элемента действует как своего рода имя для класса, но, как и звукоподражательное наименование, он сужает круг того, что может быть отнесено к элементам класса, до объектов, которые имеют с ним довольно близкое сходство. Во всяком случае, младенец теперь может быть удовлетворен только с помощью той хорошей груди, которой он пользовался до этого, и никакой другой, даже если та удовлетворила бы его, будь она предложена первой. Класс, представленный образом памяти, функционирующим как имя, является концептом. Он отличается от врожденной преконцепции, так как происходит из сопряжения врожденной преконцепции с реализацией (Бион), или, что то же самое, из первичного акта распознавания элемента врожденного класса. Вероятно, возникает впечатление, что этот процесс совпадает с тем, который бихевиористически наблюдали этологи, и который они назвали «импринтингом».
Наряду с развитием концепта груди или, более точно, соска, мы можем предположить развитие концепта чего-то, что вмещает или удерживает сосок, то есть концепта рта, хотя может возникать ощущение, что «психическое течение» движется в любом направлении. Из этих двух концептов путем деления (division) и соединения (combination) (расщепления и интеграции) происходят, похоже, всё или почти всё огромное количество понятий, которые мы используем.2) Более того, у меня есть стойкое впечатление, что последующие шаги в построении совокупности базовых концептов зависят не единственно от внешнего опыта, но являются сами по себе изначально предетерминироваными (последующее насыщение определяет - константа). Исходная врожденная преконцепция хорошей и плохой груди или соска, кажется, сама подвергается спонтанной дифференциации, и от нее отпочковываются другие, в частности, врожденные преконцепции хорошего и плохого пениса. Если это так, концепт рта соответственно дифференцируется на рот и вагину. Или, может быть, преконцеппция рта дифференцируется на преконцепцию рта и вагины и форсирует соответствующую дифференциацию концепта соска. Точный порядок осуществления этого процесса, должно быть, чрезвычайно сложен, но опыт наблюдения пациента, который не преуспел в достижении подобных дифференциаций в младенчестве, но начал производить их в сновидениях, возникающих в анализе: пенис, дифференцирующийся из соска, вагина – из рта и ануса, и так далее – убедил меня в том, что то, что я пытаюсь здесь описать, в какой-то форме имеет место в норме в течение первых нескольких месяцев постнатальной жизни.
Допуская, как это делаю я, что дальнейшие изначально детерминированные дифференциации в рамках двух базовых врожденных преконцепций происходят в течение первых нескольких месяцев постнатальной жизни и что как раз цивилизованное окружение предоставляет объекты, которые могут быть распознаны как элементы нескольких классов, сформированных подобным образом, следует предположить, что ребенок способен быстро научиться понимать базисную структуру всех существенных жизненных явлений. В частности, он должен быть способен к пониманию – хотя, конечно, и не совсем такому, как у взрослых – отношений между родителями, а также того, каким образом могут быть сделаны другие младенцы-соперники. В самом деле, я уверен, что если он не начинает предсознательно понимать это примерно к шести месяцам, он не поймет этого никогда, и его взрослая сексуальная жизнь не будет нормальной, по крайней мере, без помощи длительного анализа.3)
Бион описал психотические механизмы, которые атакуют построение концепта в его истоках, так что «мысль» об отсутствующем объекте – изначально, груди – не формируется, и мышление оказывается невозможным.[2 варианта: фрустрации нет – нечего думать, фрустрации выше нормы, младенец затоплен раздражением и страхом смерти от голода, мысль также не формируется – вопрос? Возникает ужас. Концепты формируются, чтобы Я выжило. Если доминирует такое, то сформированные концепты, наверное, капсулируются.] Я же говорю о менее серьезных расстройствах, которые искажают концепты, а не препятствуют их формированию в целом, и которые искажают их, в основном с целью обойти Эдипов комплекс. Вот что, похоже, происходит в действительности: в то время как часть развивающейся личности в самом деле учится понимать факты жизни, претерпевает страдания Эдипова комплекса, избавляется от его вины, примиряется с родительскими отношениями, интернализует их и достигает зрелости, другие части остаются примитивными и заторможенными. Довольно часто ни одна из частей не достигает такого рода когнитивной зрелости. Индивид, все части которого ее достигли, существует лишь как стандарт когнитивной нормы, которой никто не достигает в полной мере.
Причины такого частичного провала можно найти в «Двух принципах психической деятельности» (1911) Фрейда. Младенец, или какая-то часть младенца, терпит неудачу в том, чтобы распознать нечто для него непереносимое. Это может быть первоначальная неудача в распознании элемента врожденного класса, и в таком случае соответствующий концепт не формируется. Жизненно необходимый термин в словаре мышления оказывается упущенным. Именно так примитивная зависть того сорта, что описывала Кляйн (1957), может препятствовать формированию концепта хорошей груди. (Концепт плохой груди, похоже, формируется в любом случае. [т.к. неудовольствие существует всегда и больше чем удовольствие (как дисбаланс и отсутствие полного гомеостаза). Человек только и делает, что борется с неудовольствием. Зависть только к объекту который не нуждается в удовлетворении, а сам может удовлетворять. Пример борьбы с завистью – это человек, который пытается всех накормить. Чтобы это сделать, он сам должен многое (всё) иметь. Пойти дальше - колоссальная зависть порождает зависимость]. Сюда же – ревность – нарциссическое чувство (того, что приходиться с кем-то делиться кормящим (дающим что-либо, первично - молоко) объектом)) Или, если концепт сформирован, зависть может мешать последующему распознаванию его элементов. Так, пациент может чувствовать, что хорошие аналитики (груди) существуют, но его аналитик (грудь) едва ли из их числа. Распознание или вторичное распознание (re-recognition) хорошего пениса, кажется, является более распространенной неудачей, возможно, из-за боли ревности, а также зависти, которые вызвало бы такое распознание. Этого, однако, можно избежать, если ребенок вводит сам себя в заблуждение, веря, что объект принадлежит ему, а не его соперникам. Похожее затруднение, кажется, стоит на пути формирования концепта хорошей вагины, хотя всегда присутствует концепт плохой, наделенной каннибалистическими намерениями и/или «сфинктерным садизмом».
Психоаналитическое наблюдение способа, которым «когнитивно отсталый» пациент начинает развивать недостающие концепты в сновидениях – пенис и вагина отделяются от соска и рта, развиваясь далее в концепт родительского полового сношения и т. д. [3концепт]– можно признать вполне удовлетворяющим теории. Но теория должна быть расширена таким образом, чтобы соответствовать и другому наблюдению. Подобные пациенты не приходят внезапно к осознанию этих понятий в той форме, которую можно было бы использовать, чтобы наверстать их собственное запаздывающее сексуальное развитие. Это может прийти позже. По моему опыту, новые концепты, вероятно, сначала становятся заметны в том, что можно было бы назвать «идиограммами сновидения» ("dream ideographs"). Но сами по себе эти идиограммы часто имеют предшественников в виде телесных проявлений, которые иногда являются ипохондрическими. Например, у пациента случались кратковременные серии легких приступов желтухи [разлития желчи], и каждую предваряло физическое ощущение, наводящее на мысль о психосоматическом сокращении желчного протока. Они, казалось, перемежались или замещались сновидениями, которые говорили об эдипальных атаках посредством сжатия на раннюю частично-объектную репрезентацию родительского сношения. Это стало сначала более убедительным и очевидным для пациента, чем для меня, но, безусловно, все выглядело так, словно желтуха конкретным образом представляла ту же эдипальную фантазию, которая позднее была идиографически представлена в сновидениях. Этот эпизод в целом представляется мне физиологическим выражением правила, открытого Сигал (1957): «символическое равенство» предшествует использованию символов, особенно в сновидениях, как примитивная форма репрезентационного мышления, то есть в использовании образов для представления объектов и ситуаций, которые в данный момент не присутствуют в ощущениях.
Чтобы соответствовать подобным наблюдениям, теория концептуального развития должна быть расширена, чтобы учитывать не только возрастание количества и расширение области действия концептов, но также развитие каждого отдельного концепта в пределах, по меньшей мере, трех стадий: стадии конкретной репрезентации, которая, собственно говоря, вовсе не является репрезентационной, так как не делается никакого различия между репрезентацией и репрезентируемым объектом или ситуацией; стадии идиографической репрезентации, как в сновидениях; и заключительной стадии осознанного и преимущественно вербального мышления. (Я думаю, эти стадии имеют некоторое сходство с намного более полным списком стадий по уровням сложности Биона (1962). Но более короткий список призван подчеркивать не столько уровни сложности, сколько степень осознанности.)
Если вернуться к моему первоначальному допущению о том, что распознавание является основным действием в рамках когнитивного развития, то представляется, что успешное развитие зависит от двух типов незаторможенного распознавания: во-первых, это распознавание элементов врожденных преконцепций, и, во-вторых, распознавание эмоциональных переживаний на одном уровне сознания в качестве элементов концептов, уже сформированных на более низком уровне. Другими словами, имеется объект, скажем, отцовский пенис, идея которого должна быть сформирована для достижения концептуальной зрелости (и нормальной сексуальности), я полагаю, что развитие этой идеи в норме проходит три стадии: конкретная идентификация, бессознательная идиографическая репрезентация, сознательная, преимущественно вербальная репрезентация. Если, теоретически, последняя стадия достигнута, но не пройдены первые две, полученный таким образом концепт непригоден с точки зрения эмоционального развития.
Но тот же самый тип эмоциональных препятствий, которые в первую очередь работают против формирования концепта, также работают против его развития от одного психического уровня к другому. Когда концепт оказывается недоступным для завершения акта распознавания, его место обычно занимает ошибочное представление (misconception).
ПРИМЕР:
Я попытаюсь проиллюстрировать некоторые моменты с помощью примера, который уже приводился в предыдущей статье (в «Научном бюллетене Британского психоаналитического общества»). Женщине, которая всегда утверждала, что у ее матери было «не все в порядке с головой» (подразумевая под этим, что та была «фригидной»), приснился сон, будто «она была на верхнем этаже вместе со своей матерью, и в прекрасном расположении духа, до тех пор пока внезапно не поняла, что женщина из квартиры снизу, у которой было «не все в порядке с телом» (из-за болезни), принимает у себя привлекательного любовника. С этого момента все пошло не так. Были совершены или должны были случиться убийства пожилой женщины и маленькой девочки. В этом был заподозрен привлекательный любовник; но было какое-то ощущение, что виновата кошка, замаскированная под младенца». Если посмотреть с позиции теории концептуального развития, кажется, напрашивается следующий вывод: младенческая самость сновидицы на идиографическом уровне обладает концептом хорошей груди и способна распознать себя как получающую удовольствие от груди (на верхнем этаже со своей матерью и в прекрасном расположении духа). У нее никогда не было, или она утратила, на том же самом уровне, концепт хорошего родительского сношения, или, если он у нее есть, она отказалась распознать сношение своих собственных родителей в качестве его примера (женщина из квартиры снизу, то есть низшая часть ее матери, с которой «не все в порядке», или она фригидна). Но в сновидении это разрушительное распознание на мгновенье происходит (к ее удивлению, женщина из квартиры снизу принимает у себя привлекательного любовника). У нее есть концепт убийственной ревности, но она не способна распознать в себе это состояние. Вместо этого, она проецирует его на своего отца (предполагается, что привлекательный любовник убивает пожилую женщину и маленькую девочку – мать и ее саму). Таким образом, ошибочное представление о родительском сношении как об убийственной атаке занимает место верного представления.
Совершенно очевидно, что именно эта проекция убийственной ревности гораздо больше, чем факты любых реальных ссор между родителями, помешала ей или сформировать концепт хорошего родительского сношения, или признать, что ее собственные родители получают удовольствие от секса. На самом деле, складывается впечатление, что ее родители были счастливы в браке, так что ошибочное представление сформировалось наперекор как врожденной преконцепции, так и опыту. Однако у нее есть часть, которая все-таки верно распознала убийцу – ее младенческую самость, кошку. Но это немедленно отщепляется и проецируется как защита от депрессивной позиции.
Построение системы
Теперь мы вплотную подходим ко второму из двух новых «крючков», на которые можно вешать старые теории: ребенок должен не только сформировать некоторое количество базовых концепов, на основе которых он может распознавать «факты жизни», но также разместить их элементы в системе пространства-времени. Система и сама по себе является сложным концептом, но кажется разумным рассматривать эти две задачи отдельно, так как, оказывается, существует коренное различие в роли, которую играет инстинкт в каждой из них: если базовые концепты возникают из врожденных преконцепций, только опыт, стимулируемый природным любопытством, может определить место их элементов в системе пространства-времени.
Можно рассматривать две системы как основные: одна предназначена для того, чтобы представлять внешний мир, в котором нам необходимо ориентироваться, вторая – изначально их интернализация – развивается в бессознательную систему религии и морали.
Опять-таки Бион (1965) описал психотические механизмы, которые атакуют чувство времени, так что система пространства-времени не может начать формироваться. Мне интересны менее тяжелые расстройства, которые дают начало различного рода «дезориентациям» – я использую этот термин, чтобы охватить довольно широкий круг феноменов. Важнейшим для ощущения ориентации в любой системе является то, что она имеет основание (base), O в координатной геометрии. Складывается впечатление, что обычно это не телесное Эго (body-ego), но нечто такое, на что телесное Эго ориентируется как на свой «дом». Первое основание, от которого, кажется, происходят все остальные – это первый объект, который появляется из сенсорной путаницы у новорожденного, а именно, грудь или, точнее, возможно, сосок. Разделения пространства-времени, которые проявляются первыми, носят троякий характер: период наслаждения (когда кормят), период воспоминания (когда покормили) и период ожидания (когда собираются кормить). Этот вывод можно сделать из того, как многие пациенты ориентируются относительно своих ежедневных сессий в такой же точно тройственной манере.
С самого начала способность удерживать латентное воспоминание о системе внешнего мира, кажется, зависит от способности интернализовать основу, и на первых порах очень конкретным образом. Пациентка, которая хотела забыть аналитическую грудь, видела сон о том, как «она собиралась сделать операцию, чтобы удалить на голове маленькую шишку, по форме напоминавшую сосок». То есть, чтобы забыть, ей нужно было, чтобы внутренний сосок конкретно удалили. Полагаю, что ощущение конкретного удержания утраченного объекта является необходимым предшественником его бессознательной идиографической и, в конце концов, сознательной вербальной репрезентации. В сновидении конкретная стадия сама представлена идиографически. Хотя многое до сих пор очень неясно, и трудно точно провести разделительную линию: разделение между системами внутреннего и внешнего мира, должно быть, зависит от разделения между конкретным пререпрезентационным мышлением в терминах «внутренних объектов» и некой стадией репрезентационного мышления.
Как внешне, так и внутренне легче проследить за развитием основания: от груди или соска к матери как личности в целом, к объединенным родителям, к идее дома, страны, в которой живешь, и так далее. До тех пор, пока внутренняя и внешняя связь с этими вещами сохраняется, мы никогда не утратим ориентацию, и ровно в такой степени защищены от острых приступов тревоги. Но ориентация по отношению к основанию легко утрачивается, и к тому есть несколько путей. В данный момент я не рассматриваю те из них, когда хорошее основание может превратиться в «плохое», если ребенок проецирует на него свою собственную агрессию, и оно ошибочно распознается как плохое. Не считая этого, ориентация на хорошее основание может быть утрачена еще по меньшей мере тремя способами: младенец может оказаться в таком положении благодаря тотальной проективной идентификации либо из-за зависти, либо в качестве спасения от преследующего внешнего мира; он может выбрать для ориентации неверное основание, в том смысле, что это будет не то основание, которое ему действительно нужно; или он может быть сбит с толку, если основание смешивается с какой-то частью его собственного тела.
Я постараюсь привести примеры каждого из этих положений. Что касается первого – иллюзии, что сам субъект и является основанием, – то Розенфельд (1965) и другие авторы исследовали его крайние формы при психозах, когда пациент оказывается полностью спутанным (confused) с аналитиком. В менее экстремальных формах аналогичные механизмы можно распознать в тех «эгоцентрических» или «геоцентрических» состояниях, которые являются следствием частичной неспособности перерасти иллюзию первичного нарциссизма. Нормальное или здравое решение включает в себя унизительное признание собственной ничтожности, за которым следует благодарная зависимость, которая заканчивается интернализацией утраченного хорошего объекта после отнятия от груди.
Некоторые люди, однако, особенно если их действительные способности и реальный успех позволяют им давать пищу своей иллюзии, сохраняют ее на протяжении всей своей жизни. [Зверев - например]. Есть такие нарциссичные мужчины и женщины, которые живут в проективной идентификации с отцовским идеализированным пенисом или материнской идеализированной грудью. Гораздо более распространенным среди пациентов (и до некоторой степени среди всех анализантов) является ощущение утраты этого блаженного состояния по причине реальной неудачи. Их бессознательной аналитической целью является не вырасти из него, а восстановить. Например, женщина видит сон «будто бы она лежит на кушетке (словно в анализе), но что (вместо аналитика) у нее есть пациент, который лежит под прямым углом к ней, голова к голове. Потом он начал досаждать ей тем, что вырывал подушку». Если предположить, – а я думаю, мы можем это сделать, – что ее «пациент» в сновидении, на самом деле, был ее аналитиком, то положение головы и рта сновидицы вблизи от головы аналитика-пациента, лежащего под прямым углом, прямо наводит на мысль о том, что опыт нахождения в анализе оживил память ее младенческой самости о грудном кормлении. Но этот опыт является болезненно унизительным, и потому обращается. Это она кормит (анализирует) аналитика. Другими словами, сновидение является попыткой под влиянием принципа удовольствия отрицать реальность, которая, тем не менее, грозит прорваться через бессознательную иллюзию, так как аналитик заявляет о своих правах на подушку, то есть претендует на то, чтобы быть грудью. Аналогичным образом другая пациентка видела сон «об индианке, очень сексуально демонстрирующей себя на вершине холма». Кажется, нет никаких сомнений, что индианка представляет собой соблазнительный коричневый сосок. Но пациентка распознала в ней отвергаемый аспект самой себя, то есть, она сама и является соском. Или опять-таки, еще одна пациентка видела сон, будто «она разглагольствует (holding forth) и не обращает никакого внимания на маленького Профессора, который должен был читать лекцию». Она заняла место соска, и низвела его до низшего положения. (Я знаю, что без доказательств эта интерпретация должна выглядеть неубедительной. Но мое предположение о том, что я был «Маленьким Профессором», в конечном счете, символизировавшим сосок, основывалось на моем общем впечатлении относительно пациентки, сформировавшемся в течение длительного времени. Например, мы оба уже были уверены, что ее очень хорошо кормили, когда она была младенцем, но она негодовала по поводу того, что ощущала как доминирующий подход матери к кормлению. В большинстве взаимоотношений она обижалась, если не была «старшим партнером», и, я был уверен, ей это не нравилось и в ее первых отношениях с грудью.)
Тесно связана с бредовой (delusional) проективной идентификацией с материнской грудью или соском бредовая же проективная идентификация с отцовским пенисом. Мужчине, например, снится сон, будто «вызывающий восхищение пожилой человек представляет на сцене сложный трюк, который состоит в том, чтобы стоять под углом в 45 градусов и испускать огонь из головы. К своему смущению, сновидец заметил кончик детского пениса, показавшегося из штанов трюкача. Огонь выпускался с огромным усилием, но чувствовалось, что оно неадекватно». Другими словами, маленький мальчик спроецировал свой детский пенис на отцовский, чтобы исполнить «трюк» полового акта. Но на самом деле, проекция превратила исполнение в неадекватное мочеиспускание.
Когда-то (1965) я утверждал, что весь род человеческий в разной степени страдает от иллюзий, будучи проективно идентифицированным со своими матерями и отцами как целостными или частичными объектами, с тех самых пор, когда люди начали носить одежду, – не для того, чтобы согреться, и не из стыдливости, а чтобы подражать своим богам-животным, одеваясь в их шкуры. Мантии, униформы, одежда, выражающая статус и сам по себе статус как невидимое облачение по-прежнему служат тем же целям сохранения фантазии, что мы идентифицированы с тем, что мы бессознательно ощущаем как лучшее для нас, то есть с родителями (на уровне частичных или целостных объектов), которые вызывают такое восхищение и, следовательно, столько зависти.
Но клинически важно различать другие мотивы для проективной идентификации. Например, пациентка, которая обычно делала это из зависти, начала делать это из страха, как только она приняла собственную ничтожность. Она стала бояться старшую коллегу, с которой прежде могла обходиться с презрением, а после ей приснился сон, будто «она заползает в спальный мешок (ассоциирующийся со мною), чтобы защитить себя от радиоактивных осадков при атомной войне (ассоциирующихся с едкой критикой, ожидаемой от этой старшей коллеги)».
Обращаясь к ощущению ориентированности на неверное основание, – которое может быть «неверным» в эпистемологическом смысле в противоположность «моральному» только если выбор следует из путаницы между тем, что необходимо, и тем, чего ищут, – «ошибочные ориентации» (‘wrong orientations’) нелегко отличить от спутанных. Но пациентка, приведенная в качестве примера выше, чье сновидение о несомненной потребности сделать операцию, чтобы отрезать с головы шишку в форме соска, было истолковано как желание избавиться от воспоминания о соске, действительно в тот момент казалась преимущественно ориентированной на отцовский пенис. Это проявлялось, например, в ее заявлениях, что ей нужен муж, а не аналитик, который олицетворял собой грудь, хотя ее сновидения и симптомы постоянно выдавали ее более глубокое стремление к этому первому объекту. Другими словами, она была преимущественно ориентирована на неправильный объект.
Ориентация на спутанный объект является основной темой статьи Мельтцера «Отношение анальной мастурбации к проективной идентификации» (Meltzer, 1966), в которой он описывает состояние психики ребенка, которого посадили на горшок после кормления, который чувствует себя обиженным матерью и оказывается спутанным с нею следующим образом: стараясь найти замену груди, на которую он злится, он бессознательно идентифицирует с ней свои собственные ягодицы, а самого себя – с матерью, так что в результате бессознательно не различает, что есть грудь и что есть зад, а также ему или ей это принадлежит. Озабоченность содержанием своей собственной прямой кишки (будь это экскременты или палец) может привести к ощущению проникновения внутрь, как в завистливой проективной идентефикации с грудью, но теперь внутрь смешанного зада-груди. Тогда, вероятно, конечным результатом будет клаустрофобическое чувство, часто выражающееся в сновидениях о том, что человек заблудился во враждебном городе или здании, где ему угрожают враги, и отчаянно старается найти выход или дорогу к какому-то убежищу (утраченная грудь). Пример, в котором, однако, вина за путаницу возлагается на неправильное понимание желаний матери, появляется в сновидении другой пациентки о том, что «она видит женщину на балконе (видит грудь) и спрашивает ее, как туда попасть. Женщина делает жест, который, как пациентка думает, означает, что она найдет дверь за спиной. Она и находит эту дверь, но оказывается, что она заблудилась в заднем здании». Другими словами, она неправильно понимает побуждение со стороны матери попасть на балкон-грудь и теряется в собственном заду, также смешанном с материнским.
Обсуждая пространственно-временную систему, я до сих пор говорил только об отношении к основанию. Но, конечно, она представляет собой нечто такое, куда должны быть встроены и все остальные ориентации относительно вторичных фигур, то есть частей самости или сиблингов. Путаница с подобными вторичными объектами также представляет собой распространенное явление. Более того, система, хотя изначально и является системой пространства-времени, также задает механические и психологические качества объектов в ней. Но ошибки здесь относятся к теме неверного распознавания, когда неправильные объекты относятся к неправильным категориям, о чем я уже упоминал.
Однако прежде чем оставить этот предмет, я бы хотел сказать пару слов о религиозно-моральной системе внутреннего мира. Основанием здесь, конечно, является Супер-Эго, или, чаще, некоторое количество не очень хорошо интегрированных Супер-Эго, которые находятся на разных стадиях развития: от очень примитивных до достаточно сложных фигур. И те же самые механизмы, которые создают ошибочные представления и иллюзии, относящиеся к внешнему миру, работают и во внутреннем. В частности, агрессия может быть спроецирована внутрипсихически из Эго в Супер-Эго, чтобы породить архаические фигуры. То есть они являются продуктом «внутрипсихической паранойи». Также Эго может полностью проецироваться во внутреннюю фигуру, вызывающую восторг и зависть, чтобы породить «внутрипсихическую мегаломанию». В качестве альтернативы, может возникнуть чувство благодарной зависимости от хорошего и мудрого внутреннего наставника. Каждая из этих альтернатив, как и другие, связана с определенной моралью. Этические релятивисты, мне кажется, упустили одно основание (reason), отличное от предубеждения, для предпочтения последней альтернативы: она в гораздо меньшей степени находится под влиянием механизмов, искажающих истину.