Агата Кристи
Убийство в доме викария
Мисс Марпл – 1
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=121929&lfrom=159481197
«Агата Кристи. Убийство в доме викария»: Эксмо; Москва; 2008
ISBN 978‑5‑699‑27137‑5
Оригинал:Agatha, “The Murder at the Vicarage”
Перевод:М. С. Ковалева
Аннотация
В этом романе впервые появляется одна из любимых героинь Агаты Кристи – мисс Джейн Марпл. Эта дотошная и обаятельная пожилая леди, проживающая в деревне Сент‑Мэри‑Мид, способна распутывать самые головоломные ситуации, лишь ненадолго отвлекаясь от вязания и пропалывания сорняков в любимом саду. Первым расследованием мисс Марпл станет убийство полковника Протеро. Слишком многие в деревне мечтали о смерти этого неприятного типа: даже викарий, в доме которого совершено убийство, может попасть под подозрение!
Агата Кристи
Убийство в доме викария
Глава 1
Немалого труда стоило мне выбрать день и час, с которого надо начать рассказ, но я наконец остановил свой выбор на одной из сред, когда мы собрались ко второму завтраку. Беседа в общем не касалась того, о чем я собираюсь рассказать, но все же в ней промелькнуло нечто, оказавшее влияние на последующие события.
Разделавшись с куском вареного мяса (надо сказать, на редкость жесткого), который мне пришлось разрезать как хозяину дома, я вернулся на свое место и с горячностью, отнюдь не приличествующей моему сану, заявил, что тот, кто убьет полковника Протеро, поистине облагодетельствует мир.
Мой юный племянник, Деннис, тут же выпалил:
– Тебе это припомнят, когда найдут старика плавающим в луже крови. Вот и Мэри покажет на тебя, верно, Мэри? Скажет на суде, как ты кровожадно размахивал кухонным ножом!
|
|
Мэри служит у нас временно, в надежде на лучшее положение и более солидный заработок, – она громко, официальным тоном объявила: «Зелень» – и с воинственным видом брякнула треснутое блюдо под нос Деннису.
Моя жена сочувственно спросила:
– Он тебя очень замучил?
Я не сразу нашелся с ответом, поскольку Мэри вслед за зеленью сунула мне в лицо другое блюдо, с крайне непривлекательными непропеченными клецками.
– Благодарю вас, не надо, – сказал я, после чего она грохнула блюдо с клецками на стол и вылетела из комнаты.
– Какая я ужасная хозяйка – просто беда, – сказала моя жена, и мне послышались нотки искреннего раскаяния в ее голосе.
Я был с ней совершенно согласен. Жену мою зовут Гризельда – имя для жены священнослужителя в высшей степени подходящее[1]. Но на этом все подобающие ее положению качества и исчерпываются. Кротости в ней нет ни капли.
Я всегда придерживался мнения, что священнику лучше не жениться. И по сию пору остается тайной, как мне взбрело в голову умолять Гризельду выйти за меня замуж – всего через двадцать четыре часа после нашего знакомства. Как я полагал до того, женитьба – серьезнейший шаг, который требует длительного обдумывания и подготовки, и самое важное в браке – сходство вкусов и склонностей.
Гризельда моложе меня почти на двадцать лет. Она поразительно хороша собой и абсолютно не способна серьезно относиться к чему бы то ни было. Она ничего не умеет толком делать, и жить с ней в одном доме – чистое мучение. Весь мой приход для нее что‑то вроде цирка или зверинца, созданного ей на потеху. Я попытался сформировать ее ум, но потерпел полную неудачу. И все более и более убеждаюсь в том, что служителю церкви подобает жить в одиночестве. Я не раз намекал на это Гризельде, но она только заливалась смехом.
|
|
– Дорогая моя, – сказал я, – если бы ты хоть чуточку постаралась...
– Да я стараюсь, – откликнулась Гризельда. – Только, знаешь, мне кажется, что чем больше я стараюсь, тем хуже получается. Ничего не поделаешь – я не создана для домашнего хозяйства. Я решила, что лучше бросить все на Мэри, примириться с неудобствами и питаться этой неудобоваримой гадостью.
– А о муже ты подумала, радость моя? – укорил я ее и добавил, следуя примеру лукавого, который цитировал Священное писание ради своих целей: – Она устраивает все в доме своем...
– Но ведь тебе сказочно повезло: тебя не бросили на растерзание львам, – живо перебила Гризельда. – А то еще и на костер мог бы угодить[2]. Стоит ли поднимать шум из‑за невкусной еды и невыметенной пыли с дохлыми осами! Расскажи‑ка мне лучше про полковника Протеро. У ранних христиан было одно преимущество – они не додумались еще завести у себя церковных старост[3].
– Надутый старый грубиян, – заметил Деннис. – Недаром первая жена от него сбежала.
– По‑моему, ничего другого ей и не оставалось, – сказала моя жена.
– Гризельда! – строго оборвал ее я. – Я не потерплю, чтобы ты говорила подобные вещи.
– Ну, милый, – с нежностью сказала жена. – Расскажи мне про него. Из‑за чего весь сыр‑бор разгорелся? Может, из‑за мистера Хоуза, из‑за того, что он ежеминутно кланяется, кивает и крестится?
|
|
Хоуз – мой новый помощник. Он прослужил в нашем приходе чуть больше трех недель, придерживается правил Высокой Церкви[4]и постится по пятницам. А полковник Протеро – непримиримый противник всех и всяческих ритуалов.
– На этот раз – нет. Хотя походя он и об этом упомянул. Нет, все неприятности начались со злосчастной фунтовой бумажки миссис Прайс Ридли.
Миссис Прайс Ридли – достойный член нашей общины. Во время ранней обедни в годовщину смерти своего сына она положила в кружку для пожертвований фунтовую банкноту. Позже, читая вывешенную для сведения паствы справку о пожертвованиях, она была поражена в самое сердце тем, что самой крупной банкнотой значилась бумажка в десять шиллингов.
Она пожаловалась мне, и я вполне резонно заметил, что она, должно быть, запамятовала.
– Мы все уже не так молоды, – добавил я, стараясь как можно тактичнее уладить дело. – Годы берут свое, от этого не уйдешь.
Как ни странно, мои слова оказали противоположное действие. Она заявила, что творятся странные вещи и она чрезвычайно удивлена, что я этого не замечаю. После чего миссис Прайс Ридли, как я догадываюсь, явилась с жалобами к полковнику Протеро. Протеро из тех людей, которые обожают скандалить по любому поводу. Он и устроил скандал. К сожалению, для скандала он выбрал среду. А я утром по средам даю уроки в церковной дневной школе, и это превращает меня в комок нервов, так что я до конца дня не могу прийти в себя.
– Что ж тут такого – надо же и ему хоть чем‑то развлечься, – сказала моя жена с видом праведного и беспристрастного судьи. – Около него никто не увивается, называя его нашим дорогим викарием, и никто ему не дарит жутких расшитых туфель, а к Рождеству – теплых ночных носочков. И жена и дочь на дух его не переносят. Наверно, ему приятно хоть в чем‑то почувствовать себя важной персоной.
– Но ведь для этого вовсе не обязательно оскорблять других, – не без горячности ответил я. – Мне кажется, он даже не понял, какие выводы можно сделать из его слов. Хочет проверить все церковные счета – на случай растрат. Растрат, так и сказал. Выходит, он думает, будто я прикарманиваю церковные средства!
– О тебе никто такого не подумает, мой родной, – сказала Гризельда. – Ты настолько выше всех подозрений, что тебе просто грех не воспользоваться такой возможностью. Вот было бы здорово, если бы ты присвоил пожертвования на миссионерскую работу. Терпеть не могу миссионеров – я их всегда ненавидела.
Я уже хотел упрекнуть жену за нехристианские чувства, но тут Мэри внесла полусырой рисовый пудинг. Я попробовал слабо протестовать, но Гризельда заявила, что японцы всегда едят недоваренный рис и от этого у них так хорошо варят мозги.
– Попомни мои слова, – сказала она, – если бы ты всю неделю, до самого воскресенья, ел рисовый пудинг, ты произнес бы сногсшибательную проповедь, честное слово.
– Боже упаси, – содрогнувшись, ответил я. Затем продолжил: – Протеро зайдет завтра вечером, и мы вместе просмотрим все счета. А сегодня мне нужно закончить свою речь для МКАЦ[5]. Я тут искал цитату и так зачитался «Реальностью» каноника Ширли, что не успел написать все до конца. А ты сегодня что собираешься делать, Гризельда?
– Исполнять свой долг, – сказала Гризельда. – Свой долг супруги пастыря. Чай со сплетнями в половине пятого.
– А кого ты пригласила?
Гризельда стала перечислять по пальцам, сияя напускной добродетелью:
– Миссис Прайс Ридли, мисс Уэзерби, мисс Хартнелл и это чудовище – мисс Марпл.
– А мне мисс Марпл даже нравится, – возразил я. – По крайней мере, она не лишена чувства юмора.
– Самая жуткая сплетница во всей деревне, – сказала Гризельда. – Всегда знает до мелочей все, что здесь творится, и всегда от всех ждет самого худшего.
Как я уже говорил, Гризельда гораздо моложе меня. В моем возрасте люди понимают, что самые худшие ожидания обычно оправдываются.
– Меня к чаю не жди, Гризельда! – заявил Деннис.
– Ах ты разбойник! – воскликнула Гризельда.
Деннис благоразумно спасся бегством, а мы с Гризельдой перешли ко мне в кабинет.
– Ума не приложу, кого бы еще позвать, – сказала она, усаживаясь на мой письменный стол. – Может, доктора Стоуна и мисс Крэм? И еще, пожалуй, миссис Лестрэндж. Между прочим, я к ней вчера заходила и не застала ее. Да, миссис Лестрэндж надо непременно позвать к чаю. Она такая таинственная – приехала, сняла дом в деревне и носа из него не кажет, а? Сразу приходят в голову детективы. Представляешь: «Кто была эта таинственная дама с бледным и прекрасным лицом? Что таилось в ее прошлом? Никто не ведал. В ней было нечто роковое». По‑моему, доктор Хэйдок что‑то про нее знает.
– Ты читаешь слишком много детективов, – кротко заметил я.
– А ты‑то сам? – парировала она. – Я вчера весь дом перевернула, искала «Пятно на лестнице», пока ты писал тут проповедь. Наконец прихожу спросить тебя, не попадалась ли тебе эта книга, и что я вижу?
У меня хватило совести покраснеть.
– Да я просто нечаянно на нее наткнулся. Потом какая‑то фраза случайно попалась мне на глаза, и...
– Знаю я эти случайные фразы, – сказала Гризельда. И напыщенно произнесла, словно читая по книге: – «И тут случилось нечто поразительное – Гризельда встала, прошла через всю комнату и нежно поцеловала своего пожилого мужа». Сказано – сделано.
– Это и вправду «нечто поразительное»? – спросил я ее.
– Ты еще спрашиваешь, – ответила Гризельда. – Ты хоть понимаешь, Лен, что я могла выйти замуж за министра, за баронета[6], за процветающего дельца, за трех младших офицеров и бездельника с изысканными манерами, а вместо этого выбрала тебя? Разве это не поразило тебя в самое сердце?
– Тогда – поразило, – признался я. – Я частенько задумывался, почему ты так поступила.
Гризельда залилась смехом.
– А потому, что почувствовала себя совершенно неотразимой, – прошептала она. – Остальные мои кавалеры считали, что я просто чудо, и, разумеется, для каждого из них я была бы отличной женой. Но для тебя я – воплощение всего, что ты не любишь и не одобряешь, и все же ты не мог передо мной устоять. Мое тщеславие просто не выдержало этого. Знаешь, куда приятнее, когда тебя втайне обожают, сознавая, что это грех, чем когда тобой гордятся и выставляют напоказ. Я доставляю тебе кучу неудобств, я непрерывно тебя шокирую, и, несмотря ни на что, ты любишь меня до безумия. Ты меня любишь до безумия, а?
– Разумеется, я к тебе очень привязан, дорогая.
– Вот как! Лен, ты меня обожаешь. Помнишь, как я осталась в городе, а тебе послала телеграмму, и ты ее не получил, потому что сестра почтмейстерши разрешилась двойней и она забыла ее передать? Ты потерял голову, принялся звонить в Скотленд‑Ярд и вообще устроил жуткий переполох.
Есть вещи, вспоминать о которых бывает весьма неприятно. В упомянутом случае я действительно вел себя довольно глупо. Я сказал:
– Извини, дорогая, но я хотел бы заняться своей речью для МКАЦ.
Гризельда страдальчески вздохнула, взъерошила, потом снова пригладила мои волосы и сказала:
– Ты меня недостоин. Нет, правда! Закручу роман с художником. Клянусь, что закручу. Представляешь себе, какие сплетни пойдут по всему приходу?
– Их и без того предостаточно, – мягко заметил я.
Гризельда расхохоталась, послала мне воздушный поцелуй и выпорхнула через застекленную дверь.
Глава 2
Нет, с Гризельдой решительно нет никакого сладу! После ленча я встал из‑за стола в прекрасном настроении, чувствуя, что готов написать действительно вдохновенное обращение к Мужской Конгрегации Англиканской Церкви. И вот никак не могу сосредоточиться и места себе не нахожу.
Когда я, успокоившись, собрался было приступить к работе, в кабинет словно ненароком забрела Летиция Протеро. Я не случайно употребил слово «забрела». Мне приходилось читать романы, в которых молодые люди едва не лопаются от бьющей через край энергии – joie de vivre – волшебной жизнерадостной юности... Но мне лично почему‑то попадаются молодые создания, скорее напоминающие бесплотные призраки.
В этот день Летиция особенно напоминала тень. Она очень хорошенькая девушка, высокая, светленькая, но какая‑то неприкаянная. Она забрела ко мне, рассеянно стащила с головы желтый беретик и с отсутствующим видом пробормотала:
– А! Это вы...
От Старой Усадьбы идет тропа через лес, прямо к нашей садовой калитке, поэтому гости по большей части проходят в эту калитку и прямо к двери кабинета – дорогой в обход идти далеко, – и только ради того, чтобы войти с парадного входа. Появление Летиции меня не удивило, но ее поведение вызвало легкую досаду.
Если ты идешь в дом священника, стоит ли удивляться, увидев самого священника?
Она вошла и упала словно подкошенная в одно из больших кресел. Подергала себя непонятно для чего за прядку волос, уставилась в потолок.
– А Денниса тут у вас нет?
– Я его не видел после ленча. По‑моему, он собирался идти играть в теннис на ваших кортах.
– А‑а... – протянула Летиция. – Лучше бы он не ходил. Там ни души нету.
– Он сказал, что вы его пригласили.
– Может, и пригласила. Только в пятницу. А сегодня вторник.
– Среда, – сказал я.
– Ой! Кошмар. Значит, я в третий раз позабыла, что меня звали на ленч.
Впрочем, это ее не особенно беспокоило.
– А где Гризельда?
– Я думаю, вы найдете ее в мастерской в саду, она позирует Лоуренсу Реддингу.
– У нас тут из‑за него такая склока разгорелась, – сказала Летиция. – Сами знаете, какой у меня папочка. Жуткий папочка.
– Какая скло... то есть о чем вы говорите? – спросил я.
– Да все из‑за того, что он меня пишет. А папочка узнал. Интересно, почему это я не имею права позировать в купальном костюме? На пляже в нем быть можно, а на портрете нельзя?
Летиция помолчала, потом снова заговорила:
– Чепуха какая‑то – отец, видите ли, отказывает молодому человеку от дома. Мы с Лоуренсом прямо обалдели. Я буду ходить сюда, к вам в мастерскую, можно?
– Нельзя, дорогая моя, – сказал я. – Если ваш отец запретил – нельзя.
– Ox, боже ты мой, – вздохнула Летиция. – Вы все как сговорились, сил моих нет! Издергана. До предела. Если бы у меня были деньги, я бы сбежала, а без денег куда денешься? Если бы папочка, как порядочный человек, приказал долго жить, у меня бы все устроилось.
– Летиция, такие слова говорить не следует.
– А что? Если он не хочет, чтобы я ждала его смерти, пусть не жадничает, как последний скряга. Неудивительно, что мама от него ушла. Знаете, я много лет думала, что она умерла. А тот молодой человек, к которому она ушла, – он что, был симпатичный?
– Это случилось до того, как ваш отец приехал сюда.
– Интересно, как у нее все сложилось? Я уверена, что Анна вот‑вот закрутит с кем‑нибудь роман. Анна меня ненавидит – нет, обращается нормально, но ненавидит. Стареет, и ей это не по вкусу. В таком возрасте и срываешься с цепи, сами знаете.
Хотел бы я знать: неужели Летиция собирается до вечера сидеть у меня в кабинете?
– Вам мои граммофонные пластинки не попадались? – спросила она.
– Нет.
– Вот тоска! Я их где‑то забыла. И собака куда‑то сбежала. Часики тоже, наручные, – только они все равно не ходят. Ох, спать хочется! Не пойму отчего – я встала только в одиннадцать. Жизнь так изматывает, правда? Господи! Надо идти. В три часа мне покажут раскоп, который сделал доктор Стоун.
Я взглянул на часы и заметил, что уже без двадцати пяти четыре.
– Ой! Не может быть! Кошмар. Ждут ли они меня или уже ушли? Надо пойти посмотреть...
Она встала и побрела из комнаты, бросив через плечо:
– Вы скажете Деннису, ладно?
Я механически ответил «да», а когда понял, что не имею представления, что именно надо сказать Деннису, было уже поздно. Но, поразмыслив, я решил, что это, вероятно, не имело никакого значения. Я задумался о докторе Стоуне – это был знаменитый археолог, недавно он остановился в гостинице «Голубой Кабан» и начал раскопки на участке, входящем во владения полковника Протеро. Они с полковником уже несколько раз спорили не на шутку. Забавно, что он пригласил Летицию посмотреть на раскопки.
А ведь Летиция Протеро довольно остра на язычок. Интересно, поладит ли она с секретаршей археолога, мисс Крэм. Мисс Крэм – пышущая здоровьем особа двадцати пяти лет, шумная, румяная, переполнена до краев молодой жизненной энергией, и рот у нее полон зубов – кажется, их там даже больше положенного.
В деревне мнения разделились: одни считают, что она такая же, как все, другие – что эта молодая особа строгих правил, которая намерена при первой же возможности сделаться миссис Стоун. Она полная противоположность Летиции.
Насколько я понимал, жизнь в Старой Усадьбе действительно текла не очень счастливо. Полковник Протеро женился второй раз лет пять тому назад. Вторая миссис Протеро отличалась замечательной, хотя несколько необычной красотой. Я и раньше догадывался, что у нее не очень хорошие отношения с падчерицей.
Меня прервали еще раз. На этот раз пришел мой помощник, Хоуз. Он хотел узнать подробности моего разговора с Протеро. Я сказал, что полковник посетовал на его «католические пристрастия»[7], но что цель его визита была иная. Со своей стороны, я тоже выразил протест и недвусмысленно дал ему понять, что придется следовать моим указаниям. В общем, Хоуз принял мои замечания вполне мирно.
Когда он ушел, я стал переживать оттого, что не могу относиться к нему теплее. Я глубоко убежден, что истинному христианину не подобает испытывать такие безотчетные симпатии и антипатии к своим ближним.
Я вздохнул, заметив, что стрелки часов на письменном столе показывают без четверти пять, что на самом деле означало половину пятого, и прошел в гостиную.
Четыре мои прихожанки сидели там, держа в руках чашки с чаем. Гризельда восседала за чайным столом, стараясь держаться как можно естественнее в этом обществе, но сегодня это ей удавалось хуже, чем обычно.
Я всем по очереди пожал руки и сел между мисс Марпл и мисс Уэзерби.
Мисс Марпл – седовласая старая дама с необыкновенной приятностью в манерах, а мисс Уэзерби – неиссякаемый источник злословия. Мисс Марпл, безусловно, гораздо опаснее.
– Мы тут как раз говорили о докторе Стоуне и мисс Крэм, – сладким как мед голоском сказала Гризельда.
У меня в голове промелькнули дурацкие стишки, которые сочинил Деннис: «Мисс Крэм даст фору всем».
Меня обуревало невесть откуда накатившее желание произнести эту строчку вслух и посмотреть, что будет, но, к счастью, я совладал с собой.
Мисс Уэзерби выразительно сказала:
– Порядочные девушки так не поступают, – и неодобрительно поджала тонкие губы.
– Как не поступают? – спросил я.
– Не идут в секретарши к холостому мужчине, – сказала мисс Уэзерби замогильным голосом.
– О, дорогая моя, – сказала мисс Марпл. – По‑моему, женатые куда хуже. Вспомните бедняжку Молли Картер.
– Конечно, женатые мужчины, вырвавшись из дома, ведут себя из рук вон плохо, – согласилась мисс Уэзерби.
– И даже когда живут дома, с женой, – негромко заметила мисс Марпл. – Помнится...
Я поспешил прервать эти небезопасные воспоминания.
– Помилуйте, – сказал я. – В наше время девушка вольна поступить на службу, как и мужчина.
– И выехать за город? И остановиться в той же гостинице? – сурово произнесла миссис Прайс Ридли.
Мисс Уэзерби шепнула мисс Марпл:
– Спальни на одном этаже...
Мисс Хартнелл, дама закаленная и жизнерадостная – бедняки боятся ее как огня, – заявила громогласно и энергично:
– Бедняга не успеет оглянуться, как его опутают по рукам и ногам. Он же простодушнее нерожденного дитяти, это сразу видно.
Удивительно, куда нас иногда заводят привычные выражения! Ни одна из присутствующих дам и помыслить не могла о том, чтобы вслух упомянуть о каком‑нибудь младенце, покуда он не заагукает в колыбельке, выставленный всем на обозрение.
– Позорище – иначе не скажешь, – продолжала мисс Хартнелл с присущей ей «тактичностью». – Он же на добрых двадцать пять лет старше ее!
Три женских голоса наперебой, словно стараясь заглушить эту неловкую фразу, заговорили хором и невпопад о пикнике для мальчиков из хора, о неприятном случае на последнем митинге матерей, о сквозняках в церкви. Мисс Марпл смотрела на Гризельду ласково сияющими глазами.
– А может, мисс Крэм просто нравится интересная работа? – сказала моя жена. – И доктор Стоун для нее всего лишь руководитель.
Ответом было полное молчание. Все четыре дамы были явно с ней не согласны. Тишину нарушила мисс Марпл; погладив Гризельду по руке, она сказала:
– Душечка, вы так молоды. Молодость так неопытна и доверчива!
Гризельда возмущенно отпарировала, что она вовсе не так уж неопытна и доверчива.
– Естественно, – продолжала мисс Марпл, пропустив возражения мимо ушей, – вы всегда думаете обо всех только самое хорошее.
– А вы действительно считаете, что она хочет выскочить замуж за этого лысого зануду?
– Насколько я понимаю, в средствах он не стеснен, – сказала мисс Марпл. – Разве что характер у него вспыльчивый. Вчера он повздорил с полковником Протеро.
Все дамы навострили уши.
– Полковник Протеро назвал его неучем.
– Полковник Протеро мог сказать такую чепуху, это в его духе, – заметила миссис Прайс Ридли.
– Совершенно в его духе, только я не уверена, что это такая уж чепуха, – сказала мисс Марпл. – Помните ту женщину – вроде бы из общества социального обеспечения, – собрала пожертвования по подписке и как в воду канула. Оказалось, что она не имела к этому обществу никакого отношения. Мы все привыкли верить людям на слово – слишком уж мы доверчивы.
Вот уж не подумал бы, что мисс Марпл страдает доверчивостью.
– Там был еще какой‑то шум из‑за молодого человека, художника – мистера Реддинга, не так ли? – спросила мисс Уэзерби.
Мисс Марпл кивнула:
– Полковник Протеро отказал ему от дома. Кажется, он писал Летицию в купальном костюме.
– А я с самого начала видела, что между ними что‑то есть, – сказала миссис Прайс Ридли. – Молодой человек слишком увивался вокруг нее. Жаль, что у девушки нет родной матери. Мачеха никогда ее не заменит.
– Я бы этого не сказала, – вмешалась мисс Хартнелл. – Миссис Протеро старается как может.
– Девушки всегда себе на уме, – посетовала миссис Прайс Ридли.
– Настоящий роман, правда? – сказала сентиментальная мисс Уэзерби. – Он такой красивый!
– Но распущенный, – бросила мисс Хартнелл. – А чего еще ждать? Художник! Париж! Натурщицы! И... и всякое такое!
– Писал ее в купальном костюме, – заметила миссис Прайс Ридли. – Такая распущенность.
– Он и мой портрет пишет, – сказала Гризельда.
– Но ведь не в купальном костюме, душечка, – сказала мисс Марпл.
– Вы совершенно правы... зачем он вообще нужен... – заявила Гризельда.
– Шалунья! – сказала мисс Хартнелл, у которой хватило чувства юмора, чтобы понять шутку. Остальные дамы были слегка шокированы.
– Милая Летиция уже рассказала вам об этих неприятностях? – обратилась ко мне мисс Марпл.
– Мне?
– Ну да. Я видела, как она прошла садом и повернула к двери вашего кабинета.
От мисс Марпл ничто не укроется. Возделывание клумб – превосходная дымовая завеса, а привычка наблюдать за птичками в сильный бинокль оказывается как нельзя более кстати[8].
– Да, она об этом упомянула, – признался я.
– У мистера Хоуза был очень встревоженный вид, – добавила мисс Марпл. – Надеюсь, он не переутомился на работе.
– Ах! – живо воскликнула мисс Уэзерби. – Совсем из головы вылетело! У меня есть для вас новость. Я видела, как доктор Хэйдок выходил из дома миссис Лестрэндж.
Все переглянулись.
– Может, ей нездоровилось, – сказала миссис Прайс Ридли.
– В таком случае болезнь настигла ее внезапно, – сказала мисс Хартнелл. – Я видела, как она расхаживает по саду в три часа дня, и с виду – здоровехонька.
– Должно быть, они давно знакомы с доктором Хэйдоком, – сказала миссис Прайс Ридли. – Сам‑то он об этом помалкивает.
– Да, любопытно, – сказала мисс Уэзерби. – Он об этом ни словечка не обронил.
– Если хотите знать... – начала Гризельда тихим и таинственным голосом.
Все наклонились к ней, заинтригованные до крайности.
– Мне все доподлинно известно. Ее муж был миссионером. Жуткая история. Его съели, представляете себе? Буквально съели. А ее заставили стать главной женой их вождя. Доктор Хэйдок спас ее – он там был, в экспедиции.
На некоторое время возникло всеобщее замешательство, а потом мисс Марпл сказала с упреком, но не сдержав ласковой улыбки: «Какая шалунья!» Она похлопала Гризельду по руке и наставительно заметила:
– Очень неразумно, моя душечка. Когда выдумываешь небылицы, люди непременно им верят. А это может вызвать осложнения.
В гостиной явно повеяло холодком. Две дамы встали и начали прощаться.
– Интересно, есть ли что‑нибудь между Реддингом и Летицией Протеро, – сказала мисс Уэзерби. – Мне кажется это вполне вероятным. А как вам кажется, мисс Марпл?
Мисс Марпл призадумалась.
– Я бы этого не сказала. Только не Летиция. По‑моему, тут замешано совсем иное лицо.
– Но полковник Протеро считает...
– Я всегда замечала, что он человек недалекий, – сказала мисс Марпл. – Из тех упрямцев, которые если что заберут себе в голову, то нипочем от этого не отступятся. Помните Джо Бакнелла, прежнего хозяина «Голубого Кабана»? Сколько шуму было из‑за того, что его дочка якобы встречалась с молодым Бейли. А на самом‑то деле это была его жена, негодница этакая!
Говоря это, она смотрела прямо на Гризельду, и меня вдруг охватило возмущение, с которым я не сумел совладать.
– Вам не кажется, мисс Марпл, – сказал я, – что все мы слишком склонны злословить о ближних своих? Добродетель не мыслит злого, как вы знаете. Можно причинить неисчислимый вред, позволяя себе болтать глупости и распускать злостные сплетни.
– Дорогой викарий, – ответила мисс Марпл, – вы человек не от мира сего. Боюсь, что человеческая натура, за которой мне довелось наблюдать столь долгое время, не так совершенна, как хотелось бы. Конечно, праздная болтовня – это дело грешное и недоброе, но ведь она так часто оказывается правдой, не так ли?
Эта последняя, парфянская стрела попала в цель[9].
Глава 3
– Гадкая старая сплетница! – сказала Гризельда, как только за ней затворилась дверь.
Она скорчила гримаску вслед уходящим гостьям, взглянула на меня и рассмеялась.
– Лен, неужели ты и вправду думаешь, что у меня роман с Лоуренсом Реддингом?
– Что ты, милая, конечно, нет!
– Но ты же подумал, что мисс Марпл намекает на это. И ринулся меня защищать – это было великолепно! Ты был похож на разъяренного тигра!
Я на минуту почувствовал себя крайне смущенным. Служителю англиканской церкви отнюдь не подобает подавать повод к тому, чтобы его сравнивали с разъяренным тигром.
– Я почувствовал, что в этом случае просто обязан выразить протест, – ответил я. – Но, Гризельда, мне бы хотелось, чтобы ты все же выбирала слова и думала, о чем говоришь.
– Это ты про историю с людоедами? – спросила она. – Или про то, что Лоуренс рисует меня нагишом? Знали бы они, что он пишет меня в теплом плаще с высоченным меховым воротником – в таком одеянии можно с чистой совестью идти в гости к самому папе римскому: не видно ни кусочка грешной плоти! Честно говоря, все у нас так чисто, что просто диву даешься. Лоуренс ни разу не попытался за мной поухаживать – никак не пойму, в чем тут дело.
– Он знал, что ты замужняя женщина, вот и...
– Лен, только не притворяйся, что ты только что вылез из Ноева ковчега![10]Ты отлично знаешь, что очаровательная молодая женщина, у которой пожилой муженек, для молодого человека просто дар небесный. Тут есть какая‑то особая причина, а вовсе не недостаток привлекательности – чего‑чего, а этого мне не занимать.
– Но разве ты хочешь, чтобы он соблазнил тебя?
– Н‑н‑нет, – сказала она, помедлив чуть дольше, чем мне бы хотелось.
– Если он влюблен в Летицию Протеро...
– Мисс Марпл в это не верит.
– Мисс Марпл могла и ошибиться.
– Она всегда права. Такие закоренелые старые сплетницы никогда не ошибаются. – Гризельда на минуту умолкла, потом спросила, взглянув на меня искоса: – Ты мне веришь, правда? То есть что у нас с Лоуренсом ничего нет?
– Моя милая Гризельда, – ответил я. – Верю, как самому себе.
Моя жена подбежала и поцеловала меня.
– Если бы только ты не был таким простачком! Тебя же ничего не стоит обвести вокруг пальца! Ты готов поверить всему, что бы я ни сказала.
– А как же иначе? Только, милая, постарайся следить за тем, что ты говоришь, не давай воли своему язычку. У этих дам нет ни малейшего чувства юмора, помни об этом, они все принимают всерьез.
– Я знаю, чего им не хватает, – сказала Гризельда. – Надо бы им самим обзавестись какими‑нибудь грешками, тогда у них не останется времени вынюхивать повсюду чужие.
С этими словами она вышла из комнаты, а я взглянул на часы и без промедления отправился с визитами, которые должен был нанести еще утром.
Вечерняя служба в среду, как всегда, собрала немного прихожан, но когда я, разоблачившись в ризнице, вышел в опустевшую церковь, то у одного из витражей приметил одинокую женскую фигуру. У нас замечательные старинные цветные витражи в окнах, да и сам храм заслуживает того, чтобы на него посмотреть. Заслышав мои шаги, женщина обернулась, и я узнал миссис Лестрэндж.
Мы оба молчали, пока я не сказал:
– Надеюсь, вам понравилась наша церковь.
– Я любовалась витражом, – ответила она.
Она говорила приятным, низким, хорошо поставленным голосом, четко произнося слова.
– Очень жаль, что я вчера не застала вашу жену, – добавила она.
Мы еще несколько минут поговорили о нашей церкви. Было очевидно, что она человек высокой культуры, знакомый с историей церкви и церковной архитектурой. Мы вместе вышли и пошли по дороге, которая проходила мимо ее коттеджа и вела к моему дому. Когда мы подошли к ее калитке, она приветливо сказала:
– Не хотите ли зайти? Мне интересно, что вы скажете о том, как я все здесь устроила.
Я принял приглашение. Коттедж «Маленькая калитка» принадлежал раньше полковнику, служившему в Индии, и я поневоле почувствовал облегчение, увидев, что медные столики и бирманские идолы исчезли. Теперь домик был обставлен просто, но с самым изысканным вкусом. В нем воцарился дух гармонии и покоя.
Но я никак не мог взять в толк, что привело такую женщину, как миссис Лестрэндж, в Сент‑Мэри‑Мид. Этот вопрос с каждым днем мучил меня все больше. Она была светской женщиной до мозга костей и тем не менее решилась похоронить себя в нашей деревенской глуши.
При ясном свете, озарявшем гостиную, я смог впервые рассмотреть ее как следует.
Она была очень высокого роста. Волосы золотистые, с рыжеватым оттенком. Брови и ресницы темные – то ли от природы, то ли подкрашены – об этом мне трудно судить. Если она и подкрашивала их слегка, как мне показалось, то делала это артистически. В ее лице, когда оно было спокойно, было что‑то от сфинкса[11], а глаза у нее были совершенно необыкновенные, я ни у кого таких не видел – они казались почти золотыми.
Одета она была безукоризненно и держалась с непринужденностью, обнаруживавшей отличное воспитание, но все же в ней сквозило что‑то, не совпадавшее с этим образом, и это меня смущало. Сразу чувствовалось, что она окружена тайной. Мне вспомнилось слово, которое сказала Гризельда: роковая. Глупость, конечно, и все же – так ли уж это глупо? Мне пришла в голову непрошеная мысль: «Эта женщина ни перед чем не остановится».
Мы беседовали о самых обычных вещах – о картинах, книгах, старых соборах. Но я никак не мог отделаться от ощущения, что миссис Лестрэндж хотела сказать мне что‑то еще – не то, о чем мы говорили.
Несколько раз я ловил ее взгляд, устремленный на меня со странной робостью, как будто она никак не могла собраться с духом и решиться на что‑то. Она старалась вести беседу только на отвлеченные темы. Ни разу не упомянула мужа, друзей или родных. Но из ее глаз ни на минуту не исчезало странное выражение, словно мольба о помощи. Казалось, ее глаза вопрошают: «Можно ли вам все сказать? Я так этого хочу. Неужели вы не поможете мне?»
Но это выражение постепенно угасло – быть может, я просто вообразил себе все это. Я почувствовал, что мной начинают тяготиться. Встал и распрощался. Выходя из комнаты, я оглянулся и поймал ее пристальный, недоуменный, мучительный взгляд. Повинуясь внезапному наитию, я вернулся:
– Если я могу вам чем‑то помочь...
Она нерешительно проговорила:
– Вы очень добры...
Мы оба смолкли. Потом она сказала:
– Я сама не знаю. Это очень сложно. Нет, я думаю, что мне уже никто не поможет. Но благодарю вас за участие.
Видимо, она приняла окончательное решение, и мне оставалось только одно – уйти. Но, уходя, я не мог отделаться от сомнений. Здесь, в Сент‑Мэри‑Мид, мы не привыкли к роковым тайнам.
В подтверждение тому я подвергся нападению, едва успел затворить калитку. Мисс Хартнелл умеет мастерски налетать на вас и отрезать все пути к отступлению.
– Я вас видела! – возопила она с тяжеловесной игривостью. – И я просто вне себя от любопытства. Теперь‑то вы нам все откроете!
– О чем это?
– О загадочной особе! Она вдова или у нее есть муж?
– Простите, ничего не могу сказать. Она мне не говорила.
– Что за странность! Она непременно должна была об этом упомянуть, хотя бы ненароком. Можно подумать, будто что‑то заставляет ее молчать, вам не кажется?
– Честно говоря, нет.
– Ах! Милая мисс Марпл верно сказала, что вы человек не от мира сего, дорогой викарий. Скажите, а с доктором Хэйдоком она давно знакома?
– Она об этом не говорила, ничего не могу сказать.
– Вот как? А о чем же вы вообще разговаривали, если не секрет?
– О картинах, музыке, книгах, – честно перечислил я.
Мисс Хартнелл, для которой любой разговор ограничивается перемыванием чужих косточек, взглянула на меня подозрительно и недоверчиво. Пока она собиралась с мыслями, я воспользовался этой паузой, пожелал ей доброй ночи и быстро зашагал прочь.
Я навестил прихожан в деревне и вернулся домой через садовую калитку, пробравшись мимо опасной засады, которая могла поджидать меня в саду мисс Марпл, хотя и не представлял себе, как до нее могли бы дойти новости о моем посещении миссис Лестрэндж – это было выше человеческих возможностей.
Запирая калитку, я подумал, что надо бы заглянуть в сарайчик, который использовал молодой Лоуренс Реддинг за неимением мастерской, и поглядеть своими глазами на портрет Гризельды.