В. Гюго и Ф.М. Достоевского с полным правом можно назвать величайшими писателями своего времени, оказавшими (и до сих пор оказывающими) огромное влияние как на французскую и русскую литературу в частности, так и на мировую литературу в целом. Поскольку в данной квалификационной работе я сравниваю произведения вышеназванных авторов, то считаю нужным рассмотреть сам принцип компаративизма, особенно широко используемый в данной главе, ибо сравнение – важнейший инструмент «понимания» как такового.
Специальной областью сравнительного литературоведения является сопоставительное изучение явлений, принадлежащих к литературам разных наций, разных эпох, разных авторов. В данном случае речь пойдет как раз о сопоставлении произведений разных авторов, принадлежащих к разным национальным литературам, но творившим приблизительно в одно время, и даже знакомым лично.
Влияние может носить как односторонний, так и двусторонний характер. Другими словами, речь идет о проникновении и взаимопроникновении произведений друг в друга. Возможно влияние одного автора на другого (как в нашем случае; ибо хотя воздействие Гюго на творчество Достоевского доказуемо, об обратном направлении – влиянии Достоевского на Гюго – говорить не приходится), или обоюдное взаимопроникновение мыслей, идей, сюжетов, тем и пр. в творчестве авторов-современников.
При помощи метода компаративистики тексты могут сопоставляться по генетическому и типологическому признакам. В ситуации с Ф.М. Достоевским и В. Гюго с большой долей уверенности можно говорить о генетической связи, поскольку влияние творчества Гюго на писательский гений Достоевского признавалось последним неоднократно, как в личной переписке с братом, так и в литературных трудах.
Генетическое сходство возникает в результате непосредственного контакта. Однако сам контакт может быть различного свойства. В учебном пособии Зинченко, Зусмана и Кирнозе[133] приводятся следующие варианты:
1) «личное знакомство писателей-современников». Авторы приводят несколько примеров, и среди них – «личное знакомство А. Белого с немецким поэтом Кристианом Моргенштерном. Этот эпизод явился важной вехой внутреннего развития русского поэта. Во время единственной встречи не было сказано ни слова. Однако для А. Белого эта встреча приобрела символическое значение. Позднее эта встреча стала важным мотивом его поэзии. С Моргенштерном связывал А. Белый свое истолкование современности».[134] В случае с Достоевским и Гюго нельзя говорить о влиянии личного знакомства на творчество Федора Михайловича. Достоевский воспринимал великого французского писателя через его произведения, которые начал читать еще с юности. А встретиться им посчастливилось уже в зрелые годы, намного позже написания «Записок из Мертвого дома».
2) Заочное знакомство писателей удаленных эпох. «Таково, например, тяготение О.Э. Мандельштама к Данте Алигьери. Произведения писателей прошлого оказываются тем самым вовлеченными в динамическое, «сегодняшнее» развитие культуры, переходя с оси диахронии на ось синхронии».[135] Причислить Достоевского и Гюго к писателям «разных эпох» мы не можем, поскольку эти авторы были современниками. Не можем мы говорить и о «тяготении» Достоевского к Гюго, так как творчество русского писателя глубоко самобытно, индивидуально. Однако влияние на определенные произведения, на «Записки из Мертвого дома» в частности, прослеживается довольно четко.
3) «случаи, когда произведение, не имевшее большого значения для собственной литературы, подвергаются мифологизации в другой литературе. Такая судьба выпала, например, на долю романов Р. Джованьоли «Спартак» и «Овод» Л. Войнич. В советской литературе они были усвоены с особой интенсивностью, поскольку совпали одновременно с социальными и художественными запросами времени».[136][137]
Также авторы Учебного пособия придают большое значение владению «воспринимающего» писателя иностранным языком, на котором написан «воспринимаемый» им источник. Ведь переводное издание в той или иной степени не может не отличаться от оригинала; порой в перевод вплетается мировосприятие самого переводчика, его владение ситуацией, играет роль его словарный запас и т.д. В связи с этим аспектом следует вспомнить о том, что перед изданием «Записок из Мертвого дома» родной брат Ф.М. Достоевского, Михаил, переводит «Последний день приговоренного», в котором не исключена правка самого Федора Михайловича. Русский писатель владел французским языком и мог воспринимать произведения Гюго, не опасаясь возможных при переводе искажений текста.
О каком же случае «контакта» можно говорить, исследуя отпечатки, реминисценции «Последнего дня приговоренного» в «Записках из Мертвого дома»? Зинченко, Зусман, Кирнозе считают, что «гораздо чаще, говоря о «знакомстве» того или иного автора с иноземным писателем, имеют в виду не личное общение, а круг чтения, театральные впечатления, переводы. Высшей формой «контакта» двух авторов является оригинальное художественное произведение, созданное с опорой на воспринимаемый образец. Часто компаративистские исследования построены именно по аспектному принципу. Все виды откликов одного автора на творчество другого рассматриваются во взаимосвязи, в системе».[138]
Аспекты, на основании которых может происходить сравнение, достаточно многочисленны. «Сравнивая два произведения, следует учитывать соотношение жанров, способ повествования, композицию, систему персонажей и способы их построения, тематику и мотивную структуру. Доказательствами генетических связей являются свидетельства на уровне стиля и языка. Предметом компаративистского анализа становится также сопоставление сходных (или контрастирующих) жанровых структур, композиционных схем, типов конфликта, сочетаний мотивов и тем, способов построения и расположения персонажей».[139]
Иначе говоря, генетическое сходство можно проследить по одному, двум или одновременно нескольким аспектам. При этом следует определять и степень «разности» произведений, их отличия друг от друга. «Обнаруженное сходство не следует абсолютизировать»[140], - подчеркивают авторы пособия. В самом деле, абсолютное сходство, без ссылки на источник, будет попросту плагиатом, а данный термин в отношении Достоевского совершенно не применим. «Сопоставление подразумевает не только сходство, но и различия »[141].
Здесь также встает вопрос об определенных законах, по которым происходит восприятие. Два основных механизма рецепции (т.е. пересечения воздействия и восприятия, приводящего к порождению смысла) можно обозначить как «пересоздание» и «воссоздание». В.М. Жирмундский писал, что «пересоздание» представляет собой «новое творчество из старых материалов»[142]. Отсюда следует, что в типологическом плане В.М. Жирмундский считает восприятие родственным творчеству. «По мнению Л.Я. Гинзбург, «пересоздание» предполагает также проецирование на другого автора своей картины мира и способов ее воплощения. «Воссоздание» же предполагает исторический подход, ощущение дистанции, открытие «чужого» как такового»[143].
Мы можем сказать, что Ф.М. Достоевский, создавая свое совершенно исключительное, самобытное произведение, основанное на пережитых лично, реальных событиях, перечитал и прочувствовал глубоко «Последний день приговоренного» Виктора Гюго. Он не мог не пересоздать, творчески переосмыслив, отдельные картины, чувства, тональности и пр., речь о сходствах и различиях в которых пойдет в данной главе.
Но вначале хочу добавить, что наряду с генетическим видом взаимодействия в произведениях Достоевского присутствует вид типологический. Как пишет Г. Фридлендер в своей монографии «Достоевский и мировая литература», «представление о единстве литератур разных народов, опирающихся на общность проблем, поставленных перед ними историей человечества, преломилось в отношении Достоевского к крупнейшим писателям – его современникам. Речь идет…о сознательном интересе Достоевского к литературным явлениям времени, которые, по его убеждению, ставили проблемы, сходные с теми, которые занимали его мысль, давая такое их решение, к которому он как художник и мыслитель не мог остаться нейтрален».[144]
К одному из таких современников – Виктору Гюго – Достоевский испытывает интерес на протяжении всей жизни, начиная с юности и до конца дней.
Вскоре после поступления в Инженерное училище в письме к брату Михаилу от 9 августа 1838 года молодой Федор Достоевский, перечисляя книги, прочитанные во время учений в летних лагерях под Петергофом, скажет, что прочел всего Гюго, кроме пьес «Кромвель» и «Эрнани» (Письма, 1, 47). Юноше не было еще 17-ти лет. О повести Гюго «Последний день приговоренного» молодой писатель вспоминает перед эшафотом 22 декабря 1849 г., цитируя ее строки в прощальном письме к брату из Петропавловской крепости (9. 429-432). Отдельные подробности этой же повести пересказывает князь Мышкин, герой романа Достоевского «Идиот», в доме Епанчиных. Мышкин передает повесть Гюго почти дословно, он – свидетель казни. (Примечательно, что сам Достоевский гильотинирования никогда не видел. А точнее: видел глазами Виктора Гюго!)
В предисловии к публикации «Собора Парижской Богоматери» Достоевский скажет: «Виктор Гюго, бесспорно, сильнейший талант, явившийся в 19-м столетии» (20. 29). На закате жизни, в мае 1879 года, отвечая на приглашение принять участие в Международном Литературном конгрессе, Федор Михайлович признается: «Лично меня особенно влечет к этому литературному торжеству то, что оно должно открываться под председательством Виктора Гюго, поэта, чей гений оказывал на меня с детства такое мощное влияние» (Письма, IV, 55, 380). Вот далеко не все слова, сказанные Достоевским о Гюго; они лишь частично иллюстрируют уважение и восхищение классиком французской литературы.
Характерной чертой, выделяющей как французского, так и русского авторов из череды других писателей 19 века, является их глубочайший интерес к пиковым, стрессовым ситуациям в жизни человека, к сложным, противоречивым характерам, вообще склонность выходить за рамки обыденного.
Не входят в стандартные бытийные рамки ни «Последний день приговоренного к смерти», ни «Записки из Мертвого дома», ни рассказ «Кроткая».
Итак, как уже упоминалось выше, при сравнении произведений следует учитывать соотношение жанров, способ повествования, композицию, тематику, мотивную структуру, систему персонажей, стиль и язык произведений.
И «Последний день приговоренного» Гюго, и «Записки из Мертвого дома» Достоевского носят антропоцентрический характер. Их тема: внутренний мир человека, заключенного в неволю за какое-либо преступление. (И в том и в другом случаях это убийство, и в том и в другом преступление не описывается, а осужденный не испытывает чувства раскаяния и стыда, поскольку и для Достоевского, и для Гюго в данной ситуации важно соотношение цены преступления и наказания.) Наказание отнюдь не исправляет человека, оно лишь угнетает, губит душу окончательно. Наказание – зло. Недаром Достоевский говорил, что «свойства палача находятся в зародыше почти в каждом человеке. Но не равно развиваются звериные свойства человека» (4, 155). «Зло и добро определяются не столько задатками человеческой натуры, сколько направленностью ее развития, - пишет К.Г. Щенников. – Историческая ситуация, социальный порядок да и вся история человечества таким образом проверяются на способность реализации человеческого в человеке»[145][146]. «Оба писателя указывают на огромную преобразующую силу «любви к ближнему»[147]. Любовь несет огромный одухотворяющий потенциал. Наказание же подавляет, а нет лечит. В «Записках из Мертвого дома» автор и его двойник Горянчиков оценивали уровень современной цивилизации психологией каторжников и палачей. В результате заключения, наказания, убийца принимает роль жертвы, палачом становится осудивший. Эту мысль проводят как Виктор Гюго, так и Достоевский.
Возможно, авторы считают, что наказание должно быть «внутри» человека; только через моральные страдания души происходит очищение преступника. Так было с героем «Отверженных» Жаном Вальжаном (которого излечили не двадцать лет каторги, а чистота священника Мириэля). Так случилось и с Родионом Раскольниковым. По мнению Щенникова, «Гюго и Достоевского единит вера в исходное и незыблемое нравственное начало личности, настойчиво противопоставляемая ими учению о социальной и исторической обусловленности сознания и поведения человека. С доверием к незыблемой нравственной природе человека и у Гюго, и у Достоевского связана вера в массы, в их духовность – убежденность в том, что человек из низов, отягощенный пороками и предрассудками, не должен быть отлучен от исторического творчества»[148].
Эту же мысль мы можем проследить и в рассказе Достоевского «Кроткая». Г. Фридлендер проводит параллель между «Последним днем осужденного» и «Кроткой» не только в жанровом, но и в идейном аспекте. «Герой романа Гюго осужден законом за совершенное им преступление. Но и герой «Кроткой» – тоже преступник, хотя не перед лицом государственного закона, а перед судом своей совести и высшей, общечеловеческой нравственности. Достоевский…расширил и переосмыслил философскую проблематику романа Гюго. Герой «Кроткой» не стал физическим убийцей. Но он совершил не менее страшное – моральное – убийство, заглушив человеческое начало в самом себе и из-за этого став причиной страданий и гибели другого человека»[149]. Именно герой «Кроткой» несет должное наказание – духовные муки, находя в них просветление и очищение. Физическое же заключение, угроза казни, заставляют преступника думать о себе, а не о содеянном.
В жанровом аспекте, а также в своеобразной форме построения произведений Достоевского и Гюго тоже можно проследить сходство. «Последний день» Гюго мы определили как «социально-психологическую, написанную в форме дневника (записок) повесть». Жанр «Записок из Мертвого дома» Достоевского, жанр оригинальный, это «записки с органически включенными в них главами-рассказами, главами-очерками». «Кроткая» – «рассказ, имеющий форму записок и по содержанию близко примыкающий к исповеди». Термин записки является ключевым.
Как уже упоминалось выше, жанр записок связан с размышлениями о пережитом и подразумевает выражение личного отношения автора и рассказчика к описываемому. Дополнительную специфику несет также жанр исповеди, ибо герои «Кроткой» и «Последнего дня» впускают читателя в самые сокровенные глубины собственной духовной жизни, стремясь познать свой внутренний мир.
В разговоре о воздействии Гюго на Достоевского в жанровом аспекте можно сказать о скрытом, косвенном влиянии «Последнего дня приговоренного» на «Записки из Мертвого дома», и влиянии прямом на рассказ «Кроткая», ибо в последнем случае Гюго и его повесть упоминаются в предисловии к нему, причем именно в отношении формы.
Взяв же для сопоставительного анализа язык, речь, стиль произведений, мы видим яркие реминисценции «Последнего дня» в «Записках». Сравним всего два сюжетных отрезка: сцену заковывания каторжников в кандалы, наблюдаемую приговоренным из окна тюремной камеры, и эпизод с каторжанами в бане, выведенный Ф.М. Достоевским в «Записках».
Виктор Гюго описывает заключенных: «…стража привезла кандалы. Грохот телеги сразу же вызвал ответный шум во всей тюрьме, зрители…разразились улюлюканьем, угрозами, ругательствами, - все это вперемежку с куплетами каких-то песенок и взрывами хохота, от которого щемило сердце. Вместо лиц – дьявольские хари. Рты перекосились, глаза засверкали, каждый грозил из-за решетки кулаком, каждый что-то вопил…Из двух или трех низеньких дверей одновременно во двор с воем хлынула орава ужасающих оборванцев…» Но вот каторжан построили и велели раздеться, чтобы вручить каждому тюремную робу. «По непредвиденной случайности это унижение превратилось в пытку…Хлынул холодный осенний дождь, заливая потоками воды…непокрытые головы и обнаженные тела каторжников…Их заставили сесть прямо в грязь на залитые водой плиты и примерили им ошейники…» После заковки каторжники кружатся, взявшись за руки, и поют воровскую песню. «Они кружились так, что рябило в глазах. Вокруг поднимался яростный крик, и размеренно звякавшие цепи вторили этому пению, режущему слух сильнее, чем лязг железа. Если бы я задумал описать шабаш, то изобразил бы его именно таким – не лучше и не хуже».[150]
Восприятие художником слова другого произведения и отпечатывание его в произведении собственном представляет собой «новое творчество из старых материалов» (В.Н. Жирмундский). Если у Гюго заковка в кандалы напоминает шабаш, собрание нечисти, то Достоевский, шагнув дальше, прямо сравнивает сцену бани с адом:
«Когда мы растворили дверь в самую баню, я думал, что мы вошли в ад. В комнате шагов в двенадцать длиною и такой же ширины набилось, может быть, до ста человек разом… Пар, застилающий глаза, копоть, грязь, теснота до такой степени, что негде поставить ногу. На всем полу не было местечка в ладонь, где бы не сидели скрючившись арестанты, плескаясь из своих шаек. Другие стояли между них торчком и, держа в руках свои шайки, мылись стоя; грязная вода стекала с них прямо на бритые головы сидевших внизу. На полке и на всех уступах, ведущих к нему, сидели, съежившись и скрючившись, мывшиеся… Пару поддавали поминутно. Это был уже не жар; это было пекло. Все это орало и гоготало, при звуке ста цепей, волочившихся по полу… Грязь лилась со всех сторон. Все были в каком-то опьянелом, в каком-то возбужденном состоянии духа; раздавались визги и крики. Обритые головы и распаренные докрасна тела арестантов казались еще уродливее… Мне пришло на ум, что если все мы вместе будем когда-нибудь в пекле, то оно очень будет похоже на это место»[151][152]. (Сравни выше у Гюго: «Если бы я задумал описать шабаш, то изобразил бы его именно таким – не лучше и не хуже».) Схожесть с адским муравейником, разворошенным чьей-то злой рукой, ощущения грохота, звона, криков, грязи и суеты, хоровод страшных лиц и тел, - все это можно отнести как к первой, так и ко второй картине.
Способ передачи повествования, своеобразная речь главных героев очень похожи в «Последнем дне приговоренного» и «Кроткой». Это во многом спонтанный, практически дневниковый характер записей. О заимствовании этой спонтанности, дневниковости у Гюго Достоевский упоминает в предисловии к «Кроткой» (цитата писателя приводилась в 3 главе). Однако черновики и «Подготовительные материалы» к рассказу носят следы напряженного, самостоятельного поиска единственно верной для автора специфической формы монолога: «Само собою, что вылетают слова слишком нетерпеливые, наивные и неожиданные, непоследовательные, себе противоречащие, но искренние, хотя бы даже и ужасно лживые, ибо человек лжет иногда очень искренно, особенно когда сам себя желает уверить в правде своей лжи. Как бы подслушивал ходящего и бормочущего» (Черновики. 24, 319).
В примечаниях к «Кроткой» Достоевский говорит еще и о другом произведении В. Гюго: «Форма монолога в «Кроткой» близка к внутреннему монологу Жана Вальжана из «Отверженных», который предшествует решению, коренным образом изменившему жизнь героя» (24, 388).
Персонажи «Последнего дня приговоренного» и «Записок из Мертвого дома» во многом различны, начиная уже с того, что первый обречен на скорую насильственную смерть и все мысли и чувства его вращаются вокруг гильотины, а второй заключен в каторгу и впоследствии выходит из нее. Первый одинок и практически полностью огражден от окружающего мира, второй живет в бараке и не может не вступать в контакт с каторжниками.
Композиционные различия тоже достаточно велики. У Гюго напряжение по мере повествования нарастает и разрешается почти кульминационно – казнью. У Достоевского нарастание – спад действия: заключение, первый день, первый месяц, первый год, последний год, месяц, день…
Однако пространственно – временные характеристики во многом схожи: замкнутость пространства (стенами ли каземата, забором ли поселения), стремительный бег времени (пять недель приговоренного – как один «последний день»; ясно выписаны лишь первый и последний годы пребывания Горянчикова на каторге), и в то же время – время замерло, стало статичным, неподвижным (последние минуты перед казнью растягиваются в часы).
В целом же, основываясь на вышесказанном, можно отметить, что у Достоевского и Гюго во многом сходны идейные позиции по отношению к личности, к проблеме добра и зла в душе человека. Е.М. Евнина говорит о том, что для всего творчества Гюго характерно представление о человеческой жизни, «как о постоянном противоборстве мрака и света»[153]. Достоевский тоже заостряет на этом внимание. При этом обоих писателей объединяет вера в конечное превосходство добра над злом. По мнению К.Г. Щенникова, «творческая близость Достоевского и Гюго устанавливается учеными прежде всего в сфере художественного стиля, поэтики»[154]. С этим нельзя не согласиться, основываясь на сделанных в данной главе сравнениях. Произведениям обоих авторов свойственна «пронзительность» (Щенников), Достоевский сам говорил, что у Гюго «бывают иногда такие больные сцены, которые всю жизнь потом с болью вспоминаются» (13, 382).
Отличительной чертой Достоевского, по мнению того же Щенникова, является то, что «герои Достоевского отличаются значительно большей диалектической сложностью, психологической глубиной и философской масштабностью, нежели аналогичные им типы у писателей-современников. Характеры Достоевского психологически разработаны достовернее, чем их типологические родственники у Гюго, у которого они создаются зачастую средствами ораторского искусства и выражают прямую авторскую проповедь»[155]. Герои Гюго очень часто проходят путь понимания истины, преображения, «мгновенно», в несколько часов или минут. Герои Достоевского встают на путь света вследствие мучительных поисков, и путь этот не может быть коротким. В этом Достоевский более достоверен психологически. И Достоевский и Гюго стремятся эмоционально воздействовать на читателя с помощью литературы. Однако у Гюго более ярко выражено стремление «превратить свои романы в трибуну, с которой поэт обращается к читателю»[156].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Целью данной квалификационной работы было раскрыть жанровое своеобразие произведений Виктора Гюго «Последний день приговоренного к смертной казни» и Ф.М. Достоевского «Записки из Мертвого дома», «Кроткая», решить проблему принадлежности их к определенному жанру, а также выявить жанровое влияние творчества Гюго на творчество Достоевского.
В процессе работы мы пришли к определенным выводам, а именно:
· Были выявлены критерии, на которые следует опираться при определении жанровой принадлежности произведений. Этими критериями являются:
а) принадлежность произведения к тому или иному литературному роду (эпосу, лирике, драме);
б) преобладающее эстетическое качество, поэтическая речь произведения;
в) объем и общая структура;
г) традиционная, исторически сложившаяся сущность содержания.
· Жанр произведения В. Гюго «Последний день приговоренного к смерти» мы определили как «социально- психологическую, построенную в форме дневника (записок) повесть.
· В результате анализа критических работ исследователей творчества Достоевского мы отнесли «Записки из Мертвого дома» к произведениям оригинального жанра и обозначили их как «записки с органически включенными в них главами-рассказами, главами-очерками».
· Мы подтвердили определенный самим Ф.М. Достоевским жанр «Кроткой» как рассказ, расширив это определение. «Кроткая» - «рассказ, написанный в форме записок, и с точки зрения содержания, мироощущения близко примыкающий к исповеди».
· Для того, чтобы выявить жанровое влияние творчества Гюго на творчество Достоевского, мы прибегли к методу компаративистики. С его помощью мы установили, что оба рассматриваемых писателя имеют сходство в художественном стиле, поэтике, проблематике.
· «Последний день приговоренного» Гюго имеет прямое влияние на рассказ Достоевского «Кроткая» в форме построения произведения (о чем упоминает сам русский писатель в предисловии к рассказу), а также в языке, речи главного героя.
· Можно с уверенностью говорить о косвенном влиянии «Последнего дня приговоренного» и на «Записки из Мертвого дома», о сходстве, проявляющемся в жанре, языке, стиле, пространственно - временных характеристиках, идейной позиции обоих авторов по отношению к личности, к проблеме добра и зла.
Влияние творчества Виктора Гюго русский художник слова Достоевский ощущал на себе, по собственному признанию, всю жизнь. Будучи сам талантливейшим писателем своего времени, Федор Михайлович не мог не впитывать в себя все те новые открытия в литературе, которые совершались людьми, восхищавшими его. Однако восприятие Достоевским произведений Виктора Гюго и отпечатывание их в собственном творчестве происходило не путем калькирования чужого, а путем глубочайшего переосмысления прочитанного. Достоевский зачастую выписывал свои характеры более верно и тонко с психологической точки зрения, его герои отличаются значительно большей диалектической сложностью, нежели у Гюго (что не умаляет таланта французского писателя).
В данной квалификационной работе мы рассматривали всего одно произведение Гюго и два – Достоевского. За рамками этого анализа остался широчайший спектр тем, роднящий этих авторов. Г. Фридлендер формулирует их так: «Проблема бедности и тесно связанная с ней проблема преступления, воплощенные в близких – и в то же время психологически глубоко несходных – образах Клода Ге и Жана Вальжана (с одной стороны и Раскольникова, с другой), вопрос об участи женщины, обреченной несправедливым общественным порядком на проституцию, поставленный в тех главах, которые посвящены Фантине, а также в «Преступлении и наказании» и «Идиоте», судьба девочки и мальчика из социальных низов – Козетты и Нелли, Гавроша, Коли Красоткина и мальчика у Христа на Елке; проблемы пролития крови и смертной казни преступника, идеологический «спор» между революционером 1793 года и епископом Мириэлем, между пламенным защитником прав человека – Анжольрасом и стоическим проповедником морали милосердия Жаном Вальжаном, между Ипполитом и князем Мышкиным, Иваном и Зосимой – спор, где каждый герой несет в себе, в авторском понимании, частицу высшей общечеловеческой правды и справедливости, - таковы темы, связывающие в единый узел в понимании Достоевского, творения Гюго и собственные его произведения»[157][158].
БИБЛИОГРАФИЯ.
Художественная литература:
1. Гюго В. Кромвель. [Предисловие.]/ В. Гюго// Собр. соч.: В 15-ти т. – М., 1956. - Т. 14.
2. Гюго В. Последний день приговоренного к смертной казни/ В. Гюго// Собр. соч.: В 10-ти т. – М., 1972. - Т. 1.
3. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого дома/ Ф.М. Достоевский// Полн. собр. соч.: В 30-ти т. – Л.: Наука, 1980. – Т. 4.
4. Достоевский Ф.М. Кроткая/ Ф.М. Достоевский// Полн. собр. соч.: В 30-ти т. – Л.: Наука, 1980. – Т. 24.
Справочная литература, словари:
1. Введение в литературоведение/ Авт.-сост. Л.В. Чернец, В.Е. Хализев и др. – М., 2002.
2. Жирмундский В.М. Из истории западноевропейских литератур/ Отв. ред. М.П. Алексеев. – Л., 1981.
3. Зинченко В.Г., Зусман В.Г., Кирнозе З.И. Методы изучения литературы. Системный подход: Учебное пособие. – М.: Флинта: Наука, 2002.
4. История зарубежной литературы XIX века/ Под ред. Н.А. Соловьевой. – М., 2000.
5. История зарубежной литературы XIXвека/ Е.М. Елизарова, Б.И. Колесников и др. – М.: Просвещение, 1972.
6. История России: С начала XVIII века до конца XIX века/ Отв. ред. А.Н. Сахаров. – М.: АСТ, 1996.
7. Краткая литературная энциклопедия/ Главн. ред. А.А. Сурков. – М., 1964.
8. Литературная энциклопедия терминов и понятий/ Главн. сост. и ред. А.Н. Николюкин. – М., 2001.
9. Ожегов С.И. Словарь русского языка. Около 57000 слов./ Под. ред. Н.Ю. Шведовой. – М.: Русский язык, 1988.
10. Словарь литературоведческих терминов/ Ред.-сост. Л.И. Тимофеев и С.В. Тураев. – М.: Просвещение, 1974.
11. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. – М.: Аспект-пресс, 2002.
Критическая литература:
1. Анисимов И. Французская литература со времен Рабле до Ромена Роллана. – М.: Худож. лит., 1977.
2. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. – 4-е изд. – М., 1979.
3. Белинский В.Г. О русской повести и о повестях г. Гоголя/ В.Г. Белинский// Собр. соч.: В 3-х т. – М., 1964. - Т. 1.
4. Битов А. Новый Робинзон// Знамя. – 1987. – кн. 12.
5. Герцен А.И. Былое и думы: В 2-х т. – М.: Худож. лит., 1988. – Т. 2.
6. Гроссман Л. Достоевский. – 2-е изд. – М.: Молодая гвардия. – ЖЗЛ, 1965.
7. Гус М. От подполья к звездным мирам// Знамя. – 1966. – кн. 10.
8. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1871 г./ Ф.М. Достоевский// Полн. собр. соч.: В 30-ти т. – Т. 21.
9. Достоевский Ф.М. Записные тетради 1875-1876 гг./ Ф.М. Достоевский// Полн. собр. соч.: В 30-ти т. – Т. 24.
10. Евнина Е.М. Виктор Гюго. – М.: Наука, 1976.
11. Европейский романтизм/ Вступ. ст. М.П. Алексеева. – Л.,1979.
12. Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1985.
13. Карлова Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома»// Достоевский. Материалы и исследования. [Сборник. Главн. ред. В.Г. Базанов.] – Л.: Наука, 1974.
14. Лакшин В.Я. Биография книги. – М., 1979.
15. Могилянский А.П. К истории первой публикации «Записок из Мертвого дома»// Русская литература. – 1969. - № 3.
16. Моруа А. Олимпио или жизнь Виктора Гюго. – М., 1983.
17. Мотылева Т. Достоевский: новые зарубежные работы: обзор// Вопросы литературы. – 1981. - № 4.
18. Муравьева Н. Гюго. – М. – ЖЗЛ, 1961.
19. Наседкин Н. Самоубийство Достоевского:[Электронный ресурс]: www.niknas.by.ru/dost_sam.htm
20. Николаев В.Н. В. Гюго. Критико-биографический очерк. – 2-е изд. – М.: Худож. лит., 1955.
21. Николаев В.Н. В. Гюго. [ Вступ. ст.]/ В. Гюго// Собр. соч.: В 15-ти т. – М.: Госуд. изд-во худож. лит., 1953. – Т. 1.
22. Паевская А.Н. Виктор Гюго. Его жизнь и литературная деятельность. – СПб.: Типография П.П. Сойкина, 1893.
23. Сафронова Н.Н. Виктор Гюго. – М.: Просвещение, 1989.
24. Сохряков Ю. От «Мертвого дома» до ГУЛАГА (нравственные уроки «лагерной» прозы)/ Ю. Сохряков// Творчество Ф.М. Достоевского и русская проза 20 века (70-80-е годы). – М.: ИМЛИ РАН, 2002
25. Стенник Ю.В. Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. – Л., 1974.
26. Творчество Ф.М. Достоевского: Искусство синтеза/ К.Г. Щенников, В.В. Борисова, В.А. Михнюкевич и др. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1991.
27. Толстой Л.Н. Несколько слов по поводу книги «Война и мир»/ Л.Н. Толстой// Полн. собр. соч. – М., 1955. – Т. 16.
28. Трескунов М. Виктор Гюго. Очерк творчества. – М.: Худож. лит., 1954.
29. Туниманов. Творчество Достоевского, 1854-1862. – Л.: Наука. Ленингр. отд-е, 1980.
30. Фридлендер Г. Достоевский и мировая литература. – М., 1979.
31. Фридлендер Г. Совершенно новый мир, до сих пор неведомый…[Вступ. ст.]// Ф.М. Достоевский. Записки из «Мертвого дома». Рассказы. – М., 1983.
32. Храпченко М.Б. Размышления о системном анализе литературы/ М.Б. Храпченко// Собр. соч.: В 4-х т. – М., 1982. – Т. 4.
33. Шаламов В. «Новая проза». Из черновых записей 70-х годов// Новый мир. – 1989. - № 12.
34. Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм. – Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1987.
35.Якушин Н.И. Ф.М. Достоевский в жизни и творчестве. – М.: Русское слово, 1998.
[1] История России. С начала ХVIII века до конца ХIХ века/ Ответств. ред. А.Н. Сахаров. – М.: АСТ, 1996. – С. 345.
[2] История России: С начала… - С. 354.
[3] История зарубежной литературы ХIХ в./ Под ред. И.А. Соловьевой. – М.: Высшая школа, 2000.– С. 371.
[4] Фридлендер Г. Достоевский и мировая литература. – М., 1979. – С. 143.
[5] Там же. – С. 147.
[6] Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1985.
[7] Там же. – С. 177.
[8] Там же. – С. 180.
[9] Там же. – С. 174.
[10] Фридлендер Г.М. Достоевский и мировая литература. – М., 1979.
[11] Там же. – С. 101.
[12] Там же. – С. 155.
[13] Фридлендер Г.М. Совершенно новый мир, до сих пор неведомый…[ Вступ. статья ]// В кн.: Ф.М. Достоевский. Записки из Мертвого дома. Рассказы. – М., 1983. – С. 12.
[14] Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм. Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1978. – С. 87
[16] Творчество Достоевского: Искусство синтеза/ [ К.Г. Щенников, В.В. Борисова, В.А. Михнюкевич и др.] – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1991.
[17] Карлова Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома»// Достоевский. Материалы и исследования. [Сборник. Главн. ред. В.Г. Базанов.] – Л.: Наука, 1974.
[18] Там же. - С. 136.
[19] Карлова Т.С. Указ. соч. – С. 135.
[20] Битов А. Новый Робинзон// Знамя. – 1987. – кн. 12.
[21] Николаев В.Н. В. Гюго. Критико-биографический очерк. – 2-е изд. – М.: Худож. лит., 1955. – С. 14.
[22] Николаев В.Н. В. Гюго. [вступ. статья. ]/ В. Гюго.// Собр. соч.: В 15-ти т. – М.: Госуд. изд-во худож. лит., 1953. – Т. 1. – С. 9.
[23] Муравьева Н. Гюго. – М. – ЖЗЛ, 1961. – С. 100.
[24] Краткая литературная энциклопедия./ Главн. ред. А.А. Сурков. - М., 1964. - Т.2. - С.914.
[25] Словарь литературоведческих терминов/. Ред.-сост. Л.И. Тимофеев и С.В. Тураев. - М.: Просвещение, 1974. - С. 82.
[26] Литературная энциклопедия терминов и понятий./ Главн. сост. и ред. А.Н. Николюкин. – М.,2001. – С. 264.
[27] Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та., 1985. – С. 12.
[28] Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1979. – С. 122.
[29] Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - С. 178.
[30] Краткая литературная энциклопедия/ Главн. ред. А.А. Сурков. - С. 915.
[31] Стенник Ю.В. Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. - Л., 1974. – С.175.
[32] Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. - М.: Аспект пресс., 2002. – С. 207.
[33] Литературная энциклопедия терминов и понятий./ Главн. ред. и сост. А.Н. Николюкин. - С.264.
[34] Краткая литературная энциклопедия./ Главн. ред. А.А. Сурков. - С. 914.
[35] Словарь литературоведческих терминов./ Ред.-сост. Л.И. Тимофеев и С.В. Тураев. - С. 82-83.
[36] Храпченко М.Б. Размышления о системном анализе литературы./ М.Б. Храпченко// Собр. соч.: В 4-х т. – М., 1982. – Т. 4. - С.364.
[37] Литературная энциклопедия терминов и понятий. / Главн. сост. и ред. А.Н. Николюкин. - С. 265.
[38] Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. - С. 210.
[39] Краткая литературная энциклопедия. / Главн. ред. А.А. Сурков. - С. 914.
[40] Там же. - С. 915.
[41] Там же.
[42] Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. - С. 6.
[43] Словарь литературоведческих терминов. / Ред.-сост. Л.И. Тимофеев и С.В. Тураев. - С. 83.
[44] Храпченко М.Б. Размышления о системном анализе литературы. - С. 367.
[45] Краткая литературная энциклопедия./ Главн. ред. А.А. Сурков. - С. 915.
[46] Введение в литературоведение. / Авт.-сост. Л.В. Чернец, В.Е. Хализев и др. – М.,2002. – С. 155.
[47] Введение в литературоведение. / Авт.-сост. Л.В. Чернец, В.Е. Хализев и др. - С. 28.
3 Там же. С. 155.
[48] Захаров В.Н. Система жанров Достоевского. - С. 5.
[49] Захаров В.Н. Указ. соч. - С. 23.
[50] НиколаевВ.Н. В. Гюго (вступ. статья)/В. Гюго// Собр. соч.: В 15-ти т. – М.: Госуд. изд-во худож. лит., 1953. – Т. 1. - С. 5.
[51] История зарубежной литературы 19 века./ Под ред. Н.А. Соловьевой. - М., 2000, - С. 371.
[52] НиколаевВ.Н. В. Гюго. Критико – биографический очерк. - Изд-е 2-е. - М.: Худож. лит., 1955. - С. 14.
[53] Муравьева Н. Гюго. М., 1961, - С.96.
[54] Гюго В. Кромвель. Предисловие./ В. Гюго// Собр. соч.: В 15-ти т. - Т. 14. - С. 128.
[55] Там же. - С. 105.
[56] Там же. - С. 104.
[57] НиколаевВ.Н. В. Гюго (вступ. статья). - С. 9.
[58] В. Гюго. Кромвель. - С. 105.
[59] Гюго В. Кромвель. Предисловие. - С. 108.
[60] Сафронова Н.Н. Виктор Гюго. - М., 1989. - С. 35.
[61] Гюго В. Последний день приговоренного к смерти. 1 предисловие./В. Гюго// Собр. соч.:В 10-ти т. - М., 1972. – Т. 1. - С. 91
[62] Там же. - С. 92.
[63] Трескунов М. Виктор Гюго. Очерк творчества. - М.: Худож. лит., 1954. - С. 95.
[64] Белинский В.Г. //Собр. соч.:В 3-х т. - Т. 1. - С. 119.
[65] Николаев В. В. Гюго. Критико – биографический очерк. - С. 14.
[66] Гюго В. Последний день приговоренного к смерти. 1 предисловие. - С. 93.