Автор: Н. В. ВАРЛАМОВА Общественные науки и современность, № 3, 2016, C. 91-104
Глобализация - это прежде всего расширение пространства социального взаимодействия и как следствие - пространственных пределов социальной организации и социального регулирования. Она фиксирует "сдвиг в пространственной форме организации и деятельности человека в сторону трансконтинентальных и межрегиональных моделей деятельности, взаимодействия и осуществления власти". Причем речь идет не просто о расширении социального взаимодействия в пространстве, но и об его углублении, то есть уплотнении образуемых связей и их стабилизации во времени (теперь они носят не спорадический, а постоянный, устойчивый характер). Повседневная жизнь человека все больше зависит от событий, происходящих на другом конце света. Граждане одного государства все чаще живут и работают за его пределами. Функционирование многих коммерческих и некоммерческих организаций также давно вышло за рамки государственных границ. Не случайно Э. Гидденс определил глобализацию как уплотнение сети всемирных связей, имеющее следствием взаимовлияние местных и отдаленных событий.
Таким образом, в условиях глобализации социальная жизнь претерпевает коренные изменения. Поэтому в социогуманитарном знании глобализация "поднимает фундаментальные вопросы переопределения понятий". Она диктует необходимость отказаться от провинциального взгляда на социальные явления. Теоретическая интерпретация различных социальных понятий больше не может осуществляться исключительно исходя из локального опыта. "Методологический национализм" должен уйти в прошлое. Государство сегодня уже не является центром социальной жизни и основной ареной, на которой разворачивается большинство социальных процессов. Социальная жизнь во многом "денационализируется", выходит за границы национальных государств. Поэтому и понятия, посредством которых она описывается, должны учитывать изменившийся социальный формат взаимодействия.
Традиционные государственно ориентированные теоретические конструкции перестанут выполнять свою объяснительную функцию, во многом превращаясь в понятия-зомби - пустые термины, оперируя которыми социальные науки оказываются слепыми в быстро меняющемся мире. Новая социальная реальность должна быть переосмыслена в "детерриторизованных транснациональных понятиях". Понятие государства - не исключение. Будучи вовлеченными в современные интеграционные процессы, государства и сами подвергаются серьезной трансформации. И сегодня традиционно атрибутируемые государству элементы и признаки нуждаются в реинтерпретации.
Следует подчеркнуть, что глобализация - не сугубо современное явление. Она "лишь продолжает процесс, первым значительным примером которого стали интеграционные успехи национального государства". Исторически само появление национальных государств можно рассматривать как начальный этап глобализации - увеличения человеческих общностей и в силу этого переход к иным, более формальным и основанным на территориальном принципе, способам их организации. Однако сохранение определенной территориальной разобщенности человечества обеспечивало возможность существования в мире множества национальных государств и правопорядков, взаимодействие которых носило лишь эпизодический характер. Активизация этого взаимодействия обусловила появление международного права и переход глобализации на новый этап, то есть достижение человеческим социумом такой стадии развития, когда отдельные государства и правопорядки уже не могли существовать абсолютно изолированно. Правда, классическое международное право, базирующееся на принципе уважения государственного суверенитета, было направлено как раз на создание гарантий неприкосновенности этих отдельных социальных порядков.
Современные процессы глобализации обусловлены релятивацией физических расстояний. Научно-технический прогресс обеспечил относительную легкость реального, а в последнее время еще и виртуального преодоления больших расстояний. Сегодня люди соединены "посредством множества трансакционных и координационных сетей", позволяющих пересмотреть саму категорию расстояния, "ибо расходы на преодоление пространства и необходимое для этого время минимальны, их можно просто не принимать в расчет". Территория постепенно перестает быть определяющим фактором социальной интеграции. Если в Новое время территориальный принцип формирования политического сообщества оказался гораздо эффективнее распадавшихся родовых и сословно-корпоративных связей, то сегодня объединяюще-разъединяющая роль территории уже не столь безусловна.
Происходит транснационализация социального пространства, когда аннулируется привязка общности к определенному месту. Постепенно "рушится структура основных принципов, на которых до сих пор организовывались и жили общества и государства, представляя собой территориальные, отграниченные друг от друга единства". Мир перестал быть совокупностью сообществ, замкнутых в рамках того или иного пространства. Люди получают "возможность жить и действовать одновременно здесь и там". Миграция - наглядное тому подтверждение. Иммигранты "живут жизнью-в-двух-системах-координат и играют по соответствующим правилам. Они одновременно находятся здесь и там. Пребывая внутри двух несовместимых систем социального неравенства и политических конфликтов и в то же время между ними". Причем "жить в одном и том же населенном пункте уже не значит жить сообща, а жить сообща уже не значит жить в одном и том же населенном пункте" и даже в одном государстве. Складывается все больше ситуаций, "когда люди, живущие изолированно от своих соседей, в то же время включаются в развитые связи, простирающиеся через континенты". Все это позволяет говорить о де-территоризации социальной, экономической и политической жизни.
Одновременно (во многом вследствие этого) теряют свои привычные очертания (как бы "размываются") и другие элементы государства - население и власть. Меняется характер социальной общности, выступающей в роли населения государства (государствообразующего народа). Это уже не только нация, реализовавшая свое право на самоопределение в рамках определенной территории (своей исторической родины), но и просто люди, волею судьбы оказавшиеся в пределах тех или иных государственных границ (под юрисдикцией того или иного государства). Причем в структуре населения едва ли не всех стран так называемого цивилизованного Запада доля последних постоянно возрастает. "Спустя 50 лет после начала трудовой миграции народы европейских государств из-за их растущего этнического, языкового и религиозного многообразия больше невозможно вообразить как культурно гомогенные единства", - констатирует Ю. Хабермас. Этнические (антропологические, языковые, религиозные, культурные и т.п.) и даже публично-правовые (гражданство) характеристики утрачивают значение для определения правового статуса человека, находящегося под юрисдикцией государства.
Г. Кельзен, как бы предвидя нынешние реалии, характеризовал население государства следующим образом: "Население страны - это люди, принадлежащие к этому государству. На вопрос о том, почему какой-то человек вместе с другими людьми принадлежит к определенному государству, можно ответить, что эти люди подчиняются одному определенному, относительно централизованному принудительному порядку. Все попытки обнаружить какую-либо иную связь, объединяющую людей с разными языками и взглядами, принадлежащих к разным расам и религиям, разделенных взаимоисключающими интересами и классовыми противоречиями, - все эти попытки обречены на неудачу. В особенности невозможно обнаружить какое-либо духовное взаимодействие, которое (независимо от всяких юридических связей) позволяло бы всех людей, принадлежащих к одному государству, противопоставить людям, принадлежащим к другому государству и объединенным аналогичной связью, как одну группу - другой. Совершенно очевидно, что нет такого взаимодействия, которое объединяло бы всех жителей одного государства и только их одних; точно так же очевидно, что реально жители разных государств могут быть духовно гораздо ближе друг другу, нежели жители одной страны. Ведь к одному государству они принадлежат только юридически. Конечно, они могут быть - как принято выражаться - духовно связаны со своим государством, могут любить его, даже обожествлять его и быть готовы за него умереть. Но они все равно принадлежат к нему, даже если ничего такого не испытывают, ненавидят его и даже предают или вообще совершенно равнодушны к нему. Вопрос о принадлежности человека к государству имеет не психологический, а юридический характер. Единство людей, образующих население одного государства, проявляется только в том, что для них действителен один и тот же правопорядок, что их поведение регулируется общим для них правопорядком.
В свое время кельзеновская характеристика населения государства отвергалась как чрезмерно радикальная и эпатажная. Сегодня же она кажется вполне адекватной социальной действительности. Однако такое население (народ) во многом утрачивает качество интегрированной общности. Этнические, культурные, языковые, религиозные и т.п. "скрепы" между отдельными его составляющими (этническими, культурными, языковыми, религиозными, социальными и т.п. группами) ослабевают, а внутри них - усиливаются. Не случайно всплески национализма и сепаратизма едва ли не во всех полиэтнических государствах сопровождают все усиливающиеся процессы "размывания" нациообразующих признаков. "В наше время, когда мир становится все более сплоченным и более космополитичным, и, следовательно, исчезают границы и барьеры между нациями и этническими группами, этническая идентичность и этническая сегрегация вновь набирают силу. В любом уголке мира этнические группы борются за признание их "права на самоопределение"... И хотя проявления национализма, без сомнения, крайне разнообразны, встречаются в самых разных концах мира и различаются по значимости, тем не менее, в их основе лежат общие характеристики, и в особенности одна - метафизический эссенциализм "нации "", - констатирует У. Бек.
Хабермас подчеркивает двойственную природу нации, которая выступает и как политическая ассоциация граждан государства, и как естественно сложившееся сообщество соотечественников, имеющих общие происхождение, историю, язык и культуру. Самой природе национального государства, утверждает он, "присуща напряженность между универсализмом эгалитарной правовой общности и партикуляризмом общности исторической судьбы". По его мнению, сегодня национальное государство должно отвергнуть этот "амбивалентный потенциал". Однако этничность как некий атавизм кровнородственных связей оказалась явлением крайне устойчивым, которое, вероятно, еще долго будет оказывать существенное влияние на все социальные процессы. "Сегодня, когда национальное государство во внутренних делах осознает вызов, исходящий от взрывных сил мультикультурализма, а во внешних - давление со стороны проблем глобализации, встает вопрос, можно ли найти столь же функциональный эквивалент для того, чтобы связать воедино гражданскую и этническую нацию". Вопрос этот пока остается без ответа.
Этничность уже не закладывается в основу государствообразования (и в силу развития миграционных процессов как одного из проявлений глобализации объективно не может выступать таковой), а иных форм ее социального опосредования пока не выработано. Политика мультикультурализма, казалось бы, претендующая на роль такой новой формы, привела к более чем неоднозначным последствиям, не столько способствуя сплочению граждан государства, сколько культивируя их этнокультурную разобщенность. "Согласно исходной посылке мультикультурализма, личности не существует вообще. Она просто эпифеномен своей культуры... Поэтому мультикультурализм при всех своих притязаниях на создание мира многообразности и утверждения принципов плюралистичности, поддерживает коллективное представление о человечестве, в котором индивид по-прежнему остается привязанным к своей сфере культуры. Он (или она) является продуктом языка, традиций, убеждений, обычаев и, наконец, того природного ландшафта, в котором он родился и вырос, так что эта "родина" все равно рассматривается как закрытое самодостаточное, священное и неприкосновенное единство, которое следует защищать от любой потенциальной угрозы. В том числе, разумеется... и от тех сил, которые подрывают национальный дух, таких как смешение рас, интернационализация и космополитизм". Представление о том, что индивидуализация личности, сопровождающая процессы глобализации, "может развиться до такого момента, когда под знаменем демократии, признания прав человека и индивидуальной свободы национальный партикуляризм сойдет на нет и сменится всеобъемлющей и многообразной мировой цивилизацией", кажется чрезмерно оптимистичным.
Сущностный признак государственной власти - ее суверенность. Государственный суверенитет традиционно трактуется как монополия на установление и поддержание правопорядка на своей территории (в том числе и монопольное право на легальное применение насилия в этих целях) и независимость на международной арене, способность конкурировать на равных с другими державами. Суверенитет неделим; это предполагает, что в отношении определенной территории в одно и то же время он не может осуществляться различными организациями. Однако такая трактовка суверенитета ныне выглядит устаревшей.
Сегодня целый ряд процессов экономического, финансового, экологического, социального, политического, военного характера, оказывающих влияние на жизнь населения, находится вне контроля национальных государств. В условиях глобального разделения труда и активной межгосударственной миграции населения все сложнее становится разделять вопросы, относящиеся к внутреннему делу того или иного государства, и вопросы, представляющие глобальный или региональный интерес. Экономика, по выражению Хабермаса, денационализируется, то есть оказывается все меньше подверженной влиянию отдельного государства. На международной арене конкурируют и кооперируются друг с другом не только национальные государства, но и множество транснациональных и наднациональных организаций самого разного толка - крупные транснациональные компании, ВТО, Всемирный банк, НАТО, Европейский союз, Гринпис, Эмнисти интернешнл и т.п. Причем негосударственные транснациональные организации иногда действуют даже эффективнее государств и их объединений.
Международно признанный и защищенный государственный суверенитет уже не обеспечивает государственной автономии - фактической способности государства действовать даже в пределах своей территории независимо от других субъектов международных отношений - национальных государств и транснациональных организаций. Процесс правления как будто "ускользает" от национального государства. Государство во многом утрачивает контроль над своим внутренним правопорядком, поскольку реализация принятых нормативных правовых актов, регулирующих, например, Интернет, налогообложение, борьбу с безработицей или экономическими преступлениями, не может быть обеспечена исключительно находящимися в его распоряжении властными ресурсами. Это вызывает изменение самой сути международных отношений. Сводить их только к отстаиванию государственного суверенитета становится бессмысленным.
Осознав невозможность индивидуального ответа на вызовы глобализации и признав наличие в глобальном пространстве множества разнообразных акторов, государства ищут новые формы реализации своих суверенных прав. Постепенно приходит понимание того, что моноцентричная структура власти устарела. Сегодня "государства включаются в совсем другую конкурентную игру власти: они соперничают за доли участия в мировом рынке и за иностранный капитал с тем, чтобы реализовать свои "национальные" интересы". Более того, государства все чаще воспринимают себя "уже не как суверенные державы, а в качестве солидарных членов международного сообщества". Межгосударственное сотрудничество сегодня преследует цель универсализации социального порядка (прежде всего - правопорядка), то есть обеспечения соответствия (по меньшей мере - непротиворечия) множества национальных правопорядков некоторым единым стандартам. По меткому замечанию М. ван Хука, в современных условиях все правовые системы в мире - это "диалекты одного общего правового языка, разновидности единого правового дискурса".
Необходимость межгосударственной кооперации для решения все более широкого круга задач побуждает к переосмыслению самого понятия суверенитета. Бек называет традиционную концепцию суверенитета эксклюзивной. Здесь неизбежная в условиях глобализации передача отдельных суверенных прав на транснациональный уровень рассматривается как игра с нулевой суммой, когда отказ государства от некоторых своих полномочий в пользу иных субъектов международных отношений ведет к умалению его суверенности в целом, а следовательно, и к ослаблению государства в качестве игрока на глобальном поле. В рамках данной модели "государства борются за каждый миллиметр сохраняющегося у них правового суверенитета, причем тем ожесточеннее, чем меньше остается защищать и чем большего результата можно добиться объединением. На смену такой интерпретации суверенитета, по мнению Бека, должна прийти его интегративная концепция, согласно которой перераспределение суверенных прав национальных государств между различными глобальными акторами ведет к тому, что каждое из государств, участвующих в такой кооперации, становится более сильным, а эффективность совместно проводимой политики существенно повышается. Именно такая кооперация позволяет государствам приспособиться к условиям глобализации и, как это ни парадоксально, гарантировать свой суверенитет.
На Европейском континенте необходимость пересмотра традиционных представлений о государственном суверенитете во многом обусловлена эволюцией ЕС - от Европейского объединения угля и стали, созданного на основании Парижского договора 1951 г., включавшего шесть государств и обеспечивавшего их сотрудничество в данных узкоспециальных сферах, до закрепленной Лиссабонским договором от 13 декабря 2007 г. развитой и во многом государствоподобной институциональной структуры, компетенция которой охватывает вопросы общеэкономического регулирования, внешней политики, обеспечения безопасности и борьбы с преступностью и распространяется на большинство стран Европы. В процессе ратификации Лиссабонского договора у многих государств - членов ЕС возникали сомнения относительно его совместимости с национальными конституциями, в том числе (и прежде всего) их положениями, характеризующими страну как суверенное государство. Органы конституционного контроля ряда стран в соответствующих решениях признали необходимость пересмотра устоявшихся представлений о государственном суверенитете.
Так, Конституционный трибунал Польши в решении от 24 ноября 2010 г. отметил, что понятие суверенитета подвержено трансформациям в ответ на изменения, имеющим место в настоящее время, таким как демократизация процесса принятия решений, развитие прав человека, возрастание значения международного права, а также институционализация международного сообщества. Суверенитет не может больше пониматься как свобода действий государства или его неограниченная возможность оказывать давление на другие страны.
Конституционный суд Чехии в решении от 26 ноября 2008 г. подчеркнул, что сегодня государство и его суверенитет претерпевают изменения, и ни одно государство не существует в виде отдельной, единичной организации, как это предполагалось в классических теориях суверенитета (п. 105). В частности, национальная безопасность, которая всегда была основой государственности, впервые в истории может эффективно осуществляться суверенными государствами, когда они действуют сообща, объединяя ресурсы, технологии, коммуникации, информационные потоки и государственно-властные полномочия (п. 101). Добровольная передача суверенным государством определенных государственных полномочий, которые предполагается осуществлять с его участием согласованным заранее способом (даже если он может быть впоследствии изменен), не ослабляет государственный суверенитет, а наоборот, может привести к его усилению в рамках совместных действий интегрированного целого (п. 108). В решении от 3 ноября 2009 г. Конституционный суд Чехии указал, что в современном демократическом правовом государстве суверенитет - не самоцель, а средство реализации ценностей, на которых оно основано. По мнению Суда, основное проявление государственного суверенитета - способность продолжать распоряжаться своими суверенными правами, в том числе передавать определенные полномочия, временно или постоянно (п. 147).
Вместе с тем передача государством своих суверенных полномочий на наднациональный уровень не может быть беспредельной. Это отмечалось как Конституционным судом Чехии, так и Федеральным конституционным судом Германии, который специально подчеркнул, что существует не подлежащая передаче и в этом смысле закрытая для интеграции конституционная идентичность (п. 235). У государства должно оставаться достаточно пространства для политического формирования экономических, культурных и социальных условий жизни (п. 249). Особо чувствительны в этом отношении такие сферы, как материальное и процессуальное уголовное право; монополия на использование силы полицией внутри страны и военными за ее пределами; публичные доходы и расходы, особенно мотивированные соображениями социальной политики; условия жизни в социальном государстве; вопросы особого культурного значения, например, в области семейного права, образования, отношений с религиозными сообществами (п. 252).
Эволюционируют и теоретические представления о государственном суверенитете. Исследователи современных интеграционных процессов, придерживающиеся функционалистского подхода, полагают, что центр тяжести должен быть перенесен с отношений между властью и территорией, которые лежат в основе традиционного понимания суверенитета, на функциональные отношения в отдельных областях человеческой активности. Вместо того чтобы спрашивать, кто уполномочен властью и кто осуществляет суверенитет, мы должны задаться вопросом, в отношении каких объектов (то есть в каких сферах) суверенитет должен осуществляться и что есть надлежащие цели, средства и пределы его осуществления. Источником власти в дальнейшем будет необходимость реализации общих задач, и ее пределы будут легитимироваться в большей мере самими этими задачами, чем обладанием "правом" на их осуществление.
Власть все чаще понимается как способность достигать желаемых результатов, поэтому больше внимания уделяется фактическим проявлениям власти, а не формальной компетенции. И суверенитет сегодня не следует определять в соответствии с формальными и юридическими критериями; внимание скорее необходимо сконцентрировать на фактических источниках власти, таких как знание, информация, компетентность, легитимность. Суверенитет в большей мере определяется возможностью осуществлять политический контроль, и, в частности, государства-члены не обладают властью в тех сферах, где решения принимаются на уровне ЕС.
С точки зрения сторонников конструктивизма, суверенитет - это формирующееся понятие, он никогда не достигнет своей окончательной формы. Суверенитет не имеет предопределенных качеств и существует только в социальном контексте, в отношениях с другими организациями и зависит от той роли, которую государство играет в этих отношениях.
Суверенитет традиционно рассматривается как отличительный признак государственной власти, однако появление наднациональных образований, которые коренным образом отличаются от международных организаций, ставит вопрос о юридической природе осуществляемой ими власти, которая в определенной мере также начинает претендовать на суверенность. Наиболее активно данный вопрос обсуждается применительно к ЕС - самому продвинутому на сегодняшний день наднациональному образованию. По мнению большинства исследователей, тот факт, что ЕС осуществляет функции, которые ранее реализовывались государствами, не означает, что ЕС обретает суверенитет, а государства его утрачивают. В рамках ЕС суверенитет объединяется и распределяется, а не передается на более высокий уровень. Вместе с тем подчеркивается, что в ЕС государства-члены сохраняют суверенитет в его традиционном понимании как монополию на применение силы в пределах государственной территории, поскольку ЕС не располагает силовыми структурами, обеспечивающими применение права ЕС.
Однако если исходить из того, что суверенитет предполагает свободу действия государства, то он у государств-членов оказывается ограниченным. Институты ЕС осуществляют политический контроль за реализацией государствами-членами его решений и в случае их уклонения от этого могут использовать политические и экономические санкции. Все же здесь точнее говорить о реализации государственного суверенитета, а не об его ограничении. Не следует противопоставлять суверенитет государств-членов и полномочия институтов ЕС, ибо последние производны от первых. ЕС не обладает собственным суверенитетом: его суверенитет произволен от суверенитета государств-членов. ЕС усиливает государственные структуры, которые исполняют решения, принятые на уровне Союза, и их компетенция за счет этого только расширяется. Таким образом, ЕС - инструмент, усиливающий позиции государств-членов в отстаивании их интересов и помогающий им навязывать свою волю более слабым странам.
Одновременно обращается внимание на то, что европейская интеграция - это процесс, над которым государства-члены утратили контроль. Выбор возможных действий во вновь возникших условиях ограничен ранее принятыми решениями, на которые участники интеграционного союза, возможно, сегодня не согласились бы, зная заранее, во что это выльется. В конечном счете институты ЕС оказываются способными действовать автономно.
ЕС основывается на территориальном принципе и постепенно все в большей мере приближается к модели многоуровневого правления федеративного типа, достаточно последовательно следуя по пути расширения (увеличения сфер сотрудничества) и углубления (все большей унификации правового регулирования) интеграции. Институты ЕС исходят из автономности и даже во многом суверенности его правопорядка как по отношению к правопорядкам государств-членов, так и к иным национальным и транснациональным правопорядкам.
Так, несмотря на неудачу с ратификацией Договора, устанавливающего Конституцию для Европы, от 29 октября 2004 г., доктрина европейского права исходит из наличия у ЕС конституции не в формальном смысле (писаной), а в материальном (содержательной). Причем ее формирование началось намного раньше работы Европейского конвента над проектом "Конституции для Европы". Соответственно, и увязывается она не только и не столько с текстом Лиссабонского договора от 13 декабря 2007 г., вносящего изменения в Договор о Европейском союзе и в Договор об учреждении Европейского сообщества, посредством которого в них было включено большинство положений несостоявшейся "Конституции для Европы", сколько с практикой Суда ЕС, утвердившей принципы права ЕС, связывающие как его институты, так и органы власти государств-членов.
Прежде всего это принцип верховенства и прямого действия права ЕС в рамках правопорядков государств-членов. Суд ЕС обосновал данный принцип еще в своих первых решениях и в дальнейшем неизменно придерживается и развивает его. Суд ЕС неоднократно подчеркивал в своих решениях, что право ЕС имеет верховенство по отношению к праву государств-членов, непосредственно действует в их правовых системах, порождает права и обязанности для частных лиц, которые могут ссылаться на него в национальных судах. При этом национальные суды не могут отказаться применять право ЕС, даже если оно противоречит национальным правовым актам, принятым позднее соответствующих положений права ЕС.
Поэтому в отношении государств - членов ЕС в современных условиях сложно говорить о безусловном верховенстве их конституций в рамках национального правопорядка, ибо "национальная конституция обладает значением при исполнении союзного права лишь в той мере, в которой она не воспрепятствует действенному исполнению союзного права". Принято считать, что "основная правовая структура объединенных в Союзе государств определяется "двойной конституцией", т.е. конституционным дуализмом, состоящим из объединения обоих правопорядков, как национального, так и европейского. Оба правопорядка, хотя и различным образом, связаны и соотнесены друг с другом, но остаются самостоятельными". Основным механизмом в процессе конституционализации права ЕС является Суд ЕС. Именно он утверждает "коммунитарное право как автономный наднациональный правопорядок". Деятельность Суда ЕС уподобляется конституционному контролю, посредством которого обеспечивается развитие конституции без формальных конституционных изменений.
По мнению Ю. Малеева, "государства - члены ЕС, оставаясь суверенными, вместе с тем уже сегодня обладают новым качеством совместного суверенитета". Для его обозначения предлагается использовать термин "коммунитет". Термин не слишком удачный и благозвучный, но обозначаемая им тенденция весьма показательна. Не случайно ЕС иногда определяют как "межнациональное государство", "наднациональное государство" или "региональное мировое государство" и усматривают в этой модели движение в направлении "жуткого образа имперского мирового государства, от чьих властных притязаний невозможно уклониться".
Глобализация поднимает вопрос о дальнейших перспективах национального государства. Экономика сегодня оказывается все менее подверженной их влиянию, формируются "глобальные сети производственных отношений". Государство постепенно "утрачивает господство над теми условиями производства, при которых оно может рассчитывать на налогооблагаемые доходы и поступления". А это создает серьезные проблемы для реализации едва ли не всех функций государства (особенно - социальной), которые, как известно, требуют финансового обеспечения.
Хабермас видит роль национального государства в условиях все более активно развивающихся интеграционных процессов в том, что оно обеспечивает сохранение культурного своеобразия и национальной идентичности народов, а также (и прежде всего) является гарантом прав и свобод человека. Между тем это далеко не бесспорно. Как было показано, население государства (государствообразующий народ) сегодня уже не представляет собой единую социокультурную общность и никакими усилиями государства невозможно сохранить размываемую миграционными потоками его национальную идентичность. Создание после Второй мировой войны разнообразных международных инструментов защиты прав человека, в том числе международных и наднациональных судов, было реакцией на недостаточность их государственного обеспечения и выявившуюся необходимость защиты прав человека от нарушений и со стороны самого государства. Следствием функционирования этих международных инструментов стало формирование универсальных и региональных стандартов обеспечения прав человека. Особо тяжкие и массовые нарушения прав человека - международно-правовое основание для "гуманитарной интервенции", вмешательства во внутренние дела суверенных государств с целью их пресечения. Таким образом, сегодня уже нельзя говорить, что государство обладает ничем не ограниченным правом на применение насилия на своей территории, и легализация обращения к насилию перестает быть прерогативой государства.
Свидетельствует ли все это о том, что в эпоху глобализации следует отказаться от национального государства как от "полюбившегося нам, но утратившего функциональное назначение реликта старой Европы"? Такие позиции высказываются. Некоторые исследователи полагают, что организация политической жизни, основанная на суверенитете и территориальной обособленности, была возможна только на определенной стадии развития человечества. Г. Моргентау утверждает, что государство - не единственная и не основная форма политического сообщества. Вполне вероятно, что национальное государство будет заменено более крупным объединением иной природы, которое окажется более адекватным современным условиям. Возможно, как ответ на вызовы глобализации возникнет некоторая наднациональная организация в качестве всемирного правительства. С точки зрения функционалистов, государства в условиях глобализации не утрачивают суверенитет, понимаемый как наличие юридических полномочий осуществлять те или иные действия, просто государственный суверенитет становится все менее значим. "Функционализм ориентирован на создание нового мирового порядка, в рамках которого суверенные государства занимают последнее место". Плотная сеть транснациональных организаций и действий постепенно преодолевает прежние политические границы и объединяет разные политические сообщества. Таким образом, в современных условиях угроза суверенитету государства исходит не от других государств, а от негосударственных организаций. Более того, некоторые полагают, что именно государственный суверенитет представляет основную угрозу международному сообществу, формируемому различными транснациональными акторами, действующими в целях осуществления функций, необходимых для его жизнедеятельности, порождая в нем анархию. Конечной точкой развития в данном направлении может стать "совершенно децентрированное мировое сообщество, распадающееся на неупорядоченное множество самовоспроизводящихся и самоуправляемых функциональных систем".
Однако большинство исследователей все же склоняются к тому, что национальное государство останется основной формой социальной организации. Сущность европейской интеграции, по их мнению, заключается в усилении суверенитета национальных государств. Процесс создания и эволюции ЕС - это ответ на слабость национального государства как организационной модели. Интеграция не ведет к установлению иной формы управления, которая заменит национальное государство; она есть выражение воли наций, направленной на усиление государства для достижения его собственных целей. Государства останутся важнейшими участниками международных отношений и будут определять их характер. Они ревностно охраняют свой суверенитет, и создание любой новой структуры власти возможно только посредством решения национальных государств.
Однако не вызывает сомнения, что в ходе глобализации и сами национальные государства, и их взаимоотношения претерпевают серьезные трансформации. А потому многие традиционные понятия теории права и государства и вкладываемые в них смыслы уже не вполне подходят для описания реалий нового мироустройства. Какая терминология окажется адекватной им, да и какими будут сами эти реалии, сказать сложно. Очевидно, мы еще не дошли, по выражению В. Нерсесянца, до того "большого исторического поворота", за которым видно "неизвестное очередное будущее", или пока не смогли разглядеть его очертания, пытаясь конструировать новое из материала прошлого и настоящего.