Ольга быстро сказала:
— Не меньше ста пятидесяти тонн!
— Ста пятидесяти тонн, друзья! А Оан не весит и ста килограммов! Неужели и это неубедительно?
— Адмирал, вы показываете нам причину гибели Лусина. Но то, что убило, не всегда убийца, — заявил Ромеро. — Во всяком случае, в преступном смысле. Я бы предложил поговорить с самим Оаном.
— Дружески беседовать с убийцей Лусина? Приятельски расспрашивать его?
— Зачем дружески? Зачем расспросы? В старину для подобных бесед существовал деловой термин «допрос». Допросы бывали с пристрастием и без пристрастия. Хорошо бы Оану провести допрос с пристрастием. И провести его должны вы в роли следователя или прокурора, а мы будем присутствовать в качестве тех фигур, которые в древнем суде назывались судьями, народными заседателями, адвокатами, а также свидетелями и зрителями.
— Странные порядки существовали в вашей древней истории, — промолвил Граций. — Расспросы и допросы, с пристрастием и без, судьи, заседатели, прокуроры, адвокаты, свидетели, зрители... Вы, наверное, очень увлекались судейскими зрелищами. Вероятно, они относились к театру, которым ваши предки, кажется, тоже увлекались?
— Вот уж к театру судьи и прокуроры не имели отношения, — заверил его Ромеро. — Это, впрочем, не относится к зрителям. Зрители в театрах бывали, особенно когда актеры в пьесах играли преступников и прокуроров. Это всегда было захватывающе интересно.
Ромеро, наверно, еще разглагольствовал бы о древних обычаях, но Олег вернул нас к теме. Было решено произвести допрос завтра. Нетерпеливый Камагин хотел немедленно вызвать арана, но на это не согласился я: надо было подготовиться к допросу.
— Поговорим теперь о луче, поразившем «Телец», — предложил Олег.
|
|
О луче говорить было нечего, о луче мы ничего не знали. Я повторил то, что уже объяснял Ольге: рамиры начали войну, луч — их истребительное оружие, таким же лучом они уничтожили эскадру Аллана. Ольга заметила, что если так, то невидимые противники искусно варьируют силу оружия: экипажи первой эскадры погибли, а звездолеты возвратились на базу, ни один из автоматов не сбился с курса. С «Тельцом» расправились страшней — он начисто испепелен. Удар по Красной был еще беспощадней: там погибало космическое светило, а не крохотный, по космическим меркам, корабль. Надо смотреть правде в глаза: защиты против такого оружия мы не имеем!
— Задержись, адмирал, — сказал мне Эллон, когда все стали расходиться. Я по обыкновению присел на лапу дракона. Эллон заговорил, жутко искривившись:
— Ты меня убедил, Оан — посланец рамиров. Но не легкомысленно ли устраивать открытый допрос? Если Оан тот, за кого его принимаем, он ответит расправой с нами.
— Почему ты не сказал этого на совещании?
Он покривился еще презрительней.
— Я не поклонник больших совещаний, которые так обожают люди. У меня есть личная причина говорить наедине. Поразмысли, адмирал. Допрос может накликать новое нападение. У меня нет страха смерти, который так силен в вас и галактах. Мы, демиурги, в этом смысле совершеннее. Но мне жаль Ирину... И тебя жаль, адмирал.
Лазутчик рамиров, конечно, мог на разоблачение его тайной роли ответить ударом: скинуть маску, как назвал бы Ромеро такой переход от шпионажа к сражению. Но неужели и дальше терпеть на корабле предателя? Я похлопал дракона по лапе.
|
|
— Бродяга, ты один промолчал на совете.
— Эллон прав, — прошепелявил дракон, скосив на меня выпуклый оранжево-зеленый глаз. — Ты хочешь припереть Оана к стенке, а его нужно обходить стороной. Благоразумней отказаться от допроса, Эли.
— Всего благоразумней было бы вообще не соваться в звездное скопление Гибнущих миров! Люди далеко не всегда опираются на одно благоразумие. Оана надо разоблачить!
— Тогда поговорим о другом. — по-деловому сказал Эллон. — Поле в сто пятьдесят тонн — пустяк для моих генераторов, даже с тысячью тонн справлюсь. Но нужно помещение, куда было бы удобно сфокусировать охранные генераторы. И надежное экранирование, чтобы Оан не связался со своими. Проводи допрос в консерваторе, там я обеспечу безопасность.
— Хорошо, консерватор. Бродяга не сумеет присутствовать, но мы покажем ему стереофильм.
— Еще один вопрос, адмирал. Как ты собираешься допрашивать Оана, если он заранее знает все твои еще не поставленные вопросы? Или ты забыл о его способности свободно проникать в наши мысли?
— Постараюсь контролировать свои мысли. О чем я не буду думать, того Оан не узнает.
— Правильно, адмирал. Мы с Ириной провели исследование мыслительных способностей Оана, без его ведома конечно, и узнали, что Оан читает только возникающие в его присутствии мысли. Знания, просто хранящиеся в нашем мозгу, ему недоступны.
— Почему это так, вы тоже раскрыли?
— Как и все электрические пауки, Оан обладает изощренной способностью воспринимать микропотенциалы мозга. Он электрически ощущает наши мысли — вот и вся разгадка. И завтра я устрою ему неожиданность: наполню консерватор микроразрядами, которые затушуют электрическую картину мозга.
|
|
— Теперь скажи, Эллон, какая у тебя личная причина беседовать не при всех?
— Ты не догадываешься, адмирал?
Его сумрачные глаза горели. Самолюбие, столь непомерное, что перекрывало все остальные чувства, звучало в каждом слове.
— Ты нервничал, пока я не назвал Оана. Уж не опасался ли ты, что предателем я объявлю тебя?
— Да, да! — закричал он, подпрыгивая на тонких ногах. — Именно это! И знаешь, о чем я думал?
— Откуда мне знать твои мысли?
— А надо бы, адмирал! Оан читает наши мысли — и ему проще, чем нам. Я думал о том, что, если ты обвинишь меня, я не сумею оправдаться. Обвинение будет сильней оправданий, ибо целенаправленно, ибо подбирает только нужные факты, а остальные игнорирует, ибо выстраивает подобранные факты в прочную связь причин и следствий... Меня охватил страх, адмирал!
— Не думал, что тебе знакомо такое чувство, Эллон.
— Оно мне незнакомо, когда я думаю о врагах. Но вас — боюсь! Боюсь не силы вашей, а ваших заблуждений. Убедительности ошибок, доказательности просчетов, заразительности непонимания!.. Мы — разные. Между нами — отчуждение. Быть может, лишь через тысячу лет его преодолеют... Я испугался, Эли, признаюсь.
Я положил руку на его плечо. Он не был человеком и любил подчеркивать свою нечеловечность. Он фрондировал своей особостью. Если бы на звездолете имелись дети, он с наслаждением пугал бы их. Но он был иной, чем старался казаться. Я ласково сказал:
— Ты недооцениваешь человеческую проницательность, Эллон.
— Не потеряй свою человеческую проницательность на завтрашнем допросе, — предостерег он.
Вечер мы провели вдвоем с Мери. Мне хотелось сосредоточиться. Мери не мешает моей мысли течь в избранном направлении, она так вписывается в ее течение, будто мы — одна голова. Свое упрямство, насмешки и упреки Мери приберегает для других случаев, там она отводит душу. В серьезных делах она серьезна. Нелепо было бы говорить, что я люблю ее только за это. Она — моя половина; выражение затрепано, но я ощущаю его смысл с такой остротой, словно оно первоосознанно мною: открытие, а не штамп.
— Как ты полагаешь, Оан не фантом? -спросила она, как раз когда я об этом подумал.
— Это было бы уж слишком!
— Почему слишком? Наши предки научились передавать на экран оптические образы, мы способны переносить свои изображения на дальние расстояния и вести разговор с изображением. Демиурги наделяют своих фантомов изрядной долей вещественности. Не продвинулись ли рамиры еще дальше по пути уменьшения призрачности? Не нашли ли они способ дублировать телесный облик? Мне кажется, это проблема технического уровня, а не принципа.
Всем нам являлись подобные мысли, Мери только отчетливей их высказала. К тому же и Оан проговорился, что Жестокие боги в облике аранов частенько появляются на планете. Мы влезали в скафандр, изображавший арана, а у них избранный образ становился собственным телом. Разница на словах была проста, но кружилась голова, когда я вдумывался, какой технический скачок должен разделять обе цивилизации, чтобы стала возможной такая разница. Мысли эти так захватили меня, что утром я пришел к Ольге посоветоваться. Ольга поселилась у Ирины. Ирина была в лаборатории, Ольга что-то вычисляла.
— Если ты не можешь жить без расчетов, то сделай и для меня один расчетик. Определи степень вещественности привидений.
— Привидений, Эли? Каких привидений?
— Всевозможных. Начни с какой-нибудь бабушки английского лорда, погибшей насильственной смертью, а закончи Оаном.
— Разве Оан — призрак?
— Вот это я от тебя и хочу услышать.
Ольга спокойно уселась за новое вычисление. Уверен, что, если бы ее спросили, какой из дюжины дьяволов всех дьявольней, а какой из десятка богов всех божественней, она и тут, не дознаваясь, существуют ли реально дьяволы и боги, принялась бы спокойно решать простую математическую задачу. МУМ с ее бездной сведений не могла быть использована, и Ольга послала запрос в корабельную библиотеку. Я с любопытством смотрел, как в окошке машинки, по клавишам которой Ольга выстукивала свои вопросы, выстраивались колонки восьмизначных цифр. Ни одна мне ничего не говорила.
— Предварительный ответ готов. Возможные погрешности не превышают четырех с половиной процентов, — сказала Ольга. — Что касается призраков умерших лордов и их жен, слоняющихся по комнатам старых замков, то у них довольно высокая вещественность — от восемнадцати до двадцати двух процентов. Статуя командора, погубившая Дон Жуана, обладала тридцатью семью процентами вещественности. Тень отца Гамлета — двадцатью девятью. Знаменитое Кентервильское привидение побило рекорд — тридцать девять. Наоборот, образы героев древнего кинематографа никогда не поднимались выше четырех процентов...
— Постой, постой, что за чепуха! Ни Каменного гостя, ни лордов-призраков реально не существовало, а ты им приписываешь такой высокий процент вещественности. Физически же показанные на экране люди у тебя призрачней самих призраков. Как понять такую несуразицу?
— Вещественность призрака — понятие психологическое. И привидения средневековых замков, и Каменный гость с тенью отца Гамлета были столь психологически достоверны, что это одно перекрывало всю их, так сказать, нефизичность. Разве неизвестны случаи, когда обжигались до волдырей, прикасаясь к куску холодного железа, если верили, что железо раскалено? А о героях кино наперед знали, что они лишь оптические изображения. Их призрачность объявлялась заранее.
— Хорошо. Что ты теперь скажешь о призрачности Оана?
— Раньше я скажу о фантомах разрушителей. Призрак Орлана, возникший у нас на «Волопасе», обладал по крайней мере пятьюдесятью процентами вещественности. Вообще же пятьдесят процентов телесности было верхней границей призрачных достижений разрушителей, они творили наполовину реальные привидения. Наоборот, у привидений, созданных Андре в битве на Третьей планете, телесность была ниже. Его создания еле-еле дотягивали до двадцати процентов вещественности. Иные привидения в средневековых замках...
— Ольга, меня не интересуют двадцатидвухпроцентные миледи, несущиеся с распущенными волосами по темным коридорам! Я спрашиваю об Оане.
— Я как раз подошла к Оану. Я не уверена, что Оан фантом. Но если он и призрак, то вещественности не ниже восьмидесятивосьмипроцентной. Почти на грани полноценного существа.
Вычисление Ольги подтверждало мои опасения. Настроение от этого у меня не улучшилось.
— Пойдем, сказал я. — Нас уже ждут.
В консерватор прискакал Оан, юркий, хлопотливый, доброжелательный, — он только таким и бегал на корабле. Он приветливо замахал нам всеми руковолосами. А я не мог отделаться от ощущения, что Оан — нездешен, что у него не лицо, а личина, что он не реальное существо, а призрак, лишь максимально оснащенный вещественностью. Я мысленно одернул себя. Удивительность — родовой признак аранов. Тайна Оана не во внешнем облике, она глубже, она грозней; надо проникнуть в эту зловещую глубину, а не скользить по красочной поверхности! Я сказал:
— Оан, наша эскадра на две трети уничтожена, погибли наши товарищи. Знаешь ли ты что-нибудь о проклятом луче, так внезапно ударившем по «Тельцу»? Откуда он? Какова его природа?
Ставя эти вопросы, я с удовлетворением заметил удивление, почти замешательство Оана. Вероятно, его поразило, что сегодня он не проникает в наши мысли так свободно, как раньше. Ответы Оана также не звучали в нашем мозгу с прежней звонкой отчетливостью. Устроенная Эллоном электрическая сумятица в какой-то степени мешала и нам самим. Естественно, Оан ничего не знал о луче. Подобные явления у них еще не наблюдались — во всяком случае, с той поры, как араны отказались от космических полетов. В преданиях тоже не сохранилось легенд о смертоносных лучах.
— Но если тебе неизвестна природа луча, то, может быть, ты знаешь, кто его генерировал и почему он ударил в звездолет?
На это Оан имел стандартный ответ:
— Вы разгневали Жестоких богов. Боги покарали вас.
— Покарали? А за что, собственно? Чем мы прогневили ваших мстительных богов?
— Не мстительных — суровых, Эли.
Поправка Оана прозвучала у каждого в мозгу именно так. Мы потом сверяли записи дешифраторов. Содержание ответов Оана было у всех одно, а форма выражения разная, но на этот вопрос он ответил всем одинаково.
— Хорошо, суровых, а не мстительных. Хрен редьки не слаще. Не смотри так удивленно, это человеческая поговорка. Разъясни еще одно недоумение. Наши мыслящие машины блокированы неизвестными силами. На «Таране» нарушена логическая схема операций...
— Схема временной связи. У машины рак времени.
— Да, это ты говорил. Сказать — не значит объяснить. Поговорим о больном времени, Оан. Вот уж чего мы не понимаем! Почему появилось больное время в Гибнущих мирах?
— Результат деятельности Жестоких богов.
— Очень уж они деятельны, если могут менять течение времени. Мы до этого не дошли. Впрочем, мы не боги. Но в чем выражается их деятельность?
— Не знаю.
— Еще бы! Откуда арану все знать о богах, к тому же таких суровых! Они ведь с вами не советуются, Оан? Возвратимся к вопросу о времени. Больное время, рыхлое, разорванное — это ведь иносказания для времени, как-то измененного, не правда ли? Зачем тебе с товарищами понадобилось предпринимать бесконечно опасную попытку проникнуть к опадающей в себя звезде, чтобы влиться в поток ее измененного времени, если здесь, в вашем гибнущем созвездии, имеется сколько угодно примеров любого изменения времени? Ты ведь и раньше говорил, Оан, что рак времени — язва здешних мест!
— У нас время разорванное, рыхлое, им трудно воспользоваться. А у коллапсара время сжатое, там время — пружина, а не лохмотья. Если бы удалось овладеть тем временем, можно было бы выводить в будущее, в прошлое, в боковые «сейчас» любые созвездия, погибающие в ослабевшем времени.
В этот миг я понял, что поймал его. Я перевел взгляд на Эллона, тот чуть-чуть приподнял руку — он был готов. Оан тоже понял, что раскрыт. Два нижних глаза остались прежними — добренькие, приветливо сияющие. Но пронзительным верхним оком он донес до нас свое состояние. Воистину, это было недоброе око!..
— Раньше ты говорил, что ты и твои товарищи — беглецы, — спокойно констатировал я. — Но оказывается, вы — экспериментаторы. Вы собирались в принципе овладеть тем изгибом временного потока. Я правильно оцениваю ваши действия, Оан?
Он попытался спасти потерянное лицо.
— Правильно. Мы проверяли, можно ли выскользнуть в прошлое или будущее. По прямому ходу времени прошлое невозвратимо. Граница будущего сдавлена очень низким потолком — реальным настоящим. Граница прошлого упирается в непреодолимый пол — все то же реальное настоящее. Выходы лежат только в обводах времени, а не в прямом его течении, здесь мы всегда пребываем в «сейчас». Вот эти обводы из настоящего в будущее и прошедшее мы и искали. Осуществляются они лишь в коллапсарах. В них лучшие печи природы для разогрева и искривления времени.
— И после всего, о чем ты нам рассказал, Оан, ты будешь по-прежнему утверждать, что ты и твои погибшие товарищи — араны?
Он не ответил. С ним совершалась разительная перемена. Он уходил. Он еще оставался и уже исчезал. Он был и переставал быть. Он превращался из тела в тень. Он проваливался в какое-то свое чертово инобытие, оставляя нам в наличности лишь силуэт.
— Эллон! Эллон! — отчаянно закричал я.
Эллон не хотел испытывать на нас крепость защитных полей, но надо было действовать быстро — нас всех поразбросало, когда заработали аппараты Эллона. Я вскочил и кинулся к пропадающему Оану. Мы столкнулись с Ромеро, я снова упал. Осима с Олегом барахтались на полу, Грация и Орлана отнесло в угол. Но Оан остался. Он был схвачен намертво в миг, когда уже на три четверти исчез.
Теперь он висел над нами, распялив двенадцать ног, разметав черные руковолосы. Два нижних глаза, широко открытые, больше не видели нас, верхний потерял пронзительность, он казался обычным глазом, только полуослепшим. Между волосами в момент исчезновения проскочила искра, она остановилась на полуразряде, не доискрив свой короткий век. Бегство из нашего времени не удалось, Оан был остановлен в последней сиюмгновенности своего здешнего бытия — зафиксирован прочно и навечно.
— Прекрасно, Эллон! — Я быстро подошел к оцепенелому врагу, но тут же ударился о невидимое препятствие.
— Боюсь, ты забыл, адмирал, что некогда восседал в клетке, похожей на эту и, кажется, не очень там веселился, — сказал Эллон.
Не могу сказать, чтобы напоминание и сопровождающий его хохот показались мне приятными. В любую другую минуту я дал бы Эллону понять, что он демиург, а не разрушитель, и должен держаться тактичней. Но сейчас я готов был простить Эллону прегрешения и покрупней. Я провел рукой по силовой сетке.
— Я был в своей прозрачной теснице живой, Эллон. Я ходил, говорил, слышал, спал, видел пророческие сны — и смеялся в них над вами... Живой ли Оан? Достаточно ли прочна силовая стена, если он вдруг очнется?
— Он не должен очнуться, Эли. Наша удача, что ускользал он постепенно, а не сразу. Он выбросил из сиюминутности лишь свою жизненную энергию, а телесный костяк не успел увести. Я зафиксировал Оана в последний момент существования. Теперь миг превратился в вечность. И если Оан каким-то чудом оживет, прозрачные эти стены ему не разорвать.
Я вспомнил расчет Ольги. Оптические изображения и вправду обладали такой малой вещественностью, что их стирали с экранов мгновенно — одним поворотом выключателя! Чтобы истребить фантомов на Третьей планете, Андре понадобилось вызвать в них колебательные движения энергии. Если наш пленник фантом, то он стал жертвой своего совершенства. Но фантом ли он?
— Что будем делать с этим чучелом, Эли? — спросил Олег.
Я показал на стену, противоположную той, где возвышался саркофаг Лусина:
— Поставим предателя сюда. Пусть убийца с раскаянием глядит на свою жертву.
Олег вздохнул:
— Допрос не дал всего, на что надеялись. Мы так и не дознались, чем разгневали рамиров и как восстановить повреждения. И самое главное — ничего не узнали о боевом луче рамиров.
— Зато мы узнали, что и рамиры могущественны не беспредельно. Их лазутчик признал, что они экспериментировали со временем в антивзрыве коллапсара, отыскивая приемы его использования. Рамиры что-то ищут — значит, не все у них есть, не всем они овладели. Разве это не утешительно?
Ромеро иронически усмехнулся:
— Вы так радуетесь, Эли, будто и впрямь поверили, что они совершенные боги, и сейчас испытываете облегчение, обнаружив, что заблуждались.
Я и вправду радовался, только не оттого, что верил в божественность рамиров. Чёрта мне было в их божественности! Но в безмерность их могущества я начинал верить, как уже поверил в их жестокость. Допрос Оана свидетельствовал, что не все в их власти, — иначе зачем бы ему понадобилось так трусливо удирать? Они в техническом развитии ушли вперед нас на порядок, от силы на два, — это еще не такое превосходство, чтобы отступать перед ними!
— Одного результата мы, во всяком случае, добились, друзья. Среди нас был соглядатай врагов, мы его обезвредили. Если борьба с рамирами не утихнет, они лишатся важного преимущества!
На несколько дней главным занятием на корабле стало паломничество в консерватор. Мери пришла туда со мной, прилетел Труб, примчался Гиг, даже Бродяга, преодолевая хворь, так и не покинувшую его со смерти Лусина, приполз и просунул голову в помещение. Гиг грозил силуэту предателя костлявой рукой, Труб в ярости бросался на тесницу — смешно называть темницей прозрачную клетку, — пытался прорвать ее когтями, но отлетал, как незадолго перед этим я. Ангел плакал от возмущения и бессилия, слезы капали на седые бакенбарды, смачивали крылья. Григ от сочувствия Трубу бешено трещал костями. Бродяга задумчиво сказал:
— Ты уверен, что он мертв, Эли? Он изменился, но в этом странном мире, где так обычны телесные трансформации...
— Он безжизнен. Если отсутствие жизни есть смерть, то Оан — мертвец.
Когда перемещение тесницы Оана на отведенное ей место было закончено, Эллон объявил:
— Адмирал, я пленил время. Я выключил его. Паук, которого ты, на наше горе, привел на корабль, теперь вне времени. Мы постареем, умрем, тысячи раз возродимся в потомках, а он вечно будет пребывать таким же. А теперь я займусь делом поважней. Время неподвижное, навечно законсервированное, мне удалось создать. Попробую поработать над динамизацией времени! Такой проблемой еще не занимался ни один демиург! И люди не занимались, — добавил он почти вежливо.
— Как тебя понять?
Он широко осклабился. Мы все были угнетены катастрофой — Эллон радовался. Для него смысл существования заключался в инженерных разработках. Он нашел новую тему для исследования, предвкушал важное открытие — как же не радоваться?
— Постараюсь создать микроколлапсар и посмотрю, как он трансформирует время. Не волнуйся, все пока на атомном уровне. Это не то макровремя, в котором мы живем. А когда генератор микровремени заработает, мы покажем невеждам рамирам, что далеко им до нас. Они выискивали космические коллапсары, а я сотворю его в лаборатории. — Закончил он по обыкновению хохотом.
Я часто прихожу в консерватор, здесь мне свободней размышлять. Помню, как впервые остался один на один с врагом, расчаленном на силовом каркасе. Я не мог бы объяснить, почему мне надо было усесться против Оана и разговаривать с ним вслух, и твердить ему о своей горечи, о своей ненависти к нему и о том, что нас можно уничтожить, но нельзя заставить отступить, мы все равно пойдем вперед!
— Итак, ты погиб, Оан, — говорил я. — Ты наконец погиб, предатель! В древней книге сказано: все мы творим волю пославшего нас. Ты творил волю своих жестоких господ, возможно, ты один из них, только напяливший чужую личину, от тебя можно ждать любого облика. Нет, ничего от тебя не дождаться теперь, ты вне времени, вне жизни, даже вне облика, ты — захваченный в миге исчезновения силуэт, материализованная память о наказанном предателе — вот ты кто!
У меня перехватывало дыхание от горечи, я отдыхал, молчал, снова говорил:
— Творим волю пославшего нас. Мы тоже творим волю пославших нас. Мы — люди и звездные друзья людей. И нас послали издалека в ваши Гибнущие миры, чтобы узнать, как живут здесь разумные существа, помочь им, если нуждаются в помощи, сделать их своими друзьями, поучиться у них, если будет чему. Тебе этого не понять. Ты не знаешь, что такое любовь живого к живому. Ты — ненависть и пренебрежение. Но ненависть заслуживает только ненависти. Ненависть не породит любви, как собака не порождает рыб, как рыбе не породить орла. Так виси, ненавистный, вечно виси!
Так я говорил с мертвецом, облегчая душу, а потом направлялся в командирский зал. Олег с Осимой и Ольгой, оставив звездолет на автоматы, разрабатывали план сохранения спасшихся кораблей.
Олег сказал мне:
— Эли, «Овен» не годится даже в грузовики. Ольга считает, что нужно разместить экипаж «Овна» на «Змееносце» и «Козероге», снять все важные механизмы, перегрузить запасы, а звездолет аннигилировать.
— И вызвать новый удар, направленный уже против «Змееносца» и «Козерога». Или ты забыл, что жестокие господа Гибнущих миров не выносят аннигиляции материальных тел?
— Тогда взорвем его. Взрывы они выносят. Наши погибшие корабли о том свидетельствуют. Теперь самое настоятельное, Эли. Надо восстановить МУМ. Займись этим с Эллоном.
— Эллон собирается менять течение времени в микропроцессах, чтобы разобраться в явлении, которое Оан называл раком времени.
Осима внезапно рассердился. Энергичный капитан изнывал от безделья. Он знал свое дело отлично — смело вел корабли в неизведанные просторы, отважно бросался в бой, когда-то без жалоб переносил муки плена. Он был из тех, кто охотно взваливает на себя тяготы соседа, но никогда не отягчает своими. В беде и в часы торжества я видел его неизменно собранным и упругим, как сжатая пружина, — о лучшем капитане для своего корабля я не мог и мечтать. И раньше он не грубил мне, даже когда, усталый и растерянный, сам я не церемонился. Сейчас он грубил. Если бы он знал древние ругательства, как знал их — из любви к забавным словосочетаниям — Ромеро, он ругался бы той руганью, которую Павел почему-то называл площадной, хотя сам я никак не могу взять в толк, почему ругань должна зависеть от места, где ругаются, а не от одного настроения ругателя.
— Адмирал, не довольно ли глупостей? Больное время, рыхлое, дырчатое, пузырчатое!.. Вы научный руководитель экспедиции! Вы должны представить план, как выйти из затруднений, а мы будем его осуществлять. Не узнаю вас, адмирал! Раньше вы быстрей создавали проекты действий и энергичней проводили их в жизнь!
Я невольно опустил голову, чтобы не видеть гневного взгляда Осимы. Все мы переменились, не один я, но могло ли это служить оправданием? Олег молчанием давал понять, что тоже мной недоволен.
— Вы правы, друзья, самая настоятельная задача — восстановить управление кораблями. Пока вы будете заниматься эвакуацией «Овна», я постараюсь что-нибудь сделать с мыслящими машинами.
Из командирского зала я прошел к дракону. Бродяга устало покоился на полу. На его спине Труб и Гиг увлеченно сражались в дурачка. Этой игре их обучил Лусин, он пытался и мне привить любовь к картежным баталиям, но я так и не постиг игры, хотя Лусин уверял, что правила просты. Ангел и невидимка состязались на толчки, проигравший получал затрещину. Я как-то видел финал одной игры. Гиг, продув партию, получил такой удар крылом, что рухнул наземь, едва не порастеряв кости. Затрещины, отпускаемые Гигом, были послабей, зато он выигрывал чаще. Невидимкам не может не везти в игре, объяснял мне Гиг, ибо игра — сражение, а разве есть лучшие воины, чем невидимки?
— Эли, садись с нами! — предложил Труб, важно расчесывая когтями пышные бакенбарды. — Втроем тоже можно играть.
— Не хочу быть дураком — даже в игре.
— Если не любишь в дурачка, сразимся в покер! Тебя увлечет эта игра! — воскликнул Гиг. — Там тоже есть операция надевания на себя невидимости, как мы делаем перед боем. Называется — блеф! Чудная штука — блефовать. Отличный военный маневр.
Но и от покера я отказался.
— Друзья, мне нужно поговорить с Бродягой наедине.
Труб безропотно взмахнул крыльями и полетел к выходу. Он так свыкся с нами, что с ним можно не разводить церемоний. Невидимки гораздо обидчивей. Гиг был недоволен. Я дружески толкнул его кулаком в плечо. Он повеселел и удалился без обиды.
— Бродяга, как чувствуешь себя? — спросил я.
Он скосил на меня насмешливый глаз. С каждым днем ему становилось труднее двигать гибкой когда-то шеей. И он уже не извергал пламени, только жиденький дымок струился из пасти. За небольшое время от старта в Персее дракон успел пройти все стадии дряхления — из летающего превратился в ползающего, из ползающего в лежащего. Скоро он станет бездыханным, с болью подумал я.
— Как чувствую себя? — просипел он, ему отказывал теперь и прежний громкий, с шепелявостью, голос. — Мог бы и хуже. Слишком большое тело. Тело придавливает меня, Эли.
— Не создать ли тебе невесомость? Ты сможешь свободно реять в воздухе.
— Молодости ты мне не вернешь?
— Вернуть молодость не в наших силах.
— А зачем мне невесомость без молодости? Разве парящий старик лучше лежащего? Движения — вот чего мне не хватает! Всю жизнь я тосковал по движению.
— Даже когда стал драконом?
— Нет, это была пора, когда я насыщался, упивался, переполнялся движением. Моя телесная жизнь была короткая, но такая, что не отдам за год драконьего существования тысячелетия прежней жизни. Спасибо, Эли, что подарил мне эту радость.
— Ты говоришь, будто прощаешься...
— До моего конца уже близко. Я бы лишь хотел перед смертью увидеть ваше вызволение из беды.
— Ты можешь не только увидеть, но и помочь вызволению. Тебе показывали на экране допрос Оана? Шпион признался, что рамиры экспериментируют со временем. Значит, есть что-то, чего и они не умеют! Они не всесильны и не всезнающи. Просто космическая цивилизация, на несколько миллионов лет обогнавшая нас в развитии, отнюдь не боги! С рамирами можно побороться. Мы сунулись в борьбу неподготовленными, нас наказали. Но мы не отступили, да и некуда отступать: корабли недвижимы...
— Воля твоя, Эли...
— Вспомни, как тебе подчинялись звезды и планеты! Оживи корабли!
— Оживить корабли?.. Мне, недвижимому? Эли, ты обратился не по адресу!